От автора
В Санкт-Петербургском издательстве «Алетейя» выходит моя книга «Убийство Ющинского и дело Бейлиса». Она посвящена столетию знаменитого процесса. В ней собраны статьи и документальные повести, писавшиеся в разное время, но в той или иной степени обновленные для данного издания. В частности, предлагаемая вниманию читателей глава была ранее опубликована в моей книге «Вместе или врозь?». В обновленной редакции публикуется впервые.
С.Р.
***
Среди абсурдных обвинений, изливавшихся на евреев, ни одно не было столь зловещим и чреватым столь страшными последствиями, как обвинения в ритуальных убийствах. Эта самая яркая манифестация религиозной и племенной ненависти пунктиром проходит через всю историю евреев, и вполне понятно, что она угнездилась в России. Более того, именно здесь она нашла благоприятную почву уже в то время, когда в Западной Европе на кровавый навет смотрели как на глупый средневековый предрассудок.
Как мы помним, первый российский интеллектуал и государственный деятель, слывший специалистом по еврейскому вопросу, Гаврила Романович Державин, уже в конце XVIII века поддержал это обвинение. А затем дела о ритуальных убийствах евреями христианских детей возникали так часто, что император Александр I, в 1817 году, должен был издать рескрипт, разосланный всем губернаторам черты еврейской оседлости, в котором такие обвинения квалифицировались как предрассудок, а возбуждение уголовных дел не на основе твердых улик, а «по одному предрассудку, будто они [евреи] имеют нужду в христианской крови», запрещалось[1].
Этим рескриптом Александр I только присоединился ко многим европейским государям и Римским Папам, которые на протяжении веков издавали аналогичные указы и буллы, что, однако, действовало лишь очень недолгое время. Указы забывались, и евреев вновь вздымали на дыбу, жгли каленым железом, бичевали кнутом, добиваясь признаний в умерщвлении очередного младенца, после чего торжественно четвертовали, сажали на кол или сжигали на костре, а все еврейское население громили, накладывали на него «контрибуцию» или вовсе изгоняли из страны – до следующего высочайшего повеления.
Рескрипт Александра I ждала аналогичная участь. Он был забыт... самим государем, незадолго до его смерти, когда при его проезде в Таганрог через белорусский городок Велиж в Витебской губернии в ноги к нему повалилась женщина и с рыданиями сообщила, что она – вдова солдата Марья Терентьева, и что два года назад евреи замучили ее трехлетнего ребенка, а потом подкупили полицию, которая замяла дело, оставив несчастную мать без удовлетворения.
Благосклонно выслушав стенавшую женщину, царь велел дать ход ее жалобе, и Велижское дело, ранее преданное «воле Божией» за отсутствием улик против обвинявшихся евреев, было возобновлено. Затем, как правильно указывает А.И. Солженицын, оно тянулось еще десять лет. Чего он не указывает, так это того, что на первом же допросе после возобновления следствия открылось, что Марья Терентьева вовсе не та, за кого себя выдает. Она не солдатская вдова, а уличная проститутка; она никогда не была замужем и зарабатывала себе на пропитание «сексуальными услугами», как сказали бы сегодня; детей у нее никогда не было, а убитый мальчик Федор Иванов был сыном солдата Емельяна Иванова и его жены Агафьи, которые с тех пор из Велижа выехали; именно Марья Терентьева при первоначальном расследовании этого дела громче всех обвиняла евреев, но ее наветы не подтвердились.
Оставался бы жив Александр Павлович, дело против евреев, видимо, тотчас бы вновь закрыли, а Марью Терентьеву – за ложный донос и ложные показания – присудили бы к битью кнутом на базарной площади и ссылке в Сибирь на поселение, как и было сделано через десять лет.
Но в Петербурге воцарился «весьма энергичный» император Николай I, и возобновленное следствие потекло по иному руслу. Взятая в оборот Марья Терентьева «призналась» в том, что «прошла через жидовский огонь» (тайно обращена в иудейство) и сама участвовала в убийстве мальчика. Она подробно описала процедуру умерщвления и назвала несколько десятков евреев, которые будто бы вместе с ней качали мальчика в бочке, утыканной изнутри гвоздями, сбирали кровь в серебряную чашу, а затем вывезли бездыханное тельце в лес.
По наводке Марьи Терентьевой следователи арестовали еще двух христианок и, обработав их должным образом, получили аналогичные показания. Затем было арестовано более сорока евреев, подвергавшихся много лет физическим и моральным истязаниям с целью исторгнуть из них признания. Проявив редкое мужество, все арестованные выстояли, но, несмотря на это, им был вынесен обвинительный приговор, и его с энтузиазмом утвердил генерал-губернатор Витебской губернии князь Хованский.
