Страх и тревога будут меня интересовать не с биологической, этологической и т.п. точек зрения, роднящих нас с нашими братьями меньшими, а как человеческие переживания. Да, конечно, корни страха восходят к инстинкту самосохранения, а тревога, согласно теории стресса Ганса Селье, это физиологическая реакция на изменения. Но я, с одной стороны, не могу отменить инстинкты и физиологические реакции, а с другой, живу в мире смыслов, значений, переживаний через которые эти глубинные вещи открываются мне и которые открывают возможности совладания с жизнью.
Страх прежде всего дитя опыта. Малыш тянет пальчик к свечке – хочет прикоснуться к колеблющемуся чуду пламени, еще не зная, что оно может обжечь. Если заботящиеся о нем взрослые уберут от него все свечки, он когда-нибудь бесстрашно сунет голову в печку. Но дай ему полную свободу обжигаться, он может потом всю жизнь бояться огня так, что и к нарисованной кухонной плите ближе чем на пять метров не подойдет. А если он с помощью взрослых сможет провести небольшое исследование, приближая руку к огню и отдаляя от него, то сможет уловить разницу между приятно-тепло и неприятно-горячо и научиться избегать расстояния, на котором тепло начинает причинять боль. Это формирование реального страха. Психология определяет его как эмоцию, возникающую в условиях реальной или воображаемой опасности. Другое дело – как человек реагирует на страх. Одних он стимулирует к поиску выхода из угрожающей ситуации, совладанию с ней и ее разрешению. Других демобилизует, парализует, размазывает по стенке.
Дети проходят через период так называемых возрастных страхов. Жизненный опыт расширяется. В нем, кроме мамы с папой, игрушек и других знакомых вещей, появляются незнакомые люди, всякие червяки, лягушки, животные, осознаваемые темнота и одиночество, гром и молния, смерть … Возникающие при этом страхи в поддерживающей среде проходят сами по себе, оставляя следы разве что в сопровождаемых улыбкой воспоминаниях о детстве.
Хэллоуин и жуткие святочные рассказы – продолжение детских страшилок, которые много лет изучает замечательный петербургский психолог Мария Осорина. Она показала, что страшилки – не случайность на пути развития, а необходимость, своего рода групповая психологическая работа, затрагивающая глубокие слои личности и помогающая совладанию со страхами. Может быть, как раз потому, что чужой для России праздник Хэллоуин отвечает глубоким психологическим потребностям развития, он так быстро становится своим. Это вечер всеобщих страшилок, когда все готовы встретиться с невсамделишным ужасом в обстановке веселья и взаимной поддержки, посмеяться в лицо страху.
Экзистенциальные объяснения страха насыщены философской терминологией и потому могут восприниматься с трудом. Вкратце, они касаются связанных с существованием аспектов страха: перед великим Ничто, перед бесконечностью Вселенной и конечностью собственной жизни, перед самим собой – своими возможностями и своей свободой. Страшно сбыться – ведь, сбываясь, изменяешься, в каком-то смысле перестаешь быть таким, какой ты есть сейчас. И страшно не сбыться – не реализоваться, не развернуть заложенные в тебе возможности и способности. Страшно повредить, ранить беззащитное. Не то чтобы мы все двадцать четыре часа в сутки были наполнены такими страхами – нет, конечно. Они заявляют о себе в кризисные периоды жизни, в особых обстоятельствах, в какие-то моменты.
Как-то я взял на руки восьмимесячного малыша – перед глазами оказался его висок с прозрачным пушком волос, через который просвечивала тонкая кожица с бьющейся голубой жилочкой. Стало страшно, что своим прикосновением могу разрушить эту хрупкость. И спустя двадцать лет, когда я ухаживал за умирающим отцом, этот младенческий висок вновь и вновь вставал перед глазами, отзываясь страхом. Но и нежностью.
Многие философы задолго до возникновения экзистенциализма рассматривали страх как причину возникновения религиозных верований. Сводить религию только к транквилизатору, пилюле от страха было бы непростительно глупо, но то, что она способна давать особое чувство защищённости, едва ли подлежит сомнению. Это с предельной точностью схвачено в стихотворении 1944-го года, написанном тогда 19-летним Ионом Дегеном:
Есть у моих товарищей танкистов,
Не верящих в святую мощь брони,
Беззвучная молитва атеистов:
– Помилуй, пронеси и сохрани.
Cтыдясь друг друга и себя немного,
Пред боем, как и прежде на Руси,
Безбожники покорно просят Бога:
– Помилуй, сохрани и пронеси.
