Совсем недавно вышел в свет сборник воспоминаний и рассказов поэта и прозаика Елены Литинской «От Спиридоновки до Шипсхед-Бея». Я держу в руках эту книгу и рассматриваю рисунок на обложке... Небоскрёбы Манхэттена. И вдруг, словно родившись из воды, появляется таинственная женщина в символической короне победительницы. Кого и что она побеждает? Себя саму или мир вокруг? В этом облике есть и мудрость, и смирение, и упрёк, и мольба, и вечная женская тайна. Это — картина Ланы Райберг «Манхэттенская Нефертити».
Как следует из самого названия сборника, произведения, вошедшие в него, охватывают длинный временной отрезок жизни автора и его героев.
Тема эмиграции и адаптации в новой стране здесь не единственная, но значительная и связующая. Однако эта книга — нечто гораздо большее, чем просто сборник эмигрантских рассказов и воспоминаний.
Это — тонкое и глубокое психологическое исследование судеб и характеров, их противоречий и многообразия, выполненное удивительно деликатно по сути и по форме. Авторская манера Е. Литинской как прозаика отличается лаконичностью и намеренным аскетизмом формы. Она избегает пышных фраз и надрывности переживаний. В то же время это — отнюдь не рассудочная проза, когда авторы, хорошо владеющие словом, свысока рассуждают о надуманном либо повествуют о трагичности чьих-то судеб, изображая боль и сострадание, которых никогда в действительности не испытывали.
Отсутствие подлинных болевых точек у авторов всегда заметно чувствующему читателю, и никакие трюки остросюжетности или попытки заглянуть в недосягаемую для большинства тайну жизни богатых и знаменитых не могут компенсировать эмоциональное мелководье и душевный внутренний покой писателей. Наличие ран, пусть даже внутри внешнего благополучия (ибо писатель всегда живёт внутри и снаружи, но внутри больше),— это не достаточная, но необходимая составляющая писательского таланта.
Творчество Елены Литинской сполна оплачено и обеспечено фондом жизненных испытаний. Но главное даже не в этом...
Мы все когда-то были детьми и верили в добрые сказки. Тот вечный детский протест против несправедливости мира, контраст желаемого с действительным и жестоким с возрастом бледнеет у большинства людей: компромисс, ласково называемый мудростью, сглаживает острые углы трагичности мироощущений, притупляет нервы, меняет зрение, да и сами критерии добра и зла...
И враг на друга стал почти похож,
И фальшь — уже дипломатичность вроде.
Иммунитет к страданью обретя,
Мы впредь невосприимчивы и к счастью... [1]
Писатель с иммунитетом к чужой боли не может хорошо писать. Невосприимчивость к несправедливости мироустройства равна профнепригодности в литературе и в искусстве вообще.
Елена Литинская не обрела иммунитет к страданиям, но и не утратила способность видеть смешное в грустном и наоборот. Ей удаётся жить, одновременно наблюдая за жизнью со стороны. Глубоко и остро чувствовать. Смеяться над собой — даже тогда, когда больно. Прощать жизни «плохой характер», принимая её без прикрас, с иронией, самоиронией и благодарностью.
В прозе этого автора нет интриг из жизни знаменитостей и олигархов, стрельбы и погони гангстеров, эротического натурализма или мучительных разгадываний кроссворда «кто же всё-таки убийца?».
Тем не менее, герои её произведений вызывают настоящий эмоциональный отклик, доверие и сострадание, а читателя обмануть сложно.
Тема «маленького человека» в литературе имеет глубокие корни и традиции. Писатели разных эпох тяготели к исследованию душ и судеб простых людей, находя в них лабиринты драматичных проблем, вечные темы и страсти.
Писать о простом крайне сложно. Уйти от стандартных поверхностных украшений прозы вглубь, веруя в то, что какая-нибудь старуха, домработница, заурядная иммигрантка — это источник серьёзных тем для писательского и читательского познания и сострадания,— значит, любить человека как такового и считать его тайной, достойной отражения в литературе. Это под силу лишь тому автору, чей нерв остро реагирует на чужую боль, а пульс совпадает с сердцебиением героев его произведений.
