Цари и евреи -30

Гонитель поневоле Иван III

Собиратель Руси, державный великий князь Иван Васильевич привечал в своём Отечестве и иудеев. Им было дозволено “торговлю чинить” и беспрепятственно колесить по городам и весям Московии. Повсюду можно было заприметить еврейские повозки, обтянутые парусиной. “Высокие, худощавые лошади нерусской породы, - живописал в историческом романе “Басурман” Иван Лажечников, - казавшиеся еще выше от огромных хомутин, испещренных медными полумесяцами, звездами и яблоками, давали знать о мере своего хода чудным строем побрякушек такого же металла. На передках сидели большею частью жиды... В тогдашнее время не было выгодной должности, которую не брали бы на себя потомки Иудины. Они мастерски управляли бичом и кадуцеем, головой и языком... Во Пскове, в Новгороде и Москве шныряли евреи-суконники, извозчики, толмачи, сектаторы и послы.... В авангарде, из-под общипанного малахая и засаленного тулупа торчала, как флюгер, остроконечная бородка и развевались пейсики, опушенные морозом”.

И всё же великое княжение Ивана III стало злополучным для евреев на Руси. Ведь именно при нём восторжествовали воинствующая нетерпимость и решительное неприятие иудаизма и евреев. Словами “жид”, ”жидовин” стали называть “совратителей душевных”, испытывая перед ними суеверный страх. Это именно в годину Ивана Великого запылают “костры очищения” - аутодафе, в которых сожгут заживо в прах десятки так называемых “жидовствующих” - отступников от Христовой веры. Но произойдёт это уже на самом излёте его правления, а поначалу великий князь оказывал еретикам молчаливое покровительство и долго (десятилетиями) всё противился, медлил и никак не решался предать их казни…



Впрочем, медлительность, постепенность ощущалась и в других действиях Ивана Васильевича. Его вообще отличала природная осторожность, свойственная умам зрелым. Он, по словам Николая Карамзина, “не любил дерзкой отважности; ждал случая, избирал время; не быстро устремлялся к цели, но двигался к ней размеренными шагами, опасаясь равно и легкомысленной горячности и несправедливости”. Осмотрительность, проницательность, дальновидность в сочетании с широким кругозором соединялись в государе со стратегической масштабностью мышления. Историки называют его выдающимся стратегом, дипломатом, законодателем, и при этом - суровым прагматиком, чьими действиями руководило не романтическое вдохновение, а трезвый расчёт; не сердечные влечения, а работа ума. Считая себя преемником греческих императоров (Иван увековечил это преемство принятием византийского герба - двуглавого орла), он чтил православные обряды, знал таинственную магию ритуала.

Почитание святынь и монастырей уживалось в нём с неукротимым стремлением проводить в жизнь свой идеал благочестия, вступая порой в острые конфликты с высшей церковной иерархией (чего стоят, например, его настойчивые попытки отобрать вотчины у монастырей!). Исследователи говорят о своеобычности религиозного сознания Ивана, отмечая, с одной стороны, его истую приверженность православию, с другой, - интерес к усвоению элементов вероучения иных конфессий. При великокняжеском Дворе длительное время господствовал дух религиозной терпимости. При этом Иван Васильевич не жаловал католиков, видя в них особую опасность для православия, зато “покровительствовал в России и магометан, и самых евреев”. Историк Алексей Алексеев подчеркивает: “Ивану совершенно было чуждо предвзятое отношение к иудеям, которое господствовало в католических странах Европы”.

Более того, великий князь не гнушался пользоваться услугами иудеев и вести с ними важные для державы дела. Едва ли здесь может быть усмотрено юдофильство, особая приязнь государя к народу Израиля. Нет, Иван радел исключительно об интересах России и заскорузлыми национальными фобиями не страдал. “Полезных евреев” он зазывал к себе в Белокаменную, на государеву службу и жаловал по-царски.

Не знаем, ведал ли о том Иван Васильевич, но институт придворных евреев существовал в большинстве стран Европы и Азии. Он имел давнюю традицию и вел свое начало еще с книги Бытия, где рассказывалось об Иосифе – высоком сановнике при египетском фараоне. Впоследствии жизнеописания придворных евреев, сохранивших религию отцов и помогавших своим соплеменникам, вошли в книги Даниила и Эсфири, а также в апокрифическую книгу Товита. В Средние века правители некоторых мусульманских стран приглашали на службу еврейских врачей и финансистов, многие из которых играли выдающуюся роль в жизни этих стран: Хисдай Ибн Шафрут, Я’аков Ибн Джау, Шломо Ибн Я’иш и др. Особых высот достиг Самуил Ха-Нагид Ибн Негрелла, ставший визирем и главным полководцем Кордовского халифата. Можно назвать врача и дипломата кастильского короля Иосефа Ха-Наси Фарузиеля (XII век) и его племянника Шломо-Ибн Фарузиеля, члена королевского совета Кастилии Иосеф де Эсиха (XIV век). В Арагонском королевстве выдвинулись ряд представителей еврейского семейства де ла Кабальерия (2-я половина XIII века), Альконстантини, Абравалья. В Португалии были широко известны астролог Ибн-Яхья, сборщик пошлин Гдалия бен Шломо, государственный казначей Ицхак Абраванель.

Хотя придворных евреев на Руси XV века не находится, тем ценнее для нас “дружелюбная связь” между Иваном III и кафским (феодосийским) купцом-иудеем Хозей Кокосом. Кокос был одним из самых приметных торговцев Крыма. “Евреит сей мудр и в торговых делах и государственных. Вельми хитер. Сейчас он наиглавнейший из богатых купцов в Кафе”, – говорили о нем. Этот “евреит” вел дела с государем еще с начала 1470-х гг. Сохранилось государево послание: “Да Кокосу ему также говорити от великого князя, чтобы купил великому князю лалы и яхонты, да зерна жемчужные великие, да прислали бы к великому князю; а цену им князь велики за то заплатит, да сверх того ещо своим жалованием пожалует”. Монарх остался весьма довольным евреем, который, по его словам, вел честную игру не только в торговле, но и в делах тайных. Может быть, именно поэтому Кокосу было поручено передать хану Менгли-Гирею челобитную грамоту и уговорить его на союз с Московским государством. Так иудей стал важнейшим дипломатическим посредником между московским князем и крымским ханом.

При этом Кокос радел как о пользе Крымского ханства, так и о российских интересах. Он понимал, как важно для Ивана III заполучить надежного союзника на рубежах с Казанью, Ордой, Польшей и Литвой, как необходим ему союз с Крымом, а через него - и с турками: ведь ослабление распрей на сем пограничье решало важнейшую для Москвы задачу о вольнице Новгородской. Мечтал он и о сильной ханской власти на полуострове и о финансовых вливаниях в государственную казну, о союзе с султаном, о прекращении бесчисленных походов воинственных казанцев на Крым и о контактах со ставленником Москвы – Ордынским наследником престола царевичем Касимом.

В 1474 году самодержец поручил прибывшему в Крым русскому послу Никите Беклемешеву передать Кокосу поклон от великого князя и просьбу поспособствовать сближению сторон, обещая еврею в случае успеха “свое жалование”. Из документов видно: переписка между ними долгое время велась древнееврейскими буквами, что, как видно, доставляло царю немалые трудности с пониманием. Потому, наверное, иудею было приписано, чтобы впредь “он жидовским письмом грамоты бы не писал, а писал бы грамоты русским письмом или бессерменским”. Иван поручает также своему послу: “Да молвите Кокосу жидовину от великого князя...как еси наперед того нам служил и добра нашего смотрел, и ты бы и ныне служил нам, а мы аж даст Бог хотим тебя жаловати!”...

Кокос посылает к Ивану Васильевичу своего зятя Исупа, который после мучительно долгого пути достиг, наконец, Первопрестольной и предстал пред светлые государевы очи. Государь и бояре в горлатных шапках с удивлением взирали на басурманина в ермолке, с характерными пейсами.

Может статься, в великокняжеских палатах произошла такая сцена. Поклонился Исуп царю и пожелал удачи.

- Почему руки не целует и в ноги не падает?! Аль не ведает, как вести себя с государем?! – взъярился было Иван Васильевич.

- Не казни, государь, не положено им, - вступился за еврея дьяк. - Вера у них такая. Один государь у них – Бог, а остальные все равны перед ним. На смерть идут ради своей веры, не прогневайся, государь!

- Коль за веру на смерть идут, это похвально. Вера – дело серьезное! – миролюбиво отозвался великий князь.

- Пишет Кокос, что хан только союза с Москвой хочет крепкого. Позовешь его на войну с Казанью или с польским “крулем” Казимиром – с тобой будет. Мыслит Менгли-Гирей, что от дружбы той обоим государям только польза будет!..

Хозя проявил себя как преданный друг русских в самое тяжелое для Московии лихолетье. Так, в 1479 г. Казанский хан Ахмат собрал недюжинное войско и всем раструбил о своем походе на Русь. Тогда Кокос, не мешкая, отправляется в Турцию, к султану Баязеду II, испрашивая у него мира, дружбы и взаимовыручки с северным соседом. Дорогого стоила привезенная им от султана грамота, которую сей верноподданный еврей вручил русскому послу в Крыму.

Кокос всемерно содействовал русским купцам в Крыму, добивался для них привилегий от хана Менгли-Гирея. Нередко Хозя слал Ивану III знатные подарки: яхонты, жемчуга, сукно ипрское, бархаты и т.д.

Неоценима была роль Кокоса в освобождении русских пленных и, прежде всего, дьяка Федора Васильевича Курицына в 1487 году. Курицын насказал царю о помощи Хози и просил Ивана щедро отблагодарить еврея. Но Хозя Кокос так и не смог приехать в Москву. Дружба и сотрудничество еврейского купца и царя, продолжавшиеся всю их жизнь, так и не увенчались встречей.

Последней акцией помощи Хози Ивану III было возвращение православных святынь, захваченных Менгли-Гиреем в Киево-Печерском монастыре. Кокос выкупил тогда все награбленные ханом православные ценности и отправил в Москву. При этом Хозя и не ждал благодарности: воспитанный Торой в уважении к святым местам и святыням своей религии, он просто совершил акт восстановления справедливости по отношению к другой религии.

В 1502 году государь всея Руси Иван Васильевич торжествовал полную победу: крымский хан Менгли-Гирей полностью уничтожил Золотую Орду и стер с лица земли ее столицу Сарай. И в этом есть толика заслуги Кокоса.

