Вячеслав Свальнов
МОИ ПОСЛЕДНИЕ СТИХИ
Кол
В душе зимы летает мелкий снег,
Хотя, апрель. Но это поправимо.
Вот кол из дневника моей души
Апрельский снег не выправит в четверку.
Один - оценка страшная. Её
Всегда выводят крайне аккуратно,
Особенно - подкольный постамент,
А к постаменту - парочку советов
(Но это в скобках) как приделать сук
С петлею к этой прочной единице...
Ты говоришь - не выход. Я то за,
Но в горле ком. И кол. И очень плохо.
* * *
Которое тысячелетье
Мужчины воюют друг с другом,
Рождаются, снова воюют,
А женщина Бога качает.
А женщина шлепает Бога
И кормит его чем придется,
Не ведая даже, Кто грудь ей
Поранил молочным зубком.
И дела ей нет до придурков,
Увешанных глупым железом.
Бог с ними. Не тронули б крышу,
Вербовщику грош припасен.
Но косят людей и деревья
Летящие ржавые гвозди,
И падает ослик последний
В тени пирамиды пустой.
* * *
Сказал астроном, что взошла звезда,
Что умер Пан и родился Младенец.
Священник обозвал евреем мя,
Я кличку взял как орден "За улыбку".
Я шел, смеясь, по городу церквей
И трусов, по заржавленному миру,
Где задницы расхватывают стулья,
От опоздавших спрятавши глаза.
Я всем смеялся, стиснув кулаки -
Мне было не до слез, когда я понял:
Две тысячи смеялись надо мной.
И ничего у них не получилось.
СЧИТАЛОЧКА
Считают шоферы, что люди - шоферы,
Монахи - монахов считают людьми,
Астроном считает далекие звезды,
А двоечник Коля - количество "пар".
Арбузы и деньги считаются в кепках,
Причастным к А. эСу считается всяк.
Никто не считает, что он Президента
Себе выбирал. (Тот считает не так).
Я счетные палочки сделаю дочке,
Мы будем считать до упаду людей,
Что только вчера посчиталися с нами,
И только сегодня забыли весь счет.
* * *
А написать - как потерять,
А не напишешь - как своруешь,
И целый день без выходных
Проводят гении в работе.
Субботу Божию не чтить
Им позволительно, поскольку
Их целый век - короткий век,
Им нет земли, земля им небо.
Им не по вере - по делам,
Такая несомненна вера.
Их уважаю как святых -
Спасаться некогда им было.
* * *
Сад в октябре - графический этюд,
А черный грач по саду как художник
Проходит, собираясь в дальний путь
За красками - грач недоволен садом.
В его походке чувствую укор
Другому рисовальщику. "Как голо
Сегодня", - птица важная бубнит
И в очередь встает как будто к югу.
Я также, как и ты, всегда гоним
И пристаю к Создателю с поправкой,
И с новым видом отношений с ним...
103-й сон - по воздуху шагаю.
ПЕРЕВОДЯ С ВЕНГЕРСКОГО
С погружением в воду
Становишься легче и проще,
С погруженьем в земные проблемы
Уменьшается знание жизни...
В переводах подстрочных
Поэтов забытых столетий
Вдруг себя начинаешь искать
И находишь, и это нормально.
Я монах, я и воин,
Я знаю латынь и венгерский,
Преимущества сабли кривой
Перед старым мечом.
Я слагаю стихи
По-венгерски на "школьной" латыни,
Пряча свитки под панцирь,
Который под рясой ношу.
Я убитый лежу
Где-то между Эгером и Будой,
Я в Коломне живу
И пишу о венгерской войне.
Вижу серп под крестом,
Я для русских монахов - неверный.
Снова меряю панцирь
И целиться снова учусь.
* * *
Я верю, просто верю как могу,
Что очень скоро кончится война
И на Земле, и в Космосе - везде,
А черным будет только шоколад
Да чернозем под белым колоском.
