Поэт, член Союза российских писателей, лауреат премии журнала «Ковчег». Родился и живет в Ростове-на-Дону. Работал в университете. Более двадцати лет преподает математику в школе. Опубликовал десять учебников и более ста научных работ. Автор сборников стихов и миниатюр в прозе.
Memento
На этом фоне всё не слишком ценно,
всё как-то мелко, пошло, глуповато.
И наши речи – как горох об стену.
Нет, хуже – без отскока, будто в вату.
Земную жизнь пройдя – да хоть докуда –
всё думаешь, что это середина.
Нет, знаешь, лучше грязную посуду
не оставлять. Хотя, не всё ль едино?
Найдётся кто-то: вычтет, подытожит,
за нас проверит школьные тетрадки
и ложечки домоет и разложит.
Хотя, быть может, и не в том порядке.
Лорка. Другая жизнь
Он постареет, высохнет, согнется.
Пропахнет табаком платок в кармане.
И на локтях протрется бархат куртки.
И, главное, ему наскучат песни.
Ненужной декорацией гитара
давно висит на выщербленной стенке,
пропитанной неумолимым солнцем,
которое его не согревает.
Служанке тридцать шесть. Он мог погибнуть
когда-то в этом возрасте, но спасся.
И вот теперь уже не замечает,
что ей на вид от силы двадцать восемь.
Зачем он пишет, раз угасли страсти?
Рукою водит давняя привычка,
и мастерство, и отголоски ритмов
отбушевавшей арагонской хоты.
Смерть не страшна. Она уже не демон,
угрюмый и трагически прекрасный,
а старая соседка, грея кости,
сидящая на лавочке садовой.
Смеркается. Издалека доносит
порывом ветра цитрусовый запах,
и скрип колес, и тихий женский голос,
сквозь смех его зовущий: «Федерико!»
Муза
В отсутствие любви и смерти,
а также голоса и слуха
звучала муза так, поверьте,
как надоедливая муха.
Без яркой страсти и накала,
зудя, она терзала душу
и мне сквозь зубы намекала,
что это я по жизни трушу.
Она ж ни в чем не виновата:
какой багаж – такие песни.
Когда во рту не звук, а вата,
ты жить попробуй интересней.
Мол, ты не чувствуешь эпоху,
не патриот, не правоверный,
и женщин понимаешь плохо,
поскольку муж излишне верный.
Инерция – закон природы,
не ешь клубничку в декабре ты.
Но вот душа иной породы
и игнорирует запреты…
А я и сам давно не в духе,
себя не часто принимаю.
Но что ответить этой мухе,
уже примерно понимаю.
Я о природе вдохновенья,
когда фантазия в зените,
и о душе – иного мненья
(за стиль высокий извините).
Пускай вконец раздерган весь я
и на пределе нервы снова,
мне кажется, неравновесье –
стихам прочнейшая основа.
Они рождаются из боли,
спасают, если край как плохо.
И им плевать, чего изволит
моя дурацкая эпоха.
Люблю по-своему, и верю,
и никуда не уезжаю…
А муху-музу выгнал в двери:
мне кажется, она чужая.
Строки
Живем и годы не считаем,
и книжки разные читаем,
и прём по жизни напролом.
Но вдруг подходят эти сроки,
но вдруг приходят эти строки –
не по делам, так поделом.
Они пронзительны, прекрасны,
хотя уже почти напрасны,
но лучше поздно, чем нигде, –
сквозь смех прорвавшимся рыданьем,
риторикой и бормотаньем,
лучом, вернувшимся к звезде.
Они возносят, добивают,
и в аут сердце выбивают,
и нянчат бережно в горсти,
чтоб стать желанным пораженьем,
на миг застывшим отраженьем,
«прощай», звучащим как «прости».
Они с отчаяньем подруги,
они бредут в бессонном круге
и всё же держат на плаву.
И если мне опять не спится,
за них пытаюсь уцепиться,
чтоб осознать: еще живу.
Когда бы мне от грез очнуться,
до истины не дотянуться
и что-то главное забыть,
я б встал, как Гамлет, на пороге,
увидел те же две дороги
и выбрал, на которой «быть»!
Но только нас никто не спросит.
Собака лает, ветер носит,
а караван давно в пути.
Он, как дневник, пески листает,
и ветер память заметает
«прощай», звучащим как «прости».
Что я вижу
У старости плохое зренье,
оно на целый мир клевещет, –
песок в глазах – фотонов тренье
об опостылевшие вещи.
У юности плохое зренье –
она одна на пьедестале, –
а под ногами прах, и тлен, и
неинтересные детали.
Одна лишь зрелость видит сносно,
в глазах прищуренных усмешка.
Но – то ли рано, то ли поздно –
вникать всегда мешает спешка.
Что ж, зренье требует починки.
А жизнь дымится чашкой чая,
где мы с тобою, как чаинки,
летим, пути не различая.
Елена Ерофеева-Литвинская
Родилась и живет в Москве. Закончила театроведческий факультет ГИТИСа им. Луначарского. Автор нескольких сотен публикаций в прессе. Автор книг "Сергей Захаров. Роман-биография", "Сценарий для богини. 11 сенсационных историй о любви", книги стихов "Февральские цветы" и 20 сборников в соавторстве. Победитель ряда литературных конкурсов, награждена премией и медалью им. А. П. Чехова «за верное служение отечественной литературе».
Снова в Ленинграде
…Опять вокруг сырая,
Пронзительная синь.
Венеция вторая!
Российская латынь!
Столица мглы и ветра,
Здесь постигаем мы
Великих геометров
Торжественные сны.
Благовещенье
Благовещенья день разнежен,
Даже птица гнезда не вьет.
Снежной нитью пейзаж прорежен,
Перламутровый тает лед.
Воск зажженной свечи оплавлен,
Весь в предчувствиях Божий Дом…
То ли голубь, а то ли ангел
В поднебесье взмахнул крылом.
Золотые шары
Андрею Литвинскому
Зацвели золотые шары,
Это значит – кончается лето,
Дача золотом первым согрета,
И уже не звенят комары.
Зеленеет по-прежнему сад,
Но уже вечереет так рано,
И в опаловых бликах туманы
На уснувших деревьях висят.
Воздух так по-осеннему строг,
Завершается летнее буйство,
Улеглись отпылавшие чувства,
И кропится росою песок.
Где-то слышится смех детворы,
Но уже все к отъезду готово,
Дни летят, как с откоса крутого,
И цветут золотые шары.
В кафе «Эстерхази»
Маленький столик в углу.
Отзвук забытых мелодий.
Время несется сквозь мглу
В темпе венгерских рапсодий.
Нам – пятьдесят. Мы сидим,
Празднуя тайные встречи.
Вьется узорами дым,
Тени ложатся на плечи.
Лижет дождливая муть
Контур вечерней столицы…
Не возвратить, не вернуть
Юности нашей страницы!
Те, что признанья в любви
Прятали в школьной тетради,
Зрела отвага в крови
Взгляда единого ради…
Мокрый асфальт по весне
В белых каракулях мела.
Может, припомню во сне
Твой поцелуй неумелый?
Сколько отсчитано лет
После июньского бала!
Меж разноликих планет
Жизнь нас давно раскидала.
Только скажи, почему
Сердце, спокойное вроде,
Рвется к тебе одному
В темпе венгерских рапсодий?