Иван III вёл длительную переписку и с ещё одним жителем Кафы, которого считал евреем - с Гизольфи Заккарией (или Захарией). Тот писал великому князю в 1483 году о взятии турками своего родового замка на Таманском полуострове, просил принять его на государеву службу, на что получил обнадёживающий ответ: “Божию милостью, великий осподарь русския земли, Иван Васильевич … Захарие Евреянину… Писал нам еси… о том, чтобы у нас бытии. И ты бы к нам поехал. А будешь у нас, наше жалование к себе увидишь. А похочешь нам служити, и мы тебя жаловати хотим, не похочешь у нас бытии, а всхочешь от нас в свою землю поехати, и мы тебя отпустим добровольно, не издержав”. В посольских книгах Заккария аттестовался также “Захарья Жидовин”, причём великий князь трижды (!) приглашал его в Москву и даже отрядил проводников для его торжественной встречи у устья реки Миуса. На самом деле, Заккария к иудеям никакого отношения не имел (он был по отцу итальянец - “фрязин”, по матери – “черкасин”). И хотя еврейство ему приписали облыжно, из-за прозвания “Ивериянин” (сходного по звучанию с “Евреянин”), важно то, что великий князь был рад “евреинам” покровительствовать.

Существенно, что когда занедужил наследник русского престола, сын и соправитель Ивана III Иван Молодой, к нему был приставлен “лекарь Жидовин Мистро Леон из Венеции”. А ведь обращение за исцелением к иудею строго порицалось в средневековом христианстве! Да и православной традиции это претило: “Слово Иоанна Златоуста о лечащихся волхованием от болезни” гласило: “Христиане, почто ся зовете, да повинимся кресту и не идём к врагам Божиим, к волхом и чародеем, то врази Божии суть, лучшее умерети, нежели ко врагам идти. Кое пособие тело целити, а душю убити, так я обретатель зде мало прияти утешение, а тамо посланным быти с бесы в вечный огонь”. И что ещё более примечательно, этого еврейского эскулапа пригласила жена государя Софья Палеолог, ревнительница Христовой веры, которая, по словам историка, “из всех западных нововведений больше всех ценила одно - инквизицию”. События показали, что в основе действий Палеолог был строгий, воистину инквизиторский расчёт.

Врачевателю было объявлено, что Иван Молодой болен “камчугою” (то есть подагрой, ревматизмом) в ногах. Вот что сказывал летописец: “И видел лекарь жидовин Мистр Леон, похваляясь, рек великому князю Ивану Васильевичу, отцу: я вылечю сына твоего, великого князя, от сей болезни, а не вылечю его яз, и ты вели меня смертию казнити; и князь великий Иван Васильевич иняв веру речем его, повеле ему лечити сына своего великого князя. И нача его лекарь лечити, зелие пити даде ему, наче жечи стекляницами [банками – Л.Б.] по телу, вливал воду горячую”. Лечение оказалось, однако, безуспешным, и 7 марта 1490 года наследник престола испустил дух. Современники-книжники не могли оставить без внимания библейскую параллель: “И сделался Аса болен ногами на 39 году царствования своего, и болезнь его поднялась до верхних частей тела; но в болезни своей взыскал не Господа, а врачей” (2 Пар. 16: 12).

Судьба еврейского эскулапа оказалось на редкость суровой: после сорочин (сорока дней) cо смерти Ивана Молодого Леона свезли на Болвановку, что на берегу Яузы, и при огромном стечении народа отрубили ему голову.

Во всём винили лекаря-жидовина. О нём говорили как о самонадеянном шарлатане, не вызывающем к себе ни малейшего сочувствия. В расправе же над ним “народ видел одну справедливость: ибо Леон обманул государя и сам себя обрек на казнь”. Или ещё: “Этот мейстер лечил и залечил Иоанна младого и за то казнен всенародно. Об этом никто не жалел: поделом была вору мука!”.

На самом же деле, молодой медик, сам того не ведая, стал пешкой в чужой игре и без вины виноватым в изощренном убийстве российского наследника. Тонкий знаток кремлёвских тайн князь Андрей Курбский утверждал, что “предобрый Иоанн”, “наимужественнейший и преславный в богатырских исправлениях”, был отравлен “смертоносным ядом” именно своей окаянной мачехой. Такую же версию умерщвления наследника престола повторили и авторитетные российские историки Владимир Савва и Георгий Вернадский.

Отмечая особую изощренность Софьи в хитроумных каверзах, исследователи прямо говорят о том, что это она, страстно желавшая передачи трона своему сыну Василию (будущему Василию III) , была кровно заинтересована в устранении постылого пасынка. Её называли “греческой колдуньей”, “злой женой” и “чародейницей”. Говорили также, что ломота и онемение ног (от чего страдал покойный Иван) могли быть симптомом отравления либо змеиными ядами, либо экстрактом аконита. Софья же родилась и выросла в краях, где прекрасно знали свойства этих ядов. Так что царевича по указке Софьи “опоили”, подмешав отраву в пищу.

Когда жидовин ручался Ивану III за жизнь и исцеление сына, никакого самохвальства в его словах не было. Не подозревая об отравлении, он лечил его именно от “камчуги” (подагры), от которой, как он знал, не умирают. О том, что потребен был сильный антидот, медик и не помышлял. И виной тому – Софья. Она потому и настаивала на приезде медика из Венеции, чтобы тот не разобрался в ситуации: решилась отравить Ивана чем-то местным, специфическим, тем, что в Италии не растет и не ползает.

Интересно, что в “Русских народных сказках”, собранных Александром Афанасьевым, имеются сюжеты об Иване-царевиче, который так же, как Иван Молодой, был смел в бою, женился на Елене Прекрасной (Иван был женат на Елене Волошанке), боролся с расхитителями царской казны и тоже умер в результате отравления. Фигурирует там и некая Сонька-Богатырка, коей приписывается знание ядов и противоядий, хранение в пузырьках живой и мертвой воды. Не намек ли это на Софью Палеолог?

Леон Поляков в своей книге “История антисемитизма” утверждает, что расправа над Леоном способствовала развитию юдофобии в России. Однако думается, никакой специфически антисемитской подоплеки здесь не было. Достаточно сказать, что за пять лет до истории с Леоном за неудачное лечение знатной особы был казнен другой доктор, к евреям никакого отношения не имевший. “Такую же участь, - сообщает историограф, - имел в 1485 году и другой врач, немец Антон, лекарствами уморив князя татарского, сына Даниярова: он был выдан родным головою и зарезан ножом под Москворецким мостом”. Примечательно, что именно Иван Васильевич настоял на том, чтобы зарезать сего лекаря, “яко овцу”, хотя даже отец знатного татарина соглашался выпустить его “за откуп” (за выкуп). Видать, крут и жесток был государь к неудачливым докторам…

А у истоков воинствующего антисемитизма на Руси стоит событие, смысл и значение которого откроются лишь спустя годы. В 1470 году в “господин Великий Новгород”, тогда еще вольный город, прибыл луцкий князь Михаил Олелькович из Киева (он был двоюродным братом Ивана III), а с ним, как значится в летописи, “жидове с торгом”. Особым расположением сего князя пользовался “жид Схария”. Как установлено, полное его имя Захария Бен Аарон га-Коген, и был он близким к Двору киевских князей астрологом, тесно связанным с провансальскими и испанскими учёными евреями; к тому же весьма поднаторел в рационалистической философии. Этот “странствующий жид” исколесил много стран, останавливался в Византии и Дамаске, побывал паломником в Иерусалиме, подолгу жил в Киеве и Крыму, и везде находился в самом средоточии умственных страстей века.

Захария Бен Аарон обладал поистине энциклопедическими познаниями (это вынуждены будут признать даже его злейшие враги). Есть свидетельства, что он глубоко постиг не только Ветхий и Новый Завет, но и творения отцов и учителей Христианской церкви. При этом занимался философией, естественными науками и особенно астрономией (мог, к примеру, безошибочно предсказывать солнечные и лунные затмения и т.д.). Владел испанским, итальянским, русским, татарским; писал на древнееврейском и латинском языках. “Сей Схария, - негодовал впоследствии его православный оппонент, преподобный Иосиф Волоцкий, - бяша дьяволов сосуд и изучен всякому злодейства изобретению, чародейства же и чернокнижию, звездозаконию и астрологы”.

Кроме того, Захария был превосходным полемистом и диалектиком, что в соединении с исключительной на русскую мерку образованностью давало ему в руки неотразимое оружие. Интересно, что сей проповедник выписал из Литвы двух помощников – евреев Йосефа Шмойлу Скарявого и Моисея Хануша.

Захарию Бен Аарона и принято считать основателем секты еретиков - ересиархом, причём советские историки стыдливо называли его родоначальником “Новгородско-московской ереси”. Современники, однако, прямо указывали на религиозную, а заодно и национальную подоплёку действий сектантов, аттестуя их “жидовствующими”. Некоторые историки полагают, однако, что в строгом смысле слова это была не секта, а светское антиклерикальное течение, связанное своим происхождением и направленностью с ранним европейским гуманизмом.

И в этом есть резон, ибо гуманисты Возрождения XIV – XV веков к евреям и еврейской культуре проявляли стойкий и неподдельный интерес. Если говорить об исторических аналогиях, то культурная ситуация, в которой возникла ересь, может быть уподоблена времени распространения “ученой магии” в Западной Европе XIII-XV веков, отмеченного обостренным интересом к сведениям по астрологии, алхимии и некромантии, почерпнутым из арабских и иудейских книг. Напрашивается также параллель между этими сектантами на Руси XV века и еретиками при Дворе Роберта Благочестивого в 1022 году, связанными с иудейским учением и отрицавшими действенность святого крещения и т.д.

Что же втолковывал новгородской пастве этот Захария, “умом хитрый, языком острый”? Вот как толкует его лжеучение профессор богословия Виктор Тростников: “Отрицание Троицы есть рационализм, отрицание божественности Христа – антропоцентризм, отрицание инобытия – материализм, призыв к роспуску монашества – прагматизм... Рационализм и прагматизм евреев, выработавшиеся в них за столетия внедрения в чужие культуры и коммерческую деятельность, хорошо всем известны. Так что этот мировоззренческий букет вполне справедливо можно назвать мировоззрением иудеев или тех, кто мыслит так же, как они, то есть жидовствующих”.

Но полноте, профессор, как же можно в пору бурного расцвета еврейской мистики объявлять подобный “букет” некой квинтэссенцией иудаизма?! Непонятно также, зачем надобно льстить Захарии, приписывая ему строгую законченную систему воззрений, каковой у него вовсе не было. Сам ересиарх не поверил свои мысли бумаге, а гонители его, одержимые обличительным запалом, подчас противоречили сами себе даже в определении самой сущности “жидовства”. Так они, к примеру, то утверждали, что еретики отрицают загробное существование, то – что признают его. То говорили о том, что те не поклоняются иконам, то, что поклоняются иконе Иисуса-Спасителя и т.д. Известно также, что Захария со товарищи активно занимались астрологией, а это, согласно Моисею Маймониду, строго запрещено иудеям. По-видимому, более правильна взвешенная оценка: что сектанты лишь “примесили мало нечто жидовского” в свое учение, не имея какой бы то ни было готовой религиозной концепции. Русский философ Георгий Федотов обратил внимание на то, что среди подозреваемых в ереси были “и истинно православные, заподозренные в некоем богословском свободомыслии”. А академик Дмитрий Лихачёв назвал их “движением свободомыслящих, связанным своим происхождением с отголосками гуманистического течения на Западе, возможно, через литовских евреев. Отдельные представители этого движения, очевидно, по-разному углублялись в это свободомыслие и тем давали повод к противоречиям в характеристике”.

