Моему бывшему коллеге
В декабре 2008 года на страницах журнала «Заметки по еврейской истории» Леонид Духин опубликовал очерк, который назвал «Документальный рассказ» - «Германия должна погибнуть». Очерк был посвящён брошюре, появившейся в Нью-Йорке весной 1941 года, по мнению многих сыгравшей провокационную роль в деле усиления акций нацистов в отношении евреев Германии и Европы (Вот кратко об авторе в очерке Л.Духина: «Теодор Ньюмен Кауфман, уроженец Манхэттена, был удачливым еврейским предпринимателем, возглавившим горстку единомышленников, которые патетически называли свое общество «Американской федерацией мира». В 1940 году Кауфман открывает собственное издательство Argyle Press в городе Ньюарк, штат Нью-Джерси, чтобы опубликовать свою книгу «Германия должна погибнуть!» и познакомить широкую американскую общественность с мыслями и чувствами, изложенными на ее 104 страницах. Второе издание книги вышло в феврале 1941 года. Страстный призыв автора принудительно стерилизовать все взрослое репродуктивное население Германии после ее поражения в войне произвел фурор в американском обществе. Большинство американцев отнеслись к нему саркастически, сочтя Кауфмана слишком экстравагантным и маргинальным, чтобы воспринимать его всерьез. В большой разгромной рецензии в нью-йоркском еженедельнике Time magazine в марте 1941 года книга Кауфмана названа «вместилищем сенсационных идей»….)
Мысль о провокационности брошюры малоизвестного автора, сыгравшего почти историческую роль в судьбе европейских евреев сегодня кажется совершенно нелепой. Как будто не было до этого костров из книг, «Хрустальной ночи», «расовых законов» принятых ещё за восемь лет до выхода этой брошюры, за которую, как за дорогой подарок, уцепился доктор Геббельс в своей активной пропагандистской деятельности.
В связи с этой публикацией как-то совершенно незаметно проскользнул замечательно впечатляющий и характерный штрих – один из всего двух отзывов на эту публикацию. Он настолько важен как в историческом аспекте, так и в отношении понимания сегодняшнего дня, что его следует здесь привести полностью, тем более, что на него не последовало тогда никаких откликов. Вот это письмо:
михаил хайнц
москва, россия - at 2010-01-14 08:44:52 EDT
Во Второй Мировой войне единственной защищающейся стороной был немецкий народ, который из последних сил боролся против коммунистических бандитов и уголовников. Те же, кому был выгоден коммунизм, издали эту гадкую книжонку, причем, что самое странное, она издалась не в коммунистической России, где сидели лишь исполнители грязных преступлений, а в США, главари которых и профинансировали эту грязную войну
Очень удивительно и даже странно, что этот «отзыв» не получил никакого ответа, не вызвал никакой реакции читателей! Судя по имени – читатель, приславший это письмо – российский немец, человек не старый, во всяком случае едва ли принимавший участие во Второй мировой войне. Возможно, и скорее всего, что он живёт не в Москве. Но главное в другом – он дословно повторяет доминантную идею нацистской пропаганды, правда исключая слово «евреи». Что в общем контексте ничего не меняет.
Вероятно мало кто знает, а из уцелевших жертв нацизма никто не хотел вспоминать, что геббельсовской пропагандой не были забыты даже... жертвы, находившиеся в еврейских гетто восточной Европы.
***
Начав работать в Большом театре в ноябре 1966 года я познакомился с новыми коллегами, которые не относились к моему старому кругу бывших соучеников по Центральной музыкальной школе или Московской Консерватории. Одним из них был скрипач, окончивший Музыкально-педагогический Институт им. Гнесиных Михаил Центерис. Мы с ним довольно быстро подружились и иногда даже вместе ездили отдыхать на два дня в подмосковный Дом отдыха Большого театра в Серебряном Бору (проданным за «ненадобностью» предпоследним директором Большого театра А.Иксановым в частные руки).
Там в один из наших приездов зимой 1968 года Миша Центерис рассказал мне историю своей жизни. Я жалел, что не записал её тогда же, хотя в основном запомнил его рассказ, потому что он был единственным человеком среди всех моих знакомых – свидетелем из гетто, уцелевшим в Холокосте. Его рассказ я приведу по памяти, иногда с моими попутными вопросами.