В религии говорят о Страхе Божьем. Вот что пишет еврейский религиозный философ Мартин Бубер: «Всякая религиозная действительность начинается с того, что библейская религия называет Страх Божий, т.е. с того, что бытие от рождения до смерти делается непостижимым и тревожным, с поглощения таинственным всего казавшегося надежным <…> Через эти темные врата верующий вступает в отныне освятившийся будний день как в пространство, в котором он будет сосуществовать с таинственным <…> Тот, кто начинает с любви, не испытав сначала страха, любит кумира, которого сотворил сам себе, но не действительного Бога, который страшен и непостижим. <…> То, что верующий, прошедший через врата страха, получает указания и руководство в отношении конкретной ситуационной связанности своего бытия, означает именно следующее: что он перед лицом Бога выдерживает действительность своей проживаемой жизни…».
Митрополит Антоний Сурожский говорил в своих беседах: «Что значит Бог? Он для нас непостижим. Он бесконечно велик. Он – тайна … можно сказать, что Он является Жизнью нашей на такой глубине, до которой мы не можем дойти сознанием и опытом». В своей проповеди «О страхе Божием», сказанной в московском храме св. апостолов Петра и Павла, он подчеркивал: «Бояться Бога не значит страшиться Его. Страшатся рабы, страшатся люди подъяремные, боятся оскорбить своего властелина те, которым страшно получить от него наказание, и те, которые боятся лишиться награды. Но не таков сыновний, дочерний страх. Мы знаем этот страх по нашему человеческому опыту. Как нам страшно бывает огорчить дорогого нам человека, с каким трепетом мы думаем о том, что самый любимый нами человек может быть ранен нашим словом, взглядом, поступком, мы страшимся даже того, как бы мысль наша “не та” его не коснулась… Таков должен быть наш страх по отношению к Богу».
Люди не верующие – во всяком случае, не относящие себя к числу верующих, – испытывают примерно то же, но говорят об этом другими словами. Так, сходного понимания страха и отношения к нему придерживается экзистенциальная психология/психотерапия, в которых страх не только досадный эмоциональный симптом, но и прежде всего – духовное переживание, достигающее силы peak experience, предельного опыта, рождающего прозрения и позволяющего совладать с бытовыми, земными страхами.
В классическом психоанализе страх разделяется на рациональный (перед внешней опасностью) и иррациональный, глубинный (проявление нереализованных желаний и влечений). Страх – это само либидо, превращенное в страх, – говорил З. Фрейд. В более поздних течениях психоанализа страх рассматривается как всеобщее иррациональное состояние, обязанное иррациональному характеру общества, которое своими вроде бы рациональными законами, правилами, ограничениями и т.д. создает плотную сеть препятствий на пути развития личности. Объединяет эти подходы обращение к динамике бессознательного как основном источнике страха. В ходе психоаналитической и психодинамической психотерапии прослеживается и выводится в поле осознавания порождающая страхи игра бессознательного.
В клинической и психологической практике страхи представлены фобиями (термин восходит к богу страха Фобосу, незаконнорожденному сыну богини любви и красоты Афродиты и не любимого ни людьми, ни богами воинственного Ареса; в нем соединились безумия любви и войны). В отличие от просто страхов фобии иррациональны, лежат за пределами здравого смысла, очень устойчивы, сохраняются месяцами и годами. Человек, даже понимая нелепость своего страха, не может избавиться от него. Причем эти страхи чаще всего не перед реальной угрозой, а страхи воображения. Фобии, в отличие от бытовых страхов, очень тяжело контролируются мышлением и здравым рассудком. Они могут касаться чего угодно, и на сегодняшний день существует более 500 их разновидностей: страх загрязнения – мизофобия, быть похороненным заживо – тафефобия, бород – погонофобия, взгляда куклы – гленофобия, прикосновения к деньгам – хрематофобия, замкнутых пространств – клаустрофобия, рака – канцерофобия, сифилиса – сифилофобия, болезней вообще – нозофобия и т.д. и т.п. вплоть до боязни всего на свете – пантофобии. Позвольте не перечислять все полтысячи латинских названий, на доброй трети которых можно вывихнуть язык (надеюсь, что эти мои слова не порождают у вас страха вывихнуть язык, у которого пока нет латинского названия). Некоторые из фобий связаны с верованиями и традициями, например, страх чертовой дюжины – трискаидекафобия. Он распространен в странах христианской культуры. Некоторые толкователи Библии уверены, что в пятницу 13-го числа Адам и Ева вкусили запретного плода. Другие думают, что в этот день Каин убил Авеля, третьи вспоминают Тайную Вечерю с Христом и 12-ю апостолами, где он Христос был 13-м, четвертые говорят, что в этот день слетались на шабаш 12 ведьм, к которым присоединялся Сатана – 13-й. Наполеон, Бисмарк, Гёте в этот день избегали даже минимально ответственных дел. Во многих странах вы не встретите 13-го этажа, дома или квартиры с номером 13, вам не удастся полететь авиарейсом № 13. Французы, когда оказывается, что за столом будет 13 человек, могут пригласить специально еще одного гостя или на время, пока гости не рассядутся, посадить на один из стульев куклу, чтобы за столом было как бы 14 персон. А вот среди индейцев майя, у которых число 13 – знак благосклонности богов, трискаидекафобии нет. Как нет ее и у евреев, для которых 13 – это число частей древнего Израиля, предполагаемый день прихода Мессии, число источников Каббалы, количество врат милости и потоков бальзама, ожидающих праведных людей после смерти.