И в каждый храм, не только в Вифлеем,
Прийдут и Сим, и Хам, и Иафет.
И светлый ветер сдует темноту
Неверных букв. Страницы полетят
И крылья сложат на столе Поэта,
Пришедшего продолжить разговор.
И больше будет слушающих притчу...
ПЕСНЯ ПО УБИТЫМ ЕЛКАМ
Рваный занавес храма спишут
На небрежность слуги и ветхость.
Голос, что прозвучит необычно -
На болезнь, и напишут рецепт.
И пойдут выбирать подарки
Мимо трупов убитых елок,
Да под стон засохших смоковниц,
Что не слышен за звоном монет.
Так и я принимал бездарно
Новорожденный грех за святость,
И декабрьский снежок в меня
Бил последнею пулей года.
Я стою с топором под Луной -
Вечным блеском зрачка Адама.
Лес в дожде, как в слезах, дрожит:
"Брось топор, осталось пять дней".
* * *
Огонь и дождь - слиянье сред -
Очистят и согреют воздух,
Наш воздух, сотканный из душ
Ушедших, понятых, любимых.
Ночь, тучи, неуклюжий жест
Огонь легко уничтожают,
Но долго гаснут письмена
На бархатных - в золе - страницах.
И то - послания других,
Тех, ставших воздухом живущим,
И дождь прилежно правит стиль,
А мы прочесть еще не можем.
Но под огнем горят дрова,
Поют и пишутся молитвы
Ему, единому для всех,
И так любимому различно.
• * *
Поэт - он как монах в миру
Живет духовным подаяньем.
Он для никчемности - никчемность
И будит жалость у друзей.
Он много пьет и много любит,
Но вечно трезво-нелюбимый,
Его удел - вселенский разум
Через себя пускать как ток.
Он записная книжка Бога,
Он сам, как Бог до сотворенья,
Творит из крошечного чудо
И удивляется тому.
И часто срубленный поспешно,
Свое земное губит тело,
Чтоб тонкой строчкой промелькнуть,
Как паутинкой освещенной.
* * *
Прижаться к заплаканным окнам и ждать
Любви бесконечной, свечей отраженья
В звенящих бокалах над скатертью дней
И плакать с дождём в его ритме, и верить
Что это возможно - не здесь, так потом,
Что будет тепло и не будет осечек.
И листья стараются не улетать
И слёзы дождя вытирают со стёкол.
28 сентября 2010
Она заставляет побриться
И втягивать рыхлый живот.
Она заставляет смеяться
И тратиться на перезвон
Капели и детского смеха,
Мечту, а не «выпить в углу».
Она не читает романов
Написанных мной – ну и пусть!
Ей много дано и не многим
Даровано рядом идти…
И если б я в Бога не верил,
То верил бы только в неё.
* * *
Любовь – это то, что рядом.
Любовь – не сонеты ветру.
Любовь – это дикая кошка,
Которую приручаешь,
Взамен получая шипенье,
Царапины и обиды.
Но кошка однажды вскочит
К тебе на колени, прижмётся
К щеке головою круглой
И будет мурлыкать весь вечер
Про то, что такое любовь.
* * *
Давай накатим, старый шут,
Но не вина – с вина я туп,
Возьми чернила и перо,
Накатим на листах
Письмо к любимой из людей,
Что прячет от меня лицо –
Напишем весело с тобой
О том, как во дворце
Поблёкли шторы без неё,
Упала смальта с потолка,
Не мыт фарфор, фаянс, хрусталь
И чайник не блестит,
А в кладовой – не звон монет,
А только призраки в цепях
Танцуют для своих друзей
Балет «Король-дурак».
Я не дурак, и ты не шут,
Но ты пиши, пиши без клякс…
Я так хочу её вернуть!
Но ей свой дом милей.
