Последний раз мое пребывание в родном Приволжске было обусловлено простым приятным событием – я номинант на получение городской премии в области литературной публицистики.
Как-то так получилось в моей жизни, что ни с того ни сего я написал, а затем издал и даже продал трехтомник в жанре «брошюра». Полторы тысячи страниц в трех красивых твердых переплетах, рассказывающие о жизни простого еврея, сына сапожника в шестидесятилетнем временном пространстве, прошедшем в России и в Израиле.
Многие мои читатели-почитатели определили мой трехтомник в свои личные библиотеки, так что он всегда находится перед их глазами. И в случае разговора о сапож-нике, который десять месяцев в году живет в Иерусалиме, а два месяца – в Приволжске, или в секунды ностальгического состояния духа – мой читатель-почитатель вновь берет какую-то из моих книг и читает рассказы о том, что ему близко и дорого. Вот такой он – выданный мной «на-гора» трехтомник, трилогия в особом моем жанре, определяемом каждым человеком по-разному.
Конечно же, эти мои первые строчки адресованы именно тебе, мой читатель-почитатель. И с лукавой улыбкой я пишу уже о том, что жизнь устроена так, что личный друг иногда вдруг становится личным врагом. Почему? Да просто из зависти, которая есть матерь всех пороков человека.
* * *
В моем родном Приволжске многие люди общаются друг с другом долгие-долгие годы. В результате каждый житель горо-да обитает в своем кругу, в который входят родные и близкие, друзья и товарищи, просто знакомые. А кроме них – появив-шиеся вдруг недруги или даже враги.
В одном городе на одних и тех же улицах в мирное время нельзя построить блиндажи и окопы, размежеваться, чтобы потом сойтись в честном штыковом бою или снайперской дуэли.
Но «война» идет и цветет махровыми гроздьями во время рукопожатий, улыбочек и объятий, которыми вынуждены порой обмениваться «заклятые друзья».
После (а то и до) этих «ласковых встреч» происходит главный бой – нашептывание кому-то «из своих», из «близких» со стандартной присказкой: «Только без передачи! Это только между нами». И сползают с языка клеветника-завистника злые и неправдивые слова, которые занесены ему в башку ветром через дырявую крышу и уже свили там для себя немаленькое гнездо. Страшная штука – эти самые слова завистника.
Честно признаюсь своему читателю: любит мое сердце вот этих «засекреченных» врагов, хотя они моей любви и не заслуживают. Если бы не они, то я, простой сапожник, никогда не уехал бы в Иерусалим, который для меня сейчас – особая планета в этой земной жизни. В Вечном городе я творю – пишу картины и книги.
И все же без врагов-то, наверное, и не было бы Иессы, которого в Приволжске зовут Приссой. А ведь нашлись в этом городе умные люди, которые прямо говорят:
– Ты наш, приволжский писатель. В Иерусалиме ты только собираешься с мыслями и выдаешь в письменном виде то, что в душе выносил. А что Шам и Жильценко себя так по-скотски повели, то прости нас, «русских дураков», за них.
* * *
Даже и не знаю, как начать основную часть повествования. Сконфузился я! Как-то неудобно в грязи валять представителей творческой интеллигенции города Приволжска. Но – перчатку мне первыми бросили они. Лет двести назад можно было бы поднять перчатку – и на шпагах свое достоинство отстоять. А для меня вообще-то приятней было бы на пистолетах (а еще лучше – на армейских винтовках!) – этак метров за сто барьеры поставить. Я и без снайперского прицела обойдусь, если из русской «трехлинейки», только прицел на тройку нужно поставить. И легко бы в «дырявой крыше» еще одну дырку проделал.
