Опыт комментария к биографии А. Я. Гурова (1872–1932),
родоначальника амурской археологии
Памяти деда моего, русского казака, посвящается
Чем больше воды утекало в Амуре, тем выше, обнажённей становился его левый берег. Песчано-глинистый, крутой, почти отвесный, густо утыканный гнёздами ласточек.
Местное учительство наверняка приводило туда, под обрыв, ораву за оравой. Посмотри-ка, детвора, из чего состоит почва, на которую взрослые жители «пересажены» царским режимом. Но для вас-то, ребят-казачат, почва эта уже коренная. Родная земля.
Да, как бы ни ворчали почтенных лет служивые, а жизнь в новом крае менялась. Всё менялось. Природа. Люди. Нравы. Песни. Речь. Незыблемой казалась только сопка верстами семью западнее станицы. Одна-единственная в здешних местах высотка, она гипнотически притягивала взоры, будоражила воображение, застревала в памяти догадками да вымыслами.
Так слагались легенды, предания. Вот, к примеру: будто бы давным-давно сюда наведался какой-то полководец. Огляделся — и крепость построить велел. Повинуясь, насыпали огромный холм, оградив его макушку надёжными рвами, фортами. Землю при всём том воинство шапками таскало. Отсюда, дескать, появился повод к названию городища. Почему бы и нет. А может, клад несметный под сопкою сокрыт? Лежит в болотце до поры. Ждёт искателя-копателя удачливого.
...Мне Приамурье наше, как и весь Дальний Восток, невозможно представить в отсутствие Поярково. Само Поярково — без вида на Шапку-гору. А что за диковины в недрах её, первым прояснил Алексей Гуров. Это он, археолог-любитель, делом всей жизни своей доказал: дороже знания на свете кладов нет!
Непрост был путь к знанью, непрост. В автобиографии Алексея Яковлевича сказано об этом откровенно:
w
«Родился я в 1872 году марта 15-го дня в станице Поярково... Константиновского станичного округа от... бедняков-казаков, переселившихся на Амур из Забайкальской области в 1858 году и осевших на постоянное жительство в станице Поярково. (Здесь и далее примечания, сокращения, вставки в ломаных скобках и т. п. мои.— А.Т.)
По достижении <мною возраста> десяти лет родители меня отдали учиться в местную станичную школу с трёхгодичным курсом <обучения>. По окончании школы я помогал отцу — сеяли две-три десятины хлеба.
В 1888 году я был командирован учеником в г. Иркутск, учительскую семинарию. Предварительная подготовка для поступления моя была очень плохая, но несмотря на это меня приняли в первый класс, но потом по малоуспешности исключили из такового».
Не вдохновляющее, честно говоря, начало. И что же?
«По приезде в Поярково <в> 1890 г. я стал готовиться к учительской работе и поступил в Поярковскую школу для занятий с первой группой (первый год обучения)».
Назначенье довольно солидное, ибо как раз в тот год станичное правление из Константиновки перенесли в Поярково, которое, таким образом, встало во главе станичного округа. И, видимо, отнюдь не «малоуспешны» были занятия начинающего просвещенца, ежели фамилия Гурова-учителя даже и век спустя удерживалась в памяти поярковских старожилов. Факт этот зафиксирован в трёхтомной «Истории Михайловского района», чьим административным центром и является ныне Поярково. В дальнейшем Алексей вёл уроки в Димской и Чесноковской школах, тоже казачьих. В итоге он отдал учительствованию целое десятилетие, за исключением одного года службы во 2-м (по иным источникам — в 1-м) казачьем полку, в нестроевой команде. Здесь его должность — писарь по хозяйственной части.
«В 1901 г. оставил учительскую службу, поступил в Управление водных путей Амурского бассейна, на первую дистанцию третьего участка в качестве десятника при работах по обстановке рек. В 1912 году, там же, зачислен младшим техником с производством самостоятельно работ по рекам Амуру, Бурее и Селемдже.
В 1914 г. по своему личному желанию оставил службу в Управлении водных путей».
Так — скромно, однако с чувством собственного достоинства, и деловито — повествует он о себе. Роковой тот год, как и последующие, для него насыщен переменами: кругом-то бурлит.
«В Поярковой <с 1914-го> занимаю должность наблюдателя метеорологической станции и водомерного поста. Причём в этом же году население избирает меня станичным казначеем на три года. В течение этих лет получаю нагрузку председателя совета Поярковской бесплатной народной читальни и председателя правления Поярковского кредитного товарищества. В 1917 г. избран председателем станичного исполнит<ельного> комитета. В 1922–23 гг. служил в Поярковском волисполкоме заведующим столом ЗАГС. В 1924 г. избран членом правления Поярковского общества потребителей «Надежда», в должности председателя. В 1925 г.— председателем правления Поярковского кредитного товарищества. С 1-го сентября 1928 г. внов<ь> принимаю должность наблюдателя Поярковской метеорологической станции и корреспондента Дальневосточной геофизической обсерватории».
