ht
Если бы мне кто-то сказал в годы моей работы в Большом театре, что когда-нибудь я сам, добровольно откажусь от поездки в Японию с оркестром театра, я бы счёл такую мысль совершенно дикой. Прежде всего потому, что, как уже говорилось в первой части этой книги – престиж командируемых заграницу поднимался среди коллег и вообще друзей, знакомых, соседей и кого бы то ни было, исключительно высоко. Во-вторых, а для большинства это было самым главным – значительно поднимался заработок - на много порядков выше, чем у тех, кто работал только дома.
Но именно это и произошло со мной, правда, уже не в Москве, а в Нью-Йорке в 1988 году. Тогда я не смог поехать в Японию с оркестром МЕТ Оперы по домашним обстоятельствам. Просто отказался от поездки. Семейные причины были приняты во внимание и только в 1992 году я смог принять участие в поездке заграницу с МЕТ в первый раз. Это были выступления на Всемирной выставке в Севилье – ЭКСПО-92. Надо сказать, что американские музыканты вообще-то не очень любили ездить в заграничные туры в отличие от своих советских коллег. Они любят ездить и путешествовать, но сами, в индивидуальном порядке, а не с оркестром или театром. Впрочем, конечно всегда находились и энтузиасты туров заграницу, но большинство всё же к ним не стремилось. Прежде всего из-за трудностей переездов, большого количества работы, достаточно высоких цен в ту пору – в сравнении с американскими, ну, и наконец, из-за слишком незначительного свободного времени для своих туристических целей. Зато все домашние, американские туры приветствовались с большим энтузиазмом.
Когда-то, ещё до войны и в первые послевоенные годы Метрополитен Опера работала в своём старом театре только 4-5 месяцев в году, а остальное время путешествовала по стране. Кажется, что первым выездом заграницу был тур в Японию – в 1975 году. Так что выезд в 1988 году в Японию на три недели был первым туром театра за много лет.
***
Нужно отметить, что ещё до этого оркестр Мет Оперы выезжал в свой первый в моё время, но неофициальный тур в Испанию в 1989 году на целый месяц. Этот тур был организован частным импресарио с испанской стороны, а с нашей его возглавил Эйб Маркус, только что ушедший тогда на пенсию с поста «пэрсоннэл менеджера» оркестра, то есть его директора. Маркус предложил всем желающим принять участие в поездке, и многие члены оркестра приняли это предложение.
Для меня это «открытие Испании», хотя и в самое трудное время года из-за жары – с середины июля по середину августа – было событием совершенно невероятным! Мы начали свой тур, приземлившись в Барселоне, с города Сальвадора Дали – Фигереса.
Едва разместившись в отеле, мы с Володей Барановым сразу буквально побежали в «Театр-музей Сальвадора Дали», о котором я знал ещё из японского альбома, купленного в 1973 году в Токио во время гастролей с Большим театром.
Город явно процветал благодаря туристам со всего мира, проявлявшим интерес к творчеству Дали. Музей оказался действительно необычным – он располагается в бывшем небольшом муниципальном театре, сильно повреждённым во время гражданской войны, оставшимся хотя и полуразрушенным, но наполненным совершенно поразительным содержанием – искусством каталонского гения. Музей сочетал в себе большие контрасты: от дешёвой поделки, вроде старого раскрашенного дивана в стиле базарной продукции, до удивительных картин из «камней», нарисованных маслом. Несколько всемирно известных шедевров мастера находились здесь в главном зале, чем-то напоминающим небольшой «тронный зал», включая известную роспись потолка.
«Театр-музей» Сальвадора Дали в Фигересе
В музее находилась знаменитая картина «Линкольн», состоящая из квадратов, но если смотреть в специальный оптический прибор, то виден портрет президента, а внутри него, как бы высвечивалась самая знаменитая натурщица художника – Гала. Супруги жили где-то недалеко от Театра-музея в старинном замке. Мы посетили музей три раза за наше четырёхдневное пребывание в Фигересе. Магазин при музее очень бойко торговал печатной продукцией – такого изобилия плакатов и отличных полиграфических копий многих работ великого художника больше нигде нельзя было ни увидеть, ни приобрести.
Тур наш оказался довольно трудным, но захватывающе интересным. Дирижёры менялись почти каждый день – среди них были отличные , но мало известные американские дирижёры – оперные и балетные, были и испанские (одни из них – Энрико Асенсио был достаточно известен в Европе ). Программы включали много сочинений испанских композиторов – Мануэля Де Фальи, Хоакина Нина, Исаака Альбениса и современных – имён, которых до той поры мы просто не знали. На одном из концертов мы исполняли отрывки из оперы «Севильский цирюльник», но не Россини, а испанского композитора. Я не помню имени этого композитора, но это не была музыка Джованни Паизиэлло – первой оперы «Севильского цирюльника» (1782 г), ни Акилле Граффинья (1879 г.) Это была опера именно испанского композитора.
Все сочинения, основанные на испанской народной музыке были технически достаточно трудны для оркестра – с таким типом музыки оркестру МЕТ приходилось встречаться не часто. Оказалось, что испанский импресарио возил нас в основном по летним фестивалям, среди которых мы в последние недели были и на очень известном международном фестивале в Сантандере на севере страны на побережье Атлантики. Однако до этого мы проехали сотни километров по Арагону, Кастилии, Наварре, стране Басков, Валенсии Альмерии, Мурсии и других провинций и автономных областей.
Пространство бывшей сцены муниципального театра заполнено произведениями Дали
Наш путь от Фигераса до Мадрида – расстояние примерно около семисот километров занял... 18 часов на автобусе. Лучше сказать – на автобусах, так как четыре автобуса шведского производства «Вольво» (!) по дороге вышли из строя – радиаторы дизельных моторов просто сгорели и автобусы остались там, где это произошло – иногда в открытом поле! Только к 11 часам вечера мы, наконец, добрались до Гвадалахары – примерно в 50-60 км восточнее Мадрида. Там мы сидели в местном ресторане в ожидании нового автобуса – уже настоящего американского, приспособленного для любых климатических условий. В свой отель «Хуса принцесса» мы попали только в половине третьего ночи.
Наутро, как и полагается всем туристам, мы первым делом отправились в музей «Прадо». Один из самых прославленных музеев мира почему-то не произвёл такого огромного впечатления, которого мы вполне справедливо ожидали. На меня тяжело подействовало обилие огромных картин Веласкеса с изображением титулованных особ на лошадях. Возможно, если бы они были размещены не все вместе, то производили бы большее впечатление, но такое обилие королевских величеств на гигантских полотнах и в огромном зале оказывало на меня какое-то гнетущее воздействие. Правда всемирно известная картина Веласкеса «Семья Филиппа IV» («Инфанта Маргарита»), находящаяся в нише и очень деликатно подсвеченная, производила большое впечатление и абсолютно соответствовала своей всемирной славе. Работы Эль Греко, как мне показалось, находящиеся в Вашингтонской Национальной Галерее производят более значительное впечатление, чем мадридская коллекция в «Прадо». И всё же этот музей имеет свой, только ему свойственный особый стиль и хотя невольно сравниваешь с виденным в других музеях мира, всё равно в конце экскурсии покидаешь «Прадо» обогащённым и под большим впечатлением.