Простые фобии «привязаны» к предмету страха и заявляют о себе при встрече или угрозе встречи с ним. Боящийся высоты не пойдет в горы и не насладится видом, открывающимся с колеса обозрения; боящийся мышей неповоротливый толстяк при виде этого зверька вмиг окажется на столе; страх закрытого пространства заставит подниматься пешком на любой этаж, избегая лифта. Чаще всего такие фобии формируются по механизму условно-рефлекторной связи и лечатся при помощи когнитивно-поведенческой терапии. Она исходит из того же, из чего исходят бытовые советы – не избегать порождающей страх ситуации, поощряя этим себя и в будущем испытывать страх, а встретиться с ней без обычно испытываемых ощущений страха. Почему советы не помогают, а терапия помогает? Присмотревшись к советам, можно заметить, что благие побуждения советчиков ведут к невольным и неосознаваемым ими ударам по самоуважению адресата. «Наберись мужества» – то есть, тебе его не хватает. «Пересиль себя» – что же ты такой слабак? «Собери волю в кулак» – безвольный ты какой-то. Да к тому же, кто бы еще рассказал, как набраться мужества, пересилить себя и волю в кулак собрать. Психотерапевт же принимает человека таким, какой он есть вместе с его страхом, и помогает делать вполне конкретные, понятные и посильные вещи, которые становятся ступеньками выхода из фобии. Предпочтительность когнитивно-поведенческой терапии никак не означает, что другие методы не годятся: к развязыванию узла страха могут вести очень разные дороги и важно, чтобы пациента и терапевта устраивал выбранный путь.
Много работая с детьми, я видел, как очень заботливые и оберегающие родители не только парализуют поисковую активность детей, но и буквально обучают их страхам: собаки – кусаются, кошки – царапаются, голуби – заразу разносят, коровы – бодаются… Как-то в троллейбусе мы с одним малышом, сидевшим у матери на руках, затеяли игру в гляделки и вдруг она, заметив это, резко развернула его от меня, сказав: «Дядька плохой!». Я бы не удивился, увидев его через некоторое время у себя на приеме вместе с матерью, обеспокоенной его страхом незнакомых людей. Но ведь сама учит! И вот противоположный пример. Воскресенье, берег реки, купанье, ловля раков, природа. Малыш несется к взрослым с радостным воплем: «Кого я нашел!». Они замирают – у него в руках змея! Один из них быстро находится и идет навстречу мальчишке: «Давай посмотрим!», убеждается, что это уж, и кричит остальным: «Какой ужик красивый!». Рассматривают, обращая внимание ловца на рисунок ужиной кожи, отпускают ужа и потом спокойно рассказывают герою дня о том, что «змейки бывают разные» и как лучше себя вести, если у них на спине другой рисунок.
Навязчивые страхи в отличие от простых фобий связаны не с вещами и событиями, а с мыслями о них, и осознаются как необоснованные. Они именно навязчивы – лезут в голову сами по себе и отделаться от них трудно. Простая фобия загрязнения (мизофобия) заставляет человека вымыть руки всякий раз, когда есть возможность загрязнения. Помню коллегу на конференции в Ташкенте. Из страха перед тогдашней вспышкой гепатита она не расставалась с флаконом спирта и тщательно протирала им фрукты и овощи, руки в ресторане. Навязчивый же страх загрязнения заставляет безо всяких поводов мыть только что вымытые руки, так что порой страдающего им человека узнают по красным, «смытым» рукам.