Ну как тут не воскликнуть: люблю молодца за ухватку! Ведь за что ни брался бы — всё у него на лад. Вот как объясняет подобное ведущий амурский «казаковед» В. Н. Абеленцев — старший научный сотрудник областного краеведческого музея:
«По грамотности положение в Амурском казачьем войске обстояло лучше, чем в большинстве крестьянских сёл. Учителя, как правило, имели своё хозяйство. А. Я. Гуров (первый амурский археолог) многие годы работал учителем и имел возможность почти профессионально заниматься научными изысканиями. В советское время окончание трёхклассной дореволюционной школы официально приравнивалось к шестилетке».
Отчего же тогда в школьных стенах Алексею Яковлевичу тесновато стало?
По следам энтузиастов — академики
Гуровское жизнеописание содержит ответ и на это:
«Время же, проведённое мною в Иркутске, не пропало даром: я часто посещал местный музей и прослушал там несколько лекций, читанных Д. Клеменцем, о каменном веке в окрестностях г. Минусинска...»
Потомок мелкопоместных дворян Самарской губернии, Д. А. Клеменц получил высшее образование в Казанском университете. Но вот в Санкт-Петербургском — недоучился, так как состоял в народническом кружке «чайковцев», после разгрома которых охранкой эмигрировал в Западную Европу. Несколько раз нелегально возвращался на родину и, конечно, был арестован. Суд приговорил его к якутской ссылке. По дороге заболев, Дмитрий лечился в красноярской тюремной больнице. Местом окончательного отбывания срока ему определили Минусинск. В Сибири приступил он к научным занятиям, и притом разносторонним: проявил себя как археолог, этнограф, географ, геолог, музейный деятель.
В момент их с Гуровым иркутского знакомства Дмитрию Александровичу — около сорока лет, и он — управляющий делами Восточно-Сибирского отделения Императорского Русского географического общества (ИРГО). Человеку со столь пассионарным темпераментом да жизненным багажом, ему не стоит никакого труда разжечь в незадачливом казённокоштном семинаристе интерес к археологии. Тем более — усваивать её на практике на первых порах можно чуть не в самом Поярково. Рядом ведь Шапка-гора, уже привлекавшая внимание геолога И. А. Лопатина и востоковеда П. И. Кафарова (о. Палладия). В полевых дневниках последнего на многих страницах отражена история этносов, обитавших по берегам Амура в VIII–XIV столетиях. Бытует мнение, что и славный отечественный путешественник Н. М. Пржевальский начинал свои походы в районе амурской Шапки.
Между тем девятнадцатый век уступал колею веку-преемнику, для нас теперь тоже минувшему. Непроходимые леса вдоль великой реки на десятки вёрст к северу отодвинула русская пашня. Рос хлеб, и с ним — станицы, хутора, заимки, сёла, города.
«С широким освоением Приамурья и Приморья связаны дальнейшие археологические исследования в бассейнах Амура, Уссури и Раздольной, предпринятые Н. Пржевальским, И. Лопатиным, Ф. Буссе, В. Кропоткиным и А. Фёдоровым. В низовьях Амура первые разведки производили Л. Штернберг, В. Арсеньев. На Сахалине трудился выдающийся зоолог и первооткрыватель палеолита в Костенках И. Поляков. На Среднем Амуре подобные работы проводили по поручению Академии наук С. Широкогоров и его сотрудник А. Гуров».
Это — из выпущенной в Хабаровске книги академика А. П. Окладникова «Олень золотые рога».
С кем-то из названных здесь людей соприкасается Гуров лично. Про других — слышит либо читает. Но, так или иначе, опирается на совокупный опыт предшественников и современников. «Работу свою по изучению местной археологии веду с 1899 г.,— припомнит уже на закате дней.— Благодаря службе своей в Управлении водных путей, я хорошо изучил берега Амура от Поярковой до Екатерино-Никольска и собрал много коллекций по археологии, каковыя передавались мною в Благовещенский, Хабаровский музеи, а также увозились и в Петербург».
Нет, Алексей Яковлевич явно скромничает. Именно его, одного из первых фондообразователей, находки легли в основу археологической коллекции Амурского облмузея (АОМ), которая сейчас насчитывает порядка девяти тысяч единиц хранения. Увы, с началом первой русской революции успехи музейщиков пришли в упадок, если не в запустение, а возобновились лишь с открытием регионального отдела Общества изучения Сибири и улучшения её быта. Весьма долго музей был закрыт для публики, тематические подборки экспонатов — разрознены, да и, случалось, попорчены. 28 октября 1910-го стали оформлять новый акт приёма документов. Прежде всего туда занесли не что иное, как археологическую карту левобережья Амура, составленную Гуровым. Создал он её по заказу и на средства музея.