***
Нашей нотной библиотекой в поездке заведовал библиотекарь оркестра Метрополитен Оперы. Он, как оказалось, был кубинцем, а его жена родилась в Испании. Как-то в автобусе, когда мы ехали на концерт, я сидел с ней рядом и слышал от неё очень много неодобрительных слов в адрес генералиссимуса Франко. Кто-то из её родственников пострадал в Гражданскую войну, и Франко она попросту ненавидела. Я осторожно спросил её, имея в виду красивейшие авениды Мадрида, по которым мы как раз проезжали: «Вот всё, что мы видим сегодня – Мадрид один из красивейших городов Европы – наверное всё это было построено уже после правления Франко?».
«Arca Victoria» - «Арка победы» в гражданской войне в Монклоа, Мадрид.
Воздвигнута в 1956 году. Справа здание с башнями – министерство авиации Испании
К моему удивлению она очень недовольно признала: «Нет, всё это было построено при нём. Страна действительно находилась в состоянии экономического процветания, но ведь никакой свободы же не было» – вдруг темпераментно воскликнула она. На это я тогда заметил, что с этим предметом мы были хорошо знакомы, но всё же Испания, по-видимому, после 1939 года была в развалинах, да ещё и осталась вообще без своего золотого запаса, а теперь...» «Всё это так», – заключила она, – «но не всегда, далеко не всегда самое главное – экономический уровень жизни в стране». Я не спросил её, чтобы не возникло конфликта, не предпочитает ли она в таком случае Кубу? Тем более что её муж кубинец. Но они всё же жили в Нью-Йорке!
Мадрид, площадь Пуэрта дель Соль – Ворота Солнца с плитой отсчёта километров от центра площади
***
Наш отель находился в районе Монклоа, в нескольких километрах от центра города. Центром считается площадь Пуэрта дель Соль – Ворота Солнца, на которой стоят обелиски со старинными фонарями и плита на земле с началом отсчёта километров от столицы до всех городов Испании. Совсем недалеко находится вторая знаменитая площадь – Пласа Майор – Главная площадь. Хотя она была окончательно закончена в XIX веке, но кажется и сегодня какой-то подходящей декорацией для второго Акта оперы «Дон Карлос» Верди – сцены сожжения еретиков. Самая старая испанская Пласа Майор, насколько помню, находится в Саламанке – она построена в XVIII веке и хорошо сохранилась.
Пласа майор в Мадриде – Главная площадь недалеко от Пуэрта дель Соль
А в голове вертелось название – Университетский городок – там шли тяжелые и ожесточённые бои в Гражданскую войну и знаменитый режиссёр-кинооператор Роман Кармен чуть не попал в плен к франкистам! Университетский городок находился близко от Монклоа, но как-то не тянуло туда, на место исторических боёв. А вот на площадь Испании очень даже тянуло – там стоял монументальный памятник Сервантесу со скульптурной группой персонажей его бессмертного творения – Дон Кихота на Россинанте и Санчо Панса на осле. Скульптуры выполнены великолепно и радуют туристов всех стран мира, считающих необходимым совершить паломничество к этому знаменитому памятнику.
У памятника Сервантесу. Чтобы не свалиться, на всякий случай держусь за шпору Дон-Кихота.
Мадрид. 1989 год
Памятник Сервантесу со скульптурами Дон Кихота и Санчо Панса на пл. Испании
***
Закончив наши концерты в Мадриде, мы выехали в Сеговию, переехав через горы Сьерра Гвадаррама. В хорошую погоду – а она летом в Мадриде почти всегда хорошая – эта горная гряда может быть видна с открытого места. Проехав Авиллу с её знаменитыми, сохранившимися со времён халифатов стенами крепости, наши автобусы въехали в Сеговию, первой «достопримечательностью» которой был довольно большой танковый лагерь в сосновом лесу На воротах была надпись, что это такой-то танковый полк, (или какое-то другое соединение, не помню) испанской армии.
Сеговия исключительно красива. Она лежит на высоте 1600 метров над уровнем моря и с наступлением сумерек там становится достаточно прохладно, а за городом, в расположении старинного дворца, именуемого «испанский Версаль», где обычно проходят летние концерты – просто холодно! После мадридских 38 градусов в тени это было как-то непривычно. В Сеговии главным туристским объектом, кроме отлично сохранившегося римского акведука и, конечно Собора, является старинный замок-крепость Алькасар. На много этажей вниз уходит внутренняя тюрьма. Властители всегда любили держать своих заключённых поближе к себе – на всякий случай... В этом замке одно время обитали королева Изабелла-Католическая и её муж Фернандо – Фердинанд Арагонский. Там в Алькасаре находился прижизненный портрет Изабеллы. Это, пожалуй, уникальный по своей психологической достоверности и реалистической силе портрет исторической личности. Светловолосая женщина с тонкими губами, светлыми глазами и каким-то устрашающе непреклонным взглядом этих глаз. В них заключена вся её несокрушимая фанатическая воля.
***
Сегодня каждый может заказать себе путешествие, не выходя из дома на «Orbitz» или другом сайте Интернета, а тогда в 1989 году поездка в Толедо – просто поездка на машине из Мадрида – была для нас большим событием. Правда мы поехали в неудачный день и лучше бы поехали поездом. Дело в том, что в тот день баски убили какого-то испанского генерала (их тогда было, как нам сказали 375, а за ними была «очередь» из шестисот с лишним полковников) и на всех шоссейных дорогах, идущих из Мадрида, была полицейская проверка. Это при почти сорокоградусной жаре в тени! Мы стояли на двухполосной дороге, ведущей в Толедо почти час, прежде чем выехали за пределы города. Приехав в Толедо, заехали сразу, конечно не туда, куда надо, а именно в Военную пехотную Академию, выпускником которой был Франсиско Франко. Там нам любезно указали правильный путь - спуск к реке Тахо и мы скоро въехали в легендарный город Эль Греко. Город, кажется, со времён великого художника совершенно не изменился – таким же, как на его картинах он выглядит и сегодня с высокого берега Тахо, как раз с того места, где и находится эта Академия. Музей произведений Эль Греко расположен в части главного собора. Через несколько лет вся экспозиция демонстрировалась в Музее Метрополитен в Нью-Йорке, но то первое впечатление от картин великого художника было совершенно ни с чем не сравнимым. Возможно, сама атмосфера части собора как-то мистически подействовала на нас, но впечатление было столь грандиозным, что после посещения музея я совершенно не помню небольшого музея-квартиры Эль Греко, находящегося неподалеку. К сожалению, из-за большой задержки в пути Синагога и Сефардский музей были уже закрыты и мы не смогли их посетить. Мы надолго замолкли. Посидели в ресторане. Зашли так же молча в сувенирный магазин, где продавались всевозможные ножи, кинжалы и мечи разных видов, размеров и назначения. Так же молча сели в машину и только у самого Мадрида были способны как-то немого поговорить и обменяться впечатлениями об увиденном в музее Эль Греко. Это было одним из сильнейших впечатлений от живописи в моей жизни, после встречи с «Мадонной Сикста» Рафаэля в Дрездене в 1967 году.
