Литературная карта России в последнее время не просто расширилась, а во многом поменялась — за счет появления на ней не только новых имен, но и новых земель. Кроме ГУЛага, такой новой российской литературной землей стало Русское зарубежье — в пространстве от Берлина, Парижа, Праги до Харбина. И здесь отечественного читателя ждало множество ярких открытий. Если И. Бунин, И. Шмелев, Б. Зайцев, В. Ходасевич, Г. Адамович, Г. Иванов, М. Цветаева, З. Гиппиус, Д. Мережковский и некоторые другие оставили след в культурном сознании России своим творчеством, начатым еще на родине, то имена молодого поколения первоэмигрантов практически ничего не говорили нашему читателю, за исключением, пожалуй, имени В. Набокова, «Лолита» которого была хитом еще советского самиздата. Впрочем, имена поэта и прозаика Б. Поплавского, поэтов И. Одоевцевой, А. Штейгера, Л. Червинской, И. Чиннова, Ю. Терапиано и многих других мало что говорили и читателю зарубежному, так как их творчество замыкалось главным образом в границах диаспоры, поскольку писали они только по-русски. Не случайно книга В. Варшавского о младоэмигрантах носит символичное название: «Незамеченное поколение».
Новым именем в литературном ряду молодых эмигрантов стало имя и Гайто (Георгия) Газданова (1903—1971). Вошедший в литературу эмиграции как автор романа «Вечер у Клэр» (1930 г.), нашедшего, кстати, теплый отклик у М. Горького, к середине 1970-х гг. Газданов оказался практически забыт, хотя к этому времени и был уже автором девяти романов и множества рассказов, а по уровню дарования современники считали его главным соперником В. Набокова. Его творчество было вновь открыто в начале 1980-х американским славистом Ласло Диенешем, написавшим о нем первое монографическое исследование «Гайто Газданов. Жизнь и творчество». Книга вышла в Мюнхене в 1982 г. на английском языке и переиздана в русском переводе во Владикавказе в 1995-м. К российскому читателю проза Газданова пришла с выходом его трехтомного собрания сочинений в 1996 г., разлетевшегося мгновенно, что инициировало подготовку нового, более фундаментального издания, вышедшего в 2009 г. в пяти томах.
Осетин по национальности, выходец из семьи с древними корнями, Газданов всю жизнь считал себя русским писателем. Он родился в Петербурге, самом литературном городе России, на Кабинетной улице в 1903 г. «Я родился на севере, ранним октябрьским утром. Много раз потом я представлял себе слабеющую тьму петербургской улицы, и зимний туман, и ощущение необычайной свежести, которая входила в комнату, как только открывалось окно», — писал он о себе в рассказе «Третья жизнь» (1932 г.) от лица автобиографического рассказчика. Однако вскоре семье пришлось покинуть северную столицу: его отец Баппи (Иван) Газданов после окончания Лесного института получает назначение в Сибирь. Это был короткий фрагмент в биографии будущего писателя, оставивший в его детской памяти поэтический след, запечатленный в рассказе «Железный Лорд» (1934 г.): «Сибирские реки, сибирские просторы — это было то, что еще так любил мой отец, и я знал их по его рассказам и по рассказам матери и няни <…> мне были известны все могучие, возможные только в Сибири, повороты реки, легкий и точно небрежный, но неувядающий запах, смесь травы, цветов и земли; и мерный бег коня <…> и холодное густое молоко с черным хлебом, густо посыпанным солью». Тема Сибири не нашла развития в творчестве писателя, так как сам сибирский эпизод был недолгим в жизни семьи — дальше начинается время кочевья: Минск, Брянск, Смоленск, когда «чемоданы распаковывались, жизнь налаживалась, осваивался лес, заводились собаки, лошади, приступали к охоте, потом чемоданы вновь паковались, Газдановы переезжали на новое место. <…> Летом неизменно ездили на Кавказ навестить отцовскую родню», — так пишет об этом периоде О. Орлова в биографическом исследовании «Газданов», вышедшем в серии ЖЗЛ в 2003 г. В 1911 г. в семье происходит первая трагедия, смерть отца, ставшая «самой страшной минутой» в жизни Гайто, разрушившей рай его детства.