Но сейчас на дворе 2009 год. Течет времечко, меняются эпохи, обычаи и нравы. И коли в меня из-за угла «стрель-нули», а читателю моему – в самое сердце попали, тут уж… Читатель-интеллигент, человек совестливый, передо мной за «русских дураков» извиняется – и чтобы его еще более успокоить, я беру ручку с тетрадкой и делаю ответный выстрел по «мозгам круглым, гладким, без извилин». Гладкомозгие, конечно же, своего поведения не изменят, а только более обозлятся. Но не для них эта байка писана.
* * *
Итак, уже давно, то есть три года назад, большим тиражом вышел поначалу только двухтомник моих «Брошюр» в городе Приволжске. Вроде бы сенсация должна быть в родных пенатах. А ее-то и не получилось.
Понимаете ли, лягнул я в тех «Брошюрах» – слегка только, левой ногой – так называемых «новых русских», конечно же, таких, которые в городскую и даже всероссийскую элиту затесались. Почему я так сделал? Просто я – свободный, вольный сапожник, а они – рабы денег и власти.
И они, с оглядкой на своих покровителей, позволили себе хамить, притом не слабо. Один, скотина, даже руку на меня поднял, ударил под левый глаз и прорычал: «Я городского вора в законе содержу, и я… я… я…». Конечно, я тоже мог его протянуть в челюсть и опрокинуть месяца на два в лаза-рет. Но зачем? Есть поговорка: «Не тронь дерьма – не бу-дешь пахнуть». И я не стал свои сапожные руки марать.
Книга моя вышла – а сенсации не получилось. Как объяснял ситуацию «мой Алик Рябко»: «Тебя все боятся, ты независим, и поэтому на журналистов, телевизионщиков, чи-новников, книготорговцев наехали, ментов подключив, вот и двухтомник твой на складе валялся, считай, всё время; кто успел ухватить – купили, а остальным и посмотреть не дали».
Проданные новой «перестроенной» власти, почти все СМИ молчали об уникальном явлении в городе. А один журналист, по имени Лександра, мне взял да присоветовал:
– Ты же наш, приволжский сказыватель – а потому двухтомник твой должен быть удостоен городской премии. Тогда волей-неволей и продажные средства массовой информации о тебе заговорят, и книги твои вынуждены будут в широкую продажу пустить.
Ох, до чего ж велика оказалась святая наивность уже немолодого человека, высказавшего такое! Видно, к нему никто из ментов не подходил и «без передачи, только между нами» ничего не говорил.
Они, работники тайных канцелярий, знают-вычисляют, на кого можно «наехать», а на кого не стоит, чтобы в помойную яму не угодить. В общем, с самого начала ситуацию под контроль не взяли – и две тысячи экземпляров из пятитысячного тиража ушли в магазины, а оттуда – к читателям. А оставшиеся три тысячи – на складе лежат, и союзники современной шайки уродов их своими шавочьими голосами охаивают. А потом и на «моего Алика Рябко» кого-то напустили: стал он на меня давить, чтобы я складское помещение освобождал и сам реализацией занимался. Хотя мы с ним обговаривали заранее, что я только деньги – пятнадцать тысяч зеленой капусты – отстегнуть должен, а реклама и реализация будут его заботой, и он все чин-чином сделает, книги до читателя доведет, будет даже у меня какой-то заработок, чтобы новые книги издавать.
Вижу я, что слетел проект с рельсов, книг моих в магазинах нет – и решил к писателям Шаму и Жильценко обратиться, чтобы они, профессионалы, научили меня премудрости: как стать номинантом на премию города Приволжска. Про номинантов и в газете напишут, и по радио скажут – читатели-то про мои книги и узнают, пойдут в ма-газин, их спрашивать у продавцов станут, купят, прочитают, удовольствие, быть может, получат.