Открытого судопроизводства в России тогда не было. По заведенному порядку, дело поступило на окончательное решение в Сенат, а затем в Государственный Совет, где оно попало на рассмотрение к графу Николаю Семеновичу Мордвинову, одному из наиболее просвещенных и независимых государственных деятелей того времени. В блестяще написанной записке, он проанализировал многотомное дело и не оставил от всех обвинений камня на камне[2]. Доводы Мордвинова оказались столь убедительными, что члены Государственного Совета единогласно присоединился к нему. Единогласное решение Государственного Совета считалось окончательным (таково, по закону, было единственное ограничение абсолютной власти самодержца), поэтому императору Николаю его пришлось утвердить.
Однако он был разочарован и не скрывал своего раздражения. Утверждая решение Государственного Совета, он написал, что «внутреннего убеждения, что убийство евреями произведено не было, не имеет и иметь не может», ибо среди евреев может существовать изуверская секта, которая все-таки практикует ритуальные убийства, так как «к несчастью и среди нас, христиан, существуют иногда такие секты, которые не менее ужасны и непонятны», – сообщает Солженицын (стр. 97-98). Чего он не сообщает, так это то, что в записке Мордвинова вопросу о «сектах» уделено важное место. Оно, вероятно, способствовало тому, что все члены Государственного Совета присоединились к нему, хотя знали, что царь ждет от них противоположного решения. Приведя сжатый исторический очерк кровавого навета и показав его полную абсурдность, Мордвинов писал:
«Но разрушенное в главных основаниях мнение сие получило другое направление. Евреев начали в позднейшее уже время обвинять как сектаторов [сектантов]. Кроме того, что существование таковой ужасной секты ни одним фактом не обнаруживается, нельзя предполагать, чтобы талмудисты, уклоняясь от закона Моисеева, запрещавшего употребление даже крови животных, могли произвести секту, совершенно основанию оного противную, и чтобы евреи, в течение веков претерпевавшие бедствия от ужасных правил ее, не открыли существования оной, особенно при той ненависти, какую евреи-сектаторы взаимно между собой питают. (Известна ненависть евреев к секте хассидов [хасидов], кои предаваемы были проклятию, а сочинения их публично сожигаемы)»[3].
Как видим, согласившись освободить велижских евреев за отсутствием улик, Николай I оставил в подозрении еврейский народ, полагая, что если не все евреи практикуют ритуальные убийства, то все они покрывают тайную изуверскую секту, которая это делает. (Таким же, как мы помним, было мнение Г.Р. Державина).
Последствия несогласия государя с Мордвиновым были весьма серьезными и далеко идущими. Дабы раскопать вопрос о ритуальных убийствах «до корня», Николай поручил Министерству внутренних дел провести расследование, результатом чего явилась изданная через девять лет книга «Розыскание о убиении евреями христианских младенцев и употреблении крови их». Составленная директором Департамента иностранных исповеданий В.В. Скрипицыным, она позднее была приписана В.И. Далю (под названием «Записка о ритуальных убийствах»). Она широко переиздается в нынешней России под именем Даля, служа одним из самых «убедительных» инструментов нагнетания ненависти к евреям[4].
Из книги Солженицына «Двести лет вместе» всего этого узнать нельзя. Велижское дело упоминается им лишь для того, чтобы оспорить «устойчиво утвердившееся» мнение «еврейской историографии», что политика Николая I по отношению к евреям «была исключительно жестокой и мрачной»[5]. В доказательство того, что это не так, А.И. Солженицын сообщает: «пишет Еврейская энциклопедия, “несомненно, что оправдательным приговором ... евреи были обязаны в значительной степени Государю, добивавшемуся правды, несмотря на противодействие со стороны лиц, которым он доверял”». (стр. 97).
Приведенная выписка показывает, насколько опрометчиво доверять вторичным источникам, не перепроверяя их по оригинальным материалам. Статья для Еврейской энциклопедии писалась в контексте очередной «ритуальной» вакханалии – в связи с предстоявшим процессом Бейлиса. Автор статьи, говоря о Николае I, адресовался к Николаю II. В этом контексте подчеркивать заслуги истинного спасителя велижских евреев – графа Мордвинова – было неуместно; куда политичнее было приписать его заслуги тогдашнему императору – в назидание и пример нынешнему. Используя без критики эту цитату, Солженицын вообще не упоминает ни имени Мордвинова, ни единогласного решения Государственного Совета. Так спасителем обвиняемых по Велижскому делу становится «энергичный» государь.
