В процессе написания данной статьи я постараюсь отстраниться от всех дополнительных знаний о г-не Вербицком, кои — ввиду удивительной для меня популярности данного субъекта — я достаточно легко нашел в интернете. Разумеется, помимо всевозможных описательных материалов, я не побрезговал ознакомиться и с блогом г-на Вербицкого, по которому определенно видно, что его автор — никак не меньше, чем сверхчеловек. В общем, к Ницше можно подключать генератор.
Стоит также признаться, что данная заметка является следствием не только и не столько прочтения непосредственно статьи г-на Вербицкого, сколько бессчетного количества столкновений с мнениями о, мягко говоря, бессмысленности гуманитарной науки и, интеллигентно выражаясь, недалекости самих гуманитариев. Так что прочитанная мною статья была, как говорится, последней каплей, проточившей камень моего, мягко говоря, терпения. (И потому мне в принципе «чхать», как говорит великий русский аналитик В.И. Супрун, на запоздалость реакции). Думаю, большинство читателей журнала «Трамвай» хоть немного в курсе вновь развернувшейся на просторах рунета и уже выходящую за границу этих просторов «войну» физиков и лириков (вспомним письмо г-на Стрельцова председателю Комиссии РАН по борьбе с лженаукой и фальсификацией научных исследований Круглякову Э.П.). Все бы ничего, можно было бы и дальше отмахиваться от всевозможного тролления, но — как в каждой шутке есть только доля шутки, так и в каждом акте тролления есть только доля тролления. А учитывая масштабы, которые постепенно принимает это явление, учитывая состояние современного российского — особенно гуманитарного — образования… Нет, господа, мне определенно страшно. Можно не замечать одинокую муха, блаженно потирающую лапки на солнце, но с целым роем мух, переносящих смертельно опасную инфекцию, нужно бороться.
Слова «гуманитарий», «гуманитарный склад мышления» (ГСМ) (как и «Россия», «русский») и прочие однокоренные сегодня для многих звучат как последнейшие из ругательств. Тех, для кого это еще слова приличные и, может быть, даже любимы, всеми правдами-неправдами пытаются убедить в обратном. Да, среди гуманитариев очень мало действительно адекватных (впрочем, среди не-гуманитариев их не больше) — общее падение уровня образования породило еще большее количество, чем было ранее, действительно глупых филологичных (к примеру) девочек (и мальчиков тоже). Время у нас такое — без «корочек» сегодня никуда. Вот и идут девочки, имеющие твердую «четверку», а то и «пятерку» по русскому (что, в принципе, не требует даже четырех пядей во лбу), на филфак — авось потом как-нибудь устроиюсь, а уж пять-то лет книжки почитаю. Раньше бы пошла на завод или поваром там, но сегодня нельзя — чего-то делать руками еще менее престижно. Впрочем, так не только с филологами, но и юристами, экономистами — сплошь «гуманитарии», одним словом. Это причина. Одна из. Об остальных я могу лишь гадать. Наверняка для многих «продвинутых», обладающих математическим складом ума (читай — программисты-самоучки) такой причиной становится банальное «не понимаю» — не важно, что именно: Хлебникова, различие языка и речи, теорию карнавальной культуры и т.д. — важно, что раз я, такой умный, не понимаю, значит, и они, недостойные, не понимают, чего пишут-то. (Оп! А вот и повод вспомнить, собственно, статью г-на Вербицкого. А посему — цитату в студию!). Например, г-н Вербицкий пишет:
«Гуманитариям абсолютно неважно, к каким выводам приходит эссеист, историк или философ — им важно, чтобы был соблюден протокол: корректные ссылки, модные (и обыкновенно, ничего особенно не значащие) слова, пользующиеся успехом у данного вида гуманитариев риторические фигуры. Двадцать лет назад это были катехизисные «три источника и три составные части» (неважно уже, чего), сейчас это дискурс и тому подобные заимствования из французского языка.
Я веду речь к тому, что гуманитарный дискурс (в отличие от научно-технического) принципиально не может иметь никаких последствий вне этого самого «дискурса». Соответственно, любое корректно построенное гуманитарное утверждение верно в той же степени, что и любое другое. Ценность гуманитарной работы заключается в перспективности представленного ею направления, не более того».