***
Город Саламанка поразил размахом общедоступного жилищного строительства. Это довольно большой университетский город, и, как видно там было достаточно много молодых семей, если строительство новых жилых домов носило такой широкий масштаб. Ещё свежи были в памяти московские пятиэтажные дома времён первых хрущёвских новостроек. Конечно, и здесь было совсем недорогое строительство. Но даже на глаз качество строительства всё же было заметно выше. Кроме того в недостроенных квартирах были видны преимущества бóльших метражей, чем в московских квартирах. Некоторые дома, вероятно подороже, даже оборудовались подземными гаражами.
Провели мы несколько дней и на фестивале в Сантандере, где мы видели настоящее фламенко, описанное в главе «Дирижёры Большого театра – Геннадий Рождественский». Там же мы видели выступление легендарной французской балерины Сильви Гюйем, которой аккомпанировал дирижёр Ланчбери – известный английский специалист по балетной музыке, композитор и аранжировщик. Она выступила в знаменитом отрывке из балета Минкуса «Дон Кихот», в котором себе стяжала мировую славу Екатерина Максимова. Гюйем танцевала блестяще, но по моему мнению, как и большинство западных танцовщиц немного суховато и формально. Одним словом я не увидел в танце всемирно известной балерины того шарма, лёгкости и блеска, которые всегда демонстрировала Максимова.
Из Сантандера мы ездили посмотреть знаменитый курорт Сан-Себастьян. Потом наш путь повернул снова на юг – в Викторию, Памплону, Валенсию (где концерт состоялся в старом римском амфитеатре в нескольких километрах от города примерно тысячи на три зрителей при совершенно потрясающей вечерней жаре! К этому нужно добавить, что все концерты начинались тогда в 10.30 вечера и заканчивались далеко за полночь). Потом были Мурсия, Альмерия, и закончили мы свою поездку примерно в семидесяти километрах от Гибралтара – в Марбейе. Оказалось, что там даже при большой жаре купаться в море почти невозможно! Средиземное море в августе в этом месте было просто ледяным! Как на Рижском взморье. Это место лежит в стороне от Гольфстрима и потому все отели имеют свои бассейны.
Жаль, что была суббота, и мы не могли взять в рент машину, чтобы съездить посмотреть Гибралтар. Из окна гостиницы вырисовывалась вдалеке скала Гибралтара и берег Африки.
Первая поездка в Испанию осталась в памяти, как действительное открытие совершенно иной культуры, быта, национального характера другой части Европы и вообще страны, много пережившей на своём веку даже и в 20-м столетии. Испанская музыка тоже стояла совершенно особняком от европейской. Вероятно и там делались модернистские опыты как молодыми композиторами, так и старшего поколения. Но любимая массой слушателей музыка была всё же музыка композиторов испанской классики, базирующаяся на народной основе – часто публика во время концертов на открытом воздухе подпевала знакомым мелодиям, ощущая себя частью происходящего концерта.
***
В 1994 году оркестр МЕТ с Джимми Левайном отправился на неделю во Франкфурт-на-Майне для исполнения «Песни о Земле» Густава Малера и программы из произведений Моцарта – фортепианного Концерта с солистом Левайном, Симфонии №40 соль-минор и Мотета для сопрано с оркестром. В известной мере та поездка, хотя и продолжалась всего неделю, была исключительно важной. Вероятно, она осталась пиком, вершиной творческого содружества дирижёра и оркестра. За мои 23 года никогда оркестр не играл лучше, тоньше, эмоциональнее и красочнее, чем в ту недельную поездку в этот старинный город. Мы играли там в старом здании оперы, которое и называлось «Alte Oper». Здание было построено в 1880 году на пожертвования граждан города. Среди них активное участие принимали банкиры города еврейского происхождения:
Рафаэль Эрлангер, Адольф Гольдшмидт, Эмиль Ладенбург, Мейер Карл фон Ротшильд, Рудольф и Сигизмунд Зульцбах и Макс Штеттхаймер. Сегодня их имена, кроме представителя семейства Ротшильда ничего не говорят не только нам, но и немецким гражданам. В своё время филантропы еврейского происхождения Франкфурта играли огромную роль в развитии города, строительстве госпиталей, улучшении транспорта и вообще условий жизни горожан. За что и получили «спасибо» от новых властей в 1933 году. Всё это я узнал из альбома, купленного в Еврейском музее Франкфурта – большом здании на набережной реки, большей частью совершенно пустынного – не было тогда ни туристов, ни желающих ознакомиться с этим музеем. Хотя это и не имеет прямого отношения к нашим гастролям, но об этом нельзя не упомянуть – во время нацизма еврейская община – одна из старейших на территории Германии – исчезла с лица земли. После войны были сделаны большие усилия для восстановления хотя бы какой-то видимости присутствия этой общины, членами которой было семейство Ротшильдов. В общем, Музей, несмотря на множество экспонатов, представлял собой грустную картину.
Во время войны здание «Alte Oper» сгорело, после войны было восстановлено и... снова сгорело! Тогда было решено построить новое здание для оперного театра, а старую оперу восстановить как концертный зал. Что и было сделано. В этом здании произошло в своё время, в 80-е годы важное событие – в концертном исполнении была исполнена с небольшими сокращениями опера Вагнера «Лоэнгрин» под управлением гениального Карлоса Кляйбера. Были там и другие исторические выступления.
Директор Театра устроил после премьеры «Песни о Земле» приём, во время которого рассказал нам, каких трудов ему стоило уговорить Карлоса Кляйбера продирижировать «Лоэнгрином» в концертном исполнении.
Мне было бесконечно интересно увидеть лица молодых немецких слушателей малеровской музыки, то есть людей, родившихся уже после войны, успешных финансистов, представителей большого бизнеса страны. Собственно меня интересовал один вопрос: ощущают ли эти высокообразованные люди метания духа в гениальном малеровском сочинении, а именно связанным с его еврейским менталитетом?
Казалось, что они совершенно не воспринимали эту идею вообще, ощущая Малера таким же венским классиком, каким был, скажем Брукнер.