Утверждают, что Захария Бен Аарон “вкрадчиво, но настойчиво, стал знакомить представителей новгородской верхушки, к которой, конечно, принадлежали и духовные лица, с этим неслыханным здесь доселе учением”. Опять неточность: факты свидетельствуют, что проповеди ересиарха легли в Новгороде на уже подготовленную почву, и был он не пахарем, а скорее, сеятелем. Ведь еще в середине XIV века в Новгороде и Пскове возникла еретическая секта стригольников. В переводе с еврейского языка “стригольник” означало “хранящий откровение” или “тайный изгнанник” – понятие, близкое к лексике тайных обществ гностиков и манихеев. Они считали, что все русское священство “во зле лежит”, потому что берет пошлины и подарки при посвящении в сан, и отказывались от общения с таким духовенством. Были в обычае религиозные споры; люди разных сословий сходились не только в домах, но и на площадях, обсуждали духовные проблемы, порой спорили до хрипоты, критикуя церковь, ее обряды и постановления. Несмотря на преследования, стригольники разносили повсюду своё “богоборное” учение.

Русские источники указывают, что Захария “прельстил в жидовство” двух влиятельных новгородских священников – Алексея и Дионисия, людей критически мыслящих и открытых к знаниям и новой вере. При этом “обольститель”, якобы “из коварства”, запретил им совершать обрезание; еретики не отказывались при этом от священства, продолжая служить в храмах. “Иудейство” их держалось в глубокой тайне, равно как и новые их имена (священник Алексей получил имя Авраам, а жена его – имя Сара). Через четыре месяца Михаил Олелькович[1], а с ним и Захария уехали из города[2]. Ересь стала чрезвычайно активно распространяться без них, уже людьми русскими, одержимыми, по словам Николая Карамзина, “духом суетного любопытства”. Филолог и историк Вадим Кожинов видит в этом проявление “русского экстремизма”.

В 1479 году великий князь московский Иван III побывал в Новгороде. До него дошли слухи о мудрости, красноречии и благочестивой жизни тайных еретиков Алексея и Дионисия, которые и при ближайшем знакомстве произвели на государя столь сильное впечатление, что он тут же предложил им переехать в Москву. В столице они были назначены протопопами главных храмов Русской церкви: первый – Успенского, второй – Архангельского соборов Кремля. По прибытии в Белокаменную те спознались c главой Посольского приказа дьяком Федором Васильевичем Курицыным, полиглотом, человеком европейски образованным, который, как выяснилось, был “главным печальником московских еретиков”. Впрочем, к религиозному вольномыслию он пришёл независимо от новгородцев, похоже, в бытность в Венгрии и Валахии, где находился с дипломатической миссией и общался с последователями великого чешского реформатора Яна Гуса. Обладавший огромным влиянием при Дворе, Курицын горой стоял за ликвидацию церковных земель, что весьма импонировало Ивану Васильевичу.

Вокруг влиятельного великокняжеского дьяка создался кружок, который враги считали главным оплотом еретиков. В его тенета была уловлена даже невестка государя Елена Волошанка, что, впрочем, поддаётся объяснению. Воспитанная в православии своим отцом, валашским господарем Стефаном III-м, она в то же время была научена и религиозной терпимости (канцлером Двора был иудей Исаак бен-Вениамин Шор из Ясс). К тому же, на неё также могли оказать влияние и популярные в Валахии идеи гуситов. Важно и то, что Елена могла общаться в родных пенатах и с самим Фёдором Курицыным, который в 1483 году стал московским послом при Дворе Стефана III. За невесткой великого князя последовала часть придворных, вознамеривавшаяся использовать новую веру во внутренней борьбе за власть. Да и сам Иван III временно “склонил слух” к ереси: государь проводил тогда политику конфискации монастырских земель, на чём горячо настаивали и еретики. И это, понятно, примирило их позиции.

В течение семнадцати лет (!) еретики, число коих, по некоторым подсчетам, умножилось до полутора тысяч (!), якобы ухитрялись держать свое “лжеучение” в тайне, пока о нём не проболтался спьяну “жидовствующий” поп Наум. Тогда-то, в 1487 году, и забил тревогу истый ревнитель православия Новгородский архиепископ Геннадий (Гонзов). Он вкупе и влюбе с помощником Дмитрием Герасимовым и католическим монахом обители св. Доминика Вениамином сочинил и направил государю извет, в котором изобличил “тягчайшие” вины “кощунников”. Только, категорически настаивал архипастырь, нечего с еретиками диспуты вести, разговоры разговаривать, надобно всех “их казнити – жечи да вешати”! И здесь православный иерей вознёс фимиам – католику, ревнителю Христовой веры испанскому королю с его зловещими аутодафе. Он примерял на государя всея Руси лавры великого инквизитора, призывая последовать примеру “Шпанской земли”, где еретиков “казнили многими казнми и многими ранами, да и сожгли… Да мучили их многыми разными муками, да и пережгли всех,… а животы (собственность) их и имения на короля поимали…. А слава и хвала того шпанского короля пошла по всем землям по латинской вере, что на лихих крепко стоит”[3].

Видать, не сильно прозорлив был Новгородский владыка: надо же было понимать, что Иван Васильевич был непримиримым борцом с латинством. А Геннадий, мало того, что взял себе в товарищи иноверца-прелата, но и сплёл хвалу католическому монарху. С точки зрения Москвы, восторги, расточаемые еретикам-католикам, были столь же неуместны, как и сочувствие их жертвам. Из-за этой его связи с папистами энергичная деятельность Геннадия не могла иметь желанного успеха. Мало того, совершенно неожиданно для сего неистового обличителя некоторые из еретиков открыто выступили против него, рассылая по городам грамоты с “лайбою”, обвиняя самого его в ереси. Так что архипастырь принуждён был не столько “растерзать утробы” своих врагов, сколько защищать свою собственную особу.

И сам Державный отнесся к доносу Геннадия довольно прохладно. Из множества преступлений, инкриминируемых еретикам Геннадием, он признал только обвинение в иконоборстве и, скрепя сердце, дал ему разрешение “обыскать” и в случае необходимости “понаказать” еретиков. Но наказанию подверглись лишь несколько сектантов (третьестепенных по значению). Наиболее же видные еретики, так или иначе связанные с великокняжеской властью, никак не пострадали и всемерно противодействовали уничтожению секты. Разногласия в сем вопросе между Геннадием и государем были столь значительны, что владыка с горечью посетовал на то, что “Новъгород с Москвою не едино православие”.

И всё же ревнители чистоты веры повели решительное наступление, так что тучи над супротивниками начали сгущаться. В 1489 году новым митрополитом Руси стал Симоновский архимандрит Зосима, которого ортодоксы тут же окрестили “вторым Иудой” за то, что тот не был склонен к жестокой расправе над еретиками. На церковном соборе 1490 года (под водительством того же Зосимы) ересь подверглась осуждению, а ее сторонники были названы “сущими прелестниками и отступниками”. И хотя еретики упорно отрицали свою вину, собор лишил их духовного сана, предал проклятию и осудил на заточение. А особо злостных отправили к Геннадию в Новгород, и тот распорядился за чинимые святотатства “бить их кнутом”, а также встретить их за сорок верст от города, надеть на них вывороченную одежду, шлемы из бересты с мочальными кистями и соломенные венцы с надписью “се есть сатаниново воинство”. Их сажали на лошадей лицом к хвосту, а народу было велено плевать на них и улюлюкать: “Вот хулители Христа, враги Божии!”. Затем на головах “поганых” зажигали шлемы из бересты...

Для борьбы с “неверными” были наново прочитаны основные церковные книги, и все чуждое православной традиции из них нещадно изымалось. По инициативе Геннадия была полностью переведена на русский язык Библия (с изобретением книгопечатания она потом будет напечатана в Остроге в 1580-1582 гг.), а также некоторые полемические сочинения. Свою роль в идейной борьбе с еретиками сыграли и составленные преподобным Нилом Сорским Жития Феодора Студита и Иоанна Дамаскина, где открыто осуждалось иконоборчество.

Наиболее ярким, сильным и неустрашимым противником ереси стал игумен Волоцкого монастыря Иосиф (Санин), возгласивший: “Ныне шипит тамо змий пагубный, изрыгая хулу на Господа и Его матерь”. Наиболее полно критика сектантов изложена в его сочинении “Просветитель”. Примечательно, что, составляя сию “книгу на еретиков”, преподобный Иосиф был весьма тенденциозен. Он всячески стремился слить воедино “ересь Алексея” и “ересь Фёдора Курицына”, изобразив их единой жидовской ересью, сиречь чистого иудаизма. Понятно, что обвинение в жидовстве крылось в обычной манере средневековой полемики обвинять своих противников в наиболее зловредных с христианской точки зрения взглядах. Преподобный вопиял: “С того времени, как солнце православия воссияло в земле нашей, у нас никогда не бывало такой ереси. В домах, на дорогах, на рынке все, иноки и миряне с сомнением рассуждают о вере, основываясь не на учении о вере пророков, апостолов и святых отцов, а на словах еретиков, отступников Христа: c ними дружат, пьют и едят и учатся у них жидовству”.

Между тем, владыка Геннадий уличил в жидовстве лишь некоторых, причём только новгородцев. Что до московских еретиков, то в “жидовстве” их не обвинял никто. Да и трудно было отыскать черты иудаизма в похвалах “апостольских и евангельских”, вышедших из-под пера Фёдора Курицына и его товарищей. К тому же, многие факты, приводимые Волоцким, в пользу жидовства своих противников, оказывались голословными и доверия не вызывали. Откуда, к примеру, ведомо было, что они хулу на евангельские и апостольские писания изрыгали, если делали они это, только встретив кого “из простых”, причём с глазу на глаз? Озадачивало и то, почему у этих самых жидовствующих не было ни малейших признаков иудейской обрядности? Иосиф утверждал, что так повелели сами жиды, дабы держать в тайне своё учение, но было совершенно непонятно, отчего русские так слепо и безропотно им подчинились. Чтобы доказать своё, в ход шли сомнительные, не поддававшиеся проверке факты: якобы Ивашка Чёрный и Игнат Зубов пустились в бега за море и перед тем обратились в жидовство.

Дальше - больше. Преподобный Иосиф убеждает духовника государя Нифонта открыть глаза Ивану Васильевичу, очистить церковь от “неслыханного доселе соблазна” и свергнуть митрополита Зосиму. И Зосима отлучается от метрополии, вроде бы “за страсть к вину и нерадение к церкви” (на самом же деле - за мягкотелость и потворство “кощунникам”). Казалось бы, победа! Но поверженные добиваются назначения архимандритом Юрьева монастыря, что в Новгороде, монаха Кассиана, тоже тайного еретика. Последний вновь устраивает cвои “злобесные” сборища. И вновь сие “осиное гнездо” уничтожает бдительнейший архиепископ Новгородский Геннадий!