Более того, далее уважаемый автор пишет, что вышеприведенный отрывок (первая часть статьи, которую я, собственно, и процитировал) есть пример самого элементарного типа мышления — симулятивного (т.е. гуманитарного, насколько я понял). Окей, т.е. ценность этого высказывания равна ценности любого другого. Комментарии излишни. Вернемся к тому, чего не понимаем. Не знаю, как представителям научно-технического «дискурса» (по-моему, любой вменяемый гуманитарий уже ненавидит это слово, как и «концепт»), но мне непонимание чего бы то ни было (например, той же высшей математики или теории суперструн… хотя нет, я-то до них пока не добрался, вот доберусь, не пойму, тогда, видимо, и обозлюсь) не мешает жить абсолютно. Не понимаю — значит, что не хочу понять или настолько тупой — хоть вешайся (а веревок-то хватит не на всех, точно, ведь веревки-то никто почти и не производит — все на филологиях-экономиках учатся). Но давайте оставим меня в покое и вернемся к статье, ибо в этой самой первой, «симулятивной» части есть пара слов, с которыми я могу согласиться. И это меня радует.
«Как замечал другой сотрудник Гельмана, Глеб Павловский, единственным эффективным видом цензуры является цензура положительная, когда вместо зажимания ненужной властям информации, эта информация топится в потоке имитирующих ее заявлений из другого источника. Постмодерн, с его разбухающими на соросовской подпитке окружностями циклических референций, — есть по сути ни что иное, как цензурный монстр, созданный для насаждения «культурной вменяемости» и подавления «второстепенных и консервативных художественных тенденций». … Смысл и значение постмодерна — в разводе означающего с означаемым, «дискурса» и эмпирического знания, в переводе цветущей сложности многомерного бытия в унылую плоскость симулируемого идиотизма. Нечего спрашивать, чем плох постмодерн. Постмодерн ничем не плох и не хорош, постмодерн как Джордж Сорос — для выживания людской расы постмодерн должен быть уничтожен».
Это, пожалуй, единственное интересное и хоть сколько-нибудь стоящее место в статье, по моему нескромному мнению. Потому что культурный «белый шум», с которым столкнулось человечество, представляет собой явление, ранее невиданное, обеспечивающее автоматическую цензуру (иногда мне кажется, что это больше на руку антихристу, чем власти), и затрудняющее, к тому же, естественные отбор, отсев и селекцию культурных явлений во времени, имевшие место на протяжении тысячелетий. Остальное, надеюсь, не требует комментариев. Вавилон должен быть разрушен.
Далее г-н Вербицкий принимается рассуждать об уровнях мышления, коих выделяет четыре: два низших — симулятивный, дедуктивный, и два высших — визионерский и мистический — при этом утверждая, что «язык оперирует только с низшими уровнями мышления — никакой возможности передать мистический и визионерский опыт словами нет (кроме разве что в стихах). Для коммуникации же необходимо жесткое владение языком, т.е. дедукцией и риторикой — двумя самыми примитивными уровнями. Языком математики являются логические построения (а языком других точных наук — логические и формальные языковые конструкции, взятые из математики)». При этом, видимо, многоуважаемый автор забывает о том, что: а) язык оперирует «с» теми уровнями мышления, которыми оперирует субъект, использующий язык; б) математика, по своей сути, одна из самых гуманитарных наук, ибо оперирует максимально абстрактными понятиями, в природе не существующими (про программирование в его практическо-бытовом статусе я вообще молчу). Кроме того, далее г-н Вербицкий пишет: «Для точных/естественных наук совершенно неважно, какой методологией пользовался ученый. Тесла узнавал устройство своих машин от голубя, но это никак не мешает работать генераторам переменного тока, которые он изобрел. Рамануджану сообщала формулы богиня Кали — но формулы не становились от этого хуже», — забывая о том, что формулы, которые не становились хуже, это не что иное, как язык в его примитивном проявлении, и смешивая, таким образом, научный и религиозный (и/или магический) типы как познания, так и сознания. Получается, что представителям точных и естественных наук позволительно апеллировать к психо-эмоциональному опыту, что, согласно общественному мнению, свойственно именно гуманитарному сознанию.