Одна из моих пациенток обратилось с жалобой на страх ножей и ножниц. Пока мы говорили, я положил на стол ножницы, потом металлический нож для разрезания бумаги – никакой реакции. Но дома, где у нее был маленький ребенок, все ножи и ножницы были убраны с глаз и, если ей нужно было готовить, а без ножа тут не обойтись, ребенок должен был быть с кем-то в другой комнате или на улице. Потому что у нее была не фобия острых предметов, а навязчивый страх убить ребенка.
Застенчивость – черта совсем неплохая. Недаром же напрочь лишенных ее людей называют беспардонными, нахальными, наглыми. Сколько ни тверди, что наглая морда – второе счастье, далеко не все умеют и хотят ею обзавестись. Застенчивыми считают себя 30-40 % людей. Подавляющее большинство из нас имеет опыт переживания страха перед публичностью, но лишь у 3-13 % людей это вырастает в социальную фобию: мысль о пребывании среди людей вызывает напряжение, опасения, страхи; хочется произвести хорошее впечатление, но нет никакой уверенности, что это удастся, скорее наоборот – подумают плохо, отвергнут, будут критиковать, насмехаться, так что лучше быть как можно менее заметным, держаться в стороне, а случись оказаться на виду, держать речь, выступать, что-то делать на глазах у других – краснеешь, потеешь, руки дрожат или застываешь соляным столбом; пытаешься это скрыть, замаскировать – тоже получается неловкость – то заискиваешь, то заступаешь за границы общепринятого (так молодой и талантливый ученый, этакий эталон застенчивости, оказавшись на застолье с зубрами академического мира, начал свой тост обращением к ним: «Братцы!»).
Люди с социальной фобией избегают связанных с общением работ и должностей, часто жертвуя карьерой ради душевного покоя. Они стараются быть незаметными, немногословны, стараются работать как можно лучше и страдают от того, что своей работой привлекают внимание. Их сопровождает страх оказаться в глазах других уродливыми, неуклюжими, глупыми, неспособными, выскочками, невеждами, неумехами и т.д. (у каждого свой «пунктик»). Под давлением этих опасений они часто достигают высот совершенства во многих областях, но и тогда стремятся оставаться в тени. Выступление на публике, общение с незнакомыми людьми (порой даже по телефону: помню девушку, претендующую на место в солидном учреждении, но неспособную ни позвонить по телефону, ни, тем более, отправиться на интервью), еда или другие простые действия в присутствии людей – все может заставлять спрятаться за занавеску. Один из моих пациентов обратился ко мне после того, как поехал посмотреть Москву, но потерял впустую массу времени из-за невозможности спросить у людей как пройти к нужному ему месту. Для некоторых социальная фобия оказывается неодолимым барьером на пути к получению образования или вступлению в брак. Кто-то пробует приглушить страх алкоголем, рискуя спиться – вам, наверное, приходилось встречать таких симпатичных пьяниц, которые даже во хмелю милы, тихи и мухи не обидят. При этом люди с социальной фобией обычно эмоциональны, душевно теплы и нуждаются в общении – вынужденное одиночество нередко приводит их к депрессии. Если у женщин социальная фобия воспринимается как что-то естественное из-за якобы присущей женскому полу застенчивости, то мужчинам она не прощается – «девчонка, баба, слабак».
Один из самых драматических вариантов страха – панические атаки. Сравнительно недавно они были выделены в отдельную группу расстройств. Раньше их обозначали как вегето-сосудистую дистонию или диэнцефальные кризы, сопровождающиеся выраженным страхом. О паническом состоянии можно говорить, когда есть по крайней мере три-четыре признака из следующих: усиленное и/или учащенное сердцебиение, потение, боли в груди, тошнота, головокружение, нарушения восприятия окружающего, необычные телесные ощущения (онемение, мурашки и т.д.) вместе с охватывающим переживанием страха. Приступ паники развивается при отсутствии реальных причин, внезапно и очень быстро: сильный страх, ужас, паника – часто с ощущением надвигающейся гибели и стремлением убежать. О паническом расстройстве говорят при наличии двух или больше неожиданных приступов паники, причем по крайней мере за одним из них следует месяц постоянного беспокойства по поводу наступления следующего. Нередко оно сопровождается агорафобией – страхом оказаться в ситуации, из которой не убежать и в которой не получить помощь (вне дома или дома в одиночестве, в толпе, в лифте или автомобиле). Это может серьезно ограничивать жизнь и общение. Страдают паническим расстройством чаще женщины. Тяжесть его так велика, что попытки лекарственного лечения не удивительны. Но у 30-70 % людей в ближайшие месяцы по окончании приема лекарств симптомы возобновляются. Психотерапия же эффективна у 60-70 % пациентов. Обычно она включает в себя когнитивные методы и обучение релаксации. На заметку страстным любителям кофе – передозировка может вызывать похожие на приступы паники симптомы и провоцировать приступы паники, если они бывали раньше.