Под стать этому и все остальное, что пишет Солженицын о кровавом навете. Большинства ритуальных дел он вообще не касается, ограничиваясь перечислением некоторых из них в скобках, при том с очевидной целью – «патриотически» отмежевать от них православную Россию. Читаем: «Предыдущие [предшествовавшие делу Бейлиса] ритуальные процессы в России возникали чаще на католической почве: Гродно – 1816, Велиж – 1825, Вильна, дело Блондеса – 1900; кутаисское, 1878, было в Грузии; дубоссарское, 1903, в Молдавии, а собственно в Великороссии – одно саратовское, 1856. Слиозберг, однако, не упускает указать, что и саратовское дело также имело католическое происхождение, а в деле Бейлиса: группа подозреваемых воров – поляки, экспертом по ритуальным обвинениям взят католик, и прокурор Чаплинский – тоже поляк» (стр. 446-447). (Следует ссылка на мемуары известного юриста и общественного деятеля Г.Б. Слиозберга, хотя в некоторых других местах Солженицын решительно оспаривает этого мемуариста, попрекая его не больше не меньше как старческим слабоумием). Вопрос о том, как обвинения целого народа в людоедстве влияли на русско-еврейские отношения, которым ведь посвящена книга, автора вообще не беспокоит.
Единственный ритуальный процесс, которому Солженицын все-таки уделяет внимание – это дело Бейлиса, но тут бросается в глаза его недостаточная осведомленность. Он ее и не скрывает: «Кто хотел бы теперь вникнуть подробно во все извивы следствия, общественной кампании и суда – должен был бы без преувеличения, потратить не один год. Это – за пределами нашей книги» (стр. 445).
Ну что ж, оставим за пределами то, что не входит в пределы; посмотрим на то, что в них входит. Об убитом мальчике Андрее Ющинском Солженицын сообщает: «Убит зверским и необычным способом: ему было нанесено 47 колотых ран, притом с очевидным знанием анатомии – в мозговую вену, в шейные вены и артерии, в печень, в почки, легкие, в сердце, нанесены с видимой целью обескровить его живого» (стр. 445).
Ран действительно насчитали 47, но все остальное очень далеко от истины. Как показали на суде медицинские эксперты самого высокого класса, убийцы плохо знали анатомию; большинство ран были нанесено после смерти мальчика; крови из ран вытекло мало, причем основная часть излилась во внутренние полости тела.
Солженицын сообщает, что тело убитого было найдено «в пещере, на территории [кирпичного] завода [еврея] Зайцева» (стр. 445), где служил Мендель Бейлис. Это неверно: никаких пещер на заводе не было, тело Андрюши было найдено вне территории завода, на Лукьяновке – в районе Киева, где евреи не имели права жительства.[6]
Объясняя, как и почему Бейлис был арестован «без убедительного подозрения», Солженицын с уничижением пишет о двух первых следователях по делу об убийстве Ющинского – Е.Ф. Мищуке и Н.А. Красовском. Это якобы были два «служебных и деловых ничтожества», они соперничали друг с другом, «проваливали действия» друг друга, «запугивали свидетелей, даже арестовывали агентов друг друга ... вели “следствие” как рядовое и отдаленно осмыслить не могли масштаба события, в которое ввязались» (стр. 446). А в результате «следствие почти два года кидалось по ложным версиям, долго обвинение висело над родственниками убитого, затем доказана их полная непричастность. Становилось все ясней, что прокуратура решится формально обвинить и судить Бейлиса» (стр. 446).
Так получается, что Бейлис был арестован по вине Мищука и Красовского, которые ввязались в непосильное для них дело и по своей профнепригодности направили следствие по ложному следу.
Истинная картина снова разительно отличается от той, что рисует Солженицын. И Мищук, и Красовский (особенно второй) были профессионалами высокого класса. Мищук вел гласное расследование убийства Ющинского, а Красовскому поручили негласное, что делало их соперниками, но не они сами поставили себя в такое положение. На первых порах, введенные в заблуждение некоторыми показаниями свидетелей, оба допустили одинаковые ошибки и привлекли в качестве обвиняемых мать и отчима Андрюши Ющинского. Но в обоих случаях эта версия быстро отпала, и они стали докапываться до истины, не поддаваясь политическому и идеологическому нажиму со стороны черносотенных организаций, правой прессы и своего собственного начальства, настаивавших на ритуальности этого убийства. Именно поэтому оба были отстранены от следствия.
«Красовский, потеряв пост, сменил позицию и стал помощником адвокатов Бейлиса», пишет Солженицын (стр. 446) и снова попадает впросак, ибо Красовский потерял пост как раз потому, что не хотел менять своей позиции. Уволенный, как якобы не справившийся с заданием, он не стал ничьим помощником, а, наняв себе двух помощников, повел на свои собственные средства частное расследование. Его цель была – восстановить свою профессиональную репутацию. Именно он – вместе с журналистом С.И. Бразуль-Брушковским и двумя бывшими студентами Сергеем Махалиным и Амзором Караевым – раскрыл убийство и изобличил истинных убийц: шайку воров во главе с Верой Чеберяк. Это удалось вопреки тому, что нанятые Красовским сыщики были перекуплены тайной полицией и делали все, чтобы запутать дело.