Тут она и хранится поныне. А фрагментарная копия — в Поярково: тамошний районный музей одно время состоял в структуре АОМ в «ранге» филиала. Заведующая филиалом Н. П. Лягина писала в местной газете, что даже на этой частице гуровской карты видны значительные поисковые наработки на территории села Дим (а там и в Чесноково, как мы уже знаем, Гуров наш казачат обучал) и в димских окрестностях. Кроме того, зафиксированы располагавшиеся неподалёку селище в устье реки Завитой, стоянки на острове Полудённый, Чесноковское городище «Шапочка», Куприяновское и Калининское городища, могильник у Дубового мыса, что в пяти километрах от того же села Калинино (в прошлом — казачьего посёлка Никольского, названного по имени первого военного губернатора Амурской области Н. В. Буссе), Новопетровское городище, поселения около озёр Богомолово, Перебоево, Симоново.
В целом же на карту нанесено более шести десятков древних памятников. Составитель не только описывал, но и частично раскапывал их. В 1902-м таким раскопкам подверглась Шапка-гора. Как отмечают его последователи, первым средневековую крепость детально осмотрел сам Гуров. Затем — дело было в августе — он работал здесь на пару с Г. Ф. Белоусовым, членом Приамурского отделения ИРГО, и они извлекли «глиняный кувшин с узким дном», несколько костяных и железных наконечников стрел, фрагменты керамики.
По мнению археологов-профессионалов, это городище довольно полно описано Алексеем Яковлевичем в цикле статей, помещённых как в амурской периодике (Благовещенск), так и в сибирской (Тюмень). Публикации сослужили добрую службу, поскольку позже городище посещалось вновь и вновь — и специалистами, и дилетантами, не говоря уже о кладоискателях. К примеру, в 1910-м его обследовал и обстоятельно описал консерватор (хранитель) Амурского музея Е. В. Гонсович. А через полвека...
«Никогда не забуду октябрьское утро 1961 года. Накануне поздно вечером мы приехали к большому холму под названием «гора Шапка», расположенному в шести километрах от старого казачьего села Поярково. Много легенд сохранилось у местных жителей об этом холме. <...> Житель Пояркова казак Иван Сафронович Измайлов даже написал об этой крепости стихотворение. <...> Строки простые, бесхитростные, но важно, что и на заре нашего века крепость волновала местных жителей. Какова судьба её создателей? Разгадать загадку и приехала наша небольшая экспедиция».
Речь — о Дальневосточной археологической экспедиции (ДВАЭ). Автор только что цитированных строк — один из благосклонно выбранных её руководителем в подручные. Недавний студент-амурец. Будущий академик.
«Тогда меня и несколько моих товарищей пригласил к себе в экспедицию выдающийся исследователь древних культур Азии Алексей Павлович Окладников. Мы его знали по ряду книг и статей, которые случайно попали в нашу институтскую библиотеку,— говорит А. П. Деревянко в своей книге «Ожившие древности. Рассказы археолога».— Помню, меня крайне удивило, что экспедиция будет работать в нашей Амурской области. Где-то там, далеко... это понятно, а здесь, в местах, близких и знакомых с раннего детства, ничем не примечательных, что же можно найти?»
Оказалось — да, можно. А что конкретно, давайте посмотрим во втором выпуске шестого тома «Записок АОМ» (1970 год), где А. П. Деревянко в соавторстве с его другом и коллегой Б. С. Сапуновым опубликовал статью «История археологических исследований в бассейне Среднего Амура»:
«...На поверхности горы, окружённой валом, всюду располагаются углубления землянок. Они имеются не только на самых вершинах, но также и на склоне, иногда довольно крутом. <...> Землянки города квадратные, глубиной около 1,5–2 м. При шурфовке они дали средневековую керамику, фрагменты костей животных (лошадь). По орнаменту и форме венчиков керамика близка к чжурчжэньской. О том, что холм естественного происхождения, свидетельствуют найденные на нём каменные орудия. Племена каменного века — малочисленные, располагавшие лишь примитивной техникой — не могли насыпать этот гигантский холм».
Далее в этой пространной, очень содержательной и теперь, пожалуй, уже хрестоматийной статье сообщается, что с 1961 по 1965 год отряд ДВАЭ на Среднем Амуре раскопал и частично обследовал более полусотни памятников, относящихся к каменному веку, и свыше сорока — к бронзовому и железному. Именно в этой статье Гуров назван — пусть и в кавычках, условно пока — первым амурским археологом. И здесь же, кстати, приведены самые подробные на тот момент сведения о его жизни. Сведения, во многом совпадающие с автобиографией Алексея Яковлевича.
