Маленький кабинет. Не кабинет, а просто кабина для массажа. При слабом свете двух горящих свечей Вера не могла заметить, что вошедший пациент на протезе. Но ведь и хромоты не заметила. Сейчас, когда он уже лежал на массажном столе, этому было объяснение. Культя левой голени длинная. Ампутация над самыми лодыжками. По существу, нет только стопы. Но какие мышцы!
В карточке имя – Лиор. Инвалид Армии Обороны Израиля. Ни фамилии, ни возраста, ничего.
Вера скупо налила на ладонь масло. Такие мышцы грех массировать халтурно, облегчая трение маслом. Бережно поглаживая, двумя руками прошла вдоль позвоночника от плавок, слегка обнаживших верхушки ягодиц, до шеи. Какие мощные и красивые трапециусы! С какой лекальной очерченностью вздуты чуть ли не до самого затылка! А шея! Какой мужчина!
Верка! Ты что? Какой мужчина? Причём здесь мужчина? Пациент. Естественно. Но ведь уже четырнадцать лет, с Лёшкиного возвращения в Россию, ни малейшего представления о мужчине. Разве это нисколько не оправдывает? Верка, перестань! Нужны тебе эти мужчины. Даже с Лёшкой. Работай! Что с тобой происходит? Почему ты начинаешь с широких мышц спины? Но ведь какие они! Да, это мужчина. По-моему, у тебя сегодня какое-то помешательство. Тысячи пациентов мужского пола, и никогда не было ничего подобного. Подумаешь, красивые мощные мышцы. Он что, первый такой? Перед ним был турист из Москвы. Красивый парень. Спортсмен. И намного моложе. Сколько лет этому? Никак не меньше сорока трёх-сорока пяти. Почему же москвич был пациентом, а не мужчиной? Ладно, работай. О возрасте вспомнила. Возраст.
В семнадцать лет в родных Бендерах, из которых до этого никуда ни разу не выезжала, Вера с золотой медалью окончила школу. Как она мечтала стать врачом! Но путь в столицу республики, в Кишинёв, был преграждён. Не Днестром, рекой шириной в двести-двести пятьдесят метров. Невидимой непроницаемой стеной высотой до самой бесконечности. Внезапно Бендеры оказались уже не в Молдавии. А где? Россия? Украина? Неизвестно.
Ближайший медицинский институт в Одессе. Но это Украина. И будь я обвешана золотыми медалями с головы до ног, меня, еврейку в Одесский медицинский институт не примут.
Отец изредка переписывался с инструктором Горьковского горкома партии. Во время войны тот был парторгом в батальоне, которым командовал дедушка, папин отец.
Будущий командир батальона, будущий гвардии майор в начале июля успел отправить в эвакуацию беременную жену. Бабушку. Сына, моего отца, так никогда и не увидел. Сын родился осенью 1941 года. А гвардии майор, дедушка, погиб в Германии за несколько дней до Победы. Его вдова и четырёхлетний ребёнок вернулись в Бендеры, где продолжали голодать и подвергаться издевательствам.
Как здорово очерчены мышцы от самых лопаток к подмышкам. Все-таки придётся добавить капельку масла. Да, ничего не скажешь, мужчина!
Верка, прекрати немедленно! Что это с тобой? Действительно непонятно, что происходит. Ведь даже лица его разглядеть не успела. И голоса, кроме «здравствуй», когда он вошёл, не слышала. Отвлекись. Вспомни, как поступила в Горьковский медицинский институт. И вообще думай о чём угодно, только не об этих глупостях. Поступила. Без протекции. Подчинённый деда даже с общежитием не смог помочь. Зато как он рассказывал о деде! Рассказывал, что более честного и справедливого человека, чем комбат, никогда не встречал. Просто потому, что таких больше нет. А об отваге и говорить нечего. И погиб этот отважный человек именно из-за этих качеств.
