Я стояла перед воротами Наташкиного дома. Ворота были добротными, высокими, без единой щёлочки. И дом — большой, бревенчатый, с узкой аккуратной завалиной и бело-голубыми ставнями на окнах. Палисадника рядом с домом не было. Раскидистые тополя и молодая черёмуха росли прямо перед окнами, создавая тень и таинственность.
Я не решалась открыть ворота по одной простой причине: боялась индюков. Правда, во дворе жила ещё злющая собачонка Лада, но она сидела на цепи и днём по двору не бегала. Лада уже учуяла меня и начала погавкивать, а я всё медлила, с содроганием вспоминая, как в прошлый раз, дня три назад, бойко вскочила в ворота, намереваясь быстренько пробежать мимо собаки к крыльцу. Но не тут-то было! На моём пути стояли три большие чёрные птицы. Они подняли красные головы и посмотрели на меня. Вдруг одна из них странно и тревожно забормотала, превратилась в огромный шар и поспешила ко мне, угрожающе размахивая красной «соплёй», свисающей с клюва. В ужасе я бросилась обратно к воротам, захлопнула за собой калитку и убежала домой.
Наташка потом сама пришла ко мне и рассказала, что птицы эти называются индюки, что приехала из деревни тётя Лена, сестра её мамы, и привезла сюда своё хозяйство, потому что она решила перебраться к нам в город насовсем. Тётя скоро купит дом на соседней улице и заберёт туда своих индюков.
И вот теперь я стояла у ворот и гадала: забрала она своих ужасных птиц или ещё нет? В другое время я бы просто подольше не приходила к Наташке, подождала бы, пока она сама меня не уговорит к ней прийти, но сейчас это было выше моих сил.
Июнь постепенно приближался к середине, и яблони в Наташкином саду, наверное, уже цвели вовсю. А мне никак нельзя было пропустить это зрелище, потому что оно было самое прекрасное, что я когда-либо видела за свою короткую жизнь. Я верила всерьёз, что рай, про который мне как-то рассказывала бабушка, выглядит точно так же, как сад за Наташкиным домом.
У нас и у всех наших соседей были просто огороды. На них выращивали овощи, два-три куста малины или смородины, кое-кто решался обзавестись яблоньками. Но яблонь в огородах было мало: трудно их выращивать в нашем суровом климате. А у Наташкиных родителей был настоящий сад. Имелись там, правда, и грядки с овощами, и смородина, и малина, но всё это терялось в обилии яблонь...
Наконец я решилась потянуть за щеколду и чуть-чуть приоткрыть ворота. Лада тут же залилась звонким лаем. Я осторожно просунула голову в образовавшуюся щель и оглядела двор. Индюков не было. Но зайти во двор я всё же опасалась. Лада рвалась с цепи у крыльца и захлёбывалась лаем.
Стараясь перекричать собачий лай, я громко позвала:
— На-та-ша-а!
Наташка тут же выскочила на крыльцо.
— Таня, проходи! Не бойся! — крикнула она радостно: она всегда была мне рада.
— А индюков нет? — на всякий случай спросила я.
— Нет! — замотала головой Наташка.
Сопровождаемая заливистым лаем, я прошла по дощатому тротуару к крыльцу и сразу же спросила:
— В сад пойдём?
Моё желание для Наташки — закон. Сколько ей доставалось из-за меня — страшно вспомнить! И в угол её ставили, и гулять не пускали, и без сладкого оставляли, и даже пороли... А виновата во всех её проказах была только я, сама бы она ни за что на них не решилась. Наташка смотрела на меня как на божество, хотела одеваться как я, говорить как я, думать как я. Для неё было счастьем помочь мне и сделать что-нибудь для меня. Конечно, я пользовалась её обожанием, но иногда мне это надоедало, и я на время покидала Наташку, играя с другими девчонками,— благо, что в подругах у меня никогда недостатка не было.
— А ты со мной позавтракаешь? — вопросом на вопрос ответила Наташка.
— Нет, я уже ела. Тётя Катя дома? — на всякий случай поинтересовалась я.
— На работе.
Ну и прекрасно! Без неё лучше. Тётя Катя — Наташкина мама. Она работала телефонисткой, была всегда очень нарядной и красивой, говорила высоким голосом с капризными нотками и читала нам с Наташкой нотации с одним и тем же началом: «Ната, доченька, так воспитанные девочки не поступают...» И бросала на меня такие красноречивые взгляды, что сразу становилось понятно, для кого это всё говорится.