Проблема в том, однако, что сама эта биография до поры до времени полнотой не отличалась.
Цена собственной позиции
И тут пора бы слово доброе молвить о Т. А. Холкиной, с которой мы дружили со студенческих времён. В конце минувшего века она заведовала музейным отделом и не упускала ни малейшего шанса выявить нечто новое относительно Гурова — столь обаятельным стал однажды и навсегда в её глазах светлый образ его.
В 1992-м выпустили очередной сборник информвестника «Амурский краевед». В нём-то Тамара Алексеевна сожалела, что хотя деятельность археолога-любителя получила заслуженную оценку в трудах А. П. Окладникова, А. П. Деревянко и Б. С. Сапунова, но многие факты его биографии оставались неизвестными. Доступ к ним приоткрылся, лишь когда управление КГБ по Амурской области разрешило историкам изучить «Дело № 699 по обвинению контрреволюционной казачьей повстанческой организации в Михайловском-на-Амуре районе ДВК». Проще говоря, показало материалы допросов группы крестьян-бедолаг, в основном бывших казаков из Поярково и Дима. Проходил по этому делу и Алексей Яковлевич, враз наделённый ролями «фактического идеолога» антиколхозного движения и, паче того, инициатора создания подпольной организации.
Оказывается, ещё в 1922 году военно-полевой суд в селе Архара судил его как отца белого офицера, в 1928-м нарсуд в Поярково — за растрату казённых денег. В 1931-м поярковская же комендатура ОГПУ подозревала Гурова в хранении золота. Оправдан. Оправдан. Освобождён. И, как мы помним, по-прежнему пользуется непререкаемым авторитетом у земляков. Его избирают, назначают, ему доверяют. Но 23 марта 1932-го за ним приходят ещё раз — теперь последний.
Таков хронологический контур холкинской находки, дольше полувека пребывавшей за семью замками. Там же, в спецхране, первоисточник держат и сейчас. Но опытная музейщица успела снять подробную копию, которую коллеги постепенно ввели в научный оборот.
«Начало делу дал донос одного из жителей села Поярково <...>,— писал старейшина амурских историков-краеведов Н. А. Шиндялов.— Воспитанный в духе бдительности, к чему постоянно призывалось население, он сообщал в милицию, что когда шёл по селу и приблизился к группе о чём-то говоривших бывших казаков, те вдруг замолчали. Определённо, сообщал доносчик, они замышляют контрреволюцию».
Гуров представлялся Николаю Антоновичу таким:
«Это был грамотный казак, увлекался археологией. Будучи учителем местной школы, со школьниками проводил многочисленные археологические исследования и составил первую археологическую карту побережья Амура. Им была собрана уникальная коллекция археологических находок, переданная в областной музей. Это был казак, не отдававший предпочтения ни красным, ни белым. Но его сын, бывший прапорщик, в прошлом участник карательного отряда, естественно, оказался за Амуром. И этого было достаточно, чтобы А. Я. Гурова объявить руководителем повстанческой организации».
Другой наш краевед, отставной офицер-силовик, в эксклюзивной беседе со мной, однако пожелав оставаться инкогнито, подтвердил:
— Гуров — не активничал. Но на него имели виды в белоэмигрантской среде. А для тех же поярковских казаков он — оселок. Если уж, мол, такие люди, как Гуров, не приемлют Советы, то что же нам, простым смертным, делать? А человек этот просто собственную позицию имел. И довольно трезвый взгляд на обстановку. За портфелями не гнался, на митингах не выступал. Но зато сын его...
Конец прошлого века — отнюдь не лучшее время для исторических изысканий в нашей стране. Они сдерживались, в частности, идеологическим противостоянием, и вот в газете «Михайловский вестник», на малой родине Гурова, появилась, к примеру, статья «Кого «демократы» реабилитируют». Об одном из фигурантов дела № 699. Там же по случаю 125-летия со дня рождения нашего героя прошла публикация, целиком посвящённая ему, но выдержанная в явно недоброжелательном тоне и под столь же своеобразным, как и предыдущая, заголовком — «Археолог-самоучка». Обратим внимание на последнее слово. К чему бы выпячивать подобные нюансы-обстоятельства? А проще простого: кто не с нами, тот против нас.
