Еще не так давно, в июне 2010 г., отмечалось 80-летие Бориса Николаевича Климычева, и вот уже приходится писать о его кончине. О том, что больше уже не увидим его феерических романов и непринужденных стихов, о том, что это был писатель неповторимого своеобразия, своей, неподдельной интонации, писатель подлинно сибирский, родившийся в самом, может быть, сибирском городе — Томске.
Судьба будущего писателя складывалась нелегко. После гибели отца на фронте в 1943 г. он, подросток, работает на заводе, затем в геологоразведке. Армейская служба забросила его в Туркмению, где он прожил целых десять лет, учился в университете и начал работать журналистом. После возвращения на родину продолжил писать в малотиражных районных газетах. Журналистика, конечно, воспитывала и бойкость пера, и лаконичность слога, расширяла кругозор и знание реальной жизни, но без увлечения поэзией Климычев не стал бы тем оригинальным прозаиком, которого мы знаем.
Поэзия стала для Климычева делом задушевным и, как он считал тогда, единственным главным. Первый сборник стихов «Красные тюльпаны» (1958) вышел еще в Ашхабаде, а в «Сибирских огнях» в 1961 г. — появилась подборка его стихов. Дебют совпал с космическим дебютом Юрия Гагарина; это станет хорошим знаком для начала долгого, более чем 50-летнего сотрудничества Климычева с нашим журналом. В 1977 г. в Новосибирске выйдет, хотя и с большим опозданием, его первая книга «Тихий свет»: «тихая» таежная лирика, миниатюры с эпическим замахом, заметки корреспондента, дневниковые исповеди. Известный поэт Н. Старшинов писал, что «наивысшее достоинство» стихов Климычева в том «внутреннем свете, который они несут читателю», несмотря на то, что автор — «человек, хлебнувший горя в детстве». В предисловии к первой московской книге «В час зари» (1980) он был назван «сложившимся интересным поэтом».
В 80-е годы у Климычева-поэта выйдут еще шесть книг, но в эти же годы родится и Климычев-прозаик, которого ждет большое будущее. В 1981 г. в Новосибирске выйдет книга «Часы деревянные с боем». «Повесть для среднего школьного возраста», как значилось в аннотации, потенциально была совсем не детской. Это почувствовал земляк писателя Э. Бурмакин, предположивший в рецензии на книгу, что у Климычева «остался в запасе немалый жизненный материал». Соединив этот «материал», свою «историю» с историей отечественной и сибирской, Климычев и напишет, начиная с 90-х годов, целую серию романов особого жанра — авантюрно-исторических, многоплановых и многогеройных, чем-то неуловимо перекликающихся с томскими, автобиографическими. Их можно найти в журнале «Сибирские огни»: в начале 2000-х подряд опубликованы романы «Кавалер Девильнев», о томском градоначальнике XVIII века, и «Надену я черную шляпу…», о писателе с говорящей фамилией «Глебычев», чуть позже — «Прощаль», о Томске начала XX в.
Именно в них — а были еще «Любовь и гнев вора Подреза», «Странные приключения скромного томича», «Томские тайны» («Корона скифа») — рождается тот неповторимый климычевский стиль, который делает его романы грандиозными авантюрами в старинном (фольклорном или даже средневековом) значении слова. В этих романах писатель собирает дружный ансамбль персонажей, порой весьма причудливых, вроде «синьора Бо-Бо», поющего в автобусах арии из опер («Надену я…») или Аркашки Папафилова, вора по рождению и убеждению; в одном романном пространстве — купцы и университетские профессора, Г. Потанин и Вяч. Шишков («Прощаль»). В самодвижущемся механизме этих романов много деталей — подробностей из быта эпохи, жизни людей больших и малых, но в них не тонешь. Потому что все тут работает слаженно и бесперебойно, перипетии увлекают и завораживают.