С моей мамой у тёти Кати была какая-то давняя ссора, и они не разговаривали. В нашем доме Наташкину маму называли почему-то Ягодкой и говорили о ней всегда в ироничном тоне. Но ко мне тётя Катя относилась довольно благосклонно, позволяя заходить во двор и в дом, что другим девчонкам с нашей улицы категорически запрещалось.
— Ну выпей хотя бы молока,— начала канючить Наташка.
— Сказано, не хочу!
— Тогда и я не хочу,— обречённо вздохнула она и надула свои и без того толстые губы.
— Не хочешь — значит, пошли в сад,— я не собиралась её уговаривать.
Но Наташке, видно, хотелось есть, поэтому она вдруг вспомнила:
— А мне вчера Люба дала почитать сказки Андерсена.
Знала она, чем меня заманить!
Люба — это Наташкина одноклассница, она жила на соседней улице. У её родителей была отличная библиотека, только они книжек никому на дом не давали, а вот Наташке как-то удалось выпросить. Этих сказок в школьной библиотеке я так и не дождалась, а во взрослой, куда я записалась ещё весной, их не было.
— Где книга? — сразу поинтересовалась я.
— А ты со мной позавтракаешь? Ну пожалуйста, Таня!..— и Наташкины голубые глаза тут же наполнились слезами.
— Ладно,— сдалась я,— молока попью, но только полстакана.
И мы пошли в дом. Здесь было тихо и прохладно. На столе у окна желтела тарелка с пшённой кашей, стояли бутылка молока и миска, накрытая белой салфеткой. Со стены кокетливо улыбалась всем входящим и выставляла полное голое плечо итальянка с гроздью винограда в руке. Картина называлась «Итальянский полдень», но мне не нравилось это название, и я всегда придумывала для красивой итальянки разные имена, которые одновременно служили названием картины и отражали моё настроение. Сегодня я назвала её Лукрецией.
Наташка сразу же налила мне в стакан молока и откинула салфетку с миски. В ней лежали пироги.
— Тань, бери пирог,— предложила она.
— С чем пироги?
— С творогом.
— Наташа, ты же знаешь, что я с творогом не люблю! Вот попью молока — и всё. А ты ешь давай.
Наташка обречённо натянула салфетку на миску, села за стол и начала ложкой ковырять в тарелке с кашей. Я взяла стакан, устроилась поудобнее рядом с ней на маленьком деревянном диванчике и, медленно глотая молоко, стала разглядывать изученную уже на сто рядов Лукрецию. Мне ужасно не нравился грязноватый цвет её платья, да и виноград не вызывал аппетита. И я решила, что, судя по этой картине, в Италии в полдень довольно сумрачно, не то что у нас, в Сибири.
— Наташка,— спросила я,— ты хочешь жить в Италии?
— А ты?
— Я первая спросила!
Наташка на мгновение задумалась, потом склонила набок светловолосую голову и ответила:
— Я — как ты!
Ну чего же я хотела от неё услышать? Можно было и не спрашивать.
— Ясно. Книгу-то покажи,— напомнила я.
Наташка положила ложку, сползла с диванчика и принесла из детской большую, почти новую книгу.
— Скажи «честное слово», что без меня читать не будешь,— попросила она, спрятав книгу за спину и умоляюще глядя мне в лицо своими голубыми глазами.
— Конечно, не буду,— успокоила я Наташку,— только картинки посмотрю, пока ты ешь.
— Честно-честно?
— Честно. Давай! — я протянула руку.
Наташка отдала мне книгу, а сама снова принялась ковыряться в каше. Чтобы не видеть Наташкиных мучений, я стала быстро листать страницы и читать названия сказок. Чаще попадались знакомые: «Гадкий утёнок», «Огниво», «Стойкий оловянный солдатик», «Снежная королева»... А вот незнакомая — «Волшебные калоши», и ещё — «Девочка со спичками», совсем коротенькая сказка, а эта — «Русалочка», длиннющая какая! Картинки чёрно-белые, мелкие, но всё равно интересные.
— Ага! Ты читаешь! — вдруг услышала я Наташкин голос.
— Да не читаю я!
Когда же она закончит есть, в конце концов?! Почитать охота, аж глаза чешутся! Я взглянула на тарелку. Там ещё оставалась добрая половина каши.
— Ты быстрее можешь? — моё терпение уже заканчивалось.— Скоро уже обед, а мы ещё в сад не ходили.
— Ну мне же неинтересно одной есть. Давай я тебе тоже каши положу.
— Нет,— я тут же нашла выход,— давай ты будешь быстро есть, а я тебе прочитаю вслух коротенькую сказку.