Там у неё помыт фарфор,
На шторах – вышитый узор,
А чайник, ярче всех зеркал,
Гордится на столе
Тем, что смотрелась ты в него
Когда-то, брови подводя…
Не надо: «замуж выходя» -
Накличешь, дуралей!
* * *
Как легко, порою, обижаться!
Тяжелей щекой к щеке прижаться!
Легче хлопнуть за собою дверью,
Чем посуду за собой помыть.
Чтоб уйди быстрее свиста ветра
И на расстоянье километра
Вспомнить, что в окошке занавеска
Никогда не дрогнет по тебе.
Тяжелей вернуться, сбросив скорость
Поездов до полустанка «гордость»,
Потому что гордость – глупость в блеске
Шпор и маскарадных эполет.
* * *
Не склоняйся, не жди и не смей умирать
Ни от боли, ни от одинокой любви.
Покидай на рассвете пустую кровать
И до ночи скитайся один. Не зови
На подмогу уставших, слезливых, пустых,
Растерявших доспехи в кустах городов,
Получивших от жизни не больно в поддых –
Сделай это до ночи и будешь готов
Снова вечности крепкую руку пожать
И под вопли: «Спасите! Бегите! Горим!»
Очень тихо, но всё-таки твёрдо сказать:
«Да мессир, мне по нраву не это, а Рим!»
* * *
Ветер учит танцевать деревья
И показывать причёски из-за крыш.
Мы сидим с тобою на балконе
Ты устала. Вечер. Скоро спать.
Скоро я уйду в потёмки улиц,
Ты под утро мне приснишься вдруг.
Будешь ждать, но никогда не скажешь:
«Я скучала» - трудно всё сказать…
* * *
Ты была на неё так немного похожа -
И овалом лица, и неискренним смехом,
Поцелуем в подъезде, враньем в телефоне,
Нелюбовью, фигурой, отсутствием смысла…
Так в хоккее-футболе идут на замену,
Только матч обречен, и ничья – не подарок.
Я назад оглянулся в обитель пощёчин,
Получил, постоял и … на поле вернулся.
Тихая рассветная
Эта песня прозвучит в городах
Неизвестных, для людей бесполезных -
Там все черти в деревянных гробах,
Ну а те, что побогаче – в железных.
Там все варят самогон из лаптей,
А из лыка вяжут платья березам,
А когда не вяжут лыка, детей
Обучают дружбе с дедом Морозом.
А когда во всю приходит зима,
Черти рубят домовины на чурки,
А железные скупает тюрьма –
Там из них заточки бацают урки.
И когда я приезжаю туда,
И когда упьюсь и в зюзю, и в зомби,
Запевают эту песнь города.
Жаль, слова никто особо не помнит…
* * *
Им пули срывали погоны с костей,
Над ними смеялась глухая война,
Их била религия разных мастей
Потертой колодой тюремного дна.
Гремели колеса безумных стихов,
Вливал в них безумье улыбчивый врач,
И каждый паломник десятка грехов
Кресты ободрав с них, устраивал плач
По тем, кто прищурив заплаканный глаз,
Не насмерть стреляет в идущих с земли.
Я не был рожден среди статуй и ваз,
И рухнул с пробитой душою в пыли.
И рану зажал, и увидел оскал
Великой неправды грядущих времен.
Я в истину падал, которой искал –
Очнулся в гнезде из истлевших знамен.
6.09.12
Ломанный марш
Как надоело писать о главном,
И в стол кидать,
и на съеденье тараканам отдавать,
Найду сухарик, налью портвейна
И вот пою потертым теткам,
их потрепанным мужьям:
Вставайте тетки,
вставайте дадьки
Под злую песенку мою
И нарожайте скорей побольше
Потертых простеньких детей.
Стране героев нужны солдаты,
А им медсестры и любовницы
и жены, черт возьми-
Под шансоньетку
гвоздей и досок
Их кто-то должен прославлять
и провожать
и целовать.