«Бейлиса обвинили, при сомнительных уликах, потому, что он был еврей», пишет Солженицын (стр. 446), тогда как на самом деле даже сомнительных улик против него не было. Именно поэтому уголовная полиция – вопреки давлению со стороны прокурора Г.Г. Чаплинского и куда более высокопоставленных лиц, включая министра юстиции И.Г. Щегловитова, – не давала согласия на его арест. Брать Бейлиса явился с отрядом жандармов подполковник Н.Н. Кулябко, начальник Охранного отделения. Вмешательство политической полиции обнаружило истинный характер дела об убийстве Ющинского как политической акции властей, решивших использовать это убийство для многократного усиления травли евреев. Этим, кроме всего прочего, опровергается и утверждение Солженицына, что такое «опозорение юстиции» при Столыпине «никогда бы не состоялось» (стр. 444). Это уже чистая мифология, так как дело Бейлиса заварилось именно при Столыпине и, конечно, при его ощутимом личном участии, ибо Охранка министру юстиции Щегловитову не подчинялась, она подчинялась Столыпину, который совмещал пост премьера с постом министра внутренних дел.
Столыпин и Щегловитов составляли вполне слаженный тандем. Щегловитов, по характеристике Витте, «держался все время министром юстиции при Столыпине только потому, что был у него лакеем, и министр юстиции, глава русского правосудия, обратился в полицейского агента председателя Совета министров».[7] Но в данном случае нелегко разобрать, кто у кого оказался в лакеях, ибо это Столыпин оказал услугу Щегловитову, а не наоборот.
Бейлис был арестован за несколько дней до приезда в Киев государя, которому надо было отрапортовать об успехе в расследовании нашумевшего дела, и именно как ритуального.
Выслушав эту благую весть от явившегося представляться прокурора Чаплинского, царь размашисто перекрестился, чем вдохновил чины всех ведомств и рангов на дальнейшие подвиги. Было ли убийство ритуальным, или все-таки нет — так вопрос больше не ставился. На «ритуал» теперь работала вся государственная машина империи.[8]
Политическая полиция, стряпая дело против Бейлиса, прекрасно знала истинных убийц – от самой Веры Чеберяк, служившей по совместительству осведомительницей, и от ее сообщника Бориса Рудзинского. На допросе у жандармского подполковника Павла Иванова он сперва запирался, но на очной ставке с Верой Чеберяк признался во всем. Уличив Рудзинского, Вера одновременно дала ему понять, что опасаться им нечего, ибо охранка выясняла истину не для того, чтобы раскрыть убийство, а чтобы его поглубже закопать. Таким образом, в деле Бейлиса произошла редкая по цинизму смычка государственной власти, идеологов черной сотни и шайки уголовных преступников.
Таков ответ на вопрос, задаваемый Солженицыным, но им самим оставленный без ответа: «Да как возможно было в XX веке, не имея фактически обоснованного обвинения, вздувать такой процесс в угрозу целому народу?» (стр. 446).
Невозможно не поразиться логике Солженицына. Не одобряя тех, кто затеял дело Бейлиса, он всячески старается их выгородить, для чего затуманивает ясную картину, топя ее в пучине тенденциозно подобранных ненужностей.
«В растянувшиеся месяцы расследования, – читаем в книге, – таинственно умерли оба сына Чеберяк (что не верно: у Чеберяк был один сын и две дочери, умерли сын Жена и дочь Валя. – С.Р.), она обвиняла в отравлении их Красовского, а Бразуль и Красовский – ее саму в отравлении своих сыновей. Версия их была, что убийство Ющинского совершено самой Чеберяк со специальной целью симулировать ритуальное убийство. (Опять неверно: версия частных расследователей состояла в том, что Чеберяк и ее компания убили Андрюшу, так как считали его доносчиком, завалившим их малину; а исколоть его тело «под евреев» они решили уже после убийства, чтобы отвлечь от себя подозрение; это и подтвердила медицинская экспертиза, установившая, что большое число ран было нанесено уже после смерти мальчика. – С.Р.). А Чеберяк утверждала, что адвокат Марголин предлагал ей 40 тысяч рублей, чтобы она приняла убийство на себя, Марголин же отрицал это потом на суде, но понес административное наказание за некорректность поведения» (стр. 448).