Лишь через добрый десяток лет, в 2005-м, у доцента Благовещенского госпедуниверситета С. А. Головина, в его работе «Дальний Восток в 20–30 гг. XX века. (Аспекты репрессивной политики)» нахожу беспристрастный и внятный вывод:
«В условиях насильственного преобразования амурской деревни казачество снова стало рассматриваться местными органами власти как реакционная сила, способная на организованное сопротивление. Для предотвращения возможного сопротивления казачества в марте 1932 г. усилиями местных органов ОГПУ фальсифицируется дело о контрреволюционной казачьей повстанческой организации в Михайловском районе (районный центр с. Поярково). В результате доноса в Поярково было арестовано 28 человек. 30 апреля 1932 г. тройка при ОГПУ ДВК приговорила 22 человека (А. Я. Гурова, П. К. Номоконова, Д. И. Пинегина и др.) к расстрелу, шесть человек — к различным срокам тюремного заключения. Процесс по делу казаков с. Поярково дал ход репрессиям против остальной части амурского казачества».
В мае, пятого числа, Гурова не стало.
Почерк-то знакомый... «Не печатать»
Реабилитирован он был только в 1990 году. А дело жизни его досталось — по наследству как бы — Г. С. Новикову-Даурскому. Столь же целеустремлённому, неустанному и в итоге успешному энтузиасту-науколюбу, именем которого наречён Амурский областной музей.
В один вот уж точно прекрасный день бывшая сотрудница этого учреждения Н. А. Комарова любезно передала мне подборку документальных сведений, «нарытых» ею, ко всему прочему, в областном госархиве. Таким-то образом и уяснил я, что в урочный час Григорию Степановичу доставили сопроводительную записку следующего содержания:
«Гр-ну Новикову-Даурскому.
Уважаемый товарищ!
На письмо Ваше от 12 Апреля с/г... посылаю Вам... автобиографию, фотографическую карточку и 11 шт. вырезок статей и заметок, писанных обо мне, вырезки по минованию надобности прошу возвратить мне.
С почтением А. Гуров
1929 г.
Мая 20 дня.
с. Поярково».
Предыдущим летом получатель сей записки помогал А. П. Георгиевскому, преподавателю ДВГУ, а в прошлом выпускнику двух петербургских вузов — университета и археологического института, прибывшему сюда в этнографо-диалектологическую экспедицию. Собранные материалы учёный обобщил в очерке «Русские на Дальнем Востоке. Говоры Приамурья (бывших Амурского и Зейского округов ДВК)». Там засвидетельствовано:
«Г. С. Новиков-Даурский непосредственно участвовал в поездке от начала до конца».
Предварительно обследовали 174 селения в девяти районах, реализовать же замысел целиком — помешало сильное наводнение.
Стихия бушевала и на далёкой от нас Неве. Обратимся вновь к статье А. П. Деревянко и Б. С. Сапунова:
«Обширные археологические исследования на Амуре были проведены в 1915–1916 гг. экспедицией под руководством известного антрополога и этнографа С. М. Широкогорова при активном участии А. Я. Гурова.
Коллекция, собранная экспедицией, насчитывает более 4 тыс. номеров. Но, к сожалению, во время наводнения 1928 г. в Ленинграде подвалы <Эрмитажа>, где хранились коллекции, были затоплены и все этикетки утеряны. Осталась только одна коробка, на которой обозначено: о-в Урильский. В дневниках и описи, составленной Широкогоровым, не указаны географические названия, а место сборов обозначено римскими цифрами. Но, тем не менее, значение этой коллекции велико. Исследования последних лет <вернее — 1960-х>, проведённые на Амуре, позволяют большую часть материалов довольно точно распределить по пунктам».
Как Питер не удивишь наводнениями, так старому амурскому казаку не привыкать к ударам судьбы. Ещё до революции умерла его жена, оставив ему четверо сыновей и три дочки; в материалах допросов говорится ещё о двух племянницах, воспитывавшихся, по-видимому, в его же семье. Женился опять, взяв особу десятью годами младше себя.
По тем же свидетельским показаниям, он «в прежнее время служил в водном управлении. Поднажил капитальчик. Построил два приличных домика, один из которых увезли в Красный Яр» — крестьянское село невдалеке от станицы Поярково, пострадавшее в Гражданскую войну от набегов сводного белогвардейского отряда. Так поплатился Алексей Яковлевич за провинности командовавшего тем отрядом старшего сына своего. Лишившись добротного крова, Гурову приуныть бы, а он — кличет партнёров для новых раскопок. Уже в черте Благовещенска. О целесообразности коих и оповещает через газету «Амурская правда».
Вопреки обыкновению, на сигнал никто не реагирует. Год спустя, летом двадцать четвёртого, некто Ёрш-Еращенко, учитель, официально обращается к членам Географического общества, требуя не отворачиваться от этой публикации:
«Долго следил я за тем, кто же откликнется на столь интересное сообщение, да так и не дождался. В г. Благовещенске при 70-ти тысячном населении, при существовании там Музея, Научно-Экономического Общества... не нашлось ни живой души, чтобы, ну хотя из простого любопытства, проверить сообщение т. Гурова».