Успех исполнения этого гениального сочинения был колоссальным! В финальных страницах, как мне казалось, мы вознеслись в нашем общем музицировании к вершинам, которых, пожалуй, достигал лишь Бруно Вальтер с Кэтлин Форрестер в этом сочинении. (Ещё несколько слов об этом исполнении в главе о Джеймсе Левайне).
Этот концерт остался в памяти одним из самых волнующих выступлений оркестра МЕТ со своим бессменным руководителем. И тогда, и сегодня кажется, что именно на том концерте все мы находились в какой-то вершинной точке в воплощении гениальной музыки, которой, быть может, уже никогда не удастся достичь...
***
Как уже говорилось, ещё до нашей поездки во Франкфурт в 1994 году оркестр и хор МЕТ Оперы приняли участие в музыкальном фестивале на Всемирной выставке в Севилье в 1992 году. С туристической точки зрения поездка в Севилью была захватывающе интересной – тут и знаменитые архитектурные памятники времён арабского Халифата, тут и памятник Донжуану, крепостной район Худерии – еврейского гетто внутри старой севильской крепости, изумительные постройки старого города, прелестная набережная Гвадалквивира, на которой когда-то стояли суда Кристофора Колумба перед отплытием в своё историческое путешествие в не менее исторически мрачный год 1492-й – год изгнания евреев из Испании. Много видела Севилья на своём веку! Но теперь это очень большой промышленный город с большими стройками новых жилых районов и новых отелей. Тогда мы жили довольно далеко от центра – примерно в 10-и километрах от театра «Де ла Маэстранца» (Teatro de la Maestranza), расположенного на набережной реки. Нам, как участникам всемирной выставки, выдали бесплатные билеты на дневное время.
Главный собор Севильи с башней Хиральда. Цвет неба вполне реален и все,
кто посещал Испанию, знают, что это действительный цвет испанского неба
Выставка работала круглосуточно, и туристы посещали её днём и ночью. Билет стоил больше сорока долларов, хотя, честно говоря, ничего особенного на выставке мы не увидели. Тогда ещё был советский павильон, хотя он уже назывался «павильон России». Там демонстрировались почему-то многие компоненты полёта космонавтов – тюбики со специальной едой, костюмы космонавтов, и.т.п. Никакого особенного впечатления о стране этот павильон не давал. И это было жаль, так как на большом его пространстве можно было разместить много интересных экспонатов и сделать большой экскурс в историю.
Израильский павильон демонстрировал историю страны - от древне-библейских времён до сегодняшнего дня. Это было сделано технически очень интересно – всё время менялись картины на стенах павильона, и можно было возвращаться к началу своего исторического путешествия. Павильон Франции демонстрировал оригинал газеты со всемирно известной статьёй Эмиля Золя «Я обвиняю!», посвящённой процессу Дрейфуса. Другие экспонаты представляли собой в основном продукцию косметических фирм.
В центре на набережной Гвадалквивира виден купол «Театро де ля Маэстранца»,
справа башня «Торо дел Оро» – «Золотая башня» – часть старых укреплений
Павильон был шикарным и казался снаружи отелем высшего класса. Одним словом, действительно ничего особенного на самой выставке мы так и не увидели. Зато вне её – на набережной стоял старый цирк для корриды, согласно легенде и опере «Кармен», перед которым Дон Хозе убил свою возлюбленную, и это место мы осматривали с большим интересом, как будто и правда всё это случилось именно там. Сила искусства! А по дороге в театр из нашего отеля «Андалуз» стояло здание, которое раньше было табачной фабрикой, опять же согласно новелле Мериме, где работала его героиня Кармен! Так что Севилья была полна таких интересных мест, воскрешавших наяву легендарное либретто оперы и её литературный первоисточник. В Севилье на левом берегу реки находится ряд магазинов керамики, которые необходимо посетить всем. Там можно увидеть целые картины – как репродукции старых мастеров, выполненные в керамических плитках, так и оригинальные картины на испанские темы. Во многих внутренних двориках – патио – стены представляли собой такие керамические картины, как и лестницы, облицованные различными орнаментами, вероятно пришедшими сюда ещё во времена халифатов. Удивительна была архитектура старого города – почти ни одно здание не было похоже на другое. Многие дома просто поражали своей невиданной оригинальностью фантазий архитекторов. Всё это особенно удивительно, если учесть, что во время гражданской войны 1936-39 гг. город был сильно разрушен.
Интересно отметить, что испанские зрители оказались не менее строгими ценителями вокального искусства, чем всем известные итальянцы. При исполнении оперы «Бал маскарад» Верди, Доминго в одной своей арии не взял верхнюю ноту, которая была необязательной, но традиционно исполнялась певцами. Он спел написанную ноту оригинала. И что же? Несмотря на его популярность, после исполненной арии не раздалось ни одного хлопка! Испанцы оказались очень строгими зрителями, на которых никак не влиял тот факт, что Доминго родился в Испании.
Публика была одета на спектакле так, как это бывало в лучшие времена в европейских столицах. Было очень приятно это видеть на фоне нью-йоркской публики, которая в будние дни часто приходила в МЕТ в безрукавках, то есть в том, что теперь известно как Т-шерт и джинсах на подтяжках! Это на спектакль в театре! Правда, например в Далласе публика уже была другой – одета она была как полагается и вела себя соответственно. Но здесь, в Севилье всё это радовало глаз и сердце – ещё живы были славные европейские традиции!
***
«Музыкальным комиссаром» Всемирной выставки был назначен Пласидо Доминго. Когда мы прилетели в Севилью специальным рейсом в 2 часа ночи, в огромных залах аэропорта нас встречали исполнители фламенко на каждом углу лестниц - танцовщики и певцы фламенко работали без перерыва, пока последний из прибывших не покинул здание аэропорта и не сел в автобус. Такой встречи никто из нас не ожидал, да ещё в 2 часа ночи! Это придумал сам Доминго, чтобы сразу порадовать своих коллег по МЕТ Опере и так сказать ввести их в атмосферу танца и песни Андалусии. Незабываемая встреча!
Совсем рядом с театром находился старый город со всеми достопримечательностями, хотя и Алькасар был тогда на ремонте. Самая высокая башня в городе – Хиральда – бывший минарет, перестроенный в Реконкисту в колокольню – высотой в 104 метра выстоял не одно землетрясение, постигшее город.
Могила Колумба и стена главного алтаря севильского Собора
Гигантский главный собор Севильи поражал своим богатством, грандиозным размером и великолепием. Все внутренние решётки и украшения отделаны золотом. Ни в одном соборе Европы не доводилось видеть такого роскошного художественного оформления. Там же находится гробница Колумба. Одним словом Севилья поражала воображение своей красотой, и необычной атмосферой для Испании – ощущения какой-то лёгкости, хотя там находились едва ли не самые консервативные религиозные институты – монастыри и школы.