Пришел я в офис «Писательской организации» и обра-тился к Шаму – он тогда в председателях там был:
– Послушай, дружище! Ты красивые слова про двухтомник написал и вообще ты стал другим. В советские, застойные времена ты коммунистом-антисемитом был, а сейчас – вроде как брат. Так что расскажи мне всё, что нужно, и сделай так, чтобы на городскую премию мою книгу выдвинули. Сами деньги, двадцать тысяч российских руб-лей, мне не так уж нужны. Я, если премию получу, все деньги в фонд детской художественной школы отдам. Мне признание важнее – а то «мой Алик» что-то юлит, на него, видно, не слабо наехали. А тебе уже семьдесят, тебе бояться нечего и некого – научи, как надо бумаги на номинирование оформить.
Вижу я – Шам скривил рожу. И говорит совсем не то, что думает:
– Я, я это… очень рад, конечно, тебе всю механику рассказать, как на премию книгу обустраивать, но ведь, знаешь, авторитет у меня нынче не тот, со своего кресла вот-вот слезу. Опять же – в моей «Писательской организации» семьдесят человек состоит. Все, в основном, еще от древних советских времен пишут да сочиняют, а потому сейчас, в светлое новое время, когда бюджетных денег ко мне почти не поступает, превратилась эта организация в натуральный гадюшник! Так что давай мы с тобой в этом году всё отложим, поскольку уже всё, можно сказать, решено, а в 2007 году двухтомничек на премию номинируем. Я так думаю, что премия твоя будет – книги уникальные. Ничего такого у нас не издавалось, не было уже лет шестьдесят. И, наверное, не будет…
Проговорил это Шам и весь потной испариной покрылся, тяжело задышал, и по морде его волны побежали: красные, белые, бледно-синие, чисто российский флаг, из-под глаз, к ушам, а потом на лысину. Мне как-то конфузно стало, будто я что-то такое, что мне не положено, выклянчиваю. Закруглили мы разговор – и понятно было, что на сле-дующий год меня номинируют, все устаканится.
Год прошел-пробежал, как один день.
Я, правда, без дела не сидел и в святом городе Иерусалиме – закончил писать третий том «Брошюр». Правда, уже научен был друзьями: тираж сделал небольшой, эксклюзивный. Но этот третий том все точки над «и» поставил. Четко стало видно – кто есть кто.
Итак, приехал я с третьим томом в родной Приволжск, а там уже трон председателя «Писательской организации» занял «великий поэт» Жильценко. Но апостолом от литературы перед властями все еще был Шам. Старенький уже, но и по сей день везде крутится как главный представитель организации, хотя формально ее уже не возглавляет. В последнее время Жильценко и Шам, два общественных деятеля, в четыре загребущие руки ведут работу по охвату литературой молодого рабоче-крестьянского населения города.
Перед ними Президентом Российской Федерации задача поставлена: перевести российскую молодежь с рельсов интернетовской порнухи, пивомании и других «не тех» увле-чений в литературное творчество, а посему, когда я с Жильценко разговор повел, он мне ответил:
– Я, конечно, очень удивлен, что ты в прошлом году свою кандидатуру не выставил. Стопроцентно получил бы премию. Этот Шам, скотина и старый коммунист, мозги тебе запудрил – и меня сейчас подставил.
– Ну почему ж подставил? Я вот третий том уже завершил, в книгах отражена целая эпоха жизни города. Особенно – как жили и работали люди в советских организациях и каково нам всем тогда было…
– Ага, вот я и говорю. За такую работу премия тебе железно полагается. Шам, скотина, тебя в том году отфутболил, а меня, получается, подставил. Ты премию получишь, отпиаришься и уедешь. А мне тут жить. Встречался я с евреями – Кожманом, Эванюком, Банкирманом, наговорили они мне про тебя много чего. Но я им слово дал – что без передачи, только между нами разговор. А Цви Чмоголубчик – так только про тебя и говорит! Его на работу «твой Алик Рябко» взял к себе – редактором каким-то. Этот Цви – дурак от рождения, но ведь слушают его!