Да, опала властей отзывалась на его жизни всё жёстче, всё больней, но теперь, в двадцать восьмом, словно и сама природа ополчилась против археолога-любителя. Каким же самообладанием надо вооружиться и — выстоять в такого рода испытаниях! Понимал, значит, что не в споре истина-то рождается. Что этика — выше политики.
И тут вдруг заочная встреча с Новиковым. («Даурский» — вначале псевдоним литературный, затем почётное дополнение к настоящей фамилии, награда за вклад в дальневосточную культуру.)
До недавних пор считалось: якобы к изучению археологических памятников Приамурья этот человек приступил, когда сопровождал Георгиевского в поездке по области. Формально — так. Что же до сути, то зачем нужен окольный путь (с Амура... на Амур через посредство учёного из Приморья, да ещё и завзятого языковеда в придачу), если искомое — рядом? «Искомое», или творческий импульс для Новикова,— это наглядный пример Алексея Яковлевича, достаточно именитого — а стало быть, небезызвестного Григорию Степановичу — уже и тогда, в 1928-м. И что?
На мой взгляд, влияние Георгиевского на становление Новикова как археолога не столь велико фактически. А кивнуть на авторитет Георгиевского понадобилось Григорию Степановичу, чтобы как-то замаскировать, приуменьшить (но отнюдь не скрыть) роль Гурова, подвергавшегося политическому остракизму. Ложь во спасение. Тем самым и его имя для нас, потомков, уберёг, и обрёл возможность опираться на достижения предшественника. На учёном совете АОМ по случаю 125-летия со дня рождения Гурова профессор Благовещенского педуниверситета Сапунов сказал — и «Амурская правда» с его слов тогда же подчеркнула,— что при раскопках на Среднем Амуре академик Окладников пользовался гуровской археологической картой. Как мне представляется, пригодилась ему и научная работа Новикова «Материалы к археологической карте Амурской области», содержащая многочисленные добавления к той же карте Гурова.
С другой стороны, вне всякого сомнения такой факт: именно сотрудничество с Георгиевским побудило Новикова к систематическому изучению местных говоров. Постигать их основы Григорий Степанович начинал в канун Первой мировой, до переселения на Амур. Много позже, в автобиографии, отметит предпринятые им «в последующие годы ряд поездок с целью... записи фольклорного материала». Работу проделал громадную. Это она — базовый источник «Словаря русских говоров Приамурья», изданного тридцать лет назад стараниями группы учёных-лингвистов Благовещенского и Хабаровского пединститутов и мгновенно ставшего библиографической редкостью. По моей просьбе вот что поведала Л. В. Кирпикова — одна из составительниц академического издания:
— Талантливый исследователь, талантливый самоучка, родился он в Нерчинске, под Читой, но с 1914 года обосновался в Благовещенске и оставил по себе добрую память в делах своих — богатых экспозициях и фондах Амурского областного музея. В обширнейшем новиковском архиве — свидетельства разносторонних интересов этого поистине замечательного человека. Мы знаем его как археолога и историка, публициста и краеведа, написавшего более трёхсот научных работ. Составил он и картотеку амурских слов. Около восьми тысяч карточек! Хранятся они в областном госархиве — фонд 958. Кропотливо, слово по слову, накапливал Григорий Степанович собрание, в котором отразилось лексическое своеобразие амурских говоров первых послереволюционных десятилетий.
В 2003-м Лидии Васильевне с её коллегами посчастливилось всё же обнародовать «Словарную картотеку Г. С. Новикова-Даурского». Можно ли почерпнуть из этой книги что-либо археологическое? Вроде бы нет. А в действительности? Не сразу, но догадываюсь... увеличить ксерокопию рукописной биографии Гурова. Отчётливей некуда различимы стали примечания, вставки, тоже рукописные, однако принадлежащие никак не Алексею Яковлевичу. Н-да. Впрочем, почерк показался мне знакомым.
В «Словарной картотеке» даны — также ксерокопически — образцы карточек, сделанных нашим краеведом с 1913 по 1934 год. И по написанной в 1929-м гуровской автобиографии прошлась та же рука! Я журналист. Не текстолог. Но и при этом тотчас узрел и узнал почерк новиковский. То есть нашёл себе наконец-то самый что ни на есть первоисточник. Да, один из первоисточников, которыми подтверждается: два археолога-самоучки не только знали друг о друге, но и контактировали. Вероятно, и воочию встречались.