Последняя фраза требует более обширного комментария, нежели выше приведенные ремарки. Фактически она точна, но по форме крайне тенденциозна, ибо написана таким образом, чтобы придать возможно больше веса показаниям Чеберяк о якобы предложенных ей сорока тысячах, а к показаниям «некорректного» Марголина посеять максимальное недоверие. Но Вера Владимировна Чеберяк – матерая преступница, воровка и держательница воровского притона, шантажистка, уличенная в убийстве Андрюши Ющинского, и вероятная убийца двух своих собственных детей. А Лев Давыдович Марголин – один из самых видных и уважаемых киевских юристов. Да, он совершил некорректный поступок: будучи зарегистрирован как официальный защитник Менделя Бейлиса, он не имел права неофициально встречаться с потенциальными свидетелями по делу о его подзащитном, но он встретился с Верой Чеберяк, уступив просьбам Бразуль-Брушковского. Матерая преступница долго водила журналиста за нос, уверяя его, что сама она непричастна к убийству Андрюши, но намекая, что многое об этом деле ей известно. И вот после того, как она – в хорошо разыгранном порыве откровенности – «призналась» ему, что Андрюшу убили его мать и отчим при содействии ее бывшего любовника Поля Миффле, с которым она порвала отношения и была в лютой вражде, Бразуль упросил Марголина прощупать Чеберяк и затем высказать свое мнение: можно ли верить этой болтунье, или нет. Когда о встрече Марголина с Чеберяк стало известно, Марголин – вполне справедливо – был дисквалифицирован как официальный защитник Бейлиса; на суде он выступал в роли свидетеля. Иначе говоря, упомянутое Солженицыным «административное наказание» Марголин понес как бывший защитник Бейлиса, а отнюдь не как свидетель. Стремясь опорочить его «некорректные» показания – в противоположность «корректным» показаниям преступницы, Солженицын допускает явную передержку.
Настаивая на том, что истинные убийцы Ющинского так и остались невыявленными, Солженицын пишет: «На том [оправдании Бейлиса] и кончилось. Новых розысков преступников и не начинали, и странное, трагическое убийство мальчика осталось неразысканным и необъясненным» (стр. 450). Правда тут только в том, что нового расследования власти не проводили, и по вполне понятной причине. Самое последнее, что им было нужно, это признать и покарать убийц Ющинского, давно им известных. На процессе Бейлиса тайное стало явным. Все убийцы были названы: это Вера Чеберяк, ее брат Петр Сингаевский, Борис Рудзинский и Иван Латышев. Иван Латышев («Ванька Рыжий») покончил с собой еще до суда, а остальные трое проходили как свидетели, но фактически были многократно и бесспорно уличенными обвиняемыми. Все это, как и то, что прокурор, гражданские истцы и куда более высокие власти старались их выгородить, чем запятнали себя как соучастники преступления, запечатлено на десятках страниц трехтомной стенограммы процесса.[9] Солженицын этот основной документ игнорирует, что и позволяет ему делать вид, будто убийство осталось нераскрытым. Вера Чеберяк у него оказывается такой же жертвой клеветы, как и Мендель Бейлис. В финале его повествования о деле Бейлиса Чеберяк приобретает уже и вовсе героические черты: арестованная Киевской ЧК, она подвергается издевательствам со стороны «всех евреев-чекистов» и гибнет от чекистской пули с высоко поднятой головой, не отрекаясь от своих показаний (стр. 451). Итак, по Солженицыну, адвокат Марголин подвергся административному взысканию за попытку всучить взятку Чеберяк, а она не только отклонила взятку, но и получила еврейскую пулю в затылок за верность своим убеждениям!
После этого можно не удивляться, что знаменитый черносотенный ястреб В.М. Пуришкевич у Солженицына воркует по голубиному: «”Мы не обвиняем всего еврейства, мы мучительно хотим истины” об этом загадочном, странном убийстве. “Существует ли среди еврейства секта, пропагандирующая совершение ритуальных убийств... Если есть такие изуверы, заклеймите этих изуверов”, а “мы боремся в России с целым рядом сект” своих» (стр. 447).
Истинный смысл ссылок на воображаемые еврейские секты, покрываемые всеми остальными евреями, объяснил граф Мордвинов, а после него еще более четко и ясно – замечательный ученый-гебраист Д. А. Хвольсон.[10] Однако иные рецензенты, ослепленные громким именем Солженицына, с готовностью солидаризируются уже не с ним, а с самим Пуришкевичем – его «мучительным хотением истины»[11].
Солженицын осмотрительнее своих рецензентов. Он держится «средней линии»: «А с другой стороны поднялась и кампания либерально-радикальных кругов, и прессы, не только российской, но вот уже и всемирной. Уже создался неотклонный накал. Питаемый самой предвзятостью обвинения подсудимого, он не иссякал и каждый день клеймил уже и свидетелей» (стр. 447).
Что здесь разумеется? Не сразу и разберешь – кого клеймил «неотклонный накал»?
Но ничего мудреного за этим пассажем нет. Каждая из сторон на суде пыталась подорвать доверие к свидетелям другой стороны, укрепляя доверие к своим, что само по себе нормально и естественно для состязательного процесса. Вопрос в том, кто были эти свидетели и какие средства пускались в ход для их выгораживания или компрометации.