Сборник состоит из двух частей: воспоминания и рассказы.
В юности я не любила читать воспоминания. Вокруг кипит и бурлит реальная жизнь, а тут вдруг... чьи-то давно умершие родственники... Это — так же, как при просмотре альбомов с чужими фотографиями: приходишь в гости, ничего не подозревая, а хозяева всё тянут с закуской и живым общением и норовят показать фотографии своих бабушек-прабабушек, дедов, внуков, племянников,— словом, кошмар. И попробуй не восхитись! Хотя уже не помнишь, кого как зовут и кто кем доводится хозяину, но терпишь и улыбаешься. Так было лично со мной очень давно, когда любая быль, ставшая чьей-то историей, пусть и недавней, казалась мне навсегда потерявшим свою актуальность старым комодом с ржавым замком, при попытке открыть который можно было не только напрасно потратить время, но и поранить руку, и надышаться нафталином содержимого.
Мы все меняемся: не только к сожалению, но иногда и к счастью. Пронзительность непоправимого в наших судьбах навсегда уносит беспечность и эгоизм молодости. Историей становятся не только наши родные прародители, мамы и папы, но и одноклассники, и мы сами. Тучи забвения застилают и наши небосклоны. Потребность воскресить память о родных приходит к нам обычно с личным опытом потерь.
Сегодня, когда моя молодость далеко позади, а навсегда ушедших родных больше, чем ныне здравствующих, я замечаю, как безмерно дороги мне люди, которые были знакомы с моими родными когда-то.
Жил человек и умер. Да, фотографии остаются почти в каждой семье. Но что ещё остаётся от души, покинувшей этот непростой мир, души страдавшей, любившей, мечтавшей?
Нередко остаются дети и внуки, и это — здорово. Ну а сам их родитель? Кто посмертно защитит его от сплетен и кривотолков, а главное — кто спасёт от забвения?
«Немного театра в холодной Москве» — это увлекательное путешествие в историю своей семьи. Внучка — о знаменитых прародителях...
Это — яркий рассказ о нескольких поколениях, насыщенный переживаниями и событиями, связанными с историей России, Польши и Аргентины. Нам предлагаются не «чужие фотографии», а родные: в них невозможно не узнать и наших бабушек, дедушек, их соседей, эпоху, схожие проблемы и переживания,— свою историю, которая, как всем известно, течёт не только в направлении прошлого, но и неожиданно возвращается. И, увы, не всегда только покроем брюк и юбок.
Я уверена, что и пожилым, и людям среднего возраста, и молодым, боящимся опоздать на дискотеку, эти воспоминания покажутся интересными. Это — хроника, художественная хроника, хотя я не уверена, что такой жанр существует. Но для меня он есть.
Автор рассказывает о своей семье с нежностью любящего человека (внучка, дочка, племянница) и одновременно с отстранённостью очевидца-наблюдателя, пытающегося сохранить объективность оценок и максимально достоверно передать то, что ещё совсем недавно дышало юностью и любовью, страстями творчества и страданиями испытаний.
В своих воспоминаниях Е. Литинская воскрешает судьбы родных ей по крови людей, внёсших серьёзный вклад в мировую историю искусства.
Но будь «герои» этих воспоминаний неведомыми миру инженерами, швеями, бухгалтерами и учителями, это был бы, тем не менее, сильнейший рассказ-фотография о трагедии польского и советского еврейства, о судьбе еврейского театра, о «великом изобретении» коммунальной квартиры, где в очереди в туалет могли рождаться и конфликты, и романы, а уж на кухне — целые кланы нового вида родства: не дети, не внуки, не сёстры, не братья, а куда неизбежнее — соседи по коммуналке.
Но так случилось, что персонажи этой истории — не безвестные люди, а те, чьи имена вошли во все значимые кинотеатральные справочники мира. Автор приоткрыл дверь в личную судьбу своей семьи, пригласив нас туда, куда бы мы никогда не попали, даже прочитав сухие исторические справки.