Но даже и после этого ересь не ослабела. Как отмечает “Еврейская энциклопедия”, её позиции даже усилились, когда в 1498 году сын тайной сектантки княгини Елены Волошанки, царевич Дмитрий был объявлен наследником престола и в Успенском соборе Кремля торжественно венчан шапкой Мономаха. Тогда в опалу попала Софья Палеолог, ибо открылось, что по её наущению и Дмитрия пытались отравить. По счастью, меры безопасности в Кремле были тогда усилены, и знахарки, доставлявшие яды Софье, были схвачены и утоплены в Москве-реке.

Но что не смог сделать яд – сделала ловкая византийская интриганка. Уже с августа 1501 года великим князем всея Руси и соправителем отца именуется её сын Василий Иванович. А Дмитрия и Елену государь “”посадил в камень и железа на них положил”. Впрочем, историки связывают сию опалу не только с каверзами Палеолог. Важно то, что Василия Ивановича очень поддерживал преподобный Иосиф, требовавший самых крутых мер против еретиков. Виной тому и международная обстановка: Иван, воевавший с Польско-Литовским государством, был заинтересован в поддержке духовенства Западной Руси – с этой точки зрения его связь с еретиками была неблагоприятным фактом; кроме того, отец Елены Стефан III перестал быть военным союзником Москвы.

Державный несколько раз приглашал Иосифа к себе для беседы. Известно, что Волоцкий толковал с ним о “конечной муке” для всякого “начальника”, знавшего о еретиках и не “предавшего” их. И монарх сознался, что “ведал ересь” и просил простить ему его прегрешения. Можно догадываться, как много значила эта уступка для великого князя, который ещё недавно “во всём послушаша” Курицына. Однако ценой уступок, ценой почти унизительного разговора с “обличителем” сектантов, суровый прагматик Иван хотел спасти то, что больше всего привлекало его в ереси: идею конфискации монастырских вотчин. “Государь, - парировал Иосиф, - подвинься только на нынешних еретиков, а за прежних тебе Бог простит”. Но стоило Иосифу заговорить о жестоком наказании еретиков, Иван оборвал его на полуслове. Государь стоял на том, что казнь противна духу христианства. Как заметил историк, “многие действительные или мнимые еретики умерли спокойно. А знатный дьяк Фёдор Курицын ещё долго пользовался доверием государя и был употребляем в делах посольских”.

И когда в августе-сентябре 1503 года в Москве был созван собор, Иван намеренно не включил в его повестку вопрос о ереси, но сосредоточился на вопросах упразднения церковного землевладения и церковных поборов (за что как раз ратовали еретики). И хотя соборяне вопреки его воле высказались в защиту монастырских вотчин, Иван добился отмены оплаты за поставление священнослужителей.

Примечательно, что первейшей жертвой сего постановления стал обличитель ереси Геннадий, который, вернувшись из Москвы в Новгород, “начал мзду брать с священников за ставление и ещё больше прежнего” вопреки решению собора. Владыка не только “оставил свой престол неволею”, но был заключён под арест и направлен в Москву, в Чудов монастырь, где и окончил свои труды и дни. Некоторые историки видят в этой опале и низложении руку Ивана III, не простившего Геннадию его слишком усердной борьбы с еретиками.

А преподобный Иосиф всё сокрушался бездействием Ивана Васильевича: “Уже тому другой год велика дни настал, а он государь не посылывал, а еретиков умножилося по всем городом, и християнство православное гинет от их ересей”. Он гремел красноречием, грозно обличая жидовствующих, и требовал для них самой лютой казни, для чего объявил сектантов отступниками (согласно церковной традиции, казни подвергались не еретики, а именно отступники от истинной веры). И неважно, что многие из них покаялись: раскаяние, вынужденное пылающим костром, настаивал преподобный, не есть истинное и не должно спасти их от смерти, потому они “огнём сожжены бысть”[4]. При этом Волоцкий приводил как пример казней преимущественно из Ветхого Завета, в приверженности к которому он как раз обвинял еретиков. На это, кстати, потом прямо укажет преемник вождя нестяжателей Нила Сорского старец Вассиан. Выступая против суровой расправы над покаявшимися еретиками, он заклеймит жидовствующим самого Иосифа: “”Аще же ты повелеваеши брата брату согрешивша убити, то вскоре и субботство будеть и вся Ветхого закона”.

Наконец, зимой 1504 года “Иван Васильевич и сын его Василий Иванович с отцом своим Симоном митрополитом всея Руси и со епископы со всем собором обыскаша еретиков и повелеша лихих смертною казнию казнити. И сожгоша их в клетке 27 декабря 1504 года”. А вот другое летописное свидетельство: “Того же лета князь великий Иван людей жёг ересников развратников веры христианския многых”.

Некоторые российские историки, по существу, оправдывают эту варварскую казнь. По их разумению, “лжеучение” еретиков суть не что иное, как “идеологическая диверсия”, “опаснейшая угроза самому бытию Руси”, и для устранения этой самой опасности все средства хороши. Николай Карамзин, хотя и признаёт, что “сия жестокость скорее может быть оправдана политикою, нежели Верою христианскою”, тем не менее, оставляет последнее слово за самодержцем российским: “Если явный дерзостный соблазн угрожает церкви и государства, коего благо тесно связано с её невредимостью: тогда не митрополит, не духовенство, но государь может справедливым образом казнить еретиков. Сия пристойность была соблюдена: их осудили, как сказано в летописях, по градскому закону”. Историограф добавляет: “Великий князь решился быть строгим, опасаясь казаться излишне снисходительным в деле душевного спасения”.

Думается, однако, что это решение претило великому князю, так долго и отчаянно ему противившемуся. С его стороны оно было вынужденной уступкой ревнителям веры и примкнувшему к ним сыну Василию. Как точно сказал другой историк, “наконец, Иван III сдался”. Иные исследователи говорят о духовной капитуляции, резком переломе, произошедшем тогда в сознании Державного.

И вот ещё что примечательно: разительная перемена в отношении великого князя к еретикам совпала с изменением положения евреев в Восточной Европе, на что обратил внимание историк Георгий Вернадский. Власти Польши и Великого княжества Литовского, видя покровительство, оказываемое Иваном иудеям, объявили их “пятой колонной”, потенциальными агентами Москвы (тем более, что литовские евреи проявляли повышенный интерес к распространению на Руси ереси жидовстующих). Это повлекло за собой изгнание иудеев и караимов из этих стран (1492). Но в самом преддверии расправы над еретиками, сия антисемитская мера была сразу же отменена.

Характерно, что на смертном одре Иван Васильевич решил покаяться перед “жидовствующим” Дмитрием. За день до своей кончины, когда церковь праздновала память великомученика Дмитрия Солунского – небесного покровителя великокняжеского внука, он “приказал привести к себе Дмитрия и сказал: “Дорогой внук, я согрешил против Бога и тебя тем, что заточил тебя в темницу и лишил наследства. Поэтому я молю тебя о прощении. Иди и владей тем, что принадлежит тебе по праву”. Государь получил от внука желанное прощение, что вызвало у присутствующих слёзы умиления. Однако когда Дмитрий вышел, его, по приказу уже нового великого князя, Василия, тут же схватили и бросили в тюрьму.

По мнению писательницы Алины Ребель, ересь жидовствующих стала одним из разрушительных факторов в отношениях между славянами и евреями, которые поплатились за безрассудство исторически недальновидных сектантов. Есть, однако, и полярно противоположные оценки: ересь будто бы имела важное просветительское значение для русской цивилизации и культуры. Исследователи Лев и Наталья Пушкарёвы отмечают высокую интеллектуальность сектантов, способствовавших русскому духовному возрождению. А историк Сергей Платонов подчеркивал, что созданное еретиками настроение критики и скепсиса в отношении догмы и церковного строя не умерло в России. Академик Дмитрий Лихачёв резюмирует: “Движение жидовствующих имело серьезное прогрессивное значение, будя мысль, вводя в круг образованности новые книги, создав в конце XV – начале XVI века большое умственное возбуждение”. В этом контексте расправа над еретиками толкуется уже как акт воинствующего мракобесия.

Существенно то, что именно с тех самых пор, как запылали костры жидовствующих, евреев на Руси начали воспринимать как “антихристов”, как квинтэссенцию зла и извращенности. Русский посол в Риме Дмитрий Герасимов (тот самый сподвижник Геннадия Новгородского) заявил в 1526 году: “Евреи для нас отвратительнее всех, даже простое упоминание их имени внушает нам отвращение; мы не позволяем им приезжать в нашу страну, поскольку это мерзкие и злобные люди”. Своего апогея антисемитская истерия достигнет в Московии при внуке великого князя, свирепом Иване Грозном, о коем писали: “Как ни был он жесток и неистов, однако же не преследовал и ненавидел никого, кроме жидов, которые не хотели креститься и исповедовать Христа: их он либо сжигал живьем, либо вешал и бросал в воду”. Но Иван Великий не ведал о сих мрачных последствиях, о том, что его имя будет сопрягаться с гонениями на евреев: он не запирал от них рубежей, продолжал вести переписку с надёжным “жидовином” Кокосом и получил, наконец, благословение от несправедливо обиженного им внука.

Тишайший прозелит Алексекй Михайлович

Во времена Тишайшего царя всея Руси Алексея Михайловича (1629-1676) был чрезвычайно популярен сюжет из библейской “Книги Есфирь” о чудесном спасении евреев от погибели, замышленной высшим сановником персидского царя Астаксеркса, злокозненным Аманом. Хвалебные вирши во славу защитницы своего народа Есфири слагали многие российские пииты. Известный вития русского XVII века Симеон Полоцкий возглашал:

Есфирь подобне есть спасительница,

Яко бе рода си заступница,

Меч отвративши, уже изощрённый,

На исраилтян главы извлечённый.

Однако некоторые юдофобствующие церковники толковали историю Есфири на свой лад. Архимандрит Черниговского Елецкого монастыря Иоанникий Галятовский (ок.1617-1688) очень даже сочувствовал антисемиту Аману и назвал его “несчастным”, убиенным коварными жидами. Этот выпускник Киевской коллегии испытал на себе заметное польское влияние и не только проникся фанатическими воззрениями католиков, но и перенял у них приёмы изощрённой юдофобии. В своём трактате “Мессия правдивый” (Киев, 1669), посвящённом царю Алексею Михайловичу, этот, как он себя называет, “недостойный иеромонах”, пожалуй, впервые в православной литературе излагает “свидетельства” осквернения евреями просфоры, убийства христианских младенцев в ритуальных целях, заражения колодцев и тому подобные претензии, характерные для польских источников. И подобно “несчастному” Аману, Иоанникий требует истребить всех евреев: “Мы, христиане, должны ниспровергать и сожигать Жидовские божницы, в которых вы хулите Бога; мы должны вас, как врагов Христа и христиан, изгонять из наших городов, из всех государств, убивать вас мечём, топить в реках и губить различными родами смерти”. Вызывает удивление, что авторитетный историк Николай Костомаров, отметив, что Иоанникий вознамерился побудить царя “принять надлежащие меры против иудейских козней”, умолчал о призыве архимандрита к геноциду.



