– Кёсо-шнайде хнерлен, – сказал он.
– Ну да, ну да, – сказал я.
– Эльхе швальхе эстергом, – сказал он.
– Да-да, цыган проклятый, – сказал я.
– Кесо рома, мадьярен, – сказал он.
– Да все вы так говорите, и наши молдавские цыгане тоже, – сказал я.
– Рюс кесо балатон шлихте нгасе, – сказал он.
– Думаешь, меня обманет это твое псевдогостеприимство? – сказал я.
– Думаешь, я не помню, как в 1986 году вы, бляди, украли прапорщика, – сказал я.
– Юго-Восточного Округа советских войск в странах соцлагеря, – сказал я.
– И распилили его тупой пилой? – сказал я.
– Кесондр кеснодр секешфекешвархе, – сказал он.
– Шмекеш, – сказал я.
– Короче, отлипни от меня, чмо, – сказал я.
– Адье, – сказал я.
– Адье, – сказал он.
Протянул руку. Я порыскал в кармане, не меняясь в лице, чтоб он не догадался, какого достоинства монетку нащупываю. Выбрал самую большую. Вынул. Положил ему в руку. Венгр с разочарованием повертел в руке 50 центов – я с опозданием вспомнил, что у них тут все не как у людей, и чем больше монетка в прямом смысле, тем меньше в переносном, – и сказал:
– Угеш фельхе вареш, – сказал он.
– Да не за что, проваливай, – сказал я.
Он с достоинством поклонился и ушел, оборачиваясь изредка. Я дождался, пока он совсем скроется. Улица, по которой он уходил, была пустынной, и напоминала сказочный городок из произведений братьев Гримм. Шоколадные станы, мармеладные крыши, и тетушка короля, что выплясывает на балу в сапогах с гвоздями – перед повешением. Все тут такое. Чертовы венгры! Ну или, правильнее, Австро-Венгерская империя. Это ведь из-за них тут они все стали одинаковыми, да, постарался я припомнить уроки истории, продираясь через кустарники к городку. Империя Габсбургов. Бедолаги были для всех этих балканских цыган кем-то вроде нас, русских, для народов СССР, вспомнил я лекцию писателя Проханова, который заезжал к нам в Кишинев. Лекция стоила 50 долларов, писатель Проханов все время потрясал кулаками и говорил о том, что вскоре мы станем Пятой империей. Когда я подошел к нему после лекции взять автограф – больше всего мне нравилась трилогия “Красное очко Лубянки”, “Ни капли ни азиат” и “Черта оседлости: мифы, реальность и гребанный в рот” – великий русский писатель Проханов потряс кулаком у моего носа. Я быстро сунул в кулак ручку, помня, какими раздражительными бывают эти писатели. Но нет! Он продолжал трясти кулаком.
– Еще пятьдесят баксов, – сказал он, глядя на мое непонимающее лицо.
– Что бля совсем тупой? – сказал он.
– Башляй и получишь автограф, – сказал он.
Я, говоря языком мэтра, “забашлял” и он нарисовал мне на каждой книге автограф. На первом томе – пентаграмму, на втором – египетский крест, на третьем – ведическую руну. Сказал:
– Что там у тебя еще, – сказал он.
– Рукопись, – сказал я стыдливо.
– Бля уроды как вы меня достали своими писульками, – сказал он.
– Я... не... как... у... – забормотал я смущенно.
Он снисходительно взял, пролистал. Сказал:
– Пацан, сейчас таких вот как ты... миллионы, – сказал он.
– Пол-России на хрен пишет, развелось писателей, а читать некому, – сказал он.
– Да, но вы ведь не это... не читали даж... – сказал я все еще смущенно.
– Да хоть Гильгамеш, – сказал он.
– Пацан, времена такие, нынче текст ничего не значит, – сказал он.
– Нужно Действие, нужен Эпатаж, – сказал он.
Посмотрел на меня вопросительно. Я вынул кошелек, дал еще денег.
– Вот например... – сказал он.
– Пацан помни, ты не просто пацан, – сказал он.
– Ты бля наследник Красной Империи, – сказал он.
– Твои деды строили БАМ, протягивали кабеля в Сибири, – сказал он.
– Да нет, у нас надзирателей в семье никогда не было, – сказал я.
– Я из семьи военны... – сказал я.
– И потом, это все в прошлом, – сказал я.
Писатель Проханов замолк. Я – уже подкованный – сунул ему в кулак еще пятьдесят долларов. Творец ожил.