В 1919 г. юный Газданов (ему в это время нет еще шестнадцати лет) решает участвовать в Гражданской войне на стороне Добровольческой армии, о чем напишет в своем первом романе «Вечер у Клэр» от лица автобиографического героя Николая Соседова: «Я хотел знать, что такое война, это было все тем же стремлением к новому и неизвестному. Я поступал в белую армию потому, что так было принято; и если бы в те времена Кисловодск был занят красными, я поступил бы, наверное, в красную армию». Однако у этого решения, помимо юношеского любопытства, есть и нравственная мотивация: «Я <…> все-таки пойду воевать за белых, потому что они побеждаемые», — объясняет Николай собственный выбор в споре со своим дядей, скептиком Виталием. Этим событием открывается одиссея романного героя Газданова, стремящегося в своем жизненном путешествии обрести основы внутреннего самостояния.
Мотив пути объединяет все девять завершенных романов Газданова, что во многих случаях отражено на уровне их названий: «История одного путешествия», «Полет», «Ночные дороги», «Возвращение Будды», «Пилигримы». Однако, при постоянном пребывании в состоянии движения, вынужденного бездомья, путь как для самого Газданова, так и для его героя — понятие не столько географическое, сколько метафизическое, поскольку объясняется в первую очередь внутренним порывом обоих к духовному «довоплощению». Единство художественной стратегии, ее телеологическая устремленность дает основание рассматривать весь романный корпус как своеобразное «девятикнижие» с единым типом героя и единством сюжета, фрагментарно, витиевато продвигающегося к утверждению главной нравственной максимы писателя, выраженной в речи гимназического учителя в романе «Призрак Александра Вольфа»: «Нам дана жизнь с непременным условием храбро защищать ее до последнего дыхания». Правоту этих слов и сам автор, и его герой постигают на собственном опыте, открывающемся службой в белых войсках на бронепоезде, чему посвящены военные страницы «Вечера у Клэр». После поражения в ноябре 1920 г. Газданов вместе с остатками врангелевских войск отправляется из Крыма, где и проходила его служба, в эмиграцию. Но до этого он почти год вынужден провести в организованном генералом А. П. Кутеповым военном лагере в Галлиполи, символично названном турками «долиной роз и смерти». По берегам мелких речушек, протекавших вокруг галлипольской полуразрушенной крепости, цвели роскошные розовые кусты. Однако приближаться к этим благоухающим зарослям было опасно, поскольку они кишели ядовитыми змеями. Это был целый героический год не просто выживания, но попытки утвердить жизнеспособность Белой армии — лагерным образом жизни, муштрой в почти невыносимых условиях заброшенности и голода. Не случайно В. Душкин, один из прошедших через опыт «галлиполийского стояния», дал своим мемуарным повестям многозначительное название: «Забытые».