«Я родился в Ковно, в Каунасе в 1931 году. Мои родители имели химчистку и были довольно состоятельными людьми. По крайней мере на фоне того района, где мы жили. Я всегда гулял с няней и меня не могли обидеть мальчишки на улице или на детской площадке. Хотя я рос довольно крепким и для своего возраста высоким, что потом спасло мне жизнь. Ещё до войны я начал учиться играть на скрипке с частным преподавателем и уже ходил в музыкальную школу».
«А на каком языке вы говорили дома?» - спросил я тогда Мишу.
«Дома мы говорили только на идиш. Я понимал литовский, и мы все могли говорить по-литовски. В субботу приходила работница и разогревала нам еду – «чёлн». Ах! Никто не умеет готовить здесь «чёлн». Если бы ты знал, как это вкусно!
В общем, жизнь была неплохой. Папин брат был коммунистом и с нами почти не имел никаких дел. Когда пришла советская власть, он занял какой-то пост, не помню какой, но не очень важный – заведовал чем-то в районе, где мы жили. Война началась так быстро, что все как-то не успели к этому приготовиться, хотя дядя мой быстро исчез... Мы слушали по приёмнику речи Гитлера и мама настаивала на нашем уходе из Ковно, хотя бы даже пешком. Всё произошло очень быстро. Бабушка и отец были против, они говорили, что немцы уже были в Первую войну, ничего не случится, если они снова придут, но мама понимала немецкий очень хорошо и после речей Гитлера знала, что евреям лучше уйти как можно дальше... Но куда мы могли уйти без транспорта? Ушли за 60 километров от Ковно. И всё... Вдруг, идя через поле, увидели на шоссе немецких мотоциклистов. Скоро на всех перекрёстках стояли немецкие регулировщики и приказывали всем беженцам возвращаться по месту жительства. За три дня мы дотащились до дома. Но не до дома. Нас уже не пустили к себе в квартиру. Всех заставили идти в нашу синагогу. Там нас держали три дня – без еды и воды... Утром приходил молодой литовец с поленом, пьяный, и бил всех, кто попадался ему на пути этим поленом – стариков, старух, детей... Потом разрешили придти домой. Дома оказалось, что соседи уже многое унесли, то есть украли. Что-то мы взяли с собой - деньги, но что-то оставили – посуду, бельё... Это в основном всё было унесено. Было бесполезно узнавать, кто унёс. Теперь наш дом находился в гетто. Отгороженное от остальной части города. Начались «акции». Это уже был 1942 год. Нет! Акции начались сразу же, как пришли немцы, с июля 1941-го. Расстреливали у Девятого Форта. В 43-м была «детская акция». Я спал днём. За занавеской из простыни в кухне. Пришли литовцы с немецким офицером СС. Вообще нами уже «занимались» тогда только СС. Мама сказала, что мне 15 лет, я и правда был выше и выглядел на 15 лет. Брали всех детей до тринадцати лет. В общем, меня спас мой рост. Я спал и не знал, ничего. Они меня увидели и не стали брать.
Нам не разрешалось иметь радио, но газеты раздавались всем, кто хотел их читать Газеты издавались на идиш! В них мы читали о том, что Сталин, Черчиль, Рузвельт – все они евреи, что правительства Америки, СССР, и Англии состоят сплошь из одних евреев!»
«И вы верили в это?» - спросил я тогда Мишу.
«Ну, мы, конечно, знали, что Сталин грузин, что Рузвельт нееврей, но пропаганда вся была нацелена на одно – весь еврейский мир – против одной Германии! Вот так это выглядело. А мы? Мы заложники «еврейского мира». Который... где он этот мир?
Как-то мы продержались, но осенью 1944 всё было кончено – гетто закрыто. Меня и всю семью посадили в товарный состав и отправили в Польшу. Потом мы узнали, что это Аушвиц. Меня сразу отвели в другое место, а маму, отца, сестру и бабушку – в другое... Меня снова посадили в товарный вагон со многими из Литвы и некоторыми из нашего Ковно. Нас отправили в Дахау. Там всех поделили на работы. Я бы не выдержал и недели на холоде и голодном пайке, но меня вытащил скрипач из кафе, который знал мою семью в Каунасе. Он был «стоячим скрипачом», то есть руководителем оркестра в одном из лучших кафе до войны, а тут в Дахау, был «капо», то есть старостой. Он меня устроил писарем в маленькую избушку, где я мог в тепле проводить день за писарской работой. Писать и читать я умел, а он меня подкармливал. Как-то один из охранников спросил, кто я такой, и он сказал эсэсовцу, что я «тоже скрипач и играл с ним в кафе до войны». Больше тот вопросов не задавал.