– Ну так б...я, – сказал он.
– Езжай в какой-нибудь советский военный городок, – сказал он.
– Открой три мои книги, – сказал он.
– Только на плацу, обязательно на плацу – сказал он.
– Призови духи советских титанов, – сказал он.
– Кто знает, может быть именно ты тот пророк, – сказал он.
– Что призван вернуть на Землю Добрую Волю миллионов советских людей, – сказал он.
– Осуществивших в 20 годах 20 века настоящий Энергетический Взрыв, – сказал он.
– Призови духи Сталина и Ленина, Троцкого и Бабеля, – сказал он.
– Переживи мистический опыт, – сказал он.
– Напиши об этом... – сказал он.
– Книгу?! – сказал я.
– Хрен там, – сказал он.
– Колонку в GQ или в “Русскую жизнь”, – сказал он.
– А в “Завтра”? – сказал я.
– Да ну их на х..! – сказал он.
– В “Завтра” одни антисемиты и черносотенцы! – сказал он.
– Помни, пацан, – сказал он.
– Верни нам Империю, – сказал он.
…особого выбора у меня не было.
В мире существовал всего один военный городок, в котором я когда-то – как сказал писатель Проханов – ретранслировал энергию космического проекта вселенских советских добра и справедливости. И это, к счастью, был военный городок в Венгрии, городе Цеглед, на самой границе с Австрией. Конечно, он, как я узнал, сверившись с картами “Гугла” и интернет-форумами, был заброшен. Но с остальными местами все обстояло намного хуже.
…Гарнизон в городке Комаром, что в Венгрии, закрыли, потому что в тамошних казармах жили сначала гусары империи Габсбургов, потом – революционные войска Белы Куна, затем – гестапо, после – советские войска, и... В общем, как сказал бургомистр города Комаром, разрезая ленточку на церемонии сноса городка – “что-то с этими зданиями не так... и в них явно кроется подвох … и лучше их на хрен срыть полностью... ведь кто знает, кого придется селить здесь в следующий раз”. После чего, я уверен, раздались дружные аплодисменты.
…Из гарнизона в городке Луостари, на самом краю самого крайнего Заполярья, люди ушли двадцать лет назад, оставив там алкоголика майора Петрова. Тот выпил последний ящик водки, решил, что он на затонувшей подводной лодке, – это все полярная ночь за окном, – и стал подавать по радио сигналы SOS. Два корабля береговой охраны Норвегии повелись на эту “разводку” и сели на мель.
…гарнизон в ста километрах от города Сретенска, в Забайкалье, оккупировала китайская колония завода по набивке матрацев. А новый русский буржуа, который их туда привел, еще и выкрал из зоопарка и поселил в тайге тигра-людоеда, из-за чего завод потерял всякие сношения с цивилизацией.
…гарнизон в городе Бобруйске, что в Белоруссии, облюбовал маньяк, насиловавший и убивавший женщин. Все началось в 1988 году... С тех пор там расстреляли по этому делу 2098 человек, каждый из которых “полностью признал свою вину и предоставил следствию исчерпывающие доказательства своих преступлений”. Но, к сожалению, убийства не прекратились.
И так везде. Просматривая данные в интернете, я понял, что писатель Проханов был прав. И что в мире идет интенсивное разрушение бывших военных городков СССР – как шло уничтожение храмов трудящихся майя беспощадными инквизиторами и конкистадорами, испанскими держимордами... Зачем, с какой целью? Наверняка враги Советского проекта – ненавистники великих писателей Бабеля и Пастернака, архитектуры советского модернизма и Великой Мечты, испохабленной сталинистами, – старались купировать Места Силы...
…гарнизон в… застава на... военный городок при.... бараки у ... казармы в... лагерь на...
Все было разрушено, все. Единственным относительно сохранившимся местом был городок в Цегледе. Куда я и отправился, чтобы полтора часа брести по совершенно забытому мной городу, любуясь спиной венгра-проводника и слушая его чертовы “кёсоном”.
***
… не скажу, что первое впечатление было жутким. Скорее, я испытал печаль. Городок на 20 домов, с открытым и полуразрушенным бассейном, стадионом, казармами и плацем – вечным, неизменным, постоянным плацем в самом центре, – издали казался обитаемым. Просто жители куда-то ушли.