Там, в Севилье я встретил своих бывших коллег по Большому театру. Оказалось, что после 1991 года туда приехала группа скрипачей и несколько виолончелистов из Большого театра на постоянную работу в местный симфонический оркестр. То были самые трудные годы в Москве и вообще в России и, конечно, жизнь в Севилье была несравненно легче, чем в Москве. Постепенно к ним стали «подтягиваться» другие родственники – жёны, мужья, дети, внуки! Последние вскоре довольно быстро освоили язык и стали студентами в разных университетах, а позднее резидентами Испании. В один из вечеров мы все встретились в местном ресторане и долго сидели, вспоминая прошлые годы в Большом театре, вперемежку с моими рассказами о Метрополитен опере, Карлосе Кляйбере, Джимми Левайне, о певцах, скрипачах, пианистах, обо всём увиденном и услышанном за эти годы. Увы, сегодня уже нет моих друзей, живших тогда в Севилье – Александра Грузенберга и его жены Ираиды Бровцыной. Грузенберга я помнил с 1943 года – после возвращения Центральной музыкальной школы из эвакуации в Пензе, а с его женой, как и с ним, мы работали позднее 13 лет в Большом театре. Они были радушными хозяевами в Севилье и часто приглашали нас с Владимиром Барановым к себе домой на обед. Там мы познакомились с мамой Рады Бровцыной – она принадлежала к старинным дворянским домам – русскому и грузинскому. Теперь об этом уже можно было говорить вслух! Александр Грузенберг оставил о себе добрую память в Севилье – он успешно преподавал, и многие его ученики завоевали призы на местных и даже европейских конкурсах. Было очень жаль, что он ушёл из жизни в 69 лет – в 1999 году, не дожив и до 70 лет. Умер во сне, как праведник... Его жена пережила его почти на 10 лет. У них остались внуки и один из них отличный скрипач – солист Борис Бровцын, успешно гастролирующий по многим странам Европы.
***
Наши выступления в «Театро де ла Маэстранца» оказались гораздо более сложными и трудными, чем дома в Нью-Йорке. Дело в том, что концертное исполнение оперы много труднее, так как оркестр сидит при полном свете на сцене, солисты выходят и уходят часто в течение действия, тем более, что привычная игра при минимуме света требует меньшей концентрации и, соответственно меньше утомляет. При почти ежедневных спектаклях это начинало чувствоваться уже на втором-третьем выступлении. В программе гастролей было также концертное исполнение оперы Бетховена «Фиделио». Мы все надеялись немного «отдохнуть» на этом спектакле, так как дирижировал им немецкий молодой дирижёр Кристоф Перик. Напрасны были наши надежды! Левайн пришёл на спектакль, занял наиболее выгодную позицию для обозрения всего происходящего и, естественно, его присутствие сразу изменило все наши планы, да и настроение самого дирижёра. Теперь уже казалось, что Левайн сам занял место рядом с Периком и ...мы стали играть так, как всегда играли с ним самим! Спектакль имел огромный успех, певцы, хор и оркестр проявили максимум своего энтузиазма и мастерства для самого изысканного и яркого воплощения бессмертного произведения Бетховена. Так что приход на спектакль Левайна совершенно изменил характер всего исполнения оперы и, пожалуй, что не приди он в тот вечер, то и Кристоф Перик чувствовал бы себя по-другому – не знаю хуже или лучше, но точно знаю, что в художественном отношении это сыграло самую положительную роль.
***
Уже на следующий год – летом 1993 года Метрополитен опера предприняла второй тур в Японию. На этот раз я поехал с оркестром и надо сказать, что с большим волнением ожидал встречи с Токио, где не был 20 лет! Полёт в Токио не прост – это иногда занимает все 14 часов – в зависимости от погоды. Пролетая днём Аляску, мы видели величественный пик – гору Мак-Кинли высотой свыше шести километров. Прилетаешь в Токио из Нью-Йорка уже в следующий календарный день к вечеру. Поначалу мы приехали в Иокогаму, где начинали свои гастроли. Теперь это был большой современный город. От старых фанерных поселений не осталось следа. Наша гостиница напоминала гигантский парус корабля. Прямо у самой воды был причал для местных небольших катеров-трамваев, которые за 8 долларов за 10-15 минут привозили нас в театр. На автобусе это занимало около получаса, да и прокатиться днём по Токийскому заливу было очень приятно!
На первой репетиции «Любовного напитка» Доницетти в финале 1-го Акта Паваротти вместо итальянских слов спел японское слово «Аригато» – что означает «спасибо». Это было забавно, хорошо укладывалось в текст и страшно нравилось публике. Играли мы, конечно, и симфонический концерт.
Как-то, ещё в Йокогаме, я стоял и занимался в своём номере отеля, как вдруг услышал странный «чавкающий» звук в ванной комнате, а также почувствовал лёгкое покачивание пола. Это было небольшое землетрясение. Строители за окном даже не прекратили своей работы – на такие «мелочи» в Японии не обращают внимания.
В Токио район вокруг отеля «Империал», где 20 лет назад мы обитали с Большим театром, теперь было трудно узнать. Постепенно, конечно, стали узнаваться старые места, хотя изменилось всё за эти годы невероятно. Огромное количество новых зданий на Гинзе, и вокруг этих улиц, хотя и не меняло общий городской план, но сделало многое порой трудно узнаваемым.
Парк при отеле в Шинагаве, Токио
По-прежнему захватывающе интересны были большие универсальные магазины – особенно отделы звукозаписи. Теперь всё приобрело иной смысл – я знал, что многое можно найти и в Нью-Йорке, но всё же Токио часто поражал какими-то новинками, которых не было нигде. Мы жили в двух остановках от Гинзы в большом гостиничном районе Шинагава. Там находились и некоторые посольства. В Посольство США нас, понятно, не возили – для этого не было никакой надобности. В Шинагаве мы видели многих музыкантов оркестра Мариинского театра. Они, как и мы 20 лет назад, посещали большие универсальные магазины в поисках нужных и дефицитных товаров – теперь, уже, как мы слышали, для своих собственных нужд. Очень интересно было сравнить свои ощущения от увиденного в Токио с тем, что было в 1973 году. Забегая вперёд нужно ещё раз повторить, что каждый приезд в эту страну открывает в ней что-то новое, даже если приезжать туда раз в два-три года.
Этот отельный район был почти сплошным парком с искусственными прудами, полными диковинных тропических рыб и маленькими водопадами, стилизованными старинными постройками и экзотической, красивой растительностью, заботливо и любовно ухоженной.