Немцы стали нервничать зимой 1944-45 года. Лагерь и его заводы продолжали работать почти до конца войны. Перед самым концом нас собрали и погнали куда-то толпой. По дороге отставших и пожилых стреляли... Но я держался со своим спасителем вместе. На затолкали в какой-то огромный ангар и дальше я ничего не помнил. Сколько времени мы провели там – не знаю. Мы думали, что немцы туда пустят газ, или подожгут, но навряд ли оставят нас живыми... Кто-то стал меня будить и приводить в себя. Оказалось, что нас уже освободили американцы! Чудо произошло! Настоящее чудо!
Ну, документов ни у кого никаких не было. Мой спаситель скрипач сказал мне, чтобы я никому ничего о нём никогда не рассказывал. Он до войны был женат на немке и у него был сын. Но когда пришли немцы, она с ним развелась, и он оказался в гетто. Он твёрдо решил не возвращаться назад. У него никого не было в Каунасе и в Литве. Он решил остаться на Западе и ехать в Америку. Предлагал и мне присоединиться к нему. Но я хотел встретить своих – маму, отца, сестру, бабушку – свою семью... Попал я потом под Зальцбург в лагерь, где собрались мальчики примерно моего возраста. Там я только и стал говорить по-русски. Мои новые знакомые почти все были со странными наклонностями – они умели хорошо воровать, прятать вещи, да и драться. Я всего этого не умел. Пробыл я там месяца три. Приезжала комиссия международного Красного Креста. Одна американка предложила меня усыновить и привезти в Америку, чтобы я там учился на скрипке, а оттуда попробовать поискать родителей. Но я хотел поскорее приехать в Каунас, думал, что встречу там своих. Надеялся. Наконец нам дали какие-то документы, одели и посадили на поезд в Советский Союз. Добирался я долго. В Каунасе я случайно встретил своего дядю. Он всё войну был в Советской армии, воевал, был ранен. А теперь жил в Каунасе. Он уже знал, что всех моих убили в Освенциме.
Я прожил у него с полгода, кое-как окончил школу. Начал снова играть на скрипке. Поехал в Москву, когда мне ещё не было восемнадцати лет, женился, поступил в Гнесинский. Ну, вот теперь и ты и я – оба в Большом театре».
***
Вот таким в целом был рассказ моего коллеги Миши Центериса. Его история, несмотря на несомненное достижение в чисто профессиональном смысле – работу в Большом театре - едва ли была счастливой. Не говоря о первой половине его жизни, вторая половина тоже не была вполне гладкой и спокойной. Со своей первой женой он разошёлся, когда ещё был студентом последнего курса Института им. Гнесиных. У него была дочь от этого брака, которая позднее поддерживала с ним какие-то отношения, и я её иногда видел у Большого театра – сначала одну, а позднее с мужем и маленьким ребёнком. В году 69-м Миша женился второй раз - на дочери ответственного номенклатурного чиновника. Путём многоходовых обменов он оказался со своей молодой женой в квартире в высотном доме на Котельнической набережной. Свою крохотную комнату в коммунальной квартире он, естественно, должен был сдать государству.
Когда в ноябре 1979 года я навсегда уезжал из Москвы, Миша жил в той квартире со своей второй женой и казалось, что всё у него шло вполне благополучно. Не помню никаких предотъездных разговоров с ним, если они и были. Скорее всего их не было. Положение обязывало – он был членом семьи ответственного работника и ему не полагалось иметь дело с «изменниками родины».
В начале 1990-х мне сообщили мои бывшие коллеги – в то время они уже могли во время своих гастролей по Америке свободно общаться с нами, уехавшими в 70-е годы, что Миша Центерис уехал в Израиль! Я этому был очень удивлён, потому что его жизнь в Москве казалась вполне обеспеченной и устроенной.
Где-то в году 1994-м он мне сначала написал, а потом и позвонил по телефону. После многих лет мы впервые с ним говорили непосредственно, не заботясь о каких-либо последствиях. Я не касался в разговоре его личной жизни и причин его отъезда. Дело в том, что о причинах его решения знали все его бывшие коллеги по оркестру Большого театра. Всё оказалось просто, как это и бывает в жизни. После 1991 года его молодая жена с ним разошлась и привела в ту же квартиру молодого нового мужа. Этого Миша не мог стерпеть и решил поменять свою жизнь теперь уже навсегда – уехать из СССР, то есть сделать то, что ему предлагали сделать в 1945 году! Но теперь ему было больше 60-и лет!