Обвинители, обязанные найти и затем добиться осуждения преступников, из кожи вон лезли, чтобы выгородить убийц Андрюши Ющинского, то есть Веру Чеберяк и ее сообщников. Они пытались скомпрометировать частных расследователей – Красовского и Бразуль-Брушковского, которые бескорыстно и честно выполнили их работу. Они же сделали все, чтобы не допустить к присутствию на суде ключевого свидетеля Амзора Караева (заблаговременно сосланного в Сибирь и там еще для верности арестованного по тайному приказу из Петербурга, чтобы не сбежал и не объявился в Киеве). Другой ключевой свидетель, Сергей Махалин, дал на суде убийственные показания о том, как брат Веры Чеберяк Петр Сингаевский посвятил его и Караева во все детали совершенного преступления. Но, чтобы посеять у присяжных сомнения в правдивости показаний Махалина, его пытались скомпрометировать мнимыми связями с охранкой. Через несколько лет, уже после революции, ему это стоило жизни.
А защита, в противовес этим маневрам, опираясь на показания свидетелей, доказывала, что Чеберяк, Сингаевскому и Рудзинскому место на скамье подсудимых, что лжесвидетель Казимир Шаховской, фонарщик, показывавший, что он сам видел, нет, не видел, а слышал от мальчиков, нет не сам слышал от мальчиков, а жена его слышала, и т.д., что «еврей с черной бородой» тащил Андрюшу, – так вот, этот свидетель не просыхает от пьянства, и мальчики, игравшие с Андрюшей незадолго до его исчезновения, этих сказок не подтверждают. (Путаные показания Шаховского и его жены – это практически все так называемые улики против Бейлиса, которые за два с половиной года сумело наскрести и намести по сусекам официальное следствие!)
Вот таким был «накал» этого процесса, который Солженицын не стесняется прокомментировать словами В.В. Розанова из его пасквильной, откровенно расисткой книги под названием «Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови»: «”Железная рука еврея... сегодня уже размахивается в Петербурге и бьет по щекам старых заслуженных профессоров, членов Государственной Думы, писателей”.» (стр. 447).
О чем и о ком тут идет речь, из солженицынского текста понять невозможно, но если обратиться к первоисточнику, то все становится ясно. «Еврейская» рука, хлещущая по щекам, – это лучшая часть русской прессы (кадетская газета «Речь»), не дававшая спуска мракобесам и человеконенавистникам, затеявшим средневековое судилище. А отхлестанные профессора, члены Государственной думы, писатели – это в первую голову черносотенный профессор Киевского университета по кафедре психиатрии И.А. Сикорский, который был приглашен в суд (в противовес профессору В.М. Бехтереву) для научной психиатрической экспертизы, но вместо этого произнес зажигательную антисемитскую речь, за которую тайно получил четыре с половиной тысячи рублей из секретного фонда Департамента полиции; это черносотенный депутат Государственной Думы Г.Г. Замысловский, игравший на процессе роль одного из гражданских истцов (то есть представителей матери погибшего мальчика), но вместо того, чтобы добиваться привлечения к ответу реальных убийц, с большим темпераментом убеждал присяжных в реальности ритуального мифа и вины Бейлиса; это сам автор пасквильных сочинений – писатель и религиозный философ (отнюдь не католик!) В.В. Розанов, со страниц своей книги бесстыдно протянувший руку Вере Чеберяк, – вероятно, потому, что порядочные люди перестали подавать руку ему самому. Он так и писал со свойственным ему цинизмом: «Жму ей издали руку, как и всем притонодержателям и сутенерам, но все-таки не убийцам» [12].
Солженицын именно словами Розанова объясняет причину того, почему «сбивались последние попытки вести нормальное следствие» (стр. 447). Кто же делал эти попытки – отстраненные от дела следователи? Или охранка, давно все установившая, да намеренно скрывшая известную ей правду? Или высшая власть во главе с царем, мобилизовавшая все силы империи на сокрытие истины – вплоть до губернаторов отдаленных сибирских губерний, всего корпуса министерства внутренних дел вместе с министерством юстиции и даже – министерство иностранных дел с когортой ведущих дипломатов?
Не тем «сбивались попытки», что «железная рука еврея била по щекам» тех, кто этого вполне заслуживал, а тем, что «те самые люди, которые стояли за бесправие собственного [русского] народа, всего настойчивее будили в нем дух вероисповедной вражды и племенной ненависти. Не уважая ни народного мнения, ни народных прав, готовые подавить их самыми суровыми мерами, – они льстили народным предрассудкам, раздували суеверие и упорно звали к насилиям над иноплеменными соотечественниками»[13].
Так говорилось в обращении «К русскому обществу», составленном В. Г. Короленко и подписанном двумястами ведущих деятелей русской культуры. А после его публикации тысячи русских людей со всей страны слали письма в газеты с просьбой присоединить и их подписи! Таково было мнение России об истинной подоплеке процесса Бейлиса, когда он только затевался, но об этом Солженицын даже не упоминает. Сегодня, через 100 лет после процесса, когда вдоль и поперек изучены все подробности по открытым и закрытым архивным документам, в этой оценке нельзя ни прибавить, ни убавить ни одного слова. Перечитывая «Обращение», я испытываю гордость за русскую культуру, за Россию, чью честь тогда спасла русская интеллигенция.