Не всем, однако, по нраву пришелся этот завораживающий авантюризм романов Климычева. Писали, что он «героизирует авантюристов, людей без чести и совести», что его главный герой — «никакой человек, маргинал», а идеологией таких романов является отсутствие «грани между забавным и отталкивающим, между исторической явью и фантазией», «неуважительное отношение к истории, характерное для эпохи постмодерна». С этой, «традиционалистской», консервативной точки зрения Климычев, конечно, весьма уязвим. Но чего у него не отнять, так это мощной энергетики, динамичности повествования, где положительное и отрицательное, плохое и хорошее слиты так нераздельно, как это бывает только в жизни. Как в сибирской литературе вообще, которую подчас действительно трудно понять, втиснув в «направленческие» рамки реализма, постмодернизма, «грубого натурализма» или утопизма. Еще в 20-е гг. лучший критик эпохи А. Воронский, прочитав прозу одного сибиряка, удивлялся: «Не пойму, что это у вас такое — реализм не реализм… не пойму…». Да и милые сердцу томских «традиционалистов» Г. Гребенщиков или Вяч. Шишков тоже ведь не без греха: первый, можно сказать, героизировал разбойника в своей поэме в прозе «Былина о Микуле Буяновиче», второй — «красного бандита» Рогова в «Ватаге». Может быть, поэтому у Климычева появился роман «Поцелуй Даздрапермы» (2007), словно в укор землякам: главный его герой писатель Мамичев, руководитель лит. кружка, учит людей поэзии как «науке любви», а не вражды или предвзятости. Не так ли и М. Булгаков отнесся к Москве в своем «Мастере и Маргарите», насылая на нее погромщиков, но и воспевая ее? У Климычева тоже есть свои Воланды (например, князь Загорский из «Прощали»), Берлиозы (Лука Балдонин или Иван Осотов из «Даздрапермы»), Иваны Бездомные (Глебычев из «Надену я…»). Томск ведь тоже город тайн и легенд, а Климычев — плоть от плоти своего таинственного города, человек и писатель, остающийся, может быть, до конца неразгаданным и непрочитанным. Как и его герои: они всегда на грани преступления и подвига, они криминальны и героичны, жадны до жизни, не домоседы, а скитальцы, бродяги, все без исключения нужные и интересные автору. Не зря творческим кредо Климычева являются слова: «Каждый человек есть личность необычайная…»
«Сибирские огни» внесли свою лепту в разгадку творчества Бориса Климычева, выдвинув его роман в рассказах «Треугольное письмо» на соискание престижной лит. премии им. Л. Толстого «Ясная поляна». Высокое жюри премии хоть и не присудило писателю первое место, но отметило его дипломом и признало «несомненные художественные достоинства романа и неповторимый авторский стиль». Климычев, не раз сетовавший на столичное невнимание к его прозе, был, наконец, удовлетворен: «Очень приятно, что меня заметили на таком высоком уровне», — сказал он в одном из интервью.
О Климычеве теперь, увы, по такому печальному поводу, не раз вспомнят, перечисляя вехи его биографии и книги, должности и достижения, награды и звания: с 1996 по 2006 — председатель Томской писательской организации, с июля 2001 г. — почетный гражданин Томска, награжден знаком отличия «За заслуги перед Томской областью», лауреат областной премии «Мой край родной», единственный из томских поэтов, опубликованный в известной антологии «Русская поэзия ХХ века» (М., 1999), руководитель с тридцатилетним стажем городского лит. объединения «Родник» и одноименной детской лит. студии… И десятки, может быть, сотни публикаций в журналах России и Сибири — «Юность», «Смена», «Огонек», «Сибирские огни», «Огни Кузбасса», «Сибирские Афины», «Алтай», «День и ночь», — в альманахах, сборниках, газетах. С «Сибирскими огнями» Климычев не расставался до последних месяцев своей жизни, успев опубликовать в № 8, 2013 главы из нового романа «Мраморная женщина».
Но есть у Бориса Климычева и своя анкета. Вернее, «Анкеты» — стихотворение 1982 года, одно из самых личных, задушевных, «программных» стихотворений поэта, открывающее поэтический сборник 2005 г. «Есть ли в Томске медведи?». Оно вне времени и тления, такое, каким Борис Николаевич Климычев нам и запомнится: «Заполняя длинные анкеты, / Не лауреат различных премий, / Я, не избиравшийся в советы, / Вспомнил, сколько в жизни было терний. / Вот вопросы: был ли за границей, / Знаю ль языки, имею ль степень. / Помню, как мороз в Усть-Куте злится, / Как пылают в Казахстане степи. / Много по России пота, крови / Пролил на работах я различных. / Малость понимаю по-коровьи, / Научился понимать по-птичьи. // Воду пил из бочажка, из бочки, / Ночевал по старым баням летом, / В землю я вписал посевов строчки, / Вот анкеты были, так анкеты!.. / Знал добро, и подлость, и наветы. / Шить, варить, стирать и печь умею. / Но пишу покорно я в анкеты: / “Не был, не владею, не имею…”».
