* * *
Игорю Холину
Душа травы витает в облаках,
Деревья наклоняются к дороге –
Здесь медленные солнечные Боги
Являются с улыбкой на устах.
Стопою легкой зыбля легкий прах,
Они скользят сквозь летние чертоги,
Их контуры торжественны и строги,
Их волосы в цветочных лепестках.
Дитя капризное бежит за ними вслед,
Спешит и спотыкается, и плачет –
И падает рассыпанный букет,
И катится, подпрыгивая, мячик…
И на мгновенье оглянулся мальчик –
И в нем узнал себя стареющий поэт.
1965
* * *
Ире Врубель-Голубкиной
Тоскливый день расправил два крыла.
О вечное подобие стекла!
Кристалл неумолимый и густой,
Наполненный печальной чистотой.
Жемчужное строенье молока,
Полет стрелы, дыхание стрелка,
И летний день, и сон, и облака,
И зарево вечернее – тоска.
Тоскливый день – два белые крыла.
Игра неутомимого стекла.
1966
* * *
В бездомной комнате завешено окно.
Свет холоден и слеп. Деревья голы.
Небес полуживое полотно,
Воды едва живое слово.
Свет холоден и слеп, скользит его душа
По мертвому стеклу в припадке пробужденья.
Белесый плод. Белесо-серый шар…
Свет холоден и слеп, как первое растенье.
1967
* * *
В упругой влаге сентября
Колдующее чернолесье –
Дождя глухого ласка песья –
О, ржавый призрак сентября.
Благое золото полей –
Оно упало в день туманный,
Белесый день больной и странный
На крыльях медленных полей.
Но торопись молочный свет
Впитать, как жалкое лекарство –
Нас душит собственное барство
И сон, и лепет поздних лет.
Так неожиданно гремит
В сезонном мраке голос Божий.
Он в волосах, глазах и коже
Центростремительно гремит.
Который раз тебе дано
Над черной влагой наклониться,
Дождя и морока напиться…
Судьбы холодное вино.
1968
* * *
Белоснежная рыба – золотое перо – золотистый ободок –
Холмистое чудовище на беспечных полотняных песках –
Какой безумец спроектировал и закрепил тебя
В тысячах лиц,
Какой слепец запутал твои темные струны,
Какое слово, какой крик, какое последнее рыдание
Произнес этот пигмалион,
Когда ты подобно создателю
Погрузилась в себя.
* * *
Был дождь и град, и озноб в этот солнечный день.
И зимние улицы уходили и бесконечно смыкались между собой.
И сны повторялись,
И шаги стучали утомительно, словно бессонница.
На дорогах, у моря, в кафе – позабудь о себе –
Это последний дар,
Отданный одиночеством
Господу Богу.
1972
* * *
Терезе-Марии-Элизабет Брожковой
Возвращается Утрехт, он снова и снова в глазах и в сознаньи,
Он возник Афродитой из коричневой пены земной.
Что искал я в тебе? Я нашел в тебе тень расставанья.
Что нашел я в тебе? Безнадежность осталась со мной.
В этом городе Утрехте сонно мерцают каналы,
И над городом Утрехтом тихо плывут облака.
О в какой же мучительно-тысячный раз вечность мной обладать перестала –
Я опять не могу отвести от нее своих глаз и виска.
В этом медленном Утрехте, Утрехте, Утрехте дальнем,
В незапамятном Утрехте, городе длинных зеркал,
Я опять обручен с этим светом и миром прощальным,
Я опять нахожу то, что я никогда не искал.
1974
* * *
Терезе-Марии-Элизабет Брожковой
Я отрекаюсь от ног твоих, рук и от плеч.
Отрекаюсь, Тереза, от тела твоего,
Отрекаюсь от ресниц, воды, камней и стрекоз –
День медленно стоит над моей головой.
Так слово стремится вспять, волна уходит вглубь, взгляд остывает.
День безмолвно стоит над моей головой.
И растут облака словно мысли безрадостных птиц.
Не торопись уснуть –
Нет отреченья без ангела, готового принять последний-последний вздох души.
Редакция журнала благодарит Антона Ровнера за предоставленный материал.