У Газданова образ Галлиполи вызывает сложные чувства, замешанные на горечи поражения и отчаянии. Ассоциации с царством смерти возникают в одном из эпизодов рассказа «Повесть о трех неудачах», написанном в форме записок сумасшедшего: «Тяжелое, братья, солнце над Дарданеллами. Перед бегством оттуда я пошел посмотреть на кладбище тех, кого судьба послала из России на бледный берег Галлиполи для утучнения чужой земли. И вот я пошел и увидел, что могилы стоят в затылок и рядами — как строй солдат, как рота мертвецов; без команды и без поворота. Они умерли по номерам и по порядку: к Страшному суду они пойдут привычным строем, и кара их будет легка, как служба часового». Не выдержав муштры и голода, а главное, осознавая бесперспективность пребывания на Галлиполи, Газданов сбежал оттуда в Константинополь, где продолжал вести «неопределенно-призрачное» существование. Спасла будущего писателя поистине чудесная встреча с двоюродной сестрой, балериной Авророй Газдановой, приехавшей в Константинополь на гастроли. Она помогла брату попасть в русскую гимназию, которую вскоре перевели в Болгарию, в г. Шумен. Об этом фрагменте своей биографии Газданов напишет в рассказе «На острове» (в другом своем раннем рассказе «Гавайские гитары» он опишет раннюю смерть Авроры). Окончив Шуменскую гимназию, он перебирается в Париж, работает там портовым грузчиком, мойщиком паровозов, рабочим на автомобильном заводе «Рено», ночным таксистом, в деталях постигая жизнь парижского «дна», где впадают в нищету, сходят с ума, кончают жизнь самоубийством. Этому периоду Газданов посвятил большую часть своей романной прозы, изображающей драму русских эмигрантов. Особенно пронзительно мотив бездомья и безотрадности жизни звучит в «Ночных дорогах», где отражены таксистские будни писателя, его бытовые наблюдения, впечатления от ночного Парижа, выливающиеся в философские раздумья над трагедией европейской жизни в промежутке между двумя войнами. Это активизирует в сознании газдановского героя-повествователя ностальгические чувства, детские воспоминания о кавказском доме предков, элегическую интонацию которым придает понимание безвозвратности потери родины, дома, семьи: «…я привык себе — давным-давно, словно в прочитанной книге, — представлять: старый дом, с одним и тем же крыльцом и той же входной дверью <…> деревьями, которые, как архивы моего бюро, существовали до моего рождения и будут продолжать расти после моей смерти, и лермонтовский дуб над спокойной моей могилой, снег зимой, зелень летом, дождь осенью, легкий ветер российского, незабываемого апреля месяца; много книг, прочитанных много раз <…> это медленное очарование семейной хроники, одно могучее и длительное дыхание, слабеющее по мере того, как будут замедляться моя жизнь, терять звучность голос, <…> седеть волосы, хуже видеть глаза, до тех пор, пока в один прекрасный день, оглянувшись на секунду, я не увижу себя точно похожим на моего деда, в теплую весеннюю погоду сидящим на скамейке, под деревом, <…> и прислушиваться к шуму листьев, чтобы запомнить его еще раз, навсегда, и чтобы не забыть его, умирая».
От своей главной темы Газданов отходит лишь в двух из девяти романов. Это поздние романы «Пилигримы» и «Пробуждение», написанные на французском материале. Однако смена тематики не меняет в них типа героя: им по-прежнему остается человек с обостренным стремлением к созиданию своей внутренней вселенной. Формула классической философии: «познай самого себя» существует для всех главных газдановских героев в варианте «обрети самого себя». И путь самопознания как самообретения они обычно проходят самостоятельно, не поколебав при этом ни чувство внутреннего долга, ни собственного достоинства, что является художественным отголоском того этического императива, в основе которого лежит рыцарский культурный тип, вошедший в традиционную осетинскую мораль. Эта черта проявлена в военном выборе Николая Соседова, в щедрости героя-бедняка из «Возвращения Будды», отдающего нищему попрошайке почти весь свой скудный денежный запас. Но не в меньшей мере рыцарская модель поведения высвечивается и в отношении респектабельного француза Роберта, героя романа «Пилигримы», к Жанине, девушке с парижского «дна», и в поступке «среднего француза» Пьера Форэ в «Пробуждении», спасшего от безумия и смерти незнакомую женщину, а также в защите героем последнего романа «Эвелина и ее друзья» Мервилем чести и доброго имени своей возлюбленной Луизы Дэвидсон.
Если в «русских» романах Газданов выстраивает сюжет из множества впечатлений, размышлений, воспоминаний героя, что сближает их с типом романа потока сознания (не случайно современники отметили сходство газдановского письма с повествованием М. Пруста), то во «французских» полностью отсутствует автобиографическое начало. Это романы-притчи, написанные в нравоучительном ключе. Их задача — дать читателям пример для подражания. В период их создания Газданов уже оставляет свою работу ночным таксистом: его приглашают на радио «Свобода», где он занял пост главного редактора русской редакции. Это был уже совершенно иной масштаб его творческой жизни. Из Парижа он переезжает в Мюнхен, где, помимо литературы, занимается критикой, готовит радиопередачи о русских писателях. В это время ему удается получить то, что так долго было недоступно: материальную стабильность, приличный дом, собственный автомобиль. Но главное — возможность возобновить контакты с Россией, что произошло в 1964 г.