Рассмеялся я и говорю:
– Послушай, Жильценко, а про тебя говорят, что ты пожизненный алкоголик, стихи твои – не поэзия, а политиче-ски агитационная зарифмованная дрянь, такая же, как проза у Шама. Но я же не слушаю злых языков и с вами общаюсь… И, конечно же, вы должны под «сильных города» безропотно «ложиться» – иначе под вашу «Писательскую организацию» и последние тощие ручейки течь перестанут, нечем будет даже за коммунальные услуги рассчитаться. Что поделать – Киндаренко с Брыско такие порядки уста-новили и вас несчастных только в политических целях ис-пользуют. Но мои-то книги – себе равных не имеют. Не я себя хвалю – многие люди это и сказали, и даже написали, несмотря на все интриги.
Тяжело вздохнул Жильценко и пробормотал:
– Давай в этом году тебя выдвигать не будем, уже есть у нас свои номинанты, но в будущем, 2008 году, попомни мое слово: я буду за тебя голосовать и тебя поддерживать.
– Жильценко! При чем тут я? Я не о себе говорю, а о книгах. И не блата ищу, а честно посоревноваться желаю. Чем тебе мои книги не угодили? И написаны от души, и фактология в них, то есть историческая информация, достоверна, от «свидетеля времени».
– Охо-хо, свидетель ты наш! Сталин с Берией да и Хрущев с Брежневым свидетелей убирали. Сталин да Берия – в землю, Хрущев и Брежнев – в психушку. Опасное это де-ло – свидетелем чего-то себя представлять!
– Жильценко, ты что меня – психушкой пугаешь, что ли? Нашел кого пугать! Да как ты не поймешь: я – Иесса в Иеру-салиме и Присса в Приволжске – человек вольный, никем не запуганный. Как и о чем писать – то моя проблема, а вот ты-то почему боишься хорошие книги номинировать на город-скую премию?..
– Хорошо тебе, вольному! А я человек официальный. Говорю тебе ясно: в следующем году будет тебе премия. А сейчас… Шам, сволочь, меня подставил, а сам как будто на пенсию ушел, а все равно под себя деньги гребет…
Поняв, что ничего более умного не услышу и никакие аргументы на «человека официального» не действуют, рас-стался я с ним и вскоре в Иерусалим укатил.
…Дорога-дорога ведет от порога – и снова я оказался в родном Приволжске. Не с пустой торбой – с новенькой книжицей, в другом жанре написанной, да еще и иллюстрации к ней я самолично нарисовал. С друзьями встречаюсь, новую книжку, в Иерусалиме изданную, дарю многим для прочтения. А с премией меня, извините, заело: плохи мои книги – так дайте им объективную оценку и откажите, хороши – так выдвиньте на премию, и пусть жюри решает, достойны они премии или нет. От людей отзывы один другого восторженней слышу, а официальной оценки своей работы получить от «Писательской организации» не могу… Ни положительной, ни отрицательной – никакой.
Из своего богатого жизненного опыта знаю, что одно дело – когда человек что-то говорит, а другое – когда от него конкретное действие требуется. Да и не стало у меня доверия к Шаму и Жильценко, не впервой вижу деградацию человеческой личности…
Так и получилось: в 2007 году не был я номинантом на премию их несчастную. А тут – снова, глядите, я объявился – да обоих на месте и застал. Переглядываясь, Шам и Жильценко промямлили, что должен всем этим заниматься издатель – «мой Алик Рябко», а то капусты пятнадцать кусков нахапал – и ничего не делает. А им, Шаму и Жильценко, за бесплатно от моих книг еще, чего доброго, по морде достанется – от тех, кого я лягнул слегка левой ногой.
* * *
Погнусавив, апостолы от продажной литературы пообещали, что на городскую премию 2008 года они мои книги, так и быть, выставят, но только для этого человек нужен, от меня доверенность имеющий, чтобы бегал, бумажки собирал, в одну папку их складывал, а потом в администрацию города отнес, в комитет по городской литературной премии.