Кто бы ни содействовал их знакомству, ясно как день, что свой комментарий к гуровскому жизнеописанию Новиков готовил наитщательнейше. И довольно долго. Свидетельством тому — ссылки на перечень материалов, отобранных для первой научной работы его по археологии, которая увидела свет в 1930-м. Комментарий как таковой состоит всего-навсего из девяти строк, но каждая дорогого стоит. Смотрите сами:
«А. Я. Гуров сопутствовал чл<ену> Р. Г. О-ва гр. Фед. Белоусову в его научной поездке в 1902 г., по специальной командировке отделом Р. Г. О., для археологической разведки по побережью Средн. Амура и проверке сообщения об открытиях А. Я. Гурова в части археологии.
Также <участвовал> в экспедиции <супругов> С. М. и Е. Н. Широкогоровых в 1916 г.
А<лексеем> Я<ковлевичем> открыто несколько месторождений золота на Амуре. См. об этом указанные под №№ 10 и 15 корреспонденции в списке литературы в 1-м вып<уске> Записок Благовещенского музея».
Про экспедицию шестнадцатого года — немногословно. Какие-нибудь полстроки. Внесены они существенно видоизменённым и, кажется мне, похожим на гуровский почерком. Чернилами другого цвета. И, надо полагать, в иное уж время. А всё-таки внесены. Хотя ведь С. М. Широкогоров по воле НКВД числился в рядах тех, кто подлежал немедленному аресту в случае обнаружения. Популярное в научных сообществах за кордоном имя Сергея Михайловича десятилетиями оставалось под запретом в нашей «отдельно взятой стране». Однако Гуров-то набирался опыта и знаний не у кого иного, как у Широкогорова, а Новиков — у Гурова. Им, людям старой закалки, наверное, даже в голову не приходило, как можно отступиться от наставника. Срам это. И таких людей — не перекуёшь.
Из черновых записей музееведа Т. А. Холкиной, покойной ныне, явствует, что «у Новикова-Даурского есть в начале дела <бумажная> полоска, срезанная снизу». А там — о том, что Григория Степановича в бытность его работником музея (то бишь не ранее 1927-го) посещал сотрудник иноконсульства. И что пресловутые органы считали Новикова политически неблагонадёжным. Для себя Тамара Алексеевна «раскопала» это уже в прошлом веке. Уточнить же, о каком «деле» речь, не успела. Скорее всего, имела в виду факт, в наши дни общеизвестный,— содержание Новикова под пятимесячным арестом в конце тридцатых. Из-под стражи был отпущен восвояси: лично его антисоветскую деятельность следователям доказать не удалось. К слову, известно также, что он поддерживал идею автономии Сибири. Ещё в 1918-м целый номер своего журнала «Записки любителя» посвятил проблемам Союза сибиряков-федералистов. (Сокамерникам Гурова в 1932-м тоже усердно припоминали их идейные позиции... времён Гражданской войны.) Да и при «царском режиме» Григорий Степанович почти не выходил из-под надзора полиции.
Треть века (ровно столько же, сколько и Гуров «мой») отдав служению археологии, покинул нас Новиков на восьмидесятом году жизни. Её коллизии освещает благовещенский краевед Н. П. Рудковский, чей документальный рассказ «Неутомимый искатель» напечатали к 125-летию со дня рождения Григория Степановича. Делает это Николай Петрович задушевно и достоверно. Да так подробно, что и прибавить, казалось бы, нечего. Но уже в следующем, 2007 году «Амурская правда» объявила: найден последний дневник человека, имя которого носит АОМ. Вот ключевой отрывок из газетной сенсации:
«Амурское книжное издательство запланировало в 1960 году выпуск его очерков по истории. <...> Книга вышла в 1961 году, когда Григория Степановича уже не было в живых. Рецензентом выступил профессор БГПИ, с которым у Новикова-Даурского были расхождения во взглядах на многие вопросы Гражданской войны, революции 1905 года. На часть очерков Малышев наложил резолюцию: не печатать. Интересно было бы найти эти отклонённые рецензентом работы».
«А у Гурова-то при последнем аресте изъяли записную книжку — может, и она... отыщется?!» — думаю, бывало, перечитывая тот репортаж.
Вместо послесловия
Пока думал так на этот раз, рука моя к мобильнику тянулась. Набираю номер О. К. Мамонтовой, опытнейшего в наших палестинах литературного редактора, ветерана бывшего областного издательства.
— Работа с рукописью очерков? Нормально шла. Конфликтов не помню. Их и быть не могло,— отвечает Ольга Константиновна.
Личные дневники не предназначены для посторонних. И вообще, давайте, читатель, подумаем вместе.