При этом Галятовский объявлял царя своим ревностным единомышленником: “Яко Христос ненавидит жидов неверных, в некрестии затверделых, врагов и злобонцов своих,… так и Ваше Пресветлое Царское Величество, наследуючи Христа Царя Славы, ненавидишь жидов неверных,… не позволяешь [им] меж верными христианами в земле Твоей и царстве Твоём житии”. И в этом утверждении “недостойный иеромонах” не одинок. Историк Александр Пятковский, а следом за ним и современный публицист-почвенник Анатолий Глазунов сводят политику царя к тотальному изгнанию иудеев из городов и весей Московии, да и всех завоёванных земель. Самого же Тишайшего они объявляют таким же отчаянным врагом иудеев, как и свирепый Иван Грозный, который, как известно, объявил: “Жидам ездити в Россию непригоже, для того, что от них многие лиха делаются”, а при взятии Полоцка приказал всех евреев, не пожелавших креститься, утопить в Двине.

Действительно, царствование Алексей Михайловича иногда ассоциируется с Хмельнитчиной, названной евреями “гзерот тах” (“Господни кары 5408 (1648)”) – эпохой бед и зверской жестокости. Тогда в погромах, учиненных в Украине и Молдавии казаками гетмана Богдана Хмельницкого, погибло более 100 тысяч человек, около четверти местного еврейского населения. “Не приказывал я убивать невинных, а только тех, которые не хотят пристать к нам или креститься в нашу веру”, - говаривал гетман-изувер после очередного погрома и совершал новые – в Немирове, Тульчине, Яссах. Но православный царь Алексей за ту кровавую вакханалию никак не в ответе, ибо казаки Хмельницкого не находились под российским владычеством, не подпадали под действие русских законов. И, что ещё более важно, геноцид никак не сопрягался с национально-религиозными принципами русского государства, с благочестием самого Тишайшего государя.

Такое прозвание он получил, поскольку обладал замечательно мягким, добродушным характером, был, по словам беглого дьяка Григория Котошихина, “гораздо тихим”. Современники отмечали набожность и глубокую религиозность Алексея Михайловича. Очень точную и ёмкую характеристику дал ему историк Сергей Платонов: “Религиозным чувством он был проникнут весь. Он много молился, строго держал посты и прекрасно знал все церковные уставы. Его главным духовным интересом было спасение души… Средство к спасению души царь видел в строгом последовании обрядности и поэтому очень строго соблюдал все обряды… Религия для него была не только обрядом, но и высокой нравственной дисциплиной… Он ревниво оберегал чистоту религии и, без сомнения, был одним из православнейших москвичей… Ко всему окружающему он относился с высоты религиозной морали, и эта мораль, исходя из светлой, мягкой и доброй души царя, была не сухим кодексом отвлечённых нравственных правил, суровых и безжизненных, а звучала мягким, прочувствованным, любящим словом, сказывалась полным житейского смысла тёплым отношением к людям”. Монаршая порфира воспринималась Алексеем как власть, установленная Богом, назначенная для того, чтобы “рассуждать людей вправду” и “беспомощным помогать”. И слова, сказанные им князю Григорию Ромодановскому: “Бог благословил и предал нам, государю, править и рассуждать людей своя на востоке и на западе, и на юге, и на севере вправду”, - стали смыслом и целью его державных полномочий, постоянной твёрдой формулой государевой власти.

Конечно, царь Алексей был воспитан в духе святоотческой традиции с её воинствующим анти-иудейским пафосом. Конечно, филиппики “богоубийцам-жидам, которых всем христианским людям ненавидеть должно”, были дежурными на официальных дипломатических приёмах в Кремле, а некоторые иноземцы утверждали, что в Московии к дикарям-самоедам, поклонявшимся идолам и солнцу, относятся куда терпимее, чем к монотеистам-иудеям.

И всё же образ порфироносного антисемита под воздействием фактов рассыпается, ибо в нём наличествует весьма существенный для гонителя евреев “дефект” (именно это слово употребил применительно к царю Анатолий Глазунов): дело в том, что в узаконениях того времени запретов иудеям на пребывание и жительство в России не находится. И де факто евреи приезжали и жили в стране без всякой утайки. Да невозможно было им скрыть свой характерный племенной тип, отказаться от национальной одежды, потому даже при тогдашнем неустройстве полицейского надзора сыны Израиля были легко узнаваемы. А это означает, что они пользовались правом жить в России. И конкретная миграционная политика царя это право как раз подтверждала. Более того, к последней трети XVII века пребывание иудеев в Московии стало тогда столь обычным явлением, что “Новоуказные статьи” 1669 года, устанавливая казни за совращение христиан в другую религию, упоминали особо о евреях: “аще жидовин или агарянин дерзнет развратить от христианской веры христианина, повинен есть казни главней; а аще жидовин христианина раба имый и обрежет его, да отсекнут ему голову”. Из сих строк можно сделать заключение, что еврейское население было представлено свободными обывателями, которые могли даже пользоваться трудом христиан.

Впрочем, и ранее, при царе Михаиле Федоровиче, правительство против жительства евреев решительно ничего не имело. Так, в результате Поляновского мира 1634 года иудеи, как и прочие пленные, были разосланы по отдалённым местностям страны; разделяя общую судьбу, они были сосланы в города “в службу” и в деревни “на пашню”. При этом было специально оговорено, что не крестившимся должно быть дано столько же хлеба, сколько обращенным.

Можно определённо сказать, что и в годину царя Алексея иудеи, как правило, разделили участь прочих пленных, литовцев и поляков. Обратимся к фактам. Государева грамота от 27 июля 1656 года Гродненскому воеводе повелевала: “А которые Жиды придут в Гродно и учнут нам, великому государю, бить челом, чтоб их под нашею Царского Величества высокою рукою, и ты бы тех Жидов принимал и к вере по их закону приводил, и велел им жить в Гродне по-прежнему”. А когда после трёхмесячной осады в 1655 году пал Витебск, царь распорядился поступить со всеми “полоняниками” (включая и евреев) по справедливости. Значительное еврейское население осталось и в Смоленске и после сдачи его русским в 1655 году. Да и в Договоре о перемирии между государствами Российским и Польским, учиненном в деревне Андрусово (1667) утверждалось безусловное освобождение еврейских пленных и разрешение им остаться в России.

Между тем, иные историки говорят о лютой нетерпимости Тишайшего к евреям, и именно ею объясняют изгнание иудеев из завоёванных русскими Могилёва (1654) и Полоцка (1658). На самом же деле, государь здесь был вынужден подчиниться многочисленным ходатайствам местных жителей, которые, в свою очередь, ссылались на старинные привилегии и статуты, так называемое Магдебургское право, основанное на недопущении евреев в эти города. Правда, из-за алчности и непомерной жесткости казачьего полковника Константина Приклонского (между прочим, только присягнувшего царю) в Могилёве не обошлось без кровопролития. Евреи, вынужденные спешно покинуть город, были обманом согнаны частью на Печёрское поле, частью – на равнину у городской дороги, и перебиты все без остатка. Очевидец, игумен Орест, сообщал в своих “Записках”, что смертоубийства учинили покорыстовавшиеся еврейским добром мародёры-казаки. Но избиение евреев вызвало гнев в Москве, так что мещане города вынуждены были оправдываться, и “сложили эту вину на казаков Поклонского”, о чём пишет историк Сергей Соловьёв.

И примечательно, что власти всегда проявляли внимание к евреям-изгнанникам, направляя их в российские города в сопровождении стрельцов и за казенный счёт. Как отмечает историк Юлий Гессен, когда благодаря военным действиям в московском государстве появились пленные евреи, к ним относились никак не хуже, чем к прочим пленным. Иудеи, попавшие в Московию во время русско-польских войн 1654-1667 гг., переводились из одного города в другой для приискания им надлежащего жилья. Документы Разрядного приказа указывают на обширную географию миграции иудеев. В одном из указов говорится об отправке нескольких сотен человек из Калуги в Нижний Новгород, причём “провожатых дать Калужских стрельцов 20, а государева жалования [им] в дорогу на корм велено дать на месяц, семьянистым по шти денег, одиноким по четыре деньги человеку на день”. Есть сведения, что другие партии евреев из Новгорода были перевезены в Ярославль, а затем отправлены в Казань. Большинство же иудеев было расселено в Поволжье, на Урале и в Сибири и постепенно растворилось в окружающем населении.

Царь всемерно поощрял переход пленных евреев на русскую службу, особенно если те были изрядными мастерами. Известно, что после Андрусовского перемирия 1667 года Пушкарский приказ хлопотал о неотпущении на родину могилёвского еврея Исачки, поскольку тот “научен огнестрельным и гранатным делам, стрелять гранаты умеет; да ему ж дана для ученья огнестрельных и гранатных дел и для всяких тайных промыслов немецкого языка печатная книга”. Вполне вероятно, что евреями были живший с 1654 года в Москве “в пушкарях” изготовитель пороха Ивашка Григорьев родом из Дубровны; Гришка Мотовицкий из Полоцка, определившийся “в Оружейную палату в кормовые мастера”; а также отданный “на кормление частному лицу” пленный из Литвы некто Мосейка. Документ 1659 года упоминает ещё ряд московских обывателей-евреев: некий Марка с женой, торговец ветошью; Оспа с женой и сыном, занимавшийся “черной работой”; Якубка Израилев, который “пёк на торг хлебы”; Моска Марк, торговец мясом и т.д.

Вообще же, как свидетельствуют документы, в Москве могли селиться преимущественно крещеные евреи. Некоторые оказались в московской Немецкой слободе, где жили лютеране и католики, и среди них Марко Яковлев с женою Дворкою из Горок (Белоруссия), девушки Ганка и Рыся, дочери Меоровы и Эстерка Юдина (все из Мстиславля), Махля из Горок, Марчко-Захар Яшев из Дубровны. Немало евреев обосновалось и в московской Мещанской слободе, образованной выходцами из западного края, что отражено в списках лиц, живших там своими домами и снимавших в наем клети (относительно некоторых есть отметки “еврей”, “еврейской породы”, “родины еврейские”). Кое-кто из них весьма преуспел и, освободившись от тягла и личной повинности, выбился в купеческий класс. При этом некоторые евреи скоро достигли видного положения среди московского купечества. Так, Федор Григорьев и Афанасий Самойлов в апреле 1659 года были “выборными”: их подписи имеются в “протоколах” мирских сходов того года. Историк-краевед Владимир Снегирев указывает на значительную еврейскую популяцию и называет среди жителей Мещанской слободы будущего видного деятеля петровской эпохи, вице-президента Главного магистрата Илью Исаева, а также Федора Иевлева, Давида Тимофеева, Владимира Израилевича Елисеева, Ивана Константинова, Якова Самойлова, Семёна и Ивана Яковлевых, их зятя Павла Степанова и других. Мещанскую слободу называли ещё “слободой перекрестов”, ибо там могли жительствовать лишь лица, обращённые в православие. Их имена и фамилии становились не отличимыми от русских.