Вот набрала я в Google «Хевель Бузган» и мгновенно получила не только краткую биографию, но и просьбу: «Если Вы располагаете дополнительной информацией, то, пожалуйста, напишите письмо по указанному адресу или оставьте сообщение для администрации сайта».
«Да,— грустно вздохнула я,— мало кому из нас суждено прожить свою жизнь так, чтобы потом, по прошествии многих лет, потомков просили сообщить о нас дополнительные сведения».
«Немного театра в холодной Москве» — это не только памятник ушедшим, но и щедрый подарок читателям. Умелое перо рассказчика, отражение интереснейших поворотов судеб героев повествования, живые образы, выписанные с фотографической точностью, но с погрешностью на любовь «фотографа»,— всё это приковывает внимание и не отпускает до самой последней строчки.
Нафталином не пахнет. При всём соответствии фактов и образов реальности, воспоминания читаются как художественное произведение с интригующим сюжетом, очень зримым и кинематографически притягательным.
«Два года в деревне, или О том, как наша семья осваивала сельское хозяйство» и «Минорная мелодия Мажорова переулка» — воспоминания автора о своём детстве, которое совпало с послевоенным прошлым СССР. Ещё нет и тени будущей эмиграции... Есть мама и папа, подруги и соседи. Безоблачная жизнь глазами ребёнка.
Эти воспоминания объединены хронологически и тематически (детство и школьные годы), а также интонационно, так как автор вспоминает о тех годах, когда ему было ещё неведомо, что жизнь сложна и несговорчива. А потому и авторские впечатления об этом периоде — нежные, мягкие и добрые.
Маленькие дети далеки от политики. Они постигают её через игры, вид из окна, настроение взрослых, имея уникальную возможность беспечно радоваться жизни под опекой любящих родных.
Первые месяцы иммиграции отражены в воспоминаниях «Бренда-Броха» и «Моя подруга Алекс». Вокруг — Америка, та самая: далёкая и недосягаемая, вожделенная, многоликая и контрастная, проклинаемая и воспеваемая мировым разноголосым хором... Впервые ходишь по настоящей американской земле, и кажется, что смотришь кинофильм о ком-то другом. А сам ты пока ещё у себя дома, в Москве, в Питере или в другом городе, где всё привычно и знакомо, где живут твои друзья детства и где все прохожие говорят на твоём родном языке.
Но кино не заканчивается. И начинаешь понимать, что в этом киносценарии ты — главный герой, которого судьба забросила на другую планету, да ещё с маленьким ребёнком на руках, и нужно выжить во что бы то ни стало.
Обе истории передают растерянность первых дней пребывания в Новом Свете. По-другому тикают часы, по-другому плывут облака, по-другому выглядят прохожие, но всё так же хочется благополучия и даже счастья.
В воспоминаниях о Бренде-Брохе за уютным столом коммунальной квартирки Нью-Йорка, под дымящуюся картошечку, рыбу и свежий салатик, автор повествования, получивший статус официальной беженки из СССР, встречается с избалованной благами цивилизации капитализма дамой, оказавшейся... убеждённым членом американской коммунистической партии, пожилой еврейкой по имени Эстер.
В критические моменты одиночества и беспомощности каждый случайный бродяга на пути воспринимается возможным другом, способным подбодрить и вселить надежду: о магическом превращении прохожей женщины в подругу и почти в члена семьи, а потом обратно в прохожую — рассказ-воспоминание «Моя подруга Алекс».
Рассказы, вошедшие в сборник, можно условно разделить по тематическим и хронологическим (время действия в рассказах) категориям. Но хронология и тематика в данном случае сплетены воедино и едва ли подлежат чёткому формальному разделению: большинство рассказов так или иначе раскрывают тему иммиграции, в условиях которой происходят все коллизии описываемых историй. Герои действуют в новой для них стране как в новой реальности, и сам автор тоже прошёл этот путь. Родство иммигрантской проблематики героев и автора, знание темы не понаслышке во многом обеспечило рассказам убедительность и зримость.