Может быть, – подумал я, выходя из кустарника, которым порос забор городка, – сейчас как раз объявили никому не нужную Военную Спартакиаду, и все собрались на другом стадионе, за городком? Женщины – стрелять из пистолета Макарова по зрелой айве за право получить грамоту “Жены Офицера”, мужчины – играть в волейбол, а дети – болеть за отцов, обсуждать промахи матерей, и есть лепешки, обмазанные соусом из чеснока и черного перца... Или в городок привезли буржуазный танец стриптиз и все пошли дружно Осудить его? А может, приезжает какой-нибудь Товарищ Генерал, и специально – чтобы дети оставались в домах и не портили общую картину, – по кабельному телевидению включили “Тома и Джерри”?
Это следовало проверить.
Я нашел дом номер пять, третий подъезд, и у меня почему-то забилось сердце. Песочница. Совсем такая, какой я оставил ее в свои пять лет, песочница, где я спрашивал невыносимо умного и невероятно большого третьеклассника, что будет, если просверлить Землю. Да-да, именно отсюда. Из этой песочницы. Судя по тому, что песка в ней не было... но не было и дыры, – мои смелые гипотезы так никто и не решился проверить...
Я поднялся на пятый этаж. Конечно, вблизи все было не так хорошо, как издали. Штукатурка потрескалась, в подвале шныряли – в открытую – крысы, на перилах не было поручней... Гребанные венгры, подумал я. С другой стороны, лучше так, чем вваливаться к какой-нибудь ни хера не понимающей семье, слушая их невыносимые “секешфекешвареши”, подумал я. Толкнул дверь.
…В квартире все было совсем, как когда мы уехали. Пузырились обои, изгибался набухший от сырости, – городок построили на болоте, – плинтус. На кухне даже осталась кой-какая мебель... Я глянул из окна. За домом по-прежнему белело поле ромашки, собирать которую посылала меня мать. Я был такой маленький, а ромашка такая большая, что мне нужно было брести по полю, с трудом проходя по густым травам и цветам... идти, словно по колосящейся ржи... Я посмотрел вниз и закрыл окно. Прошел в свою комнату и вспомнил, что не спал всю ночь в автобусе. Лег, как бывало, свернувшись. Правда, на этот раз на полу. Почувствовал себя таким же пустым и разбитым, как этот дом. Велел себе не жалеть себя. Не справился с поручением. Укрылся курткой. Уснул.
– ...айся, – сказала она.
– А, – сказал я.
– Фекервареш, – сказал я.
– Да просыпайся же, – сказала она.
Я сел, прижавшись спиной к стене. Передо мной сидела Татьяна Николаевна. Моя первая учительница.
– Малыш, привет, – сказала она.
– Как я рада тебя видеть, – сказала она.
Обняла меня, и я расплакался.
– Татьяна Николаевна, – сказал я.
– Вы... вы тоже приехали понастальгировать? – сказал я.
– Идем, Володя, – сказала она.
Взяла меня за руку, и мы вышли в подъезд. Я заметил, что там уже было темно. Значит, я проспал почти до вечера?
– Нет, сутки ты спал, – сказала, улыбаясь, она.
– Я все сидела и смотрела, – сказала она.
– Как ты нашел городок? – сказала она.
– Венгр проводил... – сказал я.
– Кстати, что такое “Кесондр кеснодр секешфекешвархе”? – спросил я.
– Володя! – сказала она.
– Все так же ругаешься матом, негодник! – сказала она.
– Татьяна Николаевна, мне уже 35... – сказал я.
– Ну ладно, – сказала она.
– Это значит “да пошел ты на хрен, гребаный русский шовинист” – сказала она.
– Я – шовинист??? – удивился я.
Потом нервно глянул вверх. Где-то там, на втором этаже, всегда висели наверху пауки, которых я страсть как боялся. И в проеме лестничной клетки всегда было темно. Я постоянно воображал там мрачного черного мужика из фильма про роботов – в шлеме и с плащом, – которого видел в кинотеатре, и фильм шел на венгерском без титров. Много позже я узнал, что это повелитель зла, Дарт Вейдер.
Мужик вышел из тьмы и церемонно кивнул мне, держа в руках шлем.
– Кёсоном, – сказал он.
Я даже не испугался – просто открыл рот и смотрел назад, пока Татьяна Николавна тащила меня за руку вниз. На первом этаже я чуть не споткнулся о что-то. Пригляделся – пацан.
– Петя Верхостоев, – сказала Татьяна Николаевна.
– Помнишь, ты его попросил себя проводить, – сказала она.
– А ему за это автомат подарить? – сказала она.
– Вот с тех пор и стоит, ждет... – сказала она.