Солженицын силится спасти честь другой России. Той самой, которая, проиграв процесс, пыталась возвести часовню в честь убиенного от жидов младенца Ющинского, да встретила такой отпор со стороны подлинной России, что царь – по совету Распутина – велел эту затею оставить (стр. 450). Солженицын, конечно, не одобряет ритуальную оргию. Но его тревожит не столько то, что власть захотела опорочить целый народ и засудить невинного человека ради своих политических целей, сколько то, что эта попытка провалилась и позор пал на голову самой власти. В качестве смягчающего (для власти) обстоятельства Солженицын приводит и такое сопоставление.
«Поучительно сравнить с процессом Бейлиса – происходивший в то же время (1913-15) в Атланте, США, тоже громкий процесс над евреев Лео Франком, тоже обвиненном в убийстве малолетнего (изнасилованной девочки), и при весьма подозрительных обстоятельствах. Он был приговорен к повешению, а пока шла кассационная жалоба – вооруженная толпа вырвала его тюрьмы и сама повесила. В плане личном – сравнение в пользу царской России. Но случай с Франком имел краткие общественные последствия, и не стал нарицательным» (стр. 450).
Однако общественные последствия дела Франка в Америке были отнюдь не кратковременными. Круги от него распространяются до сих пор, а в свое время оно всколыхнуло Америку почти также, как дело Бейлиса Россию. Дело Франка послужило главным толчком к созданию Антидиффамационной лиги, которая с тех пор бдительно отслеживает проявления антисемитизма в Соединенных Штатах, привлекая к ним общественное внимание и давая соответствующие оценки. Делу Франка посвящены исследования, книги, его изучают на юридических факультетах (а надо бы – и в средних школах), созданный на его основе кинофильм время от времени демонстрируется по каналам общественного телевидения.
А ведь дело Лео Франка в Атланте, штат Джорджия, было только делом Лео Франка в Атланте, штат Джорджия. Обвинялся менеджер швейной фабрики в изнасиловании несовершеннолетней работницы той же фабрики и убийстве ее для сокрытия преступления. (На самом деле девочку изнасиловал и убил сторож фабрики, который и стал главным свидетелем обвинения против Франка). Трагедия Франка состояла в том, что в антисемитской атмосфере судьи поверили единственному свидетелю, а не самому обвиняемому, его родственникам и друзьям, твердившим о его невиновности. Если искать аналогии этому делу в России того времени, то никак не в судилище над Бейлисом. Дела, сходные с делом Франка, в России возникали рутинно. Об одном из них известно из очерка В.Г. Короленко «Черты военного правосудия» (продолжение очерка «Бытовое явление»). В местечке Почеп (Мглинский уезд, Черниговская губерния) была вырезана еврейская семья Быховских после чего, в убийстве был обвинен ряд лиц, в их числе бывший приказчик Быховских Глускер. На скороспелом военном суде подельники Глускера сумели доказать, что в день убийства находились далеко от Почепа, и были оправданы. Глускер тоже в тот день находился в ста километрах от места преступления: работал в бригаде кровельщиков в имении помещицы Гусевой. Кровельщики из той же бригады это и подтвердили, но все они были евреями, и «суд не дал веры» их показаниям. (Допросить саму помещицу Гусеву то ли поленились, то ли не догадались). Глускер был признан виновным и без всяких кассаций повешен. А вскоре после этого обнаружились и подлинные убийцы Быховских.
Какой же резонанс имело дело Глускера в России? Почти никакого. После двух-трех газетных публикаций о нем забыли, и мы сегодня вряд ли могли бы найти следы этого дела, если бы не статья В.Г. Короленко[14]. Можно только догадываться, сколько таких Глускеров было казнено без вины в эпоху скорострельного столыпинского правосудия из-за того, что подозреваемые или свидетели защиты были евреями, которым «суд не дал веры». Вот эти дела правомерно было бы сопоставлять с делом Лео Франка, который тоже без вины был приговорен к смерти под влиянием антисемитских эмоций. Боюсь только, что такое сопоставление свидетельствовало бы отнюдь не в пользу России. Смертный приговор Франку не был окончательным. Он пересматривался несколько раз на разных уровнях, вплоть до Верховного Суда, и, в конце концов, губернатор штата Джорджия, усомнившись в твердости обвинения, заменил смертный приговор пожизненным заключением. Вот после этого озверевшие расисты линчевали несчастного узника.