Некрофилия,
любовь к бессилью
и истерия
Потащили между строчек на вокзал
Под новый поезд
Из старых фильмов
С дырявой мумией
Испачканной
в доверчивой крови.
Потертым теткам
Потертым дядькам
Я не желаю
Ни худого,
Ни обычного конца.
Как надоело
Молчать о главном,
Кричать о Том,
Кто бросил вас.
Песенка бомжа под шарманку
Я рос и мечтал в инженеры
Когда поступил в институт,
Учился легко, с интересом,
Но вместо диплома – тюрьма.
На долгие лучшие годы
Свободу и свет потерял
За то, что подтерся газетой,
Где Сталин был изо-бра-жен..
Я вышел больным и несчастным,
И пенсию начал просить,
Меня посадили в психушку,
Квартиру забрал интернат.
Теперь, собирая бутылки,
Чтоб было что выпить-заесть,
С утра до утра вспоминаю,
Как здорово в нашей тюрьме.
Баланда, работа, баланда,
Жилье – ни о чем не тужи.
Скажите, ну чем подтереться,
Чтоб сесть, так уж сесть – до конца?
Космическая колыбельная
По венам, вскрытым вдоль
Плывут обломки снов
А где-то наверху,
В сквозьоблачную трубку
Глядит один из тех
И, наглядевшись всласть,
Детенышам своим
Придумывает сказки.
Они летят во тьме
Им некуда спешить
Они везде свои
И здесь когда-то тоже
Но съеден колобок
Три миллиона раз
А Ваня-идиот
Не поумнел нисколько
Ребенок, время, смерть
Все – испытанья суть
Кончается тепло
И кислород в баллонах.
Лети мой детский сон
Отсюда мимо них,
Вернись мой детский смех
На день выздоравленья.
Мои дома
Есть два сумасшедших дома –
В одном
Живут врачи и больные,
В другом
Опять же врачи
И те, кто не смог
Стать ни больным, ни врачом.
А между домами леса и поля
И все, что зачем-то зовется земля
И даже раздавленный гад таракан
Там где-то валяется тоже.
И если поправится хочешь умом,
Просись в санитары,
А если врачом
Тебе повезло при рождении стать,
То, значит, с мозгами порядок.
Под белый больничный халат натяну –
Мне оба дурдома покинуть страну
Велят, заплатив неустойку.
Велят. Так виляют хвосты у собак,
Когда перебегавший заяц трусак
Хвостом уперевшись в тот самый просак,
Вдруг встанет в боксерскую стойуку.
И стройные иглы заплачут по мне,
И вены стыдливо набухнут в ремне,
Чтоб дверь отварилась в иные миры,
Галактики, сферы, палаты.
***
Я видел смерть в двенадцать лет,
Она пришла из темноты,
Из той, где не было планет,
Из очень тихой темноты…
Ты провела мне по глазам
Рукой, встречающей рассвет.
И мальчик не остался там,
Где куплен свет за звон монет.
И тот, кто звезды прикрепил
Под солнцем, встретившим меня,
На много лет меня простил
Идти спокойно, не звеня…
* * *
Это было когда-то -
Отказались от Бога,
Даже братья-поэты
Посрывали кресты.
Одевалися в кожу,
Словно первые люди
И архангел в погонах
Отлетал за кордон.
Пела песенку осень
На забытом французском
Нарождавшейся вербе
На могиле весной,
Но никто не приехал
Постоять и послушать –
Значит, снова в России
Не задался апрель.
Мы гуляли по парку
Позабытого графа,
Где березы за небо
Уцепились гурьбой.
Подрастала крапива,
Пробегала собака,
И молчала ворона –
В синем небе мишень.
По ржавой булавке,
Торчащей в подставке картонной,
Воображение дорисовывает насекомое
Из неизвестных, но крайне необходимое
Для критики Дарвина, Менделя,
Или же, наоборот,
Для торжества обоих
Над монитором, который
И есть квадрат Малевича,
За вычетом электричества.