Толстые Наташкины губы расплылись в улыбке:
— Ага!
И я начала читать сказку «Девочка со спичками». К окончанию чтения Наташка честно доела свою кашу и выпила стакан молока. Сказка нам обеим не понравилась: конец её был трагическим и безнадёжным. Настроение у нас испортилось, и Наташка сказала:
— Ну что, пошли в сад?
— А книгу давай с собой возьмём,— предложила я.
Наташка согласилась.
Попасть в Наташкин сад совсем не просто. Сначала нужно пройти по дорожке рядом с собачьей конурой между верандой и ящиком для угля, затем обойти дом через загончик для поросят и куриный дворик, и там, за калиткой, уже ждали нас цветущие яблони.
Наташка взяла пирог и пошла загонять Ладу в конуру. Этот процесс был освоен ею до автоматизма: нужно было бросить в конуру что-нибудь вкусненькое (в данном случае — пирог) и, когда Лада войдёт туда, чтобы взять это и съесть, быстренько вставить в отверстие конуры свою попку, перекрыв Ладе обратную дорогу. Удивительным было то, что Лада всегда велась на обман, хотя мы проделывали с ней этот фокус почти ежедневно.
Пока Наташка закрывала меня своим телом от собаки (или наоборот), я, прижимая книгу к груди, проскочила мимо веранды к летней кухне и остановилась у калитки поросячьего загончика. В загончике мирно похрюкивали два поросёнка, стояло алюминиевое корыто с грязной водой, земля вокруг него была изрыта, истоптана и мокра так, что больше походила на болото. Через это поросячье «болотце» до второй калитки лежали в ряд кирпичи и доски, по которым с грехом пополам можно было добраться до куриного дворика. Главное, чтобы расшалившиеся поросята не ткнули тебя с разбегу грязным пятачком и не опрокинули в чёрное месиво. На всякий случай мы с Наташкой выдернули из поленницы по палке и только потом открыли щеколду загончика.
Поросята сразу же обрадованно захрюкали и поспешили к нам навстречу. Пока Наташка закрывала за собой калитку, я отталкивала палкой нахальных поросят, стараясь, однако, чтоб им при этом не было больно. Кое-как мы добрели до второй калитки, ведущей в куриный дворик, при этом поросятам всё же удалось несколько раз задеть нас мокрыми пятачками и извозить наши голые ноги грязью.
Перед второй калиткой Наташка вдруг остановила меня:
— Ой, Тань, я забыла! У нас теперь петух клювучий... тётя Лена отдала. А старого папка зарубил...
Я растерялась. Но желание пройти в сад одержало верх над страхом быть атакованной «клювучим» петухом.
— У нас же палки есть,— успокоила я Наташку.— Отобьёмся как-нибудь.
Отталкивая ногами надоедливых поросят, мы стали в щёлочку наблюдать за курами и, выбрав момент, когда петух отошёл в дальний угол дворика, быстро вбежали в калитку. Пока Наташка закрывала за собой щеколду, я орала не своим голосом: «Кыш-ш! Кыш-ш!» — и размахивала палкой. Перепуганные куры бросились в разные стороны, теряя перья и ошалело кудахча. Петух сначала остолбенел от неожиданности, потом опомнился и со всех ног бросился защищать своих подруг. Но мы с Наташкой уже были возле калитки, ведущей в сад, моментально выскочили и захлопнули её перед самым клювом петуха. А тот потопал для острастки ногами, встряхнулся и звонко закукарекал, празднуя победу.
Вот мы и в раю! Вверху — голубое, пронизанное золотыми солнечными лучами небо, внизу — свежая ярко-зелёная трава, а посредине — бело-розовое душистое кружево цветущих яблонь. Моим первым желанием было броситься к ближней яблоне и окунуть лицо в прохладные, чуть розоватые цветы, вдыхая их нежный аромат. Но Наташка вдруг спросила:
— Хочешь посмотреть цыплят?
И только тут я заметила квадратное ограждение из серых, плотно пригнанных друг к другу досок, находящееся посредине сада. Оттуда слышалось многоголосое цыплячье попискивание. Мы оставили палки у калитки, подошли к ограждению и заглянули вовнутрь. Жёлтые цыплята бегали вокруг большого блюда, на котором лежал комок пшённой каши, и пищали. Грязная алюминиевая миска в углу была опрокинута: в неё, по-видимому, наливали для цыплят воду.
— Ой, они пить хотят,— озабоченно сказала Наташка, наклонилась через ограждение, достала миску, и мы пошли к чану за водой.