– Да ты не парься, малыш, – сказала она.
– Петя тупой был, не то что ты, красавчик, 190 слов в минуту в первом классе, – сказала она.
– Скорость чтения лучшая в начальных школах ЮГВ, – сказала она.
– Прости, паца... – сказал я, выходя
На улице мы пошли по дорожке – церемонно, словно генерал Лебедь и его супруга, которые обожали так наматывать круги по парку еще одного гарнизона моего дет... впрочем, какая разница, подумал я с горечью, – и Татьяна Николаевна показала мне бассейн. Удивительно, но в нем была налита вода!
– Как же это, – сказал я.
– Помнишь, тут утонул по пьяни лейтенант, – сказала Таьяна Николаевна.
– Да, летчик сраный, – сказал я с презрением, ведь это была Артиллерийская Часть.
– Фррррр, – сказал вдруг мужик, высунувший голову из воды.
Я узнал в нем утонувшего лейтенанта. Он помахал мне линялой рукой. Сказал:
– Там где пехота не пройдет, – сказал он.
– И бронепоезд не промчится, – сказал он.
– И грозный танк не проползет, – сказал он.
– Там пролетит стальная птица, – сказал он.
– Так что... это кто еще сраный, – сказал он.
– Пацан, а ведь это твой отец дежурил в ту ночь, – сказал он.
– Иди ты, – на всякий случай сказал я.
– Да нет... если бы не он, мои собутыльники бы сбежали, – сказал он.
Снова нырнул. Я глянул: он лег на дно, широко раскрыл глаза и выпустил воздух струйкой пузырьков. Татьяна Николаевна тактично кашлянула. Я обернулся, и увидел, что она держит за руку грустного пацаненка в школьной курточке и с носом, как у выдающегося советского актера Вицина.
– Ромка Шраер! – радостно сказал я.
– Володя Лоринков, – сказал он.
– Помнишь, я предложил тебе с братом купить у меня винтовку-воздушку? – сказал он.
– В 1984 году, – сказал он.
– Как же, – сказал я.
– Полсотни форинтов мы тебе заплатили, – сказал я.
– Ага, – сказал он.
– Я, собственно, зачем, – сказал он.
– Форинты-то в 2002-м обесценились, вместо них теперь евро... – сказал он.
– И? – сказал я.
– Так я за “воздушкой”! – сказал он.
– Ах ты жи... – сказал я.
– Тс–с–с–с, – сказала ласково Татьяна Николаевна, зажимая мне рот.
– Посмотри, как красиво, – сказала она.
В наступивших легких сумерках заброшенный городок ожил. Горели окна, мелькала разноцветными огнями карусель, которую ставили на плацу по выходным, пахло колбасами и “ландышами” – теми самыми лепешками с чесночным соусом, – от лавок в фургонах – из которых протягивали ту самую колбасу и “ландыши” приветливые в минуту торговли венгры... Прогуливались коротко стриженные мужчины в форме и без обручальных колец... и женщины со смешными прическами, как у Джейн Фонды и с обручальными кольцами. Пары церемонно кивали мне.
– А теперь сюрприз, – сказала Татьяна Николаевна, когда мы подошли к забору между домами и казармами.
– Дерево, залезай, – сказала она.
Я поднял взгляд. Яблоня. Снял куртку и полез на самый верх. Там, на самых тонких ветвях, я словно успокоился и мне впервые за 30 лет стало легко. Сквозь листву я увидел внизу часового. Он повернулся и сказал:
– Помнишь, ты постоянно воровал здесь яблоки, – сказал он.
– А мне всегда за это влетало, потому что здесь не место детям, – сказал он.
– Чувак, я для яблочного пирога, я не специ... – сказал я.
– Да ладно, я просто хотел сказать, что всегда видел тебя, – сказал он.
– Ты, увы, не Фенимор Купер, – сказал он.
– Я специально отворачивался, – сказал он.
Я бросил в него яблоком и слез. Мимо прошел седой, – несмотря на молодость, – мужчина с женой и двумя девчонками. Я не помнил его, но сразу узнал по описаниям.
– Товарищ начальник штаба Масхадов, – сказал я.
– Держитесь подальше от индепандистских тенденций малой родины, – сказал я.
– Это все плохо для вас кончится, – сказал я.
Он наклонил голову, и посмотрел на меня с недоумением.
– Впрочем... – сказал я.
– Доброго вечера, – сказал я.