По одиноким развалинам
Среди одинокой пустыни
Верблюд сверяется с курсом
На смысл верблюжачей жизни
(Он же - колодец и одноименный кустарник).
Смысл не считает горбов
И верблюд к нему просто идет,
Потому что, узнай он,
Что у него под ногами
Не обломки слюды или кварца,
А великая цивилизация,
Из горбов все равно
Не прорежутся пышные крылья,
И не укроют от солнца,
И не донесут до воды.
* * *
Сломались подковы и старая лошадь
Стоит среди сумрачных пней.
Что может быть горше прощания с прошлым?
Лишь встреча с ним может быть злей.
Оно обрывает одежды навечно
С мечтаний о солнечных днях,
И падает с дерева серый скворечник,
И дерево гибнет в огнях.
А старый кузнец опускает свой молот
И грустно смеется в ответ:
“Из старых подков не куются подковы
И лошади, брат, твоей нет”.
* * *
Одноногий розовый кузнечик -
Как же ты на скрипочке сыграешь?
“Я сыграю на волшебной флейте,
Сделанной из воздуха и ветра”.
Что же ты сыграешь, мой хороший?
Может быть, мои воспоминания?
Мы с тобой, кузнечик, так похожи,
Сочини мне песенку о детстве.
Где ты потерял, кузнечик, ножку?
“Оторвали дети для забавы”...
* * *
Мимо нас пробегающий мим
Обронил свою маску из грима.
Если хочешь поднять - торопись,
Одинокий любимец толпы.
Человеку достаточно здесь
Походить на свое отражение,
Чтобы там - далеко, далеко,
Походить на себя самого.
А когда ты уйдешь, не забудь
Сделать прорезь для глаз в облаках,
Чтобы мим лишний раз не промок
И не стал моим зеркалом в луже.
СТАРИК
Он берет покурить.
Аккуратно тасуется сдача.
Молодой позади подождет -
Продавщице нужней комплимент.
На руке старика
Перемешены вены с наколкой,
Словно скомканный план
В неудачный поход по земле.
А земля хороша!
Снег растаял и травка полезла!
Жаль, жена умерла -
Само время-то грядки вскопать,
Табачку посадить -
Покупной больно, доченька, дорог.
Отпусти молодому скорей -
Пусть покурит с моё и пойдет.
* * *
Снега нет на Покров.
Южный ветер покинул столицу,
Где на рынках бананы лежат
Холоднее руки продавщицы.
Я, безумный старик,
Раздаю развеселые лица
Из обрывков плакатов и снов,
Но хватающих маски число
Уменьшается с каждой минутой.
Я бледнею и падаю в угол
Октября. Разыгравшийся дождь
Поднимает мой труп
И уносит на тонких руках.
Наконец-то я сплю. В небесах
Открывается свет, его много,
Слишком много для старой души.
“Потуши!”, я шепчу, “потуши”...
Но потом замолкаю, привыкнув
К новой музыке, к виду земли
Через тысячу окон грехов,
Через снег, что идет на Покров,
Потому что ребенок родился.
Сказочник
В плаще из разбегающихся букв
Я падаю в подставленные руки
И превращаюсь в тысячи картин
Из галереи Вечности. И Вечность
Меня листает для своих детей,
И те, забыв про глупые игрушки,
Глядят во все огромные глаза
В натянутое ангелами небо.
И видят сны о жизни неземной,
И надевают лёгкие улыбки,
Чтоб мне не страшно было в темноте
Шагать по бесконечным книжным полкам.
Кнопки телефона вместо спиц –
Ну, свяжи мне теплый разговор
Про зимой некормленых синиц,
Про того, кто выстроил забор
Между мною, небом и тобой.
В каждом «не сегодня», «не сейчас»
Будет он – и летом и зимой –
Целовать твой лоб и космос глаз.
И уйдет десятого числа
В мир безумный, в никакой – как он.
Ты сегодня спицы принесла
И забыла в спальне телефон.
