* * *
Пляска с Судьбой залихватская, выучка канатоходская,
Горше, чем доля солдатская, скотская доля сиротская.
Олухи, лохи, молчальники, встречные вечные мальчики —
Все командиры-начальники, все бессердечные мачехи.
С бала на пир приказав вести, балуясь черной икоркою,
Сыщут причины для зависти, выкорят черствою коркою.
Спесь и презрение выкричат, глянут — и то не по-доброму,
И отберут, коль не выклянчат, грош, на дороге подобранный.
Знатны ли, славны, залещены, сломлены ль и обезличены,
Равно щедры на затрещины, шпильки, тычки, зуботычины.
Если наследство, так враг отца, невус семейного «неуда»,
Некому, некому плакаться, некуда спрятаться, некуда.
* * *
Смотри — просторы небесные,
Светлы долины окрестные,
Лучи рассветные ранние,
Поля и нивы бескрайние,
В садах гвоздики бордовые,
Меж ив колодцы замшелые,
По ульям соты медовые,
На ветках яблоки спелые,
Холмы и скалы отвесные
С гремучими водопадами,
В пещерах — клады чудесные
Во тьме сияют лампадами,
В озерах рыбы зеленые,
На водах лебеди белые,
В лугах косцы загорелые
И косы их раскаленные,
И прорва, полная взглядами,
Огнем, Любовью, монадами,
Которых никто не видывал,
И Тот, Кто Всё Это Выдумал.
А Тот, Кто Всё Это Выдумал,
Он сам себе позавидовал.
* * *
А Тот, Кто Всё Это Выдумал,
Из пламени слов слепил,
Он сам себе позавидовал
И сам себя ослепил,
Свирепым зверем ощерился,
Ударил взором пустым,
И серым пеплом рассеялся,
И алым, и золотым.
И Тот, Кто Всё Это Выдумал,
Парчу сменил на рядно
И сам сады свои вытоптал,
И в яд обратил вино,
И адовы муки выстрадал,
Ступал меж звезд по слезам,
Но чаду кроткому высватал
Погибель верную сам.
В ловушке замысла нового,
Неявного никому,
Безвинного и виновного
Равно заточил в тюрьму,
Ключи от узилищ связкою
Швырнул на морское дно
И кровью, как черной краскою,
Залил свое полотно.
Рулады птичьи несметные,
Гуденье медное пчел
С мольбой и криками смертными
В одну симфонию сплел.
И сам, раздавленный кротостью,
Скорбит об общей судьбе,
Кривляясь, пляшет над пропастью
И гимны поет себе.
* * *
Гимнам и мольбам не внимая, возводя мосты и преграды,
Девочка по имени Майя никогда не говорит правды.
Побранив, слегка приобнимет, приобняв, медяк прикарманит,
Что ни подарила, отнимет, в чем ни обещала, обманет.
Любо ей бродить по полянам, сказки сочинять и шарады,
Пресный воздух выдыхать пряным, никогда не говорить правды.
Коль взглянуть без розовых стекол, отключить сирены-мигалки,
На плече ее белый сокол станет жалким чучелком галки.
Заскрипит калиткой резною, растревожит ветки сирени,
Выбежит пригожей княжною с книжкой в ежевичном варенье,
А сама – горгулья, горбунья, старая, кривая, хромая,
Самая ужасная лгунья девочка по имени Майя.
Проведя Содомом, Аидом, черствою просвирой отравит,
Нарекая божьим саидом, идолищу в жертву отправит.
Смотришь, как в ружейное дуло мелкая ничья собачонка.
Как она меня обманула, глупая смешная девчонка.
* * *
Ночь не моет ножек никогда,
впереди у ней — далекий путь,
города, текучая вода,
ночи доходящая по грудь,
буераки, зыбкие пески,
чащи и болот зеленый свет.
Если в перспективе марш-броски,
мыть лицо резона тоже нет.
До того она черным-черна,
в сотню раз черней, чем негры все,
даже вековая седина
не видна в растрепанной косе.
Белый день — проспектом на коне,
а она — околицей пешком.
Да кто ее увидит при луне,
в черном платье, виснущем мешком?!
* * *
Полднем опаленная роща на горе,
Все еще зеленое в этом октябре.
Выйдешь — затеряешься в бликах на траве,
Словно растворяешься птицей в синеве.
И — то старой запонкой, то сухим жуком,
То полынным запахом, то печным дымком,
Сыплешься по ветхости, катишься в пески,
Таешь на поверхности медленной реки,
Позабыв о времени, доме и делах,
Имени и племени ржавых кандалах,
Всей душою бедною в пепле и в пыли
Проникаясь бездною неба и земли,
Огнеокой, томною, теплой, как рука,
Горькой, гекатомбною, щедрою пока,
Но уже пронзающей сдержанным «прощай»,
Нежно-ускользающей, как ни улещай.
Вспыхнет мысль напрасная — надо ж так сглупить,
Дело-то опасное — слишком полюбить.
Миг — и преисполнится счастья и тоски,
Дрогнет и расколется сердце на куски.
С Вечностью слияние в полтора часа.
Белое сияние плавит небеса.
Словно дальний колокол чуть звенит земля.
За янтарным пологом избы и поля.
И неутомительно хоть весь день бродить,
Но уж как мучительно будет уходить!
О пощаде взмолится, взятое в тиски,
Дрогнет и расколется сердце на куски.
А пока, не ведая про испитый яд,
В струях света бледные тополя стоят,
Будто погребенные в луковом пере,
Все еще зеленые в этом октябре.
