1
Говорят, есть такая наука — «теория катастроф». Я не берусь судить, насколько продвинулись математики, пытаясь взять на короткий поводок парадоксальную непредсказуемость Его Величества Случая. Впрочем, одно я знаю наверняка, иногда этот шутник в лихо сдвинутой набекрень короне кладет человеку на плечо свою тяжелую руку — и, оглянувшись, ты вдруг видишь его доброе, улыбающееся лицо.
— Ты готов?
И в полете на малой высоте у тяжелой винтокрылой машины вдруг отказывает двигатель…
— Ты готов?
И на последних каплях горючего, сплевывая кровь с прокусанных губ, ты пытаешься посадить вертолет на крошечный «пятачок» между камней…
— Ты готов?..
...Вертолет Кости Виноградова разбился на шестисоткилометровой трассе между Дудинкой и Гыданской губой. Так называемый «северный завоз» девяносто шестого года был одним из самых нелепо организованных. Мы трижды, почти на бреющем, прошли трассу, но Костин «Ми-8» попал в пургу. Заснеженная тундра цепко держала свою тайну.
Через три дня охрипший от спирта и мата командир отряда Мишка Егоров вдруг сник и, казалось, постарел на несколько лет.
— Кто-то должен ехать к ней... — сказал он, стараясь не смотреть на наши лица.
Все знали, к кому и куда нужно было ехать. Костя Виноградов всегда носил в нагрудном кармане фотографию красивой женщины с огромными и веселыми голубыми глазами.
2
Люба поняла все и сразу. У нее вдруг задрожало лицо. Молодая женщина без сил опустилась на диван. В крохотной комнате громко стучали часы, а на стене висела большая фотография улыбающегося Кости.
Может быть, нам нужно было сказать что-то еще, но мы с Сережкой топтались на пороге и рассматривали свои унты. Потом мы ушли...
В гостиничном номере Сережка сорвался. Он кричал про проклятую Гыданскую губу, про дураков-начальников и в кровь разбил кулак о стену.
Когда мы пили спирт, Сережка вдруг стал иронизировать над моей бородой. Он делал это всякий раз, когда злился на самого себя. Но я молчал... У Сережки были мокрые глаза и толстые, потерявшие привычную форму, губы.
— Суки, ах, какие же суки!.. — он ударил покрытыми ссадинами кулаком по столу. — Я не хочу и не буду больше камикадзе!
В последнем полете у нас с Сережкой полностью вышли из строя навигационные приборы и связь. Старенький «Ми-8» был слишком немощен, чтобы бросать вызов вечной тундре. Мы шли почти вслепую, пробиваясь через две бури: начинавшуюся снежную и магнитную, которая легко сводила с ума простенький компас.
3
Люба пришла к нам утром. У нее было бледное лицо и удивительно спокойные, но ставшие вдруг еще более огромными и светлыми глаза.
Сережка едва успел натянуть на себя одеяло, чтобы скрыть голые ноги.
— Я поеду с вами, — сказала Люба. — Я знаю, где Костя.
Она даже не посчитала нужным сказать, что Костя жив.
— Мы уже искали его, — сказал я.
— Значит, плохо искали. И вы не знаете, где он.
Я смотрел в глаза женщины и пытался найти в них признаки надвигающегося безумия. Но их не было...
Люба улыбнулась и сказала, что у меня очень красивая борода.
— Оборвать ему надо бороду эту... — проворчал Сережка. — Он с ней на святого похож. Во время слепой посадки неизвестно кому молиться: то ли Богу, то ли ему.
Люба улыбнулась Сережке и посмотрела на меня.
Я не знаю, как назвать то чувство, которое овладело мной в ту минуту: это была и растерянность, и надежда, и просто страх. Да, мы искали Костю с воздуха.
Мы предположительно знали его маршрут, но пурга могла отбросить обессилевшую машину далеко в сторону. В поисках на земле нам могли бы помочь ненцы, но они уже уходили с оленьими стадами на юг и старались не оглядываться назад. Их шаманы говорили, что смотреть на надвигающийся черный Север — дурная примета...
4
В кассе аэропорта сказали, что билетов до Норильска нет. Люба заплатила за билеты втрое. Она всегда оказывалась впереди нас, и даже в Норильске спокойная и энергичная Люба, а не мы, договаривалась с местными вертолетчиками о полете в Дудинку.
Дома, в отряде, остался только Мишка Егоров. Он сидел за столом в огромной холодной комнате и бездумно смотрел в угол...
Люба сказала, что знает, где Костя.