В поздний период у него формируется необходимость активизировать созидательные основания своего письма, подогревавшаяся и его многолетним опытом масонства, базирующегося на универсальных моделях духовных практик. Так, в «Пилигримах» герой-наставник, перевоспитывающий юного преступника, проговаривает одну из сокровенных авторских мыслей: «Если у тебя есть силы, если у тебя есть стойкость, если ты способен сопротивляться несчастью и беде <…> вспомни, что у других нет ни этих сил, ни этой способности сопротивления. И ты можешь им помочь. <…> Самое замечательное в этом то, что такая деятельность не нуждается ни в оправдании, ни в доказательстве своей пользы <…> огромное большинство людей надо жалеть. На этом должен строиться мир». Герои последних романов по-разному реализуют эту максиму. Причем, несмотря на акцентирование внеконфессиональности своего религиозного опыта, в основу поступков своих героев Газданов достаточно отчетливо встраивает евангельские императивы. Особенно часто в собственных нравоучительных сюжетах он варьирует притчу о милосердном самарянине. Простота фабулы поздних романов Газданова как будто специально направлена на то, чтобы сделать прозрачной их главную идею: сострадательная помощь и любовь к ближнему — та основа, на которой держится мир. При этом поражает та убедительность, с которой автору удается реализовать свою основную мысль. На страницах романного текста он буквально шаг за шагом показывает возможность превращения преступника в праведника или пробуждения, казалось бы, безнадежно спящего сознания. Единственным непременным условием осуществления подобной перемены является, с его точки зрения (с чем невозможно не согласиться), душевная потребность человека в своем собственном духовном воскресении. Только возникающий в сознании внутренний зов превращает обывателя в «пилигрима», вспомнившего, наконец, о цели своего жизненного путешествия. Главными путями к ее достижению становятся любовь и творчество. Эта мысль утверждается в последнем романе Газданова «Эвелина и ее друзья», в котором живущий в Париже герой-россиянин преодолевает свою отчужденность и становится, наконец, «своим среди своих», достигая успехов в творчестве и обретая любовь своей жизни.
Итоговое преодоление апокалиптических умонастроений, отчетливо проявленных в ранних романах, придает прозе Газданова уникальное для его времени и эмигрантского окружения свойство «моцартианства». Своим жизненным и творческим оптимизмом он противостоит всему молодому поколению первой эмиграции, у которого внутренний отклик находила трагическая экзистенциальная философия. Так, например, в начале 1930-х гг. современник Газданова Б. Поплавский (тоже родившийся в 1903 г.) в статье «О мистической атмосфере молодой литературы в эмиграции» пишет: «Христос агонизирует от начала и до конца мира. Поэтому атмосфера агонии — единственная приличная атмосфера на земле… Как жить? — Погибать… Эмиграция — идеальная обстановка для этого». В собственной судьбе Поплавский, как и многие его современники, реализовал идею жизни как гибели. Судьба же Газданова принадлежит к числу редчайших исключений, разрушающих «смертельный» порядок сложившихся обстоятельств, и может служить примером состоявшейся личностной и творческой инициации.
Умер Газданов 5 декабря 1971 г. в Мюнхене, но отпевали его в русской церкви при кладбище Сен-Женевьев-де-Буа под Парижем, где он и похоронен. Это был последний этап его биографической одиссеи. В 2001 г. на могиле писателя почитателями его таланта установлено новое надгробие, автором которого стал соотечественник Газданова «осетинский Роден» В. Соскиев. На нем распростертый в усталой позе юноша, прикрыв рукою лоб, словно погружен в сон-воспоминание — то состояние, которое на всем протяжении творчества писателя сопровождало его героя в поиске ответа на собственный «вечный вопрос».