Из телефонного разговора с ним я понял, что он даже не получил в Израиле никакой компенсации в качестве жертвы нацистских преследований (если такие льготы в Израиле вообще существуют, чего я в действительности не знаю), а получил он стандартную небольшую немецкую компенсацию, как и многие советские иммигранты, пострадавшие во время Второй мировой войны, и этим всё и ограничилось. По возрасту он не мог больше работать. При той небольшой пенсии, или пособии, которое он получал в Израиле, он мог снимать у хозяйки квартиры только... её кухню, хотя хозяйка практически не жила в своей однокомнатной квартире, но снимать всю квартиру было ему не по средствам.
Миша очень хотел приехать в Америку, осмотреться, может быть познакомиться с кем-нибудь, одним словом хоть недолго, но побыть здесь, куда его приглашали когда-то давно, после войны. Я и сегодня чувствую свою вину в том, что не смог тогда оказать ему гостеприимства и пригласить к себе. Серьёзные проблемы со здоровьем отца и моего сына отнимали столько времени и сил, что я действительно не мог оказать своему бывшему коллеге даже минимума необходимого внимания. Очень горько это сознавать и сегодня, но, увы, есть в жизни предел наших возможностей.
А в начале 2000-х я узнал, что Миша внезапно умер – на той же съёмной квартире в Тель-Авиве.
Такова грустная история моего бывшего коллеги – одного из немногих уцелевших из более 30.000 обитателей Каунасского гетто.
***
Отзыв, приведённый в начале этого очерка, не даёт покоя своей уверенностью в непоколебимости основ пропаганды д-ра Геббельса. Если сегодня в Москве, или в Германии живут люди, способные думать категориями имперской доктрины третьего Рейха, то такое положение исключительно тревожно. Но оно не беспочвенно. В новейшем исследовании, недавно опубликованном в Германии, рассмотрены корни этого явления, как и всегда лежащие в экономике, в денежном эквиваленте любой политической доктрины. Георгий Стоцкий на сайте Maxpark на форуме «Сообщество помощи Израилю» (http://maxpark.com/community/4391/content/1856428) опубликовал свою рецензию на недавно вышедшую книгу «Народное государство Гитлера – грабёж, расовая война и национальный социализм» Götz Aly - "Hitlers Volkstaat. Raub, Rassenkrieg und nationaler Sozialismus."
Автор исследования задался простым вопросом: в чём причина поддержки Гитлера огромным большинством немцев? И ответил так: национальный социализм не был пропагандистским лозунгом – его реализовывали в действительности.
Вот приведённый автором ряд экономических мер по осуществлению социальной политики Гитлера до войны: введение оплаченных отпусков для рабочих и служащих; удвоение выходных; организация и поддержка массового туризма; создание доступного и дешёвого «народного автомобиля» - «Фольксваген»; установление пенсионного обеспечения и прогрессивного налогообложения. С началом войны: семьи солдат получали 85% довоенной зарплаты-нетто отца семейства, в то время как согласно автору американские и британские семьи солдат получали менее половины их довоенного жалованья.
«А затем, уже в ходе войны неслыханных масштабов, нацизм сумел обеспечить немцам невиданный, даже ранее, уровень благосостояния, социального равенства и вертикальной социальной мобильности. Вот почему режим чудовищных массовых преступлений, - констатирует Гётц Али, был в то же время режимом огромной народной популярности. Отсутствие сколько-нибудь значимого внутреннего сопротивления гитлеровскому режиму, равно, как и в первые, послевоенные годы, чувства вины у немцев, Али объясняет именно этой взаимосвязью. Именно она и превратила гитлеровский режим в столь привлекательный для 95% , т.е. подавляющего большинства немцев».
Другой немецкий учёный, пишет Стоцкий – Кристиан Герлах – показал, что уровень жизни немцев даже во время войны был относительно высоким, а когда начали возникать трудности из-за происходящего на Восточном фронте, то они стали одной из причин ускорения уничтожения евреев Европы. Этим же он объясняет убийство голодом и холодом миллионов советских военнопленных.