Здесь необходим краткий экскурс об общей религиозной политике царя, напрямую связанной с судьбами российского еврейства. Истый ревнитель православия, Тишайший был сторонником деятельного прозелитизма среди иноверцев. Причём к крещению их нередко побуждали самыми жёсткими мерами. “Немцам” было законодательно возбранено носить русскую одежду и селиться в тех местах, где проживали московиты. Иногда прибегали к вероломству, пуская в ход облыжные обвинения. Так, на шотландца-полковника Александра Лесли донесли, будто они с женой “заставляли русских слуг есть в пост собачье мясо” и над святыми иконами ругались, после чего их взяли под стражу. Тогда-то боярин Илья Милославский ненавязчиво предложил “проштрафившемуся” католику обратиться в православие, что тот, понятно, и свершил, и сразу же был помилован, произведён в генералы и пожалован угодьями и подарками на сумму три тысячи рублей. На миссионерской ниве немало усердствовал духовник царя Стефан Вонифатьев, который в 1652 году просил Его Величество не стеснять его в действиях, и тогда все служилые иноземцы обратятся в праведную веру. Как отмечал американский историк Джозеф Фурман, “государь надеялся показать русским ортодоксам, что убеждение и щедрая награда вызовут огромный приток обращённых, ибо иноземцы скоро поймут все преимущества и выгоды крещения в православную веру”. Неофит, помимо прочих наград, получал ещё и дворянство “по московскому списку”. Всё же крещение не получило тогда среди “немцев” массовый характер.

Зато обращение татар и мордвы проводилось столь энергичными темпами, что вызывало даже вооружённые протесты басурман. Архиепископ Рязанский Мисаил, успевший окрестить в Шацком и Тамбовском уездах более четырёх тысяч иноверцев, был затем атакован толпой из пяти сотен бунтовщиков, которые “учинились сильны и непослушны и во крещение не пошли”, и некто мордвин Гаречишка “устрелил” святого отца насмерть. Но настойчивый прозелитизм ничуть не утишился. За неофитами были законодательно закреплены всяческие привилегии: им надлежало незамедлительно выдать 15 рублей; предоставлялось право пожизненного и наследственного владения своими поместьями; после смерти феодала-мусульманина его поместье переходило к любому, даже дальнему, крещеному родственнику, невзирая на претензии более близких наследников-мусульман. Иногда татары крестились из-за боязни царского гнева. Рассказывают, что представитель средней ветви известного княжеского рода Юсуповых, Абдул-Мирза Секшевич, принимая в своём доме патриарха Никона, по незнанию православных норм, угостил его гусём, приготовленным “под рыбу”. Проведав о том, что его обманом накормили скоромным, Его Святейшество пожаловался государю, и тот так разъярился, что наложил на Абдул-Мирзу опалу. Чтобы сохранить за собой свои имения, испуганный князь решил принять православие и умилостивить тем царя и патриарха, и судя по всему, в этом преуспел.

Был, однако, богослов, который возвысил голос против политики обращения иноземцев в православие, осуществляемой государем. То был униат и панславист, серб Юрий Крижанич (ок.1617-1683), сосланный в 1661 году за свои “крамольные” писания в неблизкий Тобольск. В главном своём труде, трактате “Политика”, он изображает инородцев ненавистными поработителями славян: “Затопило нас множество инородников; они нас дурачат, за нос водят, больше того – сидят на хребтах наших и ездят на нас, как на скотине, свиньями и псами нас обзывают”. И провозглашает, что первейшее благо для России есть “запертие рубежей” (говоря современным языком, “железный занавес”) и “гостегонство” (непринятие и изгнание всех иноземцев). Такую изоляционистскую политику он объявляет “палладиумом” (щитом) для государства, обусловливающим самую возможность его политического существования. Указав на примеры такого “гостегонства” в Польше, Германии, Испании, Франции и даже Китае, он желает, чтобы и Московия последовала сему “благотворному” историческому опыту. Крещение иноверных он решительно порицает, более того, предостерегает: “Если Русское царство когда-нибудь погибнет, то оно примет гибель от перекрестов и их потомков”. При этом метит, прежде всего, в протестантов-немцев, но питает недобрые чувства даже к единоверцам - православным грекам, которых корит за плутовство в торговле. Убеждённый шовинист, он пышет злобой ко всем, кто только не русский и не славянин. А уж представителей таких “скитальческих народов”, как цыгане и жиды, по Крижаничу, и на пушечный выстрел к Святой Руси подпускать не следует.

Между тем, обращение иудеев в православие не только поощрялось, но было возведено в ранг государственной политики. Сохранились четыре челобитные “старозаконных” жителей города Бреславля (Силезия) на имя царя и трёх записей их о крещении в “православную христианскую веру”. Польские жиды Азик, Хоныш, Монка, Маер и Ицко со своими женами и детьми, а также вдова Биска в разгар русско-польской войны подают прошение о принятии православия. Известно также, что там же, в Бреславле, они представили свои “заручные челобитные” российскому посланнику в Силезии Л.И. Писареву, который, получив от царя указ с “пожалованием” евреев, передал его для исполнения священникам Архангельского собора и Успенской, Никольской и Воскресенской церквей Москвы. Крещение евреев становилось семейным делом: “с женишками и с детишками”.

Но, как отметил историк Дмитрий Фельдман, добровольность обращения по существу оказывалась вынужденной. В противном случае местом проживания еврея могла стать какая-нибудь сибирская глухомань, где успешная продуктивная деятельность на любом поприще была крайне затруднена. Среди выкрестов мы находим немало смекалистых и предприимчивых. Вот ''Матюшка Григорьев – еврей'', родом из Мстислава, попал с семьёй в русский плен в 1655 году. Был отправлен в Москву, где жил у некоего Кирилла Волосатого из гостиной сотни, на которого гнул спину полтора десятка лет. Но подфартило - смышлёного юношу приметил один важный боярин, и именной указ царя освободил его от ярма. Поселился Матюшка сначала в Новомикитской, а затем перебрался в Мещанскую слободу, где бойко торговал в овощном ряду. Благодаря оборотистости и изрядным способностям этот еврей был и сам взят в гостиную сотню. При Петре Великом он учредит первую в России мебельную фабрику, наладит широкую торговлю с Персией и Китаем. Сын же его Яков получит фамилию “Евреин”, впоследствии “Евреинов”, и станет при императрице Елизавете президентом Коммерц-коллегии. А их потомкам – уже “благородным” дворянам Евреиновым – суждено будет оставить заметный след в российской истории и культуре.

Можно назвать и других перекрестов, ставших родоначальниками славных российских дворянских фамилий – Шафировых, Веселовских, Копиевых, Аршеневских, Вистицких. Павел Шафир, пращур баронов Шафировых, дед знаменитого вице-канцлера при Петре I Петра Шафирова; Павел Веселовский, выходец из местечка Веселово, оказавший русским крупную услугу при осаде Смоленска; Степан Копиев, дед знаменитого комедиографа XVIII века; Николай Аршеневский, вступивший после крещения на русскую военную службу и ставший подполковником; братья Петр и Самуил Вистицкие, тоже пленённые под Смоленском (они фигурировали в бумагах того времени как “дети боярские”, и сохранился документ с подписью “Шмула Вистицкий” на древнееврейском языке).

Среди евреев, достигших высоких степеней, выделяются потомки принявших крещение при прежних государях. Обращает на себя внимание род с говорящей фамилией Жидовиновы, которые владели поместьями ещё при Иване Грозном. В одном историческом документе за 1551 год поименованы Фёдор Евстафьевич, Кузьма Фёдорович и Семён Федорович Жидовиновы как помещики в Твери. Жидовиновы Иван Тихонович, Иван и Роман Васильевичи в 1658 году названы московскими дворянами. А Богдан и Дементий Андреевичи Жидовиновы в 1652 году владели вотчинами - деревнями Боблово и Залужье в Воскресенской трети и деревней Андрюшино в Корнской волости Вологодского уезда. Но особенно поднялся Василий Степанович Жидовинов. В 1627 году он значился дворянином и смоленским помещиком, затем был русским послом в Кахетии, позднее продолжал служить по дипломатической части и был царским приставом. Иноземец Андрей Роде рассказывает, как сей пристав, уже “человек преклонных лет”, привечал в Московии датское посольство Ганса Ольделанда. Сын же этого Жидовинова, Иван Васильевич, занимал ещё более высокую должность – был главой московских стрельцов (по современным понятиям, это никак не ниже начальника московского военного округа).

Говорящей оказывается и фамилия Юдины, генеалогию которой израильский историк Савелий Дудаков возводит к крещёному еврею Афанасию Юдину, что вёл крупные торговые дела в царствование Ивана Грозного. Во времена же царя Алексея мы находим несколько дьяков Юдиных: дьяк Сибирского приказа Никита Юдин; дьяк Серебряной палаты Андрей Семенович Юдин; дьяк Алексей Никитич Юдин и другие. А другой Алексей Юдин, раскольник, выборный Выробина полка, станет потом правой рукой мятежного князя Ивана Хованского, начальника Стрелецкого приказа, и примет, как и князь Хованский, мученическую смерть.

Но наиболее впечатляющей в XVII веке была карьера человека по имени Алмаз с парадоксальной для еврея фамилией Иванов (-1669). Он происходил из семьи вологодского торговца, посадского человека, и, по-видимому, был крещён при рождении и наречён Ерофеем, но его называли Алмазом даже в официальных документах.

Сызмальства он проявил интерес к торговле и, как отмечают очевидцы, занимался ею весьма успешно. В составе купеческих караванов и торговых судов Алмаз немало поколесил по свету и выучил в чужих краях турецкий и персидский языки. В 1639 году он целиком сосредоточивается на государевой службе, получив назначение на должность дьяка Казенного приказа; участвовал в отборе подарков, вручавшихся знатным иноземцам, контролировал ведение специальных книг посольских расходов. В 1646 году Иванова по настоянию царя переводят в Посольский приказ. Как сказал о нём посол Священной Римской империи барон Август Мейерберг, “при исполнении многих посольств [Алмаз] столько показал примеров хитрости, коварства, находчивости, что удостоен был должности смотрителя за тайным архивом царства, за иностранными послами и докладчика их посольств”. А, по словам проницательного голштинца Адама Олеария, Иванов - “человек тонкий, способный, одаренный ясным умом и твердой памятью”. Неудивительно, что в 1653 году его возводят в чин думного дьяка, то есть назначают главой Посольского приказа. Это был, между прочим, первый случай в российской истории, когда этнический еврей стал главой всего дипломатического ведомства державы (напомним, что впоследствии, уже в советской России, наркомами иностранных дел также будут евреи Лев Троцкий и Максим Литвинов).

Алмаз прослыл тонким знатоком русского дипломатического искусства и придворного этикета. На многих аудиенциях монарха, данных иноземным послам, Иванов неизменно представительствовал, выполняя по существу обязанности церемониймейстера. Трудно переоценить роль Иванова в решении украинского вопроса. В Золотой палате Кремля он торжественно принимал депутацию Богдана Хмельницкого. В документе той поры читаем: “И указал государь думному посольскому дьяку Алмазу Иванову посланникам объявить свое государево жалованье, что гетмана Богдана Хмельницкого и войско Запорожское пожаловал, велел их принять под свою государеву высокую руку”. Что должен был испытывать еврей Алмаз, когда привечал погромщика Хмельницкого, на чьих руках была кровь десятков тысяч его соплеменников? Об этом история умалчивает...