Чан, вкопанный в землю под яблоней у самого забора, был всегда полон. Наташка зачерпнула в миску воды, отнесла её цыплятам, потом мы вымыли ноги, которые нам измазали поросята, и я наконец-то подошла к ближайшей яблоне.
Она гудела, как телеграфный столб, от жужжания множества пчёл. Я осторожно приблизила лицо к ветке и стала вдыхать особенный, чуть сладковатый её аромат. Ко мне подошла Наташка, и мы начали обходить одну яблоню за другой, как бы совершая странный обряд приветствия. Мы рассматривали цветы, сравнивали их цвет и размер и всё нюхали и нюхали, опасливо поглядывая на пчёл, кружащихся рядом. Наконец мы выбрали самую красивую яблоню, сели под ней на траву и раскрыли книгу Андерсена. Полистав её немного, я предложила Наташке почитать сказку «Русалочка». Она согласилась:
— Ага! Только ты читать будешь — ты лучше читаешь.
Ну, это уж само собой! Я же старше на целых восемь месяцев, да и в школе дольше училась, чем Наташка. И под монотонное жужжание пчёл я принялась читать эту прекрасную и очень грустную сказку. Но в конце сказки к горлу подкатил комок, мой голос начал предательски дрожать, и на фразе: «Её нежные ножки резало как ножами, но она не чувствовала боли — сердцу её было ещё больней» — он сорвался, и я заплакала. Наташка, шмыгая носом, прошептала:
— Читай дальше.
— Не могу... Ты читай,— и я передала ей книгу.
Наташка глубоко вздохнула и мужественно продолжила чтение, но, дойдя до слов: «...стала ждать первого луча солнца, который, как она знала, должен был убить её»,— не выдержала и зарыдала в голос. Поплакав немного, мы продолжили чтение, передавая друг другу книгу, всхлипывая и вытирая ладонями мокрые щёки и носы. Конец сказки нам обеим снова не понравился: принцу досталась любимая принцесса, а Русалочка вдруг превратилась в какую-то непонятную «дочь воздуха» и при этом осталась довольна своей участью. Ерунда! Я закрыла книгу и предложила:
— Давай в «Русалочку» играть.
Мне захотелось немедленно переделать сказку так, чтобы все герои стали счастливы. Наташка согласилась:
— Давай. А как?
— Пойдём к чану!
Мы положили книгу на завалинку у дома и пошли играть, по дороге собирая всё нужное для игры — сухие веточки, щепки, травинки и цветочки. Чан с водой стал для нас морем, большая щепка была кораблём, прутик — принцем, травинки — русалками, перевёрнутый цветок лапчатки — принцессой, а для Русалочки мы пожертвовали цветком яблони. Но только началась наша игра, как со стороны соседского огорода послышался громкий сухой звук, похожий на хлопок, от которого мы с Наташкой вздрогнули.
— Это, наверное, доска какая-нибудь у Черноусов упала,— успокоила я Наташку, и мы продолжили игру.
Сначала наша игра почти не отличалась от авторской версии, а потом меня понесло: сами собой вдруг появились новые герои, и сюжет изменился до неузнаваемости. Стало так интересно, что мы забыли и про сад, и про цветущие яблони, и про пчёл — мы были уже далеко, на берегу моря, среди скал и древних замков с принцами и принцессами...
— А вы что тут делаете? — вдруг неожиданно услыхали мы и оглянулись.
Это был Наташкин старший брат Санька. Он неслышно перелез через забор из соседского огорода и подошёл к нам.
— Играем мы, разве не видишь? — сказала Наташка капризным тоном, очень похоже копируя свою мать.
— Слышали, Юрка Черноус застрелился?
— Как застрелился? Насмерть? — бестолково спросила Наташка.
— Врёшь! — я подумала, что это просто злая шутка.— Он вчера только из армии пришёл... У него и ружья-то нет! Оружие в армии оставляют.
— Он у отца взял охотничье, на стене висело у них... Потом вышел в сени и в сенях застрелился. Да вы разве не слышали выстрела? Тут же рядом…— Санька, видимо, не шутил.— Там народу у них теперь!.. Скорая приехала... А вы тут сидите! Пошли посмотрим.
Я вдруг вспомнила тот странный хлопок, что испугал нас с Наташкой. Оказывается, звук выстрела очень похож на звук удара доской о землю. Всё равно не верилось. И чего бы ему вдруг понадобилось стреляться? Парень он был весёлый, симпатичный, все старшие девчонки с нашей улицы на него заглядывались...
И игра, и грустная сказка, и цветущие яблони тут же были забыты. Мы направились к забору, и Санька помог нам выбраться из рая.