На вопрос, куда девалось имущество ограбленных, депортированных и умерщвлённых? – Али даёт чёткий ответ: их золото, драгоценности, часы, украшения, их одежда, предметы обихода, оборудование их мастерских и лавок, их валюта и ценные бумаги, их дома и хозяйственные постройки – все это продавалось местному населению и в самой Германии, и в оккупированных ею странах. Выручка от продажи еврейской собственности втекала в резервуар госбюджета Германии и оккупированных стран, а затем, в очищенной от следов ее происхождения форме, присваивалась немцами.
В 1942 г. президент рейхсбанка Функ и рейхсфюрер СС Гиммлер договорились о том, что золото (включая выломанные из челюстей золотые зубы), драгоценности и наличность убитых в лагерях смерти поступают на хранение в рейхсбанк, который начисляет их денежный эквивалент на особый счет, зашифрованный кодовым именем «Макс Хайлигер». Менее ценные мелкие предметы (часы, перочинные ножи, авторучки, портмоне и пр.) продавались, через особые лавки фронтовикам - хорошую одежду и обувь могли приобрести переселенцы из числа «фольксдойче». Но выручка от продаж во всех случаях шла государству – она переводилась затем на соответствующую статью военного бюджета. Причём, министр финансов - Шверин фон Крозиг лично следил за ходом этого процесса.
Конечно, насаждаемая и разжигаемая сверху ненависть против «неполноценных», «инородцев», «евреев», «большевиков» и пр. была существенной предпосылкой.
Однако в предшествующие десятилетия немцы были не более отягощены ею, чем другие европейцы, их национализм был не более расистским.
Утверждение о раннем развитии в Германии особого, специфичного для нее «истребительного антисемитизма» и ненависти к «чужакам», по мнению Али, лишено оснований. Ответ автора состоит в понимании нацистского режима как «услужливой» по отношению к подавляющему большинству немцев диктатуры». Гитлер, гауляйтеры, значительная часть министров, статс-секретарей и пр. действовали как классические политики-популисты, постоянно озабоченные настроением управляемых. Они ежедневно задавались вопросом, как добиться их удовлетворенности, улучшить их самочувствие. Каждый день они заново покупали их одобрение или по меньшей мере нейтралитет.
Программа «национального социализма» была не только пропагандистским лозунгом, во многом ее реализовывали на практике. Поощрение семей с детьми (выплата пособий) за счет холостяков и бездетных пар; начатки развитой затем в ФРГ системы пенсионного обеспечения; введение прогрессивного налогообложения. К ним следует добавить защиту крестьян от неблагоприятных последствий капризов погоды и колебаний цен на мировом рынке; защиту должников от принудительного взыскания долга путем описи и продажи имущества (должников по квартплате – от выселения). Понятно, что все это способствовало популярности режима. Во время войны нацистское руководство, учитывая уроки войны 1914-1918 гг., прежде всего озаботилось продовольственным снабжением населения, организовав его так, чтобы простыми людьми оно ощущалось как справедливое. Повышенные нормы выдачи были связаны с более тяжелой работой или особыми, вызванными состоянием здоровья потребностями. Это имело следствием рост симпатий к режиму, что отмечалось даже его противниками.
Во-вторых, и тоже учитывая уроки прошлого, власть постаралась не допустить безудержной инфляции и краха немецкой валюты. Военнослужащие слали родным посылки из оккупированных стран, отпускники тащили домой мешки, чемоданы, сумки весом в десятки килограммов. С учетом жалованья и довольствия военнослужащих подавляющее большинство немцев жило во время войны лучше, чем до нее. Это «военно-социалистически подслащенное благосостояние» позволяло поддерживать дух масс, побуждая их вытеснять из сознания преступную подоплеку такой политики.
В годы войны большинство (на 1943 г. – 70%) немцев – рабочие, мелкие служащие, мелкие чиновники – не платили прямых военных налогов; крестьяне имели существенные налоговые льготы; пенсии в 1941 г. были повышены (это ощутили особенно мелкие пенсионеры). Все предложения финансовых специалистов об усилении налогообложения отвергались руководством рейха «по политическим соображениям».
Та же забота о «благе народа» характеризовала и «генеральный поселенческий план Ост», вырабатывавшийся с 1939 по 1942 г. В своей окончательной форме он предусматривал вытеснение из европейской части СССР « в сторону Сибири» до 50 млн. славян, место которых должны были занять немецкие колонисты. Гитлер мечтал переселить из Тюрингии и Рудных гор «наши бедные рабочие семьи, чтобы дать им бóльшее пространство». «Немецкий рабочий фронт» предусматривал устранить таким путем «по меньшей мере 700 тыс. мелких, убогих сельских хозяйств». В 1942 г. немецкие дети играли «в вооруженных крестьян на черноземных пространствах», невесты солдат мечтали о сотнях тысяч «рыцарских имений» на Украине. И даже Генрих Бёлль писал родителям в конце 1943 г.: «… Я часто думаю о возможности колониального существования здесь на Востоке после выигранной войны». Все это, подчеркивает Али, планировалось не ради прибылей юнкеров и монополистов, а как «конкретная утопия для каждого немца».