Мишка усмехнулся и сказал:
— Вы говорите так уверенно, словно у вас есть карта, а на этой карте, в нужном месте стоит галочка.
Люба промолчала.
— Топлива только на один вылет, — сказал Мишка, стараясь не смотреть на Любу. Он, как и я, боялся столкнуться с безумием, а не с надеждой. — А у вас все-таки нет карты. Я уже сказал, что не могу на своей «восьмерке» шарить над тундрой, но когда вы найдете Костю, я вас вытащу хоть с того света. С ненцами можно договориться насчет оленей и проводников. Кстати, не оставляйте батарейки в рации... Они замерзнут.
Старик-ненец мотал головой, отказываясь идти навстречу полярной ночи. Сережка предложил ему целую ванну спирта. Но старик давно бросил пить и строго-настрого запрещал своим пятерым сыновьям прикасаться к спиртному.
Тем не менее, на следующее утро из стойбища вышли четыре оленьи упряжки. Трудно сказать, что помогло убедить упрямого старика: то ли немыслимые деньги, которые предложила ему Люба, то ли ее огромные и светлые глаза, еще более немыслимые на нашей грешной земле...
5
Только тот, кто пережил Полярную Ночь, знает, что по-настоящему обжигает не огонь, а холод. Жар обжигает только кожу, холод мертвит, проникая внутрь, и рождает первобытный ужас перед неизбежным. От солнца можно спрятаться в тени, но холод приходит ниоткуда и царит везде.
Мы шли вперед и не видели ничего кроме дороги, которой, в сущности, не было. Дорога была там, уже сзади нас, а впереди лежала белая, нетронутая пустыня.
На третий день пути у Сережки стала сползать кожа с обмороженного лица, и он поклялся отпустить себе бороду. Когда нас застигала пурга, мы ложились рядом с оленями, а когда она кончалась, не было видно рогов ближайшей упряжки.
На четвертый день пути старик-ненец отказался идти вперед. Инстинкт подсказывал ему, что мы подошли к точке возврата, после которой уже не будет пути назад. Старик верил не в нашу рацию, не в Мишкин вертолет на уже далеком аэродроме, а в солнце, которое появлялось из-за горизонта уже меньше, чем на час.
Я не стал с ним спорить. Даже словоохотливый Сережка молча сидел на нарах, очищая лыжи от налипшего снега. А в глазах Любочки не было ничего кроме отчаянной и немой мольбы...
На следующее утро две оленьи упряжки повернули на юг, две пошли дальше на Север. Наши олени оглядывались и с тоской смотрели на своих товарищей...
6
За семидесятой параллелью есть чуть ли не единственное на весь Гыданский полуостров плоскогорье. Его восточную сторону наши ребята в шутку называли Вороньими Камнями: похожий сверху на длинный птичий клюв мыс из огромных валунов далеко врезался в тундру. Кончик «клюва» лежал примерно в двадцати километрах от нашего пути.
У нас оставалась уже только одна оленья упряжка, да и от той было мало проку. Голодные олени с каждым разом все труднее поднимались на ноги и смотрели на нас влажными, обреченными глазами.
Сережка обморозил левую ногу и сильно хромал. Мне все чаще приходилось подставлять ему свое плечо. Одна Любочка, казалась, не знала усталости.
— Двужильная она, что ли?!.. — не мог поверить Сережка.
Потом была пурга, и она продолжалась сутки... Мы прижимались к теплому оленьему боку и слушали, как бьется сердце.
Любочка начала кашлять. У Сергея поднялась температура, и иногда он бредил: ему казалось, что он весело болтает с девушками на берегу теплого моря.
После пурги встать смог только один олень из четырех оставшихся. Оленя завали Тыгыр, он был вожаком уже не существующего стада.
Я уложил Сережку на нарты. Он тихо позвал меня.
— Смотри!.. — Сережка протянул мне листок, вырванный из ученической тетради — Это я нашел у Любы...
На листке была нарисована твердой мужской рукой карта с проложенным на ней маршрутом Кости из Дудинки на Гыданскую губу. Рядом с «клювом» Вороньих Камней стояла точка с росчерком, делавшим ее похожей на падающую звезду.
— Мы идем туда... — Сергей жалко улыбнулся, и его обмороженное лицо стало похоже на вырезанную из дерева маску. — У Любы все-таки есть карта… Ты не заметил, а Люба повернула к Вороньим Камням еще до пурги.
— Зачем?
— Глупый вопрос... Неужели ты не понял? Мы шли к этой точке с самого начала.
У меня вдруг ослабли ноги, и я почувствовал, как мне больно дышать вымороженным до синевы воздухом тундры.