Выступления с участием Лучано Паваротти и Рут-Энн Свенсон в «Любовном напитке» Доницетти имели огромный успех у публики, и помнится, что радость слушателей была очень искренней и какой-то по-детски чистой! Было очень приятно снова быть в Японии и играть там - теперь в прославленном оркестре театра Метрополитен оперы. Правда это уже стало обычным делом, любая поездка заграницу, как уже говорилось, не носила того характера, который был присущ поездкам из СССР. В конце концов каждый из нас в любое время мог купить себе туристический тур в Японию или в любую другую страну мира, как это теперь возможно в России. Но не тогда!
Искусственный водоём в «Принц Отеле» в Шинагаве, Токио, где МЕТ Опера останавливалась в 1993 году
По-прежнему большие японские универсальные магазины Матсуйя, Митцукоши, Матцусакайя, Кэйо, Сого напоминали музеи – даже сегодня, когда смотришь свои видеофильмы 20-летней давности и видишь верхние этажи этих магазинов не устаешь удивляться вкусу и мастерству стеклодувов, изготовителей хрусталя и керамики; впрочем, там есть и достаточно импорта из Чехии, Италии, Франции, Испании и Португалии. Несмотря на всё это, изделия прикладного искусства самих японских мастеров достойны восхищения – их вкус, чувство меры и особое чувство формы – будь то в традиционно японском духе, в стиле европейского барокко, или в совершенно современном – непременным остаётся удивительное качество работы, любовь к своему ремеслу и мельчайшим деталям и вкус в выполнении любых дизайнов любых вещей: керамических японских чайников – традиционных маленьких с боковой горизонтальной ручкой, или обычных, довольно больших; декоративных настенных тарелок; различных расписных блюд; посуды, бокалов, ваз, рюмок... В этих действительно музейных отделах магазинов можно стоять и разглядывать их экспонаты часами и без устали – такое эстетическое удовольствие они доставляют всякий раз при новых встречах с ними в очередной приезд в страну восходящего солнца...
***
Обычно в каждом японском туре главным певцом был либо Доминго, либо Паваротти. Во второй мой приезд в Японию в 1997 году главной звездой был Доминго в опере Леонкавалло «Паяцы» со своей партнёршей – итальянкой Даниэллой Дэсси. Этой постановке Франко Дзеффирелли был уже не один десяток лет, как и «Сельской чести» Масканьи. Но они продолжали радовать зрителей, и по-прежнему были свежими и яркими, как будто только что поставленными. Доминго был всегда поразительным Канио. Пел ли он эту партию на сцене театра или на концертной эстраде в летнем парке – не имело значения. Он всегда потрясал слушателей своим уникальным исполнением – голосом, музыкальностью, фразировкой, драматизмом раскрытия роли... В нём было удивительное сочетание прекрасных человеческих качеств с красивой, прямо-таки кинематографической внешностью и высочайшим актёрским мастерством, делавшим его героев совершенно непохожими друг на друга. Его Отелло был, вероятно лучшим в те годы на мировой оперной сцене. Весь итальянский репертуар он пел всегда с особой проникновенностью и теплотой, высочайшей вокальной культурой и тонкой стилистикой, свойственной музыке данного композитора. Сегодня в его репертуаре ...142 оперы! Большой честью в МЕТ Опере считается участие в открытии сезона. Доминго открывал сезон в МЕТ 21 раз, перекрыв рекорд Энрико Карузо.
Здесь также уместно сказать, что большинство молодых теноров, которые появились на мировой оперной сцене в последнее десятилетие ХХ века и первые годы нового века были «открыты», подготовлены и заботливо приведены в ту вокальную форму, которая позволила этим певцам не только дебютировать на сцене Метрополитен Оперы, но и петь на главных сценах мира благодаря особой работе с ними лучших педагогов под заботливым покровительством Пласидо Доминго. Я не знал и не слышал ни об одном певце, «открытом» Лучано Паваротти. Это вовсе не говорит о нём сколько-нибудь плохо. Он давал мастер-классы во многих университетах и консерваториях мира, участвовал в создании благотворительных фондов, но вот так получилось, что ни об одном его «открытии» ничего не было известно. Конечно Доминго также ещё и директор двух оперных театров в Америке: Вашингтонской Оперы и Оперного театра Лос-Анджелеса (последние годы – только Лос-Анджелеса). Тем более примечательно, что при такой занятости он всегда находил время заниматься поисками молодых талантливых певцов и помощи им. Это делает ему честь и как человеку, и как артисту. В нём действительно редкое сочетание огромного таланта певца и прекрасных человеческих качеств – такого не частого сочетания в реальной жизни.
***
Последний тур в Японию с Левайном в годы моей работы состоялся в 2001 году. Мы выступали в Киото, Нагое, Йокогаме и Токио. В программе была новая постановка оперы Сен-Санса «Самсон и Далила» с Пласидо Доминго и Ольгой Бородиной в главных ролях, «Кавалер розы» с Ренэ Флеминг и Сьюзен Грэхэм, «Риголетто» с Рамоном Варгас и Рут Энн Свенсон, «Песни Гурре» Шёнберга, и «Реквиемом» Верди с Ренэ Флеминг, Ольгой Бородиной, Рамоном Варгас и Ренэ Папэ – все они были действительным украшением этого тура.
Левайн дирижировал всеми спектаклями, и помнится, что «Кавалер розы» Штрауса был совершенно изумительным, свежим спектаклем, как будто бы он специально готовился заново для гастролей в Японии. Он принимался публикой с огромным энтузиазмом. Впрочем, пожалуй всё, что представил тогда МЕТ вызывало самый живой интерес у японской публики во всех городах нашего тура.
«Песни Гурре» Шёнберга, включенные в тот тур вызвали у публики также большой интерес из-за довольно редкого их исполнения. Дело в том, что это сочинение, написанное под сильным влиянием Вагнера, требует очень большого состава исполнителей - хора и оркестра. Некоторые критики даже проводят аналогию в этом смысле с 8-й Симфонией Малера – «Симфонией тысячи» – требующей огромного количества музыкантов и певцов.
Трудно судить в целом об этом произведении, находясь внутри оркестра. Очень возможно, что его нужно слушать со стороны – из зрительного зала, чтобы иметь собственное суждение о нём. Непонятно почему, но о любом сочинении, участвуя в оркестре или хоре, вполне можно судит на основании собственных ощущений, но об этом сочинении у меня действительно никаких собственных впечатлений, кроме общей длины, просто не осталось. Единственно, что мне казалось, это всё же оно не вполне оригинально, не первично, оно навязчиво напоминало что-то уже слышанное, что-то знакомое... То исполнение «Песен Гурре», по крайней мере для меня - единственный случай, когда трудно, или даже невозможно как-то сформулировать свои впечатления от сыгранного произведения.
Каким же огромным наслаждением для всех нас было играть после этого бессмертный «Реквием Манцони» Джузеппе Верди! Возможно, что для оркестра и хора МЕТ это было одним из самых лучших исполнений за многие годы.