Расовая теория нацистов справедливо расценивается как идейная подготовка и обоснование ненависти и массовых убийств. Но для миллионов немцев она была привлекательна другой своей стороной – обещанием равенства внутри нации. Нацизм, показывает Али, действительно обеспечил немцам бóльшее социальное равенство и бóльшие возможности социальной мобильности, нежели имевшиеся в кайзеровском рейхе и Веймарской республике.
Нацистская идеология, подчеркивая различия вне нации, смягчала классовые различия внутри. Это ощущалось в организациях «гитлерюгенда», Союза немецких девушек, при прохождении имперской трудовой службы, в организациях партии и, хотя более медленно, даже в вермахте.
Война ускорила демонтаж социальных перегородок. Большие потери командного состава заставили с октября 1942 г. открыть путь к офицерским должностям людям без законченного школьного образования. И это было встречено в широких слоях населения «восторженно». Согласно Нюрнбергским законам 1935 г. новые браки между «арийцами» и евреями были запрещены, зато впервые в истории Германии офицер мог жениться на дочери рабочего, если не существовало, конечно, биологических противопоказаний.
Итак, резюмирует Али, посредством грабительской расовой войны неслыханных масштабов нацизм обеспечил немцам невиданную ранее степень благосостояния, социального равенства и вертикальной социальной мобильности. Вот почему режим чудовищных массовых преступлений был в то же время режимом огромной популярности. Отсутствие сколько-нибудь эффективного внутреннего сопротивления, равно как и последующего чувства вины Али объясняет этой исторической констелляцией. Не устрашившись этих трудностей, Али столкнулся и с другими. Выяснилось, что множество документов о чрезвычайном военном бюджете Третьего рейха, где подробно фиксировались доходы, полученные из оккупированных стран, были впоследствии (уже после войны) сознательно уничтожены. Это относится прежде всего к актам, касающимся использования еврейского и вражеского имущества, с помощью которых могла быть детально расшифрована невероятно выросшая за годы войны статья бюджета «Общие административные доходы». Уничтожение их происходило как в ФРГ, так и в ГДР. Общим мотивом была заинтересованность в исчезновении документов, из которых без труда могли быть выведены реституционные требования. «И тут, и там это делалось в интересах всех немцев».
Бюджетная политика Гитлера, как показывает Али, с самого начала была авантюрной, ориентированной на ожидаемые будущие доходы (поэтому с 1935 г. он запретил обнародование госбюджета). Перевооружение Германии, позволившее ликвидировать безработицу и повысить покупательную способность масс, осуществлялось за счет гигантских кредитов (автор рецензии не указывает их происхождения – А.Ш.), приведших к быстрому росту внутреннего государственного долга. Бюджеты сводились с огромным дефицитом, и к концу 1937 г. Германия стояла на пороге банкротства. Выход был найден во внешней экспансии (аншлюс Австрии, захват Судетской области, а затем и остальной Чехословакии) и экспроприации евреев (путем наложенного на них после «Хрустальной ночи» «штрафа» в размере 1 млрд. рейхсмарок, а затем «аризации» еврейской собственности).
Финансирование начатой войны было организовано нацистским руководством при деятельной помощи менеджеров государственных и частных финансов как огромное мошенничество. Чтобы не лопнуть, оно должно было каждый раз покрываться выгодным победоносным миром. Этот мир должен был обеспечить удовлетворение «подвешенного» потребительского спроса внутри страны и погашение военных долгов. Чем дольше шла война и чем больше средств она сжирала, тем больше должна была быть добыча и, следовательно, тем бесчеловечнее обращение с покоренными.