В 1653 году востребованными оказались и коммерческие способности бывшего купца Иванова. Под его руководством был разработан и введен новый Торговый устав. Историки отмечают ревностную приверженность Алмаза царю и православию. Богомольность Иванова подтверждают и его многочисленные вклады в монастыри (в основном это были книжные пожертвования). И, что еще более важно, этому еврею было не только позволено, но и вменено в обязанность (нет, не вступать!) – врываться в самые заповедные области русской церковной жизни. Дьяк был уполномочен царем вести такое тонкое и деликатное дело, как переговоры с поляками об отмене Зборовской унии между католиками и православными, что потребовало от него недюжинных богословских познаний. И разве не удивительно, что царь, желая подчинить церковников своей судебно-гражданской власти, именно Алмаза назначил главой Монастырского приказа!? Ему было поручено чинить “суд во всяких истцовых исках на митрополитов, архиепископов, епископов, их приказных и дворовых людей, на монастыри и т.д.”. Так перекрест вершил судьбы всего православного клира России.

И среди пастырей Русской церкви того времени можно было заприметить этнических евреев. Одним из них был просветитель, переводчик греческих и латинских церковных книг, составитель славяно-латинского лексикона иеромонах Арсений Грек (ок.1610-ок.1666). Уроженец города Трикала, он был крещен при рождении. Вознамерившись обучаться философии, врачебному делу и богословию в Падуанском университете в Риме, Грек был вынужден принять католичество, но затем, вернувшись на родину, громогласно проклял римскую веру. В 23 года он принял монашеский постриг, но жажда знаний привела его в Киевскую Академию, пользовавшуюся тогда славой цитадели славянского образования. Там молодого студиозуса завидел патриарх иерусалимский Паисий и в январе 1649 года взял его с собой в Москву. Арсений был удостоен должности “патриаршего уставщика” и “царским жалованием”, как вдруг открылось нечто ужасное: оказалось, что он обрезан, стало быть, принял басурманскую веру. За такое отступничество полагалась казнь смертная. Но Арсений заявил, что якобы “обусурманен неволею”, потому был пощажён и сослан на три года на Соловки, старался смиренным поведением расположить к себе монашескую братию.

Из ссылки его вызволил новый патриарх Никон. Он остро ощущал нужду в образованных людях, и поручил ему заняться “риторским учением”, наставлять юношество и исправлять богослужебные книги. С именем Арсения Грека связывают учреждение в 1653 году первой в России школы с преподаванием греческого и латинского языков. Человек просвещённый, “многим языкам искусный”, Арсений в то же время слыл человеком нетвёрдой морали, менял друзей, да и религиозные убеждения, исходя из удобства момента. Так, привеченный Никоном, он не преминул отвернуться от него, когда тот потерял власть и силу. Впрочем, конформизм Грека не уберег его от конфликтов с высшими иерархами церкви: по некоторым сведениям, с 1662 по 1666 годы он вновь находился в ссылке в Соловках. И среди старообрядцев и раскольников о нём сложилось мнение: “волхв, еретик, звездочетец, исполнен скверны и смрада езувитских ересей”.

Английский историк Джон Клиер обратил внимание на то, что оба вождя церковного раскола в России имели контакты с евреями. И в самом деле, лидер старообрядцев протопоп Аввакум участвовал в дискуссии в доме боярина Фёдора Ртищева, на которой присутствовал некий “еврей Бацка”, позднее обвинённый в пропаганде ереси жидовствующих. А низложенного патриарха Никона, находившегося в заключении в Воскресенском монастыре, с разрешения властей посещали “иноземцы, поляки, черкесы, белорусы и крещёные немцы с евреями”.

Между прочим, скандальную известность получили дворовые слуги опального Никона, перекресты “Демьянка жид” и “жид Мишка” (Демьян Иванович Левицкий и Михаил Афанасьев). Последний в октябре 1666 года известил “государево дело”, вследствие чего против Никона было учинено локальное следствие, которым руководил архимандрит Московского Чудова монастыря Иоаким. Никон узнал об извете на него только спустя пять лет и, конечно же, стал задним числом хулить доносчика и прочих своих супостатов: “Да у меня же в Воскресенском монастыре были два жида крещёных и, оставя православную веру, начали они старую жидовскую держать и молодых чернецов развращать. Я, сыскав об этом подлинно, велел жида Демьяна посмирить и сослать в Иверский монастырь, а Демьян другому жиду, Мишке, сказал: не пробыть тебе без беды, беги в Москву и скажи за собою государево слово; то так и сделал…, а в это время молодые чернецы, бывшие в жидовской ереси, покрали у меня деньги, платье и тем жидам помогали, да им же помогал архимандрит Чудовский”. За совращение в жидовство, по законам того времени, преступника надлежало сжечь заживо. А здесь бывший патриарх сигнализировал о целом гнезде “жидовских еретиков” и покровительствовавшем им церковном иерархе. Но государь не внял словам Никона: евреев не наказал, а архимандрита Иоакима впоследствии возвёл на престол московских патриархов.

Среди мастеров иконописи второй половины XVII века мы находим недюжинные еврейские таланты. Известный живописец Иван Башмаков прослужил в Оружейной палате шесть лет. По-видимому, фамилию он получил при крещении от своего восприемника, думного дворянина и печатника Дементия Башмакова. Сохранилась челобитная Ивана от 23 марта 1672 года, а также указ государя о том, что ему, Башмакову, дадено „на кафтан сукна кармазину, шапка, 4 чет. муки ржаныя для того, что он, Ивашко, оставя жидовскую веру и крестился в православную христианскую веру и отдан для иконного учения иконописцу Симону Ушакову“.

Подлинных вершин искусства иконного писания достиг Василий Познанский. Как отмечают исследователи, в историю русской культуры он вошел как “единственный известный нам художник, который разрабатывал в станковых произведениях сложную технику аппликации, соединения живописи и ткани, технику, которую применяли до него только в произведениях прикладного искусства”. Он поступил в Оружейную палату двенадцатилетним отроком и искусился в “живописном деле” под руководством знаменитого Ивана Безмина. Известно, что в 1672 году Познанский "писал и золотил" царский дворец Коломенское. Позднее “написал вновь золотом и серебром знамя полковое по тафте лазоревой, с оба лица по кресту о пяти степенях, около крестов написано солнце да месяц с звездами, по каймам написаны травы золотыя с серебром, — в поднос великому государю недели святыя Пасхи". А в 1678 году числился уже в списке жалованных живописцев Оружейной Палаты.

А Иосиф Познанский, по-видимому, отец Василия, еврейский выходец из Смоленска, тоже замечательный иконописец, был учеником немца Иоганна Детерса. Интересно, что Иосиф принял православие только 1691 году, то есть на склоне лет. Стало быть, долгое время святые лики для божьих храмов было дозволено писать некрещёному еврею(?!).

Примечательна личность и судьба придворного царского доктора Даниила или Стефана фон Гадена (-1682), которого величали на русский манер Даниил Жидовин или Cтепан Фунгаданов. “По происхождению еврей, по вере московит, который пользуется необыкновенным расположением царя и один свободно посещает внутренние покои дворца (так как вместе с тем был и старшим спальником)”, - говорили о нём современники. А некоторые из них прямо утверждали, что доктор внушал царю терпимость к народу Израиля.

Сын “дохтура Итальянские земли жидовские веры”, он родился и жил в Бреславле, науке врачевания обучался в Польше. Отличался честолюбием и со свойственной ему изворотливостью устранял любые препятствия на пути к своей карьере: в Бреславле, где большинство населения исповедовало лютеранство, становится лютеранином; оказавшись же в католической Польше, - принимает католицизм. Определяется врачом к польскому гетману Николаю Потоцкому, но армия поляков терпит поражение, и Даниил попадает в татарский плен в Крыму. Там его продают в рабство османам в Константинополь, откуда он бежит с помощью одного еврейского купца и оказывается в Каменец-Подольском, где лечит поляков, сражавшихся с казаками под водительством сына гетмана Богдана Хмельницкого, Тимофея. Жительствует в живописном Черткове, близ Тернополя, где также практикует медицину. Там-то и настигли его в 1656 году русские, взявшие Чертков штурмом. Даниил попадает в Киев, в полк воеводы Василия Бутурлина, и столь же ревностно, как он лечил поляков, врачует украинцев и великороссов. “И лечил государевых ратных людей, - вспоминал он впоследствии, - а излечил государевых ратных людей сто двадцать пять человек”.

Бутурлин был самым тесным образом связан с боярином Артемоном Матвеевым (1625-1682), бывшим тогда начальником Малороссийского и одновременно Аптекарского приказа. О нём надо сказать особо. Сын дьяка Посольского приказа, Матвеев двенадцатилетним отроком был зачислен “жильцом” в военную службу; в 1642 году пожалован в стряпчие и приставлен к Алексею Михайловичу; в 1654 году получил назначение стольником и полковником; в 1671 году он стал ведать и Посольским приказом. Артемон слыл истым западником и национальными фобиями Матвеев не страдал: среди его дворовых находились Иван-еврей с женой. Он женился на шотландке Гамильтон из Немецкой слободы, которую на русский манер стали звать Авдотья Григорьевна. При ней состояла и воспитывалась Наталья Кирилловна Нарышкина, будущая жена царя Алексея, что ещё более сблизило Матвеева с царём.

Именно Матвеев способствовал тому, чтобы Гадена перевели на службу в Москву. Даниил был принят цирюльником (фельдшером) в Аптекарский приказ – образованное в 1620 году учреждение, ведавшее управлением всей врачебной деятельностью державы. Благодаря уму и таланту Даниил добился того, что стал едва ли не самым авторитетным эскулапом при Дворе. Но на это ушли долгие годы. Звание доктор, самое высокое в медицинской иерархии страны, он получил только в 1672 году, когда крестился по православному обряду. Один только перечень подарков, полученных им от Алексея Михайловича по сему случаю, занял бы несколько страниц печатного текста. В числе прочего – золото, серебро, дорогие меха, шелка, бархат и т.д. Вместе с Даниилом принял православие и его сын Михаил и сразу же был пожалован царёвым стольником. Впрочем, историк Илья Берхин полагает, что принятие Гаденом греческой веры было только казовым, “внешним, каковые примеры нередки в средневековой еврейской истории”. Знаменательный факт – его мать осталась правоверной иудейкой и жительствовала в Смоленске, и царь не только позволял Даниилу ездить к ней на побывку, но однажды послал ей в подарок богатые меха.