Далее, дабы совсем «принизить» ненавистные гуманитарные науки, он продолжает: «Визионерство и мистика выглядят по-другому в контексте гуманитарных наук. Визионер есть ученый, способный по шерлок-холмсовски жонглировать таким количеством фактов, которое не поддается не только описанию, но даже и каталогизации, перечислению бодрствующим сознанием. Естественно, что такого ученого гуманитарии назовут лже-знайкой и шарлатаном (такая судьба постигла, например, Льва Гумилева). Мистик же есть автор странных, ни на чем не основанных, зачастую рекурсивных концепций — гуманитарий будет рассматривать мистика в лучшем случае как объект для изучения, в худшем — как фанатика или клиента сумасшедшего дома, но никогда — как коллегу. Принцип «чем бредовее теория, тем она правильнее» царит в физике, но бредовым теориям никак не место в гуманитарных науках». Позволю себе маленькую ремарку. Автор данной статьи, несмотря на все свои заслуги перед Царицей наук, примечателен для меня только тем, что, оставаясь на позиции хулителя гуманитарных наук, он умудряется настолько перевернуть с ног на голову основные аргументы обычных представителей этой стороны, что мне становится страшно представить, что было бы, если б он защищал, например, литературоведение. Вот что значит Гарвард! Это вам, братцы, не хвост собачий. Вот еще один пример: «Гуманитарное знание оперирует исключительно низшими, наиболее примитивными пластами мышления — именно этим объясняется такая популярность позитивистской онтологической концепции Поппера. Другой аспект этого же явления – невероятный интерес, питаемый философией (начиная с того же Поппера и Виттгенштейна) к логике, науке, к которой практикующие математики относятся без интереса и зачастую — презрительно весьма. Действительно, «гравитационная лаборатория», располагающаяся в мозгу, никак не соотносит свою работу с дедуктивным мышлением, соответственно, логика не должна и не может иметь прямого отношения к математике — зато должна иметь и имеет отношение к гуманитарному знанию». И если предыдущую цитату я мог понять хотя бы из-за возможного «сочувствия» к товарищу по цеху г-ну Фоменко, то этого я своим гуманитарным мышленьишком без пол-литры понять не могу. Уж, простите.
Таким образом, я могу сделать вывод о том, что данное речевое произведение является отличным примером постмодернисткого сознания, не имеющего ни ценностей, ни ценности. Я абсолютно не против визионерства или мистицизма, напротив, однако, думается мне, не все, что позволительно и даже необходимо в поэзии, применимо в науке. Хотя важность интуиции и творческих озарений в ходе научного познания трудно переоценить.
Постмодернизм должен быть — нет, не уничтожен, потому что он сам — ничто, да и то давно сгнившее, — он должен быть преодолен. Причем преодолеть его может и должно лишь породившее его гуманитарное сообщество. Поэтому сегодня миру как никогда нужны адекватные, толковые, грамотные, интуитивные, черт-знает-какие-еще гуманитарии. И России с ее почти убитой сами-знаете-кем системой образования, особенно гуманитарного, с тем, что человек с университетским (!) образованием не знает различий между филологией и философией, с отсутствием идеологии и культурным «белым шумом», заменившим культуру, с ее уполовиненным в 20е годы XX века гуманитарным потенциалом, с и так наплевательским отношением к этой сфере, потому что она «для народного хозяйства» практических результатов не дает, — ей, России-матушке они нужны в первую очередь. Как бы пафосно это не звучало. И поэтому любое проявление анти-гуманитарных настроений — троллинг, тупость или еще чем там кто страдает — я буду воспринимать как русофобию и предательство Родины. За сим откланиваюсь.
К.
***
P.S. И еще пара выводов, свалившихся на меня с неба:
-
Необходимо приравнять любое проявления русофобии и явлений, подобных ей, в России или на русском языке к разжиганию межнациональной розни и/или государственной измене. (Представил последствия — вздрогнул. Но что-то делать нужно).
Если мы ничего не изменим, будущее — за голодающими детьми Африки и иже с ней. И не только потому, что они угнетенный класс, а стало быть — гегемон будущей революции, но и потому, что, думается, мне постмодерн проникает в их головы куда хуже, чем в наши.