Да, Господи, проблема-то! В тот же день нашелся такой человек, который за это дело взялся.
Взяться-то взялся, да не все в его руках! Один паршивец рецензию не написал, завтраками прокормил. Второй негодник написанную Лександром рецензию «потерял». Шам взял и «заболел», конечно же, ничего не написав и не подписав. А академик Колобенко, тот все, что надо, написал – и послал по электронной почте, но только текст, без своей подписи. Да еще в тексте взял и ивритское слово написал русскими буквами: хуцпа. Можно это слово перевести как «настойчивость», а можно – как «наглость».
Наследник же Шама, то есть Жильценко, прямо заявил моему доверенному лицу: «Я член экспертной комиссии, а посему для номинантов ничего не пишу».
Вот так он себя повел в момент, когда случайно трезв был. Забегая вперед, скажу вам, что премия города Приволжска была присуждена книге (ха-ха!) члена той самой «Писательской организации», в которой Жильценко председатель, а Шам – его заместитель. А в экспертной комиссии города – все наоборот: Шам – начальник, Жильценко – заместитель. Вот это и есть демократия, как ее понимают в коррумпированном обществе.
Но это уже сегодняшний день.
* * *
А вот в 2008 году было! Погоняли они моего друга: туда да сюда, а отсюда – туда. Третий том меж тем уже редкой книгой стал (те экземпляры, что в комиссию по премиям должны были идти, – и их уже кто-то притырил), а мой друг всё пороги обивал.
В итоге – не оказалось имени Присса в списках номинантов. Всякого я за свою жизнь повидал, мне уже за шестьдесят, и, конечно же, Он мне жизнь и судьбу уникальную подарил, но такого изощренного издева-тельства, могу сказать, еще и не видывал.
По натуре своей я – разведчик. Да и жизнь многому научила. В общем, вычислил я всех и вся – кто друг, а кто враг, разгадал все «великие секреты». Да и тихонько мне на ушко подсказывали:
– Без передачи. Только между нами. Мне ведь с Шамом, Жильценко, Киндаренко, Духаненко, Кожманом, Эвенюком и прочей мразью в одном городе жить. Ты-то улетишь – а они чего доброго и «заказать» человека могут…
Поэт, алкоголик, общественный деятель Жильценко. Шам – наследник Сталина. Философ Чиженко. Городская комиссия по присуждению премий.
Надоело мне вокруг да около ходить. В общем, спросил я Шама, почему меня в третий раз «прокатили», а он, как дитя невинное, на меня смотрит, зенки бессовестные лупит и го-ворит:
– А никто не принес в комиссию ни документов, ни книг. Человек, которому ты поручил этим заниматься, вовсе не друг тебе. Он ничего не хотел делать, только языком болтал.
Ох, и мерзко ж у меня на душе стало. Стою и думаю: «Эка мерзость ты – среднерусский писатель! Совесть твоя вместе с органом, что в нижней части туловища находится, отсохла (если и была когда-то!)».
Посмотрел я на этого писаку политизированного так, что он меня понял: «Напоролся ты на сильную, справедливую человеческую личность, которая спуска тебе не даст». Кажется, до него дошло...
Но это так мне показалось, потому что потом всё как буд-то по его, шамовскому, сценарию вышло, но не совсем.
Это я опять вперед забегаю. Надо по порядку.
В общем, повстречался я еще и с Жильценко, ему тот же во-прос, что и Шаму, задал. А он, одноклеточный дурак, взял да и ляпнул – мол, много было звонков против моих книг, а больше всех старался Хранитель – твой, Присса, соплеменник.