— Полгода назад Костя был в отпуске. Наверное, они болтали о его работе, и Костя нарисовал карту, — сказал Сергей. — Но я уверен, что точку на этой карте Люба поставила сама.
Сережка был прав... Он был прав, потому что еще никто не получал писем с того света с координатами могилы отправителя.
Сергей вытащил из-за пояса кухлянки батарейки для рации. Нам оставалось только вызвать Мишку Егорова, и уже через семь часов мы были бы дома.
Я не знаю, слышала ли наш разговор Люба. Если нет, то она все поняла по нашим глазам. Люба молча стала на лыжи и пошла вперед. Она не оглядывалась, и поземка быстро заносила ее следы.
Я уронил батарейки в снег... Когда я поднял их, в них уже не было ни капли тепла.
7
Я тащил нарты вместе с Тыгыром. Иногда олень косился на меня и испуганно всхрапывал.
— Мы же сдохнем здесь!.. — Сережка был готов кричать, но у него уже не было сил. — Пойми, просто сдохнем!
Я закрывал глаза, и земля падала мне навстречу. Тундра поднималась на дыбы и казалась мне вязкой, как болото, стеной. До точки на карте оставалось меньше километра, когда я натолкнулся на упавшую Любочку. Она улыбалась...
— Там... Смотри! — она попыталась повернуть голову. — Видишь?!..
Я смотрел на едва заметный над снегом оранжевый край палатки и был готов заплакать от бессилия. Я попытался уложить Любочку на нарты, но не смог. Она встала сама, и я видел, каких усилий ей это стоило. Последние метры мы тащили нарты втроем: двое умирающих от усталости людей и олень.
— Тыгырчик!.. Тыгырчик!.. Ну, еще чуть-чуть! — вместе со стоном выдавливала из себя Любочка. У нее пошла из носа кровь...
Если бы мы не натягивали лямки нарт, мы бы просто упали на снег. Чтобы облегчить наш груз, Сергей сполз с нарт, и мне пришлось возвращаться за ним. Он часто терял сознание и в бреду снова болтал с девушками на берегу теплого моря.
— Там... Смотрите! — шептал он. — Ну, видите?!..
8
Костя был жив... У него была сломана ключица. Воспаление легких убивало его сильное тело медленно, с большим трудом, и у Кости еще оставался шанс.
До того как стать врачом, Любочка работала медсестрой, но делать уколы обмороженными руками мы смогли только вдвоем с ней.
Потом я вызвал по рации Мишку Егорова и пошел готовить площадку для посадки. Я плохо помню, как мне удалось расставить банки с сухим горючим по ее углам, как Любочка плакала, пытаясь найти непослушной иглой вену на моей руке, и как Мишка Егоров отталкивал меня от чуть живого Тыгыра, которого я пытался привязать на длинных лонжах к вертолету.
Самого полета я не помню вообще. Я пришел в себя, когда мне помогали выйти из вертолета и я натолкнулся на уже успевшего встать на колени Тыгыра...
9
Как шутил Сережка, меня спасла от того, что пришлось пережить в больнице Косте, Любочке и самому Сережке, моя борода.
— Нет, вы смотрите, это же меховой шарфик! — доказывал Сережка смешливым медсестрам. — Или даже коврик. Если спать на снегу, борода может с успехом заменить спальный мешок!..
Улыбался даже Костя, хотя ему было трудно не то что улыбаться, а просто говорить.
Любочка выздоравливала медленнее всех. Про точку на карте я решился спросить ее только после того, как врачи заверили меня, что все самое худшее уже позади.
— Я знала, что рано или поздно ты спросишь, — огромные глаза Любочки чуть заметно улыбнулись. — Ладно... Когда пятнадцать лет назад Костю забирали в армию, мы были еще, в сущности, детьми. Дети не оригинальны в своих выдумках, но они вкладывают в них кусочек своего сердца. Костя уже тогда бредил полярной авиацией, и я сама предложила ему каждый вечер, ровно в одиннадцать смотреть на Полярную звезду. Смешно!.. Это было местом нашей встречи.
Прошло только полгода, и я пропустила наше очередное «звездное свидание». Как раз в это время целовалась с другим парнем. Сомневаюсь, что меня мучила совесть, когда я вспомнила о Косте... Перед тем, как лечь спать, я долго стояла перед зеркалом и думала о том, какая я красивая.
А ночью мне приснился страшный сон: Полярная звезда упала с неба на мои ладони и превратилась в «похоронку» на Костю. Я закричала от ужаса и проснулась... Афганистан был несоизмеримо ближе любой звезды, но там стреляли.