Батальон был самым лучшим не только в полку, не только в дивизии, но и во всём корпусе. И, хотя большое начальство по какой-то непонятной причине недолюбливало гвардии майора и батальону ставили самые гибельные задания, потери у них всегда были меньше, чем в других подразделениях. Комбат тщательно продумывал каждый шаг, каждое действие батальона и щадил солдат.
За несколько дней до Победы комбат получил очередной приказ на атаку. Это было совершенно бессмысленно. Никому эта атака уже ничего не давала. Не подчиниться гвардии майор не мог. Отдавать такой приказ подчиненным было стыдно. И комбат сам возглавил атаку. А ведь мог поступить как любой комбат. Приказать командирам рот и ждать исполнения на командном пункте. Святой был человек! Святой!
Сняла койку у симпатичной бабки почти на самой окраине города. Относительно дёшево.
Она массировала, стараясь отвлечься воспоминаниями. Но восхищение каждой мышцей, наоборот, отвлекало от воспоминаний. Сознании уплывало в неосознанное и непонятное. И объяснения этому не было и не находилось.
В кабине едва слышно звучала «Маленькая Ночная Серенада». Секундная пауза. Новый опус. В течение десяти минут пациент не проронил ни звука. И вдруг обрадовано выдохнул:
- Шуберт. Пиано соната. Аллегро. Понимаешь, ох, как я люблю её!
- Ты музыкант?
- К сожалению, нет. Я шофер автобуса. Понимаешь? Балагула. У меня в автобусе тоже так тихо звучит эта музыка. Даже когда я рассказываю своим пассажирам-туристам всякие байки о том, что они видят из окон моего автобуса.
- Ампутация у тебя в результате ранения?
- Да. Идиотский бой в Бофоре. Может быть слышала?
- Кажется, это в южном Ливане?
- Да. Тридцать лет тому назад. Понимаешь, а мне тогда как раз девятнадцать стукнуло.
Значит, ему сорок девять лет. Выглядит куда моложе. Ровно на десять лет старше меня. Какие мышцы! Как эти выступают из-под широчайших мышц спины! Хоть студентам демонстрируй на лекции по анатомии. Мужчина!
Верка, ты определённо очумела. Ведь никогда ничего подобного не бывало. Мужчина. Пациент он, пациент, а не мужчина! Ты бы ещё Алёшку вспомнила. Мужчину. Единственного в твоей жизни мужчину. Внук бабушки, у которой снимала койку. На два года старше меня. Оказались в одной группе. Все шесть лет, до самых государственных экзаменов пришлось тянуть его, лентяя. Приставал ко мне. Женихался. Но не на ту напал. Я умела постоять за себя. А вот девчонки в нашей студенческой группе, захлёбываясь от восторга, болтали о несказанном удовольствии, о таком, что, ну просто ничего подобного не бывает. Ну, ничего даже самого лучшего.
Мне было не до удовольствий. На втором курсе начала подрабатывать массажем в реабилитации инвалидов Отечественной войны. Жалко было их. Очень образно и точно написал об этих инвалидах мой любимый поэт Борис Слуцкий: «Про кислый дух бракованного теста, из коего повылепили нас». Действительно, бракованное тесто… Порой, массируя несчастного ампутанта, представляла себе, что это мой дедушка, гвардии майор. Что не погиб он, а всего лишь остался без ног. С какой любовью массировала тогда этого несчастного инвалида. Как сейчас.
Возможно, восторженные рассказы девчонок всё же в какой-то мере способствовали тому, что на третьем курсе вышла замуж за Алексея. И любопытство моё неудержимое сказалось. И неуютность оставаться какой-то, отличающейся от других. И без этого неуютность всё время ощущалась. А тут ещё единственная в группе девственница в двадцать лет. Не знать, что оно такое, то самое, что даже во время обычной болтовни доводило девчонок чёрт знает до какого экстаза. Замужество почему-то не объяснило мне этого. Вполне можно было прожить и не познав такого удовольствия. Но ведь жена, хоть Алексей всего лишь посредственный студент и совсем не тот человек, который может стать похожим на дедушку. И вообще трудно было понять, что приводило девчонок в такой восторг. Единственной пользой замужества оказалось только рождение Нины на четвёртом курсе.