Как уже говорилось, по прошествии нескольких лет, снова приезжая в Японию всякий раз дивишься переменам, произошедшим там даже за небольшой отрезок времени. Одно там не менялось и, кажется не меняется никогда – японская публика – любознательная, углублённо сосредоточенная, образованная и понимающая все аспекты театрального искусства, как и мастерства симфонических оркестров и солистов. Это не меняется никогда!
***
В мае 1996 года оркестр Метрополитен Оперы выехал в свой весенний тур в Европу – в Мадрид, Валенсию, Вену, Франкфурт, Прагу, Баден-Баден и Женеву. Для меня самым примечательным было наше выступление в Вене. Дело в том, что мы играли там в прославленном «Золотом зале» Музикферайн – концертном зале, где выступали все без исключения знаменитости мира начиная со дня открытия этого прекрасного зала – 6 января 1870 года. Здесь выступали А.Г.Рубинштейн, С.В.Рахманинов, Фриц Крейслер, Яша Хейфец, Владимир Горовиц, Мстислав Ростропович, Иегуди Менухин, дирижировали Ганс Рихтер, Артур Никиш, Вильгельм Фуртвенглер, Эрих Кляйбер, Бруно Вальтер, Отто Клемперер, Герберт фон Караян, Карлос Кляйбер, Леонард Бернстайн, Геннадий Рождественский, Давид Ойстрах.
Джимми Левайн составил программу так, что она не могла не понравиться в Вене:
Симфония Дворжака №6, Увертюра Вагнера к опере «Тангейзер», пьеса Дьердя Лигети и Сюита Гершвина «Американец в Париже». Последняя пьеса имела огромный успех у весьма сдержанной публики - посетителей «Музикферайна».
Во время репетиции я детально ознакомился с легендарным залом, который мы лишь видели на видеозаписях знаменитых Новогодних концертов Карлоса Кляйбера 1989 и 1992 года. Оказалось, что барьеры лож не лепные, какими они кажутся, а это просто довольно плотные гобелены, которые издали выглядят как лепка на дереве или гипсе. Акустика в этом зале считается одной из лучших в мире, наряду с Симфоническим залом Бостона, и «Концертгебау» Амстердама. На практике она оказалась совсем небезупречной. Во время даже небольших пауз, после аккордов оркестра звук продолжал «бегать» по углам зала, чего при хорошей акустике быть не должно. Я убеждался в этом неоднократно. Вероятно дело в том, что углы зала ничем не закрыты и потому звук в них не гаснет, как полагается при нормальной акустике, а продолжает «отзвучиваться», да ещё не один раз! Так что порой знаменитые залы, и даже такой прославленный зал, как Музикферайн несмотря на свою всемирную славу, имеют свои недостатки. В моё время пребывания в Московской Консерватории и аспирантуре, в Большом Зале Консерватории акустика была безусловно лучше, чем в Музикферайн в 1996 году.
И всё же мне снова повезло – никто из членов оркестра МЕТ не играл в зале Штатс Оперы, а мне довелось там играть с Большим театром в 1971 году. Не знаю, выступал ли оркестр Большого театра на эстраде «Музикферайн», но я побывал и участвовал как в спектаклях и концертах в двух этих исторических местах.
В антракте репетиции оркестра МЕТ Оперы в золотом зале «Музик Ферайн» в Вене. Май 1996 г.
За прошедшие 25 лет Вена стала совершенно другой. Изменился состав населения, город стал интернациональным. Не изменилась лишь венская публика – держатели абонементов концертов Венской Филармонии и нечастых концертов лучших симфонических оркестров мира. Она осталась такой же просвещённой, образованной и в своём роде самой восприимчивой в мире.
Хозяева устроили для нас замечательный ужин после концерта в самом знаменитом ресторане города «Sacher», находящимся позади здания Оперы. Ресторан славится не только своей кухней, но и знаменитыми тортами. Даже в оперетте Иоганна Штрауса «Летучая мышь» есть упоминание о «торте Захэра».
В обычное время, этот ресторан не предназначен для, так сказать «общественного питания». Это очень дорогой ресторан для избранной и очень состоятельной публики. В известной степени мы были там, как и все наши американские коллеги из оркестров Чикаго, Бостона или Нью-Йорка – гостями хотя и почётными – (в Вене и Австрии к музыкантам относятся с особым почтением и уважением) - но всё же и достаточно случайными.
С самого первого визита в Вену ещё с Большим театром в 1971 году у меня вызывал удивление тот факт, как в этом достаточно чопорном и холодном городе могли родиться волшебные Вальсы Штрауса, искусство Фрица Крейслера, венская оперетта... Какое-то удивительное несоответствие почти везде монотонно-серого цвета имперской столицы, её тяжеловесной архитектуры и её такого удивительно многоцветного музыкального «отражения». Не могу сказать, что полюбил Вену. Нет. Полюбил Будапешт, тот, каким он был до конца 1990 годов. Полюбил навсегда Прагу, хотя и там произошли огромные изменения.
В тот наш визит в Европу в 1996-м мы выступили в Праге с той же программой, что и в Вене. Наш концертмейстер Реймонд Гневек встретил знаменитого чешского скрипача Йозефа Сука – внучатого племянника самого Антонина Дворжака. Сук сказал Гневеку, что в своей жизни он не слышал лучшего исполнения 6-й Симфонии Дворжака, чем наше. Публика, однако, мне показалась совершенно другой, чем она была в 1973 году. Может быть смена поколений за 23 года повлекла такие изменения, может быть что-то вообще поменялось в жизни чешского общества с его таким важным в прошлом культом камерной и симфонической музыки. Но после Вены пражская публика казалась совершенно «непробиваемой». Одна из самых просвещённых в прошлом аудиторий Европы была в тот вечер совершенно безучастной и какой-то «закрытой» для нас – исполнителей. Это было очень жаль. Было ли это случайностью – так и осталось неизвестным. Больше мы в Праге никогда не были".
Успех был весьма средним, если не сказать вялым. И это буквально на следующий день после Вены! Действительно, что-то очень значительное произошло в чешских землях, если музыка перестала вызывать в душах людей то, чем была славна всегда во все века именно пражская публика. Это было очень грустно. Когда мы прилетели в Женеву, то как бы возвратились домой – знакомая реакция публики, полное ощущение адекватной реакции и эмоциональной отдачи слушателей после исполненной программы. Не хотелось верить, что западная Европа так отличается от восточной, хотя возможно такие широкие выводы на основании лишь одного концерта и нельзя было делать... Но и Женева и симпатичный Баден-Баден подтвердили эту огромную разницу в восприятии музыки, хотя Дворжак национальный словацкий композитор! Правда, словацкий, но не чешский! Для Праги, возможно, это имело значение, но уж Гершвин-то был американцем и «заводил» любую публику в любом уголке мира! Нет, в Праге тогда музыкального единения с публикой не произошло.