Он кивнул и пошел дальше – навстречу гранате спецназа, которая залетела в его последний схрон, и глядя на которую он, может быть, вспомнил этот городок, свет, безмятежный вечер и музыку каруселей. Я долго глядел ему вслед.
…Татьяна Николаевна ждала меня.
– Тс-с-с, – сказала она.
Спряталась со мной за деревом. Мимо пробежал человек с безумным лицом и пистолетом.
– Замполит, ищет тебя, между прочим, – сказала она.
– Ну, застрелить, – сказала она.
– За что?! – возмутился я показно.
– Украсть все противогазы со склада было не лучшей идеей, Володя, – сказала она.
– Тем более перед приездом комиссии из Москвы, – сказала она.
Я потупился.
– Это не я, это брат, – сказал я виновато.
– Привет, – сказал он.
Я глазам своим не верил. Передо мной стоял брат – семилетний, худенький, задумчивый гений, с вечно взъерошенными волосами.
– Брат, брат, – сказал я.
Обнял мальчишку. Он смотрел на меня чуть отстраненно и с любопытством.
– Ну как, – сказал он.
– Ты стал космонавтом, как собирался, – сказал он.
– Я... – сказал я.
– ...в общем, знаешь, да, – сказал я.
Мимо пронеслась ватага пацанов на велосипедах. Один – чересчур маленький, чтобы рулить велосипедом на раме, и потому стоявший под ней, – был удивительно похож на... Пацаны орали во все горло.
– Пора-пор-порадуемся, – орали они.
– На своем веку, красавице и бу... орали они.
Я молча смотрел им вслед.
– Ты только посмотри на себя, – сказал мой рассудительный с детства брат.
– Только и делаешь, что на велике катаешься, да фигню всякую поешь, – сказал он.
– Да все пытаешься обслюнявить рыжую Свету за пару конфет, – сказал он.
– Что-то я сомневаюсь, что таких раздолбаев и оболтусов берут в космонавты, – сказал он.
Вместо ответа я снова обнял его. Душил в объятиях, как старая, трахнутая на всю голову тетушка.
…Татьяна Николаевна тактично кашлянула.
Сказала:
– Володь, пойдем? – сказала она.
Я оглянулся на нее, а брат, р-раз, и исчез. Наверное, опять пошел запускать модель космического корабля с украденными со склада патронами. Да, конечно, патроны, как и противогазы, тоже были вовсе не моей иде... Я вспомнил.
– Никаких пятидесяти форинтов засранцу Шраеру! – крикнул я в огни городка.
– И перепрячь те патроны от “Шилки” в схроне у елки! – крикнул я.
– Отец знает, где мы их зарыли, и тайком вынет, – крикнул я.
– Мы потом двадцать лет сходить с ума будем, думая, что с ними случило... – крикнул я.
Дальше мы пошли к детской площадке. Там, как всегда, у горки, ждала она.
– Привет, – сказала рыжая Света.
– Ты, как всегда, опаздываешь, – сказала она.
– Ну что, поцелуемся? – сказала она.
– Малыш, увы, без вариантов, – сказал я.
– Только не сегодня, – сказал я.
– Надо или мне скинуть три десятка... – сказал я.
– Или тебе прибавить столько же, – сказал я.
– Вот и жди его весь вечер, – сказала она.
– Мужчины, – сказала она.
Взялась за руки с подружкой, и они убежали.
…мы гуляли с Татьяной Николаевной половину ночи. Городок жил, – как всегда в выходные, – я слышал смех, я видел лица, и над нами склонялась огромная, гигантская просто, Луна. Та самая Луна моего детства, которую я искал всю жизнь и нигде не мог найти – ни в Заполярье, ни в Сибири, ни в Молдавии, ни в... Нигде. Просто, может быть потому, что она повисла навсегда в моем детстве. Может потому, что она и была им. Огромная, серебристая Луна. В свете, которой так красиво улыбалась моя первая учительница, Татьяна Николаевна Пше...
– А теперь вы меня укусите? – сказал я.
– Что? – сказала она.
– Ну, я же не слепой, – сказал я.
– Вы выглядите так, как 30 лет назад, – сказал я.
– Значит Вы или плод шизофрении или вампир, – сказал я.
– Володя, Володя, – сказала она.