Границы между разными механизмами формирования страха довольно размыты и чаще всего речь идет об их взаимодействии. Страх – переживание не из приятных и может приводить к формированию «страха страха», заставляющего избегать вызывающих страх ситуаций.
Советы при простых фобиях сводятся к вышибанию клина клином: боишься воды – лезь в воду, боишься высоты – поднимайся на крышу и озирай любимый город с ее края. Идея этих советов проста – пересилить страх и убедиться в том, что ничего ужасного не происходит. Но работают они разве что тогда, когда страх свеж, еще не оброс «страхом страха» и не закрепился. При изрядном стаже страхов человек не может пойти в прямую атаку на них, потому что закрепился уже не только сам страх, но и удовлетворение от его избегания – срабатывает то, что в бихевиоризме описывается как негативное поощрение. Каждый раз, избегая вызывающей страх ситуации, человек испытывал удовлетворение и как бы получал подтверждение обоснованности страха: вот, обошел страшное место и мне хорошо, а не обошел бы – ужас, что было бы. Поскольку «у страха глаза велики», часто полезно задать себе вопрос: «Что именно могло бы случиться?» – и ответить на него предельно конкретно, избегая общих слов типа «кошмар», «ужас» и т.д. Такой «прищур» часто позволяет увидеть, что ничего особенно плохого произойти не может.
Тревога – это переживание чувства неопределенной опасности, в отличие от страха – ответа на опасность вполне определенную. Можно сказать, что страх – это чувство, тогда как тревога – предчувствие: сейчас все хорошо, но душу точит ожидание неприятностей, заставляющее в ответ на телефонный звонок не обрадоваться ему, а подскочить: «Что случилось?». Иногда говорят, что тревога – это направленная в будущее тоска.
Является ли тревога болезнью нашего времени, которое называют эпохой тревоги? В определенном смысле – да. По крайней мере четыре обстоятельства могут объяснить это.
Первое – резкое увеличение темпа изменений на протяжении жизни одного поколения. Оно сопутствует развитию цивилизации – особенно последние 100-150 лет. Если пару столетий назад опыт отцов мог быть применен детьми почти без изменений, то нынче даже мой собственный опыт десятилетней, а то и меньшей давности может оказаться совершенно бесполезен для меня самого, не говоря уже о детях. Жизнь меняется буквально на глазах, и мы должны приспосабливаться к изменениям, которые следуют одно за другим быстрее, чем мы успеваем полностью освоиться в меняющемся мире. Мы радуемся им (холодильник определенно удобнее вывешенной за окно авоськи с продуктами, а уж летом и говорить нечего; телевизор – окно в мир и т.д.; вот-вот и участки на других планетах для внуков покупать начнем), но как ни увлекательны и ни хороши изменения, они требуют приспособления.
Второе – интенсивность и плотность информации. Пару веков назад новости добирались до нас если не пешком, то на перекладных, успев по пути отстояться и остыть. Сегодня они входят в сознание через радио, телевидение, телефон, интернет практически немедленно, минуя фильтры времени, на которых бы осело неважное, ошибочное, не относящееся к нам. Что знал просвещенный европеец лет триста назад о событиях в Северной Америке или Африке? Сегодня мы включаем телевизор – и за несколько минут узнаем о каком-нибудь вашингтонском снайпере, сразу о нескольких кровавых войнах на другом конце света, о наводнении в Европе, об извержении вулкана еще где-то, о поисках очередного чикатило сразу в двух городах родной страны, а также о десятке аварий и происшествий с человеческими жертвами...
Третье – передвижения и миграция. Перелететь в другой город порой быстрее, чем доехать в гости к другу в своем. Но даже привычные полеты – это цепочка ожиданий и мелких тревог: собраться и ничего не забыть, не опоздать к рейсу, не оказаться жертвой нелетной погоды, технических неисправностей самолета, ошибки пилота, террористов и т.д. При этом даже защитные меры, уменьшающие риск и страх, стимулируют тревогу. (Я называю это парадоксом металлической двери. Ставите вы ее и знаете, что теперь в вашу квартиру и с пушкой не проникнуть. Но самим своим существованием она постоянно напоминает о том, как опасен этот мир, вынуждающий превращать квартиру в бункер.) Миграция ставит человека перед лицом необходимости осваивать новую жизнь на новом месте почти с нуля и далеко не всегда в дружественной обстановке.