Ох, и трудно пришлось бы в течение тех двух с половиной лет, если бы не бабка Алексея. Чудесная старушка!
Нинка, институт, работа массажисткой, да и бабке помочь по дому надо, а институт окончила с отличием. Можно ли иначе? Начала работать участковым врачом, отказавшись от отпуска. А толку? 1996 год. Нет уже Советского Союза. И зарплаты два месяца нет. Спасибо пациентам, подкармливали. Лёшка, не очень напрягаясь, перебивался подсобными работами. Что делать?
Родители и старшая сестра с семьёй из Бендер уехали в Германию. Звали с собой. Понять нельзя, как папа мог поехать в страну, где убили его отца. Как можно жить на содержании потомков убийц отца? Немыслимо.
Сотрудник Сохнута не советовал, а настойчиво уговаривал совершить алию, репатриироваться в Израиль. Я сопротивлялась, объясняла, что Алексей русский, что есть ещё русская бабушка. Но представитель Сохнута убеждал, что всё это не препятствия. Вот так, правда, без бабки в 1997 году прилетели в Израиль. Бабка и сама не хотела ехать. А тут ещё Лёшка не переставал настаивать, что неизвестно, как там всё образуется, а здесь уже как-то крутишься, и домик сохранить следует.
Израиль поразил меня. После горьковского голода и нищеты безграничное изобилие, описать которое способен только Рабле с Золя в тандеме. Предстояли экзамены, чтобы подтвердить диплом и получить разрешение на работу врачом. Алексей сходу отказался от этого. Это тебе не Горьковский медицинский институт. На арапа экзамены не сдашь. Я усиленно учила иврит, готовясь к экзаменам. Все нравилось мне. Но изобилие было не бесплатным. Вот Нина захотела мороженое. Ну, как откажешь ребёнку? Я занималась и стала убирать подъезды, мыла лестницы. А Лёшка целыми днями валялся на диване. За исключением времени, которое стал проводить с этой, как называли деваху, нелегалкой.
Я увидела ёё, толкающую коляску со стариком-инвалидом. Рассказывали, что он чудом выжил в Берген Бельзене. Вот эта девка и приставлена к нему, пусть и нелегалка. Грудастая, с задом, как корма танковоза. Не чета мне, всё ещё такой, словно только что окончила школу, словно и не рожала. Так и отбыл мой законный муж в Россию ровно через год после прилёта в Израиль. С этой с телесами, вынужденной покинуть Израиль.
Воспоминание о Лёшке сейчас вообще не пробуждают никаких эмоций, словно и не было его. Мне и тогда было только обидно, потому что отец вот так бросил четырёхлетнюю дочь. А несколько лет спустя получила письмо с просьбой прислать документ о разводе. Повозилась. Сделала. Послала. Куда денешься? Может грудастая больше подошла ему своей массой. А может быть, ещё восторгами, о которых рассказывали девчонки в их группе. У меня-то ведь не было этих восторгов.
А вот с экзаменом не получилось. Детский садик работал до трёх часов. После этого Нину не на кого было оставить. Денег, заработанных мытьём лестниц, на дополнительный уход за ребёнком не хватало. Тут как раз на Мёртвом море закончили строительство гостиницы. Стали набирать массажистов. От дома около тридцати километров. Условия – лучше не придумаешь. Решила, что для сдачи экзаменов ещё найдётся время. И вот уже четырнадцать лет в этой гостинице. И уже об экзамене думать забыла. Зачем? От добра добра не ищут. И уж, если с детства мечтая стать врачом, об экзаменах думать забыла, то о мужчинах – подавно. Зачем они мне? Правда, отбиваться от них, от кобелей этих, приходится на каждом шагу. Ни один из них, обхаживавших, ни разу не будил во мне каких-либо чувств. А тут – надо же!