Непрекращающаяся болтовня о народе без пространства, о колониях, об экспансии на Восток, об «аризации» и пр. в конечном счете преследовала одну лишь цель – достижение не заработанного собственным трудом общего для немцев благосостояния и притом в кратчайшие сроки. Ибо, как показывает Али, разглагольствуя о том, что они закладывают фундамент «тысячелетнего рейха», нацистские главари на самом деле сплошь и рядом не знали, чем на следующий день покроют свои счета. Как бы велики ни были добыча и завоеванные территории, результат всегда оказывался ниже ожиданий. Поэтому Гитлер не мог остановиться, удовлетвориться эксплуатацией уже завоеванного. Политика «непокрытого чека», подлежащих оплате в короткий срок государственных казначейских обязательств, нависающего внутреннего долга – иначе говоря, финансовое хозяйство, функционирующее по принципу мошеннического «снежного кома» - все это делало нацистскую верхушку объективно неспособной к миру. Экспансия должна была продолжаться, прекращение ее привело бы к банкротству и концу режима.
Как уже отмечалось, от немецких военнослужащих шли в рейх миллионы вещевых и продуктовых посылок. Чтобы масштабы этого грабежа остались тайной, статистика отправлений, которая велась почтовым управлением вермахта, в конце войны была уничтожена. Али обратился поэтому через газету «Ди цайт» к пожилым читателям и читательницам с просьбой описать содержимое этих посылок. Результат: женщины ностальгически вспоминали об отличных продуктах и промтоварах, которые получали от находившихся в армии отцов, мужей, братьев, мужчины же – все без исключений – утверждали, что никогда не отправляли посылок.
Тотальное разграбление оккупированных стран имело для их населения тяжелейшие последствия. По подсчетам Али, изъятие продовольствия с оккупированных советских территорий означало «голодную катастрофу для десятков миллионов людей» («полное лишение питательной базы для 21,2 млн. человек») /выделено мной – А.Ш/
Али указывает и на очень существенное различие в поведении солдат и офицеров вермахта в Европе и в России. Если в оккупированных странах Западной, Северной и Южной Европы вермахт (за исключением хаотических недель отступления в самой последней фазе войны) расплачивался за реквизиции и закупки «билетами имперской кредитной кассы» или местной валютой, вследствие чего масштабы их ограбления можно хотя бы приблизительно вычислить по величине израсходованных денежных сумм, то на оккупированных территориях Советского Союза порядок был иным: дензнаки задействовались лишь частично, а значительная часть присвоенного оформлялась т.н. «квитанциями» или просто не оформлялась.
Большое место в книге занимает анализ финансово-экономических последствий ограбления евреев в оккупированных и зависимых от немцев странах. Продажа отнятой у них собственности позволяла выбрасывать на рынки капитала, недвижимости, вещевые рынки и в розничную торговлю дополнительное количество благ и таким путем частично удовлетворять повсеместно резко увеличившийся спрос на товары повседневного обихода и ценные вещи. Конечно, причиненные войной и немецким ограблением Европы дыры в снабжении населения не могли быть закрыты полностью, но на какое-то время, в каких-то местах – существенно уменьшены.
На первый взгляд финансовые средства, влившиеся в военную кассу рейха в результате экспроприации европейских евреев (15-20 млрд. рейхсмарок, или 5% военных расходов Германии), были не столь велики. Однако, поскольку указанные расходы на 50% финансировались за счет кредитов, добавочный доход расширял рамки кредитования на равную сумму, и эффект, таким образом, удваивался. А самое главное – эти вливания позволяли справляться с пиковыми нагрузками военного бюджета в кризисные моменты, когда требовалась мобилизация всех сил и ресурсов. Они позволяли руководству щадить подавляющее большинство немецких налогоплательщиков, замедлять разграбление оккупированных стран и при этом хорошо оплачивать военнослужащих, финансировать закупки оружия и военное строительство. Все это способствовало поддержанию внутренней стабильности в Германии, а также готовности к коллаборации в оккупированных странах.
Еще одним способом эксплуатации и ограбления других народов в пользу немцев был рабский труд миллионов иностранных рабочих в Германии (часть вербовалась туда добровольно, однако большинство составляли пригнанные). Не говоря уже о том, что труд этих людей оплачивался хуже равноценного труда немцев (рабочим из Польши и Советского Союза – самым дискриминируемым – за равный труд предприятия платили на 15-40% меньше), их облагали более высоким подоходным налогом плюс особым налогом в размере 15% заработка. Евреи, цыгане и «остарбайтеры» платили в итоге в три раза больше, нежели работающие рядом немцы. Именно поэтому, а также за счет вольнонаемных польских рабочих поступления от подоходного налога в казну рейха во второй половине военного времени увеличились вдвое.