Исход пятидесятых. Незабываемая «оттепель». Что с нею содеялось, прекрасно известно: кончилась так же, как грянула. Применительно к более раннему периоду знакомый уже нам историк С. А. Головин пишет о «механизме политической власти, не уверенной в своей социальной базе и потому вынужденной вносить раскол в единство общества в целом, в отношения между его нижними стратами в частности, с целью расширения и укрепления собственной социальной основы». Так было и в дни предпечатной подготовки брошюры Григория Степановича: рецензент столь же подневолен, как и автор или редакторы. В свой черёд, над ними — цензоры, а над теми — неисчислимая армия других надзирателей. Потому-то и Ольга Константиновна, чего только не пережившая на своём веку, полагает естественными для тех лет размолвки между Г. С. Новиковым-Даурским и В. П. Малышевым. По-моему, она права.
Итак, сборник «Историко-археологические очерки. Статьи. Воспоминания» вышел. И шестой десяток лет исправно работает, привлекая всё новых и новых читателей. Разные времена — разные вкусы. Мало кому сегодня любопытно отношение Григория Степановича к некоторым действующим лицам и личностям отжившей своё эпохи, равно как и к событиям прошлого века. Но зато научную часть его «Очерков» академик А. П. Окладников прозорливо назвал путеводителем для будущих поколений археологов Приамурья.
За поколениями дело не стало. Что особенно отрадно, состоят они уже по преимуществу из местных, доморощенных кадров, первооснова которых — студенческий научный кружок, сформировавшийся в Благовещенском пединституте (ныне университете) сразу после полевых работ ДВАЭ легендарного 1961-го. Тут более чем уместно вспомнить, что лекционный курс по археологии тогда читал вышеназванный В. П. Малышев. Прежде он участвовал в экспедициях в Средней Азии, познакомился там с А. П. Окладниковым, а позднее договорился с Алексеем Павловичем насчёт его сотрудничества с амурцами.
Вузовский кружок перерастает в общество археологов. Создаётся также Благовещенская лаборатория Института археологии и этнографии Сибирского отделения РАН; один из окладниковских воспитанников, Б. С. Сапунов, возглавляет её вплоть до 2005-го. А двумя годами раньше возникает Центр по сохранению историко-культурного наследия Амурской области. Ведущий отдел здесь — археологический.
Директор центра Д. П. Волков, прочтя черновой вариант этого моего материала, в целом одобрил его. И на конкретном примере охотно подтвердил непрерывную преемственность поколений амурских археологов:
—...Что касается последних исследований, то это, в частности, работы моего отряда 2009–2012 годов на Шапке. Есть несколько публикаций по этому поводу. Если кратко, ситуация такова. Городище на горе Шапка имеет несколько уровней фортификационных сооружений, разделённых на две части — внешние и внутренние. Помимо этого, у самой структуры городища также две части. Одна, по всей видимости, жилая, другая — производственная. В хронологическом диапазоне культурные слои на памятнике представлены так. От эпохи неолита — осиноозёрская неолитическая культура (III–II тысячелетия до н. э.) — участки слоя, насыщенного артефактами в виде вкладышей мясных ножей и каменных орудий по обработке шкур и мяса. Далее — раннее средневековье — найфельдская группа мохэ (VI–XI века н. э.) в виде жилищ полуподземного типа с высокой плотностью размещения. И — период чжурчжэньской эпохи (XI–XII века н. э.). Он представлен наземными конструкциями и производственными площадками, скорее всего связанными с производством стекла и металла (по крайней мере, на том участке, где мы проводили раскопки). На сегодняшний день,— заключил Денис Павлович,— работы на Шапке пока приостановлены. Возможно, позже вернёмся к этому памятнику. Он, знаете ли, ещё много интересного для науки таит.
Не будучи археологом, напряжённо вникаю в смысл этой информации, для журналиста особо ценной, так как она — из первых уст. И вдруг... Представилось мне, будто бы, с азом грешным вместе, монологу молодого учёного сам Алексей Яковлевич внимает.
И любо ему, что при всех наших теперешних невзгодах казачество не забыто, восстаёт из пепла, словно Феникс, а наука — не застаивается! Что уже в год образования центра-имярек Д. П. Волков со товарищи выявили близ Шапки-горы поселение каменного века, наименовав его «Поярково-1». А вскоре за 140-летием со дня рождения А. Я. Гурова — хотите верьте, хотите нет — фонды АОМ пополняются уникальной албазинской коллекцией. Свыше четырёх тысяч экспонатов, доселе находившихся в Новосибирске, в хранилищах Института археологии и этнографии СО РАН. Торжественная передача их уже состоялась. Возможным же это сделалось во многом благодаря директору института А. П. Деревянко. Появившемуся на свет, кстати, в какой-нибудь сотне вёрст от малого отечества Алексея Яковлевича и отметившему ныне собственное 70-летие.
Здесь покуда конец моего из осколочков собранного, безыскусного, но почтительного рассказа — поклона славному казаку-археологу.