Рассмеялась. Захлопала в ладоши. Мы как раз уже стояли на плацу, на ступенях огромной карусели. Я увидел, что все жители городка собрались тут... Заметил даже трахнутого на всю голову капитана разведроты, который забирался каждое утро на дерево и демонстрировал там приемы карате дятлу, жившему в дупле. Старшеклассников, которые сидели в засадном полку в камышах, когда мы начинали драку на замерзшем болоте с венграми из школы поблизости. Толика из соседнего подъезда – он вырезал мне из цельного куска дерева ППШ со съемным диском. И даже двух черепах из венгерского роддома, где лежала на сохранении подружка матери, и куда мы ходили кормить черепах морковкой и проведывать эту самую подругу... Венгр, продававший паприку и суп халасли прямо у себя на плантации... Офицер без глаз – их выели песцы в песках, куда парня сбросили попутчики по поезду... Директор школы, обожавшая наш класс...
Музыка чуть стихла. Они улыбались, смотрели на меня и впервые в жизни я не чувствовал раздражения из-за толпы.
– Представляете, он решил, что мы вампиры, – сказала Татьяна Николаевна.
Дружный, мягкий смех достиг Луны, и она улыбнулась нам в ответ.
– Володя, мы не вампиры, – сказала Татьяна Николаевна.
– Мы – энергетическая копия военного городка, – сказала она.
– Помнишь 1986 год, случай, когда по телику показывали “Микки Мауса” трое суток? – сказала она.
– Ответственные, честные патриоты Страны поняли уже, к чему все идет, – сказала она.
– В городок привезли специальную установку, – сказала она.
– И с нас всех сняли энергетические копии, – сказала она.
– Наши ауры, поля... – сказала она.
– И так было проделано со всеми гарнизонами СССР и соцлагеря, – сказала она.
– Потом волны бушующего моря обрушились на нашу, советскую Атлантиду, – сказала она.
– И она затонула, но... – сказала она.
– Ее главная сущность, ее Энергетика, осталась в местах силы, – сказала она.
– С гражданских копии не снимали, все они были пид…сы и потенциальные изменники, – сказала она.
– А вот мы... – сказала она.
– Это как... обезвоживание продуктов, – сказала она.
– В решающий момент просто добавь воды и все становится, как раньше, – сказала она.
– Сечешь, малыш? – сказала она.
Музыка снова заиграла, карусель закрутилась, и облачко, накрывшее Луну, уплыло. И тут лунные лучи проникли во всех, кто собрался на плацу. И они оказались заполнены изнутри прекрасным светом, самым удивительным, нежным и волшебным, какой только можно видеть. Отец говорил мне, что видел такой единожды в жизни – в Чернобыле, где таким, – невиданным прежде на Земле, – цветом горели костры. Тут толпа расступилась, и я увидел и его.
– Здравия желаю, – сказал он.
Я молча смотрел на него, а он на меня. Он был с матерью – молодые, и, конечно, она была подстрижена, как Джейн Фонда, – и они держались за руки. Рядом с ними стояли, тоже держась за руки, два пацана. Отец был в парадной форме. Он как раз поправился, и бегал по утрам, а я с ним, – он, конечно, специально притормаживал ради меня, – и еще он заехал мне по носу случайно, когда показывал прямой левый, и я очень старался не заплакать, но слезы выступили – из-за боли. Они смотрели на меня молча, и мальчишки тоже.
– Мама, – сказал я.
– Зачем ты тогда постриглась, – сказал я.
– Нельзя всю жизнь ходить с косой до колен, – сказал она и улыбнулась.
Они с братом отошли... все стихло, и я понял, что настало время главного свидания. Присел на корточки и посмотрел на себя. Мальчишка был славный. Как так случилось, подумал я. Как так слу... Он все время поворачивал чуть голову, глядя вбок, но не прямо, вечно ускользал – я так хорошо знал этот жест, – и мне пришлось взять его мягко за плечи и развернуть.
Тогда он улыбнулся, задрал голову и посмотрел мне прямо в глаза.
Большие, бездонные, днем карие, а сейчас черные, как космос, из которого мне – и всему миру – сладкими обещаниями неизведанного будущего светила Луна. И я почувствовал, что теряю вес, и теряю воспоминания и теряю себя. Отрываюсь от Земли и лечу туда. В его глаза. В светящиеся чертоги. И вновь увидел Луну, но уже – огромной. И весь мир – ставший больше, чем он есть. Гигантские деревья и огромных взрослых. Одна из них – с прекрасными длинными волосами, – говорила мне что-то, гладя по голове. Я поморгал спросонья, сев на кровати.
– Сынок, – сказала она, и протянула мне пакет.
– Иди погуляй за домом, – сказала она.
…И я отправился бродить в поле ромашек.