Эти три обстоятельства объединяет одно слово – новизна. Реакция на нее, по Гансу Селье, – это стресс, первой стадией которого является тревога. Причем совсем не обязательно осознаваемая. Почему, находясь вдали от дома, мы так тепло реагируем на встречу с земляками, хотя дома и не посмотрели бы в сторону этого землячка? Не потому ли, что в новом месте нам слегка тревожно, а он – «свой», «родной»? И проходимцы разного рода эту тревогу часто умело используют.
Четвертое обстоятельство связано, да не покажется это странным, со свободой. Многими веками человеческая жизнь задавалась рамками канонов и морали, определявшими стили жизни и поведения. Человек был вроде муравья в муравейнике со своим местом в нем. Индивидуальность ценилась по меркам правильного следования задаваемым обществом канонам и морали. Ответственность была, так сказать, ответственностью солдата в строю. Сегодня человек значительно сместился в культуру, рамки которой задаются наукой и проектностью.
(с) – В.Е.Каган, 1991
Сегодня ответственность за себя, за созидание своей жизни, за свои выборы принадлежит самому человеку. И это оказывается далеко не легкой задачей. Маленькая бытовая аналогия трудности индивидуальной ответственности – так называемый невроз выходного дня, когда чувствовавший себя неделю в рабочей упряжке человек наконец-то свободен, но распорядиться этой желанной свободой не умеет и два дня, что называется, ищет пятый угол. Свобода выводит на границу неопределенности, возможности изменений, встречи с новизной и сопровождается большей тревожностью.
Быстро меняющаяся жизнь вынуждает делать массу выборов, принимая на себя тем самым ответственность за свое и других будущее. «Быть или не быть?» – вот задача, которую мы решаем на каждом шагу, выбирая между противоречивыми целями и, в силу изменчивости мира, не обладая ни достаточно полной информацией, ни гарантиями правильности выбора. Немало способствует тревожности и завышенный уровень притязаний: претендуя на большее, чем он в состоянии добиться, желая получить все, много и сразу, человек слишком часто сталкивается с неудачами и начинает за каждым углом видеть угрозу своему месту в мире. Реалистический же уровень притязаний отталкивается от достигнутого: завтра сделать несколько лучше, чем это сделано сегодня – место неудач начинают занимать достижения, а место тревоги – уверенность, подтверждаемая временем. Ожидание часто сопряжено с гораздо большей тревожностью, чем собственно встреча с неприятным и неизвестным, которое в воображении рисуется страшнее, чем есть на самом деле. Как бы то ни было, жизнь в постоянно и с головокружительной скоростью обновляющемся и изменяющемся мире определенно сопряжена с более высоким уровнем тревожности. Но сама по себе тревога не патологична. По крайней мере, до тех пор, пока не становится явной или разрушительной.
У некоторой части людей тревожность является определяющей чертой личности практически на всем протяжении жизни. В зависимости от ее выраженности говорят о тревожном характере в пределах так называемой нормы или о расстройстве личности (когда тревога так интенсивна, что серьезно осложняет жизнь самого человека и/или окружающих его людей). Это может проявляться, по крайней мере, тремя типами.
Избегающий личностный тип характеризуется постоянным чувством несоответствия, сверхчувствительностью к отрицательным оценкам и ограничением социальной активности. О расстройстве личности можно думать при наличии как минимум четырех признаков из следующего списка:
– избегание связанных с общением ситуаций (на работе, в учебе) из-за страха критики, отвергания или осуждения;
– избегание вступления в отношения до тех пор, пока нет полной уверенности в симпатии со стороны людей;
– поглощенность опасениями оказаться объектом критики или отвергания;
– восприятие себя как глупого, непривлекательного, плохого;
– непринятие вызовов жизни, избегание риска.
Человек хочет быть среди людей, но чувство стыда за себя, социальная скованность, боязнь отдать свое благополучие в чьи-то руки приводят к тому, что он живет больше рядом с людьми, чем с ними. Он может отказаться от продвижения по службе, хотя все вокруг восхищены его успехами и уверены, что он заслуживает большего. Проходя интервью при устройстве на работу, он честно начнет рассказ о себе с того, чего он не умеет, и не доберется до того, что умеет и делает хорошо.