***
Самым последним моим туром с оркестром МЕТ был выезд в 2002 году в Европу по европейским музыкальным фестивалям. То лето было неспокойным – большие наводнения крупнейших рек принесли много неприятностей странам центральной Европы. Не миновала погода и наше путешествие, когда мы находились в Зальцбурге. Река Зальцах выше города во многих местах вышла из берегов и в город даже были введены воинские части, спешно укладывавшие мешки с песком вдоль набережной по обеим сторонам реки. Конечно, это бы почти никак не помогло в противостоянии стихии, но к счастью, дожди прекратились, движение по пешеходным мостам было открыто и мы снова могли получать удовольствие от очередного визита в «город Моцарта». Чудесные кафе, отличные сувенирные и иные магазины, превосходный театр и концертный зал – всё было великолепным и способствовало нашим успешным выступлениям. Играли мы там Вторую Симфонию Брамса, снова Сюиту Гершвина «Американец в Париже», и, хотя публика была в основном туристской, всё равно выступать в этом городе было, как и всегда исключительно приятно. В тот последний мой тур мы побывали также в Висбадене, Гамбурге, Бремене, Баден-Бадене, и закончили свои выступления в Люцерне. Этот город имеет свою историю особых отношений со знаменитыми музыкантами. Там жил Вагнер, во время своего первого изгнания, во второй половине 30-х годов построил свой дом С.В.Рахманинов, там жил А.Онеггер. И.Ф.Стравинский обитал в Кларенсе. Швейцария был родиной таких крупнейших композиторов ХХ века, как Эрнст Блох и Франк Мартин.
Люцернский летний фестиваль обязательно посвящён, хотя бы частично, самой современной музыке и часто последним музыкальным новинкам. Левайн не привёз музыкальных новинок, но предложил местной публике в своей программе после классики опус авангардиста Джона Кейджа. Его манера письма совершенно отлична от общепринятой. Она часто напоминает какие-то схемы, где мелькают крохотные кусочки нотного стана, и на них такие же микроскопические ноты, фактически без длительности, но часто с обозначением способа исполнения данной ноты. Например: древком смычка, пиццикато левой рукой, пиццикато правой рукой с обратным ударом струны по грифу, то есть с большой оттяжкой струны и.т.д. Всё это зафиксировано в определённом выражении времени – иногда секунд, иногда минут, а иногда вообще без указаний времени исполнения и, естественно, без метроритма. Одним словом, каждый раз подобные опусы требуют чтения инструкции к исполнению и объяснений дирижёра – из-за отсутствия традиционного нотного стана, тактов, ритмических структур и.т.д.
В том туре мы «исполняли» опус, который должен был продолжаться порядка трёх минут. В «нотах», то есть в тетради с опусами Джона Кейджа был нарисован круг и по его обводу гнездились вышеуказанные крохотные ноты, чаще всего без звуковысотности, а только лишь с указанием способа извлечения звука. Все они были короткими, то есть мелодии, выдержанных нот не было вообще. Такие же круги были у всего оркестра. Левайн смотрел на хронометр и очень медленно передвигал в пространстве по кругу свою правую руку, без всяких традиционных динамических указаний. Мне с самого начала всё это показалось откровенным очковтирательством, так как носило совершенно стихийный, хаотический и неорганизованный характер. Примерно на одном динамическим уровне огромная батарея ударных тоже извлекала из своих инструментов соответствующие им звуки. Вообще говоря, кто и где находится во время такого «исполнения» установить абсолютно невозможно. Но каким-то непостижимым образом мы всё же закончили «экспозицию» опуса почти одновременно. Успех был потрясающим! И совершенно серьезным! Трудно было поверить, чтобы просвещённая публика в центре Европы могла попасться на такие откровенно надувательские трюки.
Джон Кейдж много сотрудничал с ультра современным балетмейстером Мэрсом Каннингхэмом. Там подобные опусы имели определённый смысл. Вообще опыты Джона Кейджа и его странных произведений, тем не менее называются критиками «авангардными». В послевоенную эру Кейдж «создал» такую «пьесу», как «4` 33``» , то есть четыре минуты тридцать три секунды. Музыканты должны сидеть и ничего не играть означенное время, а только слушать окружающие звуки: улицы, кондиционеров воздуха в здании и.т.д.
Тем не менее виденный мной в Нью-Йорке летом 1996 года спектакль балета Мэрса Каннингхэма «Звуки моря» был очень интересным – записанные реальные звуки морских глубин сопровождались восемью небольшими струнными оркестрами, игравшими опусы Кейджа по секундомеру. В целом это производило необычное и оригинальное впечатление. Но то был синтез танца, светоцветовых эффектов и звукозаписи со струнным сопровождением. Здесь же имело место просто обыкновенное дурачение публики, которой всё это страшно понравилось! Это было удивительно! Левайн, конечно знал о таких странных музыкальных пристрастиях местной публики, а потому и включил опус Кейджа до исполнения Сюиты Гершвина «Американец в Париже».
Наши первые туры и неоднократные выступления в Испании, а также Португалии, Австрии, Швейцарии, Германии были обычно гораздо более насыщенными и трудными. Странным было только, что никогда гастроли с Левайном не были во Франции, Англии и Италии. В Европе они всегда происходили только в Испании, Австрии, Германии и Швейцарии. Вероятно с самого начала его собственная дирижёрская работа в Европе была связана лишь со странами, где господствовал «дух фон Караяна», протеже которого был Джеймс Левайн. Наверное этим только и можно объяснить географию гастролей оркестра, да и театра МЕТ в выше перечисленных странах. Известно, что Караяна не слишком жаловали в Париже, хотя в Театре «Ла Скала» он довольно долго был главным дирижёром, но всё же не был там «любимым сыном», тем более, что Италия всегда имела своих выдающихся оперных дирижёров. Так что несмотря на общеевропейскую славу и авторитет, влияние Караяна всё же в основном распространялось на страны германского языка и культуры (вероятно только этим и можно объяснить абсолютное отсутствие каких-либо связей между МЕТ оперой и Англией, Францией и Италией). За исключением, разумеется, «заимствования» МЕТ Оперой уникальных итальянских певцов для своих спектаклей, что происходило на протяжении всей столетней истории Метрополитен Оперы.
И всё же оглядываясь назад, наши туры с МЕТ оперой или одним оркестром никогда не были для меня такими волнующим и незабываемыми, какими были когда-то поездки с Большим театром из СССР. Наверное, это кажется не только мне одному, но и многим другим, волею судеб оказавшимся на Западе – в Америке и Европе.
Напечатано в журнале «Семь искусств» #11(47) ноябрь 2013
7iskusstv.com/nomer.php?srce=47
Адрес оригинальной публикации — 7iskusstv.com/2013/Nomer11/Shtilman1.php