Пошла пятнадцатая минута массажа. Осталось только поглаживание спины и задней поверхности ног. И все воспоминания и нормальные мысли, как в блендере перемешиваются. И не помогают отвлечься. Мужчина! А ведь я по существу и лица его ещё не видела.
- Повернись на спину.
Культя. Казалось бы, на этой ноге должна наступить атрофия, а мощные красивые бёдра одинакового диаметра. Удивительно! А прямые мышцы живота! А большие грудные мышцы! Да-а!
Приступила к массажу ног. Бережно. Каждую мышцу в отдельности. Правой рукой у самого колена захватила портняжную мышцу и, медленно выжимая, стала продвигаться вверх. И вдруг он вздрогнул, как вздрагивают от щекотки, и так же вдруг вздыбились его плавки. Массировавшая рука смущённо застыла сантиметрах в двадцати от паха.
- Прости меня. Понимаешь, не знаю, как это случилось. Понимаешь, ведь это не автобус. Чёрт его знает, где они эти педали тормозов, на которые надо нажать в таком случае. Понимаешь, так давно у меня не было женщины. А тут ты. Не просто красивая и стройная, а такая… ну, понимаешь?
- У тебя что, нет жены?
- Нет. Вот уже скоро двадцать лет. А какая была жена! Какая была Зива! Погибла в Тель-Авиве в автобусе, который взорвала эта мерзкая подлая нелюдь. Остался я тогда с двумя малышами, погодками и просто с отчаянием остался. Спасибо, мои старики воспитали своих внуков. Изумительные парни. Оба сейчас в армии сверхсрочники. Делают военную карьеру. Понимаешь, бывали у меня женщины. Но вообще я не блядун. Я не могу просто так, как кобель на сучку. Понимаешь, мне надо, чтобы у женщины, кроме тела, была душа. Мне такая, как ты, нужна. А где таких взять? Ты ведь, конечно, замужем?
- Нет. Представь себе, нет. Муж оставил меня четырнадцать лет назад с четырёхлетней дочкой и вернулся в Россию. Дочка с весны в армии.
- Где ты живёшь?
- В Араде.
- А как добираешься сюда?
- Утром нас привозит автобус. А после работы подбирает и возвращает в Арад.
- В котором часу ты кончаешь работу?
- В шесть.
- Послушай, Вера, понимаешь, я сюда приехал на своей машине. В шесть я приду за тобой и отвезу в Арад. Посидим. Поговорим. Если есть где переночевать, и ты не выгонишь меня, утром я привезу тебя на работу. А если выгонишь, тоже не страшно. Я ведь профессионал. Могу и ночью спуститься из Арада.
Одновременно массируя две красивых мышцы, идущие от грудины и ключиц наискосок за уши, оставляющие открытым небольшой кадык, впервые за этих скоро полчаса увидела его лицо. Хорошее доброе лицо мужчины, которому не дашь его сорока девяти лет. Но главное – глаза. Как он смотрит на меня! Когда встретилась с ним взглядом, мне вдруг показалось, что увидела себя в печальном зеркале, увидела себя, такую, как мне, вероятно, суждено было прожить свою жизнь.
***
Рано утром Вера сидела рядом с Лиором на переднем сидении. По круто петляющей дороге автомобиль спускался к Мёртвому морю. «Если найдётся, где переночевать, и ты не выгонишь меня». Не выгонишь! Да я бы тебя оставила не до утра, а до конца времён! Господи! Что могли рассказать девчонки из студенческой группы? Что они знают? Удовольствие? Как вообще это можно назвать таким прозаическим словом, когда радость и счастье вливается в каждую клеточку тела. Не только в живую. В ногти, в кончики волос! И уже совсем предел, когда душа внезапно с радостным стоном покидает тело и медленно возвращается, чтобы снова покинуть и рассказать о других прекраснейших мирах. Что там говорить о девчонках, если даже у классиков мировой литературы она не видела соответствующего описания. А как ему быть, если в самых совершенных, самых объёмистых словарях нет нужных слов для этого? Ещё не придуманы. И всё это узнать только в тридцать девять лет? Лиор, Мнесвет, где ты был все эти годы?