Ушел я от «апостола» литературного, плюнув на порог офиса. А ему и безразлично. Сидя на троне председателя «Писательской организации», пил он коньяк, не закусывая, как будто ничего не происходит. Даже мне рюмку предложил со словами:
– Брось, братан, волноваться! На хера она тебе, эта премия, нужна – в этом году? Давай сейчас побегай, собери бумаги – и я гарантирую тебе, что в 2009 году ты войдешь в историю Приволжска как талантливый писатель…
Конечно же, пропустил я мимо ушей его трепотню хмельную и пошел к Хранителю. А с тем у меня и вовсе разговор короткий получился:
– Присса, что ты, разве не знаешь, с кем связался? Там честной борьбы не было и нет! Один – алкоголик, второй – со сталинских времен под любую власть подлаживается. То, что они тебе на меня наговорили, я легко и просто сейчас же исправлю, на твоих глазах отзыв-рекомендацию напеча-таю. Только ты пойми: у них там очередь стоит. Члены «Писательской организации» за свои бездарные книжонки обязательно один за другим эту премию получают. А тут ты – со своими томами. Да не пустят они тебя состязаться с ними, зачем ты с ними только связался?!
– Хранитель, ты же меня знаешь: я начатое дело всегда до конца довожу. Мне один наш земляк-журналист сказал, что эту премию подлецы подлецам и вручают. И, мол, если я ее получу, то он со мной здороваться перестанет. Так что на нее самое, на премию эту, можно наплевать, но сам про-цесс важно пройти от начала до конца. Пусть выставят книгу на конкурс, а там уже жюри объективно решать будет.
Пока Хранитель печатал отзыв-рецензию, то как бы сам себе приговаривал:
– Ты же знаешь, что никакой объективности у нас нет и не будет. Когда появилась первая твоя «Брошюра» – тогда и надо было им что-то говорить против. А когда двухтомник вышел и две тысячи экземпляров раскупили, им бы, дуракам, нужно было замолчать и занять другую позицию. К сожалению, жизнь таких людей ничему не учит. Как будто бы культурные люди, а пакостят бесконечно, себя позорят. Ох, жалко, что в жизни таких дураков образованных много… Они ж чью хочешь руку лизать будут, был бы в руке кусок мяса побольше.
Получил я первую рецензию, которая соответствует требованию постановления о городской премии по литературной публицистике. Здорово! Есть начало! Еще к кой-кому обратился и даже организацию нашел – библиотеку, директор которой оформила протокол собрания и номинировала мои книги на премию.
Уехал я в Иерусалим, а сам в раздумье: «Что они в этот раз новенького придумают, чтобы меня к конкурсу не допус-тить? Уже все бумажки, какие надо, собрал, чего бы еще? Шам на меня в последнюю встречу смотрел, как кролик на удава. Может, дошло до него, что на этот раз нужно спра-ведливо себя вести, иначе себе дороже выйдет?»
Поэт-алкоголик тоже может все подписать – если Шам подпишет главный протокол, то есть заключение экспертной комиссии, в составе которой полно моих «доброжелателей», имеющих засекреченные взаимоотношения с Брыско, Киндаренко, с Кожманом, с Эвенюком, с Банкирманом и, конечно же, с ментами – как без них, лягавых, жить…
В общем, живу-поживаю я в Иерусалиме, но обо всем, что в Приволжске творится, конечно, знаю. С земляком своим, что живет по соседству со мной в одном иерусалимском районе, поделился я думами. А он мне в ответ со вздохом:
– Охо-хо, Иесса, боюсь, что опять они что-то против тебя затеют. Премия тебе полагается, тут спора нет, но… Шама я с малых лет знаю, он в своем поселке Железнодорожный вместе с дедом-соседом какие-то языческие праздники мордовские справлял – Коловрата славил. И кипит этот язычник от ненависти к евреям, к верующим христианам и к Израилю – колыбели трех монотеистических религий. Наивный ты человек: если в начале перестройки он к тебе с ласковой мордочкой подошел и сладко «по ушам проехал» – это не значит, что из его печени и желчного пузыря антисемитизм вылез. Сука он! Всю сознательную жизнь во времена застоя на Контору работал – очерки хвалебные про чекистов писал. Знаешь что? Наплюй-ка ты на них! Картинки у тебя хорошие получаются – рисуй. Мне парочку ностальгических напиши – чтоб с зимним лесом были…
* * *
Послушал я друга-одноклассника и через недельку в Приволжске объявился. В офис «Писательской организации» пришел, с Жильценко повстречался. И показалось мне, что время тут не движется вовсе: как и год назад, сидит он на троне председателя и опять коньяк хлещет, не закусывая.