Зависимый тип личности обнаруживает себя уже в детстве постоянной и выраженной потребностью быть у кого-то под крылом, которая приводит к подчиненности, ведомости и страху оказаться оторванным от «ведущего» и «ухаживающего». Диагноз расстройства личности устанавливается по наличию более пяти симптомов:
– трудность самостоятельного принятия решений;
– потребность в наличии того, кто примет на себя ответственность за почти все;
– страх выражения отрицательных чувств и несогласия из-за боязни лишиться поддержки;
– трудности инициативного поведения;
– поиск ситуаций, обеспечивающих помощь и поддержку;
– чувство беспокойства и беспомощности в одиночестве.
В обиходном языке это «маменькины детки» и «подкаблучники» – они предоставляют другим возможность решать за них, что делать, как жить, где учиться, кем быть. Страх потерять поддержку и одобрение заставляет их «не высовываться» – избегать выражения несогласия с другими и проявлений своего гнева, не выглядеть слишком умными, компетентными, состоятельными. Они часто оказываются вовлеченными в неприятные для них и унижающие отношения вплоть до разного рода злоупотреблений ими, хотя и понимают, что это неправильно. Если отношения распадаются, такие люди ищут себе нового «ведущего», в тени которого они вновь почувствуют себя «ведомыми». Во избежание перегибания палки с диагностикой расстройства личности зависимого типа полезно убедиться в том, что такой тип поведения не является нормой культуры, в которой человек вырос, и что перечисленные признаки носят выраженный характер и не определяются реальностью жизни. Считать, что религиозность формирует зависимый тип личностного расстройства, нет никаких оснований.
Наконец, обсессивно-компульсивный характер связан с поглощенностью стремлением жить по правилам, делать все на пределе совершенства (перфекционизм), контролировать себя и свои отношения. В небольших дозах эти черты помогают жить, но, становясь ведущими, могут существенно уменьшать гибкость, открытость и эффективность поведения. Перебор (расстройство личности этого типа) выражается в:
– поглощенности деталями и правилами настолько, что за ними уже не видно главного;
– перфекционизме, который блокирует соревновательность;
– чрезмерном посвящении себя делу, не оставляющем возможности для досуга и дружбы;
– сверхчестности/сверхпорядочности и негибкости в следовании законам морали, этики, в убеждениях и ценностях;
– невозможности отказаться от потерявших свое значение и ставших бессмысленными правил;
– невозможности поручить другим работу, которая должна быть сделана так, как человек себе представляет.
В каждой из таких черт, если они не слишком сильно выражены, нет ничего дурного. Но когда их четыре и больше и они ярко выражены, речь идет о расстройстве личности. Такие люди особенно трудны для себя и других, когда становятся руководителями. Их неукоснительное следование правилам, планам и способам действий во имя поддержания контроля над всем, негибкость, страх перед новизной и альтернативными предложениями приводят их в состояние раздражения при отступлении от «правильного». Они пытаются контролировать все, в результате либо теряя контроль, либо становясь занудами. Все это делает их чрезвычайно неудобными для окружающих, да и сами они постоянно страдают из-за тревожности и поддерживающих ее неудач. Поскольку тревожность ответственности у них связана с чем-то высшим по отношению к ним самим – устанавливаемым вышестоящим руководством правилам и т.д., эти глубинно деликатные и «правильные» люди часто ведут себя как деспоты по отношению к нижестоящим и подчиненным вперемешку с мягкостью и попустительством, которыми они как бы искупают периоды жесткости.
При генерализованном тревожном расстройстве беспокойство и тревога связаны сразу со множеством поводов и событий. Такой диагноз ставится при наличии в течение шести и более месяцев как минимум трех признаков:
– беспокойство, взвинченность, чувство жизни «на лезвии бритвы»;
– высокая утомляемость;
– трудности концентрации;
– возбудимость;
– мышечное напряжение;
– нарушения сна.
Психотерапевтической панацеи от тревоги не существует, хотя именно психотерапия ключ к помощи. Противотревожные лекарства, которых становится все больше, в состоянии уменьшать тревогу, делать ее более переносимой и контролируемой, но не могут снять ее навсегда и поэтому обычно используются в комплексе с психотерапией, особенно на начальных ее этапах.
Порой в переплетении эмоций трудно определить, что же главное и на совладание с чем прежде всего направить усилия. Страхи и депрессия способны порождать тревожный настрой, депрессия нередко сопровождается страхом перед жизнью, тревога снижает настроение и, фокусируясь то на одном, то на другом, предстает в виде страхов. Опасения, напряжение, дрожь в теле, сильное волнение и ночные кошмары – собственно тревожные симптомы, тогда как сниженное настроение, утрата удовольствия от жизни, снижение интересов и сексуальной активности, мысли о смерти – депрессивные. Но провести между ними совершенно четкие границы удается скорее в учебниках, чем в жизни, где депрессия, тревога и страхи чаще встречаются в сочетаниях, чем в чистом виде. Это создает трудности в оказании помощи. Например, назначение антидепрессанта со стимулирующим действием может ухудшить состояние человека, у которого ядро состояния образовано тревогой, а депрессия вторична. В психотерапии, ориентированной на симптомы-мишени, могут быть такие же трудности.