Знаменательно, что добившись высокого положения, еврейский доктор использовал его во благо своим соплеменникам. Английский врач Самуэль Коллинс свидетельствовал: “Жиды с недавнего времени очень размножились в городе и при Дворе: им покровительствует лекарь-жид (почитаемый за лютеранского перекреста)”. Это очень точное слово – “покровительствует”! Действительно, этот “перекрест” принимал под свой кров не только родственников, но и евреев, едва ему знакомых. Они часто гостили в его доме, и доктор добивался, чтобы при отъезде им давались казенные подводы и подарки – пушниной и деньгами. При нём был врач-ассистент Ян Гутменш (фамилия которого в переводе с идиш означает – ''хороший человек''), также, по-видимому, еврейского происхождения. По словам историка Юлия Гессена, вокруг Гадена в Москве образовалась целая колония иноземных евреев. Способствовал он и тому, чтобы, несмотря на все строгости тогдашних законов, иудейские купцы приезжали в Москву с сукнами, жемчугом и другими товарами и получали комиссию от Двора. Так, согласно Новоторговому уставу (1667), в Москву пропускались только те иноземные купцы, у которых были государевы жалованные грамоты с красной печатью. И это благодаря Гадену иудеи могли добыть себе такие грамоты. Известно, что в 1672 году шкловские евреи Самуил Яковлев с товарищами отпущены были за рубеж для покупки венгерского вина.

Конец Даниила Гадена, как и его патрона Артемона Матвеева, был трагическим. Оба они в 1682 году были подвергнуты мученической казни, ибо “царевны Софьи Алексеевны стороне противны и подозрительны были”. Причём еврейского доктора объявили первостатейным злодеем, якобы уморившим царя Федора Алексеевича ядовитым кушаньем. Обвинение странное, если принять во внимание, что все лекарства и блюда, прежде чем попасть к царю, непременно дегустировались челядью и врачами. Современник свидетельствует: “Разыскивали и лекаря жида Даниила, но не нашли его, потому что он, переодевшись в страннические одежды, пробрался на Кукуй [Немецкую слободу – Л.Б]”. Но был узнан, схвачен и приведен на пытку в Константиновский застенок. Поэт Сильвестр Медведев так описывает зверства заплечных дел мастеров: “Доктора Даниила фон Гадена, родом Жидовина, выдали им предати ругательной смерти. Ох, беды, увы, жалости!… Крепко пыташа, биша и огнём жгоша и потом такожде выведше на Красную площадь, иссекоша на мелкие части''. С Гаденом вместе были умерщвлены его сын Михаил, доктор Ян Гутменьш, которых “с красного крыльца сверху бросили на землю и, на земле такожде наругательно убив, иссекли, и нагих на ту же площадь выволокли”, а заодно и слуги – пятьдесят человек простого люда. О том, как оплакивали Гадена его соплеменники, говорится в респонсах люблинского раввина Мордуха Зискинда Ротенберга, где приведено свидетельство о его погребении: “Я приехал в Москву через три или четыре дня после погрома… Даниил был изрублен на куски: отрублены были одна нога и одна рука, тело проколото копьем, а голова разрезана топором. Я и другие анусим [насильственно крещёные евреи – Л.Б.] похоронили Даниила и его сына…в поле”….

Но то будет спустя годы, а пока веселы и бодры православный государь Алексей Михайлович и его придворный эскулап Даниил Гаден. Царь спешит отметить рождение у своей молодой жены Натальи Кирилловны сына Петра, будущего великого преобразователя России, доселе небывалой у нас потехой. Получив добро на такую новину от своего духовника, он поддался, наконец, на уговоры своего ближнего боярина Артемона Матвеева:

Комидия в иных землях ведётся,

На свете нам немало образцов,

И стало быть, то недурное дело,

Когда она угодна государям

Таких земель, которым свет ученья

Открыт давно. И в нашем государстве

Комидию заводит царь великий

На пользу нам: народ её полюбит

И доброго царя добром помянет.

(Островский А.Н. “Комик XVII столетия”).

Было решено представить на публике “комидию” по мотивам “Книги Есфирь”. Надо сказать, что сюжет этой ветхозаветной книги с его сценичностью, конфликтностью, а также придворным характером действа как нельзя лучше подходил для яркого театрального представления. Ранее, в “политичной” Европе, по мотивам “Книги Есфирь” ставились и пользовались неизменным успехом пьесы Ганса Сакса (1536, 1559), Вальтена Войта (1537), Андреаса Пфейлшмидта (1555), Жозефа Мурера (1567), Маркуса Пфеффера (1626), а впоследствии и Жана Расина (1689). Вот и пастору Немецкой слободы Иоганну Готфриду Грегори поручили написать пьесу о Есфири и набрать группу актёров для обучения.

Наконец, в ноябре 1672 года в селе Преображенском была сооружена “комедийная храмина”. Там и состоялось представление “Астаксерксово действо”, в коем были заняты 64 человека – дети разных служилых и торговых иноземцев, а также дворовые Матвеева. Вот что сообщает современник: “В комидии с государем была царица, царевичи и царевна – всё семейство, а также бояре, окольничие, думные бояре, думные дьяки, ближние люди, стольники и всяких чинов люди. Тешили государя и публику немцы да люди боярина Матвеева – и в органы играли и на фиолях и в страменты и танцевали”. Государево место, выступавшее вперед, было обито красным сукном, а для царицы и царевен устроили особые места вроде лож с частой решёткой, сквозь которую они смотрели на сцену, оставаясь невидимыми для остальных зрителей (Домострой того требовал!), сидевших на деревянных скамьях.

На сцене строил ковы и каверзы вероломный Аман, убеждая царя персов Астаксеркса истребить евреев и, прежде всего, советника государя, иудея Мардохея, не пожелавшего идти против своей веры и воздать ему, первому сановнику, божеские почести. А мудрый Мардохей возглашал, что это ему да молодой жене Астаксеркса Есфири вверена судьба еврейского народа. Слышалась горячая молитва евреев об освобождении от врагов:

Подаждь же нам, да тя узрим

Исраиля в возношении,

Врагов же в сокрушении!..

Исраиль да радуется,

Усердно да веселится,

Бог ещё бо живёт прежный,

Иже тя спасёт от скорби.

Некоторые стихотворные монологи герои произносили на неведомом царю Алексею древнееврейском языке, придававшем “действу” особую торжественность. Видно, что над ними немало потрудились еврейские обитатели Немецкой слободы, не забывшие своего рода-племени.

И радость спасённых евреев сопрягалась с весельем нынешних москвитян:

Радуйся ты с ними,

исраилские гражданине,

Прииде, да попирай выю твоего врага…

Все глаголют:

Ей, ей, ей, ей!

Великая Москва с нами ся весели!

Алексей Михайлович смотрел пьесу с жадностью, не сходя с места, целых десять часов (!) кряду. Он остался весьма доволен увиденным и щедро наградил пастора Грегори. Государя впечатлила представленная здесь яркая картина придворной жизни с возвышением и падением всевластных фаворитов; вызвала сочувствие судьба народов, зависящая от каприза очередного временщика; тронул сердце и трагический образ нежной Есфири, выступившей в защиту своего гонимого племени. Близка и понятна была основная идея пьесы, её моралистическая сентенция, изложенная в прологе: “гордость сокрушается, и смирение венец приемлет”.

Примечательно, что “Астаксерксово действо” обнаруживало разительные параллели с российской действительностью. Астаксеркс непосредственно сравнивался с царем Алексеем Михайловичем, а его супруга Наталья Нарышкина – с иудейкой Есфирью. Но вряд ли потому, что прадедом её был караим (то есть этнический еврей) Нарышко (об этом едва ли кто помнил) - Наталья, московская Есфирь, так же, как и ветхозаветная, происходила из незнатного рода, была второй женой царя и притом сияла молодостью и ослепительной красотой. Сопоставление же её родственника и опекуна, ближнего боярина Тишайшего Артемона Матвеева с советником царя персов Мардохеем тоже было весьма прозрачно.

Едва ли сочувствие к богоспасаемым персидским евреям (“людям божьим”) распространялось зрителями, да и самим царём на реальных современных “жидов”, получивших после распятия Спасителя имя “богоубийц”. О какой-либо преемственности между ними и древними их пращурами говорить здесь трудно. И слова Астаксеркса:

Жиды безо всякой злобы и вреда поживут, обращались в метафору. Лютеранский пастор и его единоверцы-актёры проводили тогда иную очевидную аллюзию: как Астаксеркс некогда избавил от гибели израильтян, так и Алексей приютил в Москве протестантов. А на некоторых изображениях XVII века герои истории Есфири представлены в традиционных русских одеждах. Как будто вовсе не об иудеях шла здесь речь. А смысл в том, что в России под скипетром Тишайшего прозелита, царя всея Руси Алексея Михайловича, “безо всякой злобы и вреда поживут” православные христиане.

Примечания

[1] Отметим, что сам Михаил Олелькович к ереси никакого отношения не имел. Он погибнет в начале 1480-х гг. в Литовской Руси как участник православного антиягеллоновского заговора.

[2] Последнее упоминание о Захарии Бен Аароне находим в послании инока Саввы (киевского митрополита Спиридона-Саввы) против еретиков, адресованном Дмитрию Шеину, бывшему русским послом в Кафе с 1487-1489 гг. Савва предостерегает: «И ты, господине Дмитрий, коли был еси послом и говорил еси с тем жидовином с Захарией-Скарою. И я, господине, молюся тебе: что еси от него слышал словеса добры или худы, то пожалуй, господине, отложи их от сердца своего и от уст твоих, якоже некое скаредие; несть с ними Бога, уже не действует Бог ими, ни на молитву их не внемлет: изриновени быша и не могут стати, якоже Давид глаголет... Тако и жидовское сокрушенье, встати им не мощно сокрушенным, и погребленным, и разметанным яко прах от лица ветра». И говорит далее: «Аще человек будет добр и украшен всеми добродетелями, и примесит к ним мало нечто жидовского семени, ино то все его житие не потребно перед Господом и человеки, и Бог не стерпит ему и обличит его”.

[3] В 1483 году в Кастилии был создан инквизиционный трибунал, который возглавил исповедник королевской четы Томас Торквемада. За 18 лет, что он находился на сем посту, было убито и сожжено, по разным источникам, от полутора до восьми тысяч “неверных”, в основном, мусульман и евреев. По некоторым данным, 10220 жертв было сожжено живьём, а ещё 97321 человека подвергнуто опозоренью, конфискации имущества, пожизненному тюремному заключению и исключению из службы на общественных и почетных должностях. Общий итог этих варварских казней доводит число навсегда погибших семейств до 114401. 31 марта 1492 года под нажимом Торквемады король и королева Испании Фердинанд и Изабелла издали декрет об изгнании всех евреев из Испании. При этом христианам запрещалось укрывать иудеев в своих домах после этого срока под угрозой тех же наказаний. Эта мера заставила покинуть Испанию до 800 тыс. евреев.

[4] Первое известие о сожжении в клетке на Руси относится к январю 1493 года, что явилось влиянием испанской инквизиции.

Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #11 - 12(170) ноябрь  - декабрь 2013 berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=170

Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2013/Zametki/Nomer11 - 12/Berdnikov1.php