И здесь мы возвращаемся к основному, наиболее болезненному выводу Али: «Система была создана для общей выгоды немцев. Каждый принадлежавший к «расе господ» - а это были не только какие-то нацистские функционеры, но 95% немцев – в конечном счете имел какую-то долю в награбленном – в виде денег в кошельке или импортированных, закупленных в оккупированных, союзных или нейтральных странах и оплаченных награбленными деньгами продуктах на тарелке. Жертвы бомбежек носили одежду убитых евреев и приходили в себя в их кроватях, благодаря Бога за то, что выжили, а партию и государство – за оперативную помощь. «Холокост, – заключает Али – остается непонятым, если не анализируется как самое последовательное массовое убийство с целью грабежа в современной истории».
Но суть не только и не столько в экономической стороне: поощряя грабеж, нацистское руководство создавало впечатление «отеческой заботы о людях», давало им ощущение «маленького счастья посреди большой войны». Коррумпирующий эффект посылочно-мешочной эпидемии Али демонстрирует письмами домой солдата Генриха Бёлля. Поначалу в них звучат критические нотки по отношению к поведению товарищей, но постепенно эпидемия захватывает и его («дьявол, - вздыхает он в письме, - это действительно дьявол, и он сидит во всех»). «Под благосклонным покровительством «крестных отцов» Геринга и Гитлера, - констатирует Али, - солдат Бёлль целеустремленно и вдохновенно покупает и переправляет в Кёльн» родителям и жене масло, яйца, шоколад, кофе, лук, полпоросенка, мыло, косметику, дамские чулки, туфли, безрукавку и т.д., просит прислать ему для закупок все имеющиеся дома свободные деньги. «Католическая, чуждая нацизму политически семья Бёллей была довольна... Так возникала лояльность миллионов людей, в случае Бёллей – безусловно пассивная. Но для способности к политическому функционированию режиму больше и не требовалось».
«Если бы все это награбленное у иностранцев и инородцев нужно было возместить – с положенными за истекшее время (с 1944-1945 гг.) процентами – наши зарплаты и пенсии пришлось бы сократить вдвое.
Может это понравиться?»
***
Новая книга и рецензия на неё, вероятно, вызовут полемику среди специалистов историков, да и среди простых читателей. Здесь было приведено много интересного, «затерявшегося» среди миллионов страниц истории гитлеровского Рейха. Наверное нет в Германии какого-нибудь среднего по величине города, где бы не находился большой архив документов гитлеровской эпохи. Но эта книга проливает новый свет на происшедшее и рассматривает систему нацистского грабежа под несколько иным углом зрения.
Вот и приходит простая мысль – кто-то из соседей воспользовался оборудованием химчистки, домашними вещами, мебелью, посудой, принадлежавшим семье Центерис. Из всей семьи уцелел лишь один Миша Центерис. Было ли ему до того в 1945 году, 14-летнему, чудом уцелевшему подростку - до вещей и имущества его семьи? Этот вопрос он себе и не задавал.
Но были и другие ситуации после войны. Уцелевшие жители Одессы и Киева, сумевшие вовремя эвакуироваться, приехали после войны в свой город и нашли свои квартиры... заселёнными незнакомыми людьми, «законно» вселившихся в них во время немецкой и румынской оккупации! Эти люди и не думали освобождать квартиры и комнаты, за них немедленно вступались местные власти. Такова была история первой учительницы всемирно известного пианиста Эмиля Гилельса - Берты Рейнгбальд. Она долго ходила по всем учреждениям, пытаясь возвратить принадлежавшую ей до войны квартиру, но никто не желал её слушать. Берта Рейнгбальд покончила с собой, бросившись в пролёт лестницы своего бывшего дома... Она оказалась тоже жертвой Холокоста, хотя уже после войны. На днях вышел польский фильм «Aftermath», уже вызвавший колоссальный скандал в Польше – там даже в период «Солидарности» при слове «Едбавне» происходили весьма неприятные вещи – люди, спасавшие евреев, после войны просили спасённых ими никому об этом не рассказывать, опасаясь мести соседей! Так что и новый польский фильм, как и «отзыв», приведённый в начале этого очерка даёт все основания для серьёзных раздумий о живучести нацистских представлений, как это кажется, остающихся в людях в их генах. Разве такое может быть? Но если есть, значит может.
Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #11 - 12(170) ноябрь - декабрь 2013 berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=170
Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2013/Zametki/Nomer11 - 12/Shtillman.php