Писем от Кости не было три месяца, а потом он написал мне, что «немножко ранен» и лежит в госпитале в Москве. Я полетела к нему сломя голову, еще даже не понимая, что делаю свой главный выбор в жизни. Когда я, наконец, поняла это, я рассказала Косте не только свой страшный сон, но и его причину. Наверное, я представляла собой в эту минуту довольно жалкое зрелище. Костя просто рассмеялся... Он погладил меня ладонью по щеке и сказал, что если я еще хоть раз поцелуюсь с кем-нибудь, он обязательно оборвет мне уши.
Сережа был не прав думая, что я поставила точку на карте сама. Тогда… В тот последний вечер, мы действительно болтали с Костей о его работе. Он нарисовал мне карту. Когда он хотел положить ручку в карман рубашки, ручка вдруг упала и оставила на карте точку крохотную, похожую на падающую звезду.
Костя долго рассматривал эту случайную «звездочку», потом улыбнулся и вдруг припомнил мне мой давнишний «грех» — наше не состоявшееся звездное свидание. Конечно же, это был не упрек, а только веселая и добрая насмешка, но я почему-то вдруг страшно разозлилась. Я накричала на Костю, скомкала листок и бросила его в угол... Костя поднял листок, и я увидела его глаза… Они были… — Любочка замолчала. — Я не знаю почему, но мне вдруг стало страшно… Костя сказал: «Знаешь, а ведь все-таки ты так и не пришла тогда… К нашей звездочке».
Листок так и осталась лежать на столе, пока не пришли вы с Сережкой. Уже ночью я вспомнила о карте и долго смотрела на падающую «звездочку»... И я понимала только одно, об этой «звездочке» знаем только мы двое — я и Костя. Поэтому я не сказала вам о «карте». Вы просто не поверили бы мне…
— Да я тебе и сейчас не верю! — невольно вырвалось у меня. — Что дальше?!..
— Пожалуй, это все, — молодая женщина пожала плечами. — Правда, я не знала, что нам придется идти пешком. Обо всем остальном ты сможешь догадаться сам, это не трудно...
Любочка устало улыбнулась и замолчала.
Я потер лоб, собираясь с мыслями.
Костя летел один и разбился почти на середине трассы. О том, чтобы добраться пешком до Дудинки или стоянки геологов-буровиков на Гыданской губе ему не стоило было и думать. Но ждать он тоже не мог — пурга погребла место аварии и пожара под толстым слоем снега, и увидеть его сверху было практически невозможно. Костя дважды замечал наши «Ми-8», но мы взяли место аварии в «вилку», обойдя его справа и слева.
О чем тогда подумал Костя?.. О «звездочке» на карте и о том, что ему придется пережить собственную смерть. В эту смерть должны были поверить мы, его друзья, но не женщина с огромными глазами в далеком городе. А еще о том, что «звездочка» на самодельной карте снова могла стать их единственным местом встречи.
Костя взял с собой все, что могло спасти его от холода и голодной смерти. Он хорошо помнил примерные координаты «звездочки» и прошел двадцать три километра до «Вороньего клюва»... Это был его крохотный шанс спасти жизнь, пережив собственную смерть.
— Но ведь это же все случайность! — я смотрел на Любочку и, все-таки понимая всю ее довольно простую логику, еще не мог поверить в нее. — Костя мог разбиться далеко от «Вороньего Клюва», ты могла выбросить листок с картой, забыть о нем… Да мало ли еще что могло произойти!
— Ты знаешь, — Любочка виновато улыбнулась. — Однажды я поняла, что в мире нет ничего случайного... Ничего! Понимаешь?
10
Я рассказал эту историю Сережке и Мишке Егорову. Они выслушали ее молча и предложили выпить за второе рождение Кости.
Поздней весной Сережка попытался вытащить из тундры неподготовленную группу геологов и пропал в районе большого Гыданского плоскогорья. Я и Мишка Егоров искали его неделю и четыре раза сажали вертолеты у «Вороньего клюва». Там, у «звездочки»… Но Сережки не было. Он выбрался сам к Енисейскому заливу — худой, оборванный, голодный и украшенный давно обещанной бородой.
Забирая его от рыбаков, злой как черт Мишка не выдержал и дал ему подзатыльник. Сережка чуть не подавился рыбой и удивленно посмотрел на командира.
Мишка сказал ему, что мы ждали его у «Вороньего клюва» возле «звездочки». Сережка виновато улыбнулся: такая простая мысль не приходила ему в голову.
Любочка оказалась права: ничего случайного в этом мире просто не существует…