Но что удивительно, простонародная речь с постоянным этим «понимаешь», отсутствие формального образования, и при этом такая аристократическая деликатность и обволакивающая нежность. И такая врождённая интеллигентность.
Он столько раз приезжал в нашу гостиницу. Как же случилось, что ни разу не попал к ней на массаж? Ни разу не встретила его. А вчера. В течение получаса упрекала себя в том, что пациента посчитала мужчиной. Еще не зная, что значит мужчина. Кто ей подарил его? Лиор. Мнесвет. Общались они исключительно на иврите. Только Мнесвет она произнесла по-русски, и объяснила, что это точный перевод его ивритского имени Лиор.
Она положила свою левую руку на его ладонь, покоящуюся на рычаге ручного тормоза.
Лиор быстро взглянул на неё. На такой дороге и профессионалу нельзя отвлекаться. Он улыбнулся своим мыслям. Нельзя отвлекаться. Было бы хоть малейшее место, где можно спокойно остановиться, он бы отвлёкся! Но змея дороги вырублена в скалах. Невероятно. Ведь он уже далеко не мальчик. Весь вечер. Вся ночь почти без сна. А он так хочет её, что остановился бы, не задумываясь, было бы где остановиться. Сколько раз он лечился в этой гостинице. Как же это случилось, что ни разу не попал к ней на массаж? Ни разу не увидел её. Судьба… Или невероятно драгоценный подарок достаётся только после очень долгого ожидания?
За очередным поворотом открылся вид на Мёртвое море. Солнечный диск полностью выплыл над серо-лиловыми горами Моава. Широкую, золотом сверкающую дорогу, солнце вымостило от иорданского берега к израильскому. Красота какая!
- Вера, у меня ещё четыре дня в гостинице. Три массажа, понимаешь. Первое, я потребую, чтобы все три массажа были у Веры. Второе, попытаюсь связаться с сыновьями, выяснить, когда им удастся вырваться к моим старикам, чтобы я, понимаешь, смог, познакомить всех с моей женой.
Он на мгновенье умолк, удивившись, что впервые после гибели Зивы, даже не подумав об этом, произнёс такие слова.
- Ну, и ещё одна небольшая бытовая деталь. У меня, понимаешь, годичный абонемент на симфонические концерты в филармонию. В течение года одиннадцать концертов. Срочно надо приобрести второй абонемент. И после концерта не обязательно возвращаться в Арад. Старики живут в Тель-Авиве. Но до моей квартиры в Бат Яме, понимаешь, от филармонии почти такое же расстояние, как до стариков. Да, ещё один уже серьёзный вопрос. Если ты хочешь сейчас сдать экзамены на разрешение работать врачом, то, понимаешь, нет никаких проблем. Я в достаточной степени состоятельный человек, чтобы ты могла оставить свою работу. А вообще, с твоими руками, если бы ты работала частно в своём кабинете, ты была бы миллионершей. Никакой врач с тобой сравниться не смог бы.
- Я знаю. Мне уже не раз говорили об этом. Поэтому начальство меня ценит и относится соответственно. Не думаю, что, став врачом, я окажу больным бóльшую пользу, чем оказываю сейчас. А о деньгах я как-то не думала. Массажа оставлять не следует. Ведь именно массаж подарил мне тебя, дорогой Мойсвет. Пусть пока всё остаётся, как есть.
Он взял её левую руку, несоразмерно крепкую кисть у такой изящной женщины, и нежно прижал к губам.
25.06.2013 г.
Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #10(79) октябрь 2013 berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=79
Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2013/Zametki/Nomer10/Degen1.php