Полная рюмка перед ним стоит. Меня увидел – из ящика стола вторую рюмку выудил, на свет посмотрел, пальцами протер изнутри и снаружи, на стол поставил и полную налил.
А потом, не без труда языком ворочая, сказал:
– Брат Присса, единогласно экспертная комиссия решила тебя отодвинуть и на первое место поставить Чиженко. Он написал важную книгу, которая сегодня соответствует политическому курсу нашей в-великой держ-жавы, России. То есть показал Америку так, как нам надо. У него сын в Сан-Франциско живет. Чиженко у него в гостях тр-р-ри месяца прожил и по возвращении домой пр-рописал все, что увидел там, у них, да еще из Интернета матерьяльцу пр-рибавил. На, выпей, брат!
Посмотрел я в пьяную рожу поэта – председателя «Писательской организации»: ясно, что тут говорить не с кем. Пошел по друзьям, думаю – может, как-то смогу от позорного решения Гладика-Гадика город защитить. Ну, ладно, не мою книгу, я себя выше других не ставлю, но приличную чтобы выдвинули на премию.
Конечно, и Америке, и Франции, и Германии, и многим странам наплевать на то, что в Приволжске происходит, но стыдно же, что будет стоять грязная клякса на том, что Русским Словом называется…
Походил я, повстречался с народом, побеседовал с кем мог… И даже случилось так, что Шама как-то встретил на центральной площади города. Торопился он – старика-шечьей рысью бежал на встречу с друзьями по цеху, которые за глаза его называют и обзывают по-всякому, а при встрече улыбаются, руку жмут и обниматься лезут. Как раз в это время отмечался юбилей городской «Писательской организации», в основном, из пропагандистов-агитаторов состоящей.
Ох, и крепка же она, антисемитско-коммунистическая идеология! Шам тут же, при нашей этой последней встрече стесняться перестал и заявил:
– Не получишь ты премию, понял? Потому что не наш ты вовсе – в Израиле живешь, а твоя прописка городская и адрес российский для нас ничего не значат. Все жители тво-ей Жидовии – наши враги, и ты в русскую литературу не лезь, потому что какой русский писатель из тебя, на вражеские деньги жирующего? А книга, что Чиженко написал, – истинно русская, наша. Я как ее прочитал, так и решил – никогда, ни за что в Америку не поеду. Я лучше в Мордовию съезжу, в Коловратову рощу – там мой дед костер разжигал и колядовал, чтобы вас, жидов, везде, на всем свете извести. Русская премия русскому писателю и достанется, и можешь не бегать со своими бумажками! Только злишь ты нас всех.
Тут я рассмеялся. Ну что с него возьмешь, с Шама, когда он болен на всю свою дырявую крышу? Да еще свои ядовитые бредни за мнение всего города выдает. А подпе-вают ему члены комиссии, у которых и вовсе крышу снесло, даже и дырявой-то не осталось.
Махнул я рукой – да и пошел прочь.
* * *
…Сидеть без дела не приучен. Четвертый том готов – и уже пишется пятый. Первым делом – заклею клавишу «Я». Буду писать, как разведчик-профессионал, от третьего лица – «Он». Но сделаю так, что все тайное («без права передачи, только между нами») станет прозрачным.
А «премию» – я сам себе выдал. Пошел да купил новую авторучку и пачку отличной белой бумаги. Бог даст, недолго ей белою оставаться…
С любовью из Иерусалима…