Как правило, особенно когда тревога вызвана психосоциальными причинами, облегчение в ходе психотерапии наступает к 4-6-й сессии. Это этап, называемый «инсталляцией надежды». К 10-15-й сессии большая часть беспокоивших ранее симптомов может исчезнуть или стать существенно легче. Право пациента решать – продолжать психотерапию или закончить. Однако принимая решение, полезно иметь в виду, что из-за невозможности глубокой и полной проработки нарушений и их причин через некоторое время состояние может вновь ухудшиться. Психотерапевт, предлагающий продолжить работу, не вымогатель – просто он, в отличие от пациента, знает о существовании этой ловушки и пытается помочь избежать ее. Но последнее слово за вами: ваша жизнь – вам и решать.
У страха и тревоги есть не только индивидуальное, но и социальное измерение. Время, в которое мы живем, по масштабу изменений сравнимо с Эпохой Возрождения, о которой Ю.М. Лотман говорит как об эпохе быстрых и психологически неоднозначных изменений, многие из которых были слишком новыми и впечатляющими, чтобы не вызывать страха: «Быстрая – на памяти двух-трех поколений, т.е. в исторически ничтожный срок – перемена всей жизни, социальных, моральных, религиозных ее устоев и ценностных представлений рождали в массе населения чувство неуверенности, потери ориентировки, вызывала эмоции страха и ощущение приближающейся опасности… Страх был вызван потерей жизненной ориентации. Но те, кто его испытывали, не понимали этого. Они искали конкретных виновников, хотели найти того, кто испортил жизнь. Страх жаждал воплотиться».
Психологически это предельно точно, ибо «свободно плавающие» страх и тревога непереносимы для человека. Это та ситуация, когда даже плохая определенность лучше хорошей неопределенности. Воплощение делало страх понятным и подсказывало пути борьбы с ним, выражавшейся в наукофобии, преследовании религиозных и национальных меньшинств («В условиях расшатывания быта, — пишет Ю.М. Лотман, — тот, кто говорит, одевается, думает или молится иначе, чем все, вызывает страх. В Западной Европе вспыхивают расовые преследования»), страхе перед колдовством и охоте на ведьм, ставшей реакцией на изменение положения женщины в обществе
«Каждый резкий перелом в человеческой истории, – говорит Ю.М. Лотман, – выпускает на волю новые силы. Парадокс состоит в том, что движение вперед может стимулировать регенерацию весьма архаических культурных моделей и моделей сознания, порождать и… блага, и эпидемии массового страха».
Именно с этим, как мне представляется, мы и имеем дело сегодня. Крушение Советской империи и распад социалистического лагеря привели к резкому повышению уровня массовой тревоги не только в этом эпицентре изменений, но и во всем мире, по определению вынужденном жить в изменившемся в силу этого и продолжающем меняться мире. Это напоминает ситуацию первой половины века, когда Октябрьский переворот в России вызвал мощнейшее эхо во всем мире (недаром Дж. Рид назвал свою книгу о российской революции «Десять дней, которые потрясли мир». Активизация старых и образование новых экстремистских движений и партий, терроризм и международный терроризм, национальные, этнические и религиозные конфликты, конфликты воинствующего атеизма и воинствующей клерикализации, упование на науку и буйное цветение псевдонаук и откровенного мракобесия – «все смешалось в доме...», все это черты сегодняшнего дня. Мы живем во все более тревожном мире, заглушая свою тревогу стремлением к получению удовольствия – удовлетворять это стремление все легче, хотя удовлетворить все труднее. Отдельному человеку в нем приходится опираться на самого себя в совладании со своими и мира страхом и тревогой, не заражаясь ими от мира и не заражая его. И начинать лучше с себя, а не с мира.
* Дополненный и переработанный фрагмент книги: Виктор Каган – Искусство жить. Человек в зеркале психотерапии. 1-е изд. – М.,: Альпина нон-фикшн: Смысл, 2010, 2-е изд. – М.,: Смысл, 2013.
Напечатано в журнале «Семь искусств» #11(47) ноябрь 2013
7iskusstv.com/nomer.php?srce=47
Адрес оригинальной публикации — 7iskusstv.com/2013/Nomer11/Kagan1.php