Дело Бейлиса выделялось из этого ряда, потому что имело совсем иное значение и масштаб. В Киеве вместе с Бейлисом обвинялся весь еврейский народ. Обвинение было не просто ложным, а заведомо ложным. Подлинные убийцы Андрюши Ющинского были хорошо известны властям, но укрыты от правосудия. И все это с единственной целью – натравить темные массы на евреев, вызвать кровавую баню и таким образом «решить» и еврейский, и русский вопрос в пользу шатавшейся власти. «Однако и еврейская страстность – этой обиды уже никогда русской монархии не простила. Что в суде восторжествовал неуклонный закон – не смягчило этой обиды» (стр. 450).
И снова нельзя не изумиться логике Солженицына. Из того, что суд присяжных оправдал ни в чем не повинного Бейлиса, следует вовсе не то, что закон «восторжествовал», а то, что нарушители закона, жадно толпившиеся у трона и затеявшие этот постыдный спектакль, действовали не только против евреев, но и против русского народа. Его очередной раз пытались отравить ядом племенной ненависти, дабы потуже затянуть на нем ошейник. Но русский народ – в лице двенадцати присяжных заседателей – не принял чашу с отравой, а содержимое ее выплеснул в лицо самим отравителям. Им только и осталось утереться. Бесстыдной подлости и вероломства русскому деспотическому режиму не простила – не столько еврейская страстность, сколько русская совесть. Совесть, которую сегодня очень стараются усыпить новоявленные российские «патриоты», в последние годы снова ставшие толковать о Деле Бейлиса с позиций тех, кто его фабриковал.
Грустно и достойно сожаления, что к их голосам присоединил свой голос и А.И. Солженицын.
Примечания
[1] См. подробнее: С. Резник. Растление ненавистью: Кровавый навет в России, Даат/Знание, Москва-Иерусалим, 2001, стр. 45.
[2] Н.С. Мордвинов. Дело о велижских евреях. Архив графов Мордвиновых, том восьмой, С.-Петербург, 1903; Репринтное переиздание в кн.: Велижское дело. Документы. Antiquary, Орандж, Коннекстикут, 1988, Стр. 117-144.
[3] Велижское дело. Документы. Antiquary, Орандж, Коннекстикут, 1988, стр. 120-121.
[4] В моих книгах «Кровавый навет в России» и «Запятнанный Даль» прослеживается история создания «Записки о ритуальных убийствах» и все этапы превращения ее автора из В.В. Скрипицына в В.И. Даля. Не могу не упомянуть курьезную попытку «патриотов» защитить от меня В. И Даля, доказывая, что он был автором позорной «Записки»! (В. Хатюшин. Кто занимается подлогом? В Защиту Владимира Даля. «Московский Литератор», № 2, январь, 2002, стр. 2. Поистине, научи иного патриота Богу молится, он лоб расшибет).
[5] А.И. Солженицын. Двести лет вместе, т. 1, 2002, стр. 97. В дальнейшем все ссылки на номера страниц этого издания даны в тексте.
[6] Точности ради надо также сказать, что богатый киевский коммерсант Иона Зайцев умер за несколько лет до убийства Андрюши, но и при его жизни завод ему не принадлежал, хотя и был построен на его деньги. Кирпичный завод был собственностью еврейской больницы для бедных, построенной тем же Зайцевым в благотворительных целях. Заботясь о том, чтобы больница могла предоставлять бесплатное лечение и после его смерти, Зайцев построил кирпичный завод, передав его в собственность больнице, чтобы доходы этого предприятия покрывали ее расходы.
[7] Витте. Ук. соч., т. III, стр. 523.
[8] О деле Бейлиса см. в главе «Кровавый навет», а более детально – в моей книге: «Растление ненавистью: Кровавый навет в России», Москва-Иерусалим, Даат/Знание, 2001, стр. 121-164.
[9] Дело Бейлиса. Стенографический отчет, тт. I-III, Киев, 1913.
[10] Д.А. Хвольсон. Употребляют ли евреи христианскую кровь? СПб., 1879, стр. 60-61. О Д.А. Хвольсоне см.: С. Резник. Растление ненавистью: Кровавый навет в России, Даат/Знание, Москва-Иерусалим, 2001, стр. 52-63.
[11] А. Эткинд, к примеру, «не чувствует» «априорной невозможности существования» людоедских еврейских сект, хотя таковые ему «неизвестны». (См. «Колокол», Лондон, 2002, стр. 73). Вот бы обрадовал мир, если бы они оказались ему известны! Решил бы, наконец, квадратуру круга, над чем бьются черносотенцы разных времен и народов почти два тысячелетия.
[12] В.В. Розанов. Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови. В книге: В.В. Розанов Сахарна. Собрание сочинений под общей редакцией А.Н. Николюкина. Москва, Изд-во «Република», 1998, стр. 321.
[13] «Русское богатство», 1911, № 12, стр. 165.
[14] Короленко В.Г., Собр. Соч. в шести томах, т. 6, стр. 193-209.
Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #10(79) октябрь 2013 berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=79
Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2013/Zametki/Nomer10/SReznik1.php