Однако сам автор, как иммигрант третьей волны (70-е годы двадцатого столетия), далеко не всегда совпадает хронологически со своими героями: рассказы сборника описывают столь разные судьбы и волны иммиграции, что при всём своём желании автор не смог бы жить одновременно во всех этих эпохах. В «Истории болезни», например, американская актриса Айрис играет роль русской балерины, иммигрантки первой волны, а Хана из «Королевы Фар-Рокавея» пережила холокост, побывав в концлагере и став американкой уже в 50-е годы. «Откровение Оксаны» высвечивает судьбу украинской иммигрантки, которой удалось выиграть грин-карту в 90-е годы.
Большинство героев остальных рассказов — беженцы-иммигранты 70–90-х годов. Однако иммигрантские судьбы героев Е. Литинской далеки от трафаретного сходства, начиная от мотивов отъезда из стран своего гражданства и способов попадания в США и заканчивая жизненными дорогами.
Проза Литинской отличается многослойностью и сжатостью. Рассказы в большинстве своём — недлинные, но ёмкие. Ёмкость их, как правило, достигается не обычным способом художественного путешествия автора в далёкое прошлое героя за его многочисленными поступками от рождения до самой смерти, а несколькими выразительными штрихами его облика, речи и поведения. Иногда может возникнуть даже недоумение от простоты сюжетной линии рассказа-фотографии, в котором, казалось бы, ничего нет, кроме удачного мгновенного снимка внутреннего образа героя. Однако после прочтения таких «малособытийных» рассказов в памяти надолго остаётся яркий, понятный, типичный и задевающий читателя характер.
В одном из таких рассказов («Держись, Анюта!») вроде бы ничего не происходит: ну встречаются две подруги на утренних оздоровительных пробежках и параллельно обмениваются новостями, эмоциями, взглядами. Но в этой неброской будничной и легко узнаваемой рутине прозаического общения, жалоб на судьбу, мужа, сварливую и почти выжившую из ума маму обе героини раскрывают себя и свои характеры сами, а не через авторские ремарки. Читатель расслабился, он приготовился к отдыху и наслаждению шутливой словесной пикировкой героинь, но тут рассказ неожиданно обрывается смертью старенькой матери одной из них. Той самой матери, о которой героиня ещё вчера говорила с нескрываемым раздражением как о тяжком бремени... И вот судьба освободила её от этого бремени. Трудно после прочтения включить телевизор и посмотреть «Новости». Что-то происходит внутри... Ведь матери есть или были у каждого.
Другой чертой прозы Е. Литинской является сюжетная открытость финала, что встречается во многих её произведениях. Словно жалея огорчить читателя однозначной неизбежностью развязки, она оставляет возможность додумать её самому. В то же время во многих случаях присутствует и иная тенденция автора — завершать сюжетный ход повествования неожиданным обстоятельством или поступком героя. Ничто не предвещало смерть родного человека в рассказе «Держись, Анюта!», как ничто не сковывает читателя предсказать дальнейшую судьбу героини рассказа «Её выбор». Обе эти истории не поражают уникальными сюжетами и приключениями. Но каждая из них заставляет глубоко задуматься о жизни.
Галина, героиня рассказа «Её выбор»,— пожилая нелегалка из Украины, сбежавшая в Америку от ужасов семейных отношений, побоев мужа, нищенства и неустроенности, чтобы помочь дочери и внучке материально выжить. Сколько таких судеб в США! Чем, казалось бы, они могут заворожить писателя? Однако Е. Литинскую привлекли в этом сюжете именно типичность и будничность «банальной трагедии». Свои трагедии не бывают банальными, а вот чужие... Смотря для кого... Образ Галины — это образ никем не оценённого женского подвига: жить в разлуке с родными, зарабатывать в чужой стране уборками чьих-то домов и квартир, пребывая в плену у одиночества и личной невостребованности, чтобы спасти от нужды своих детей и внуков. И даже получив предложение выйти замуж за обеспеченного добропорядочного бывшего соотечественника в США, искренне привязавшегося к ней, героиня не считает себя вправе сделать шаг навстречу своему благополучию: скоро выйдет из украинской тюрьмы её муж. Он ей не нужен, но он этого пока не знает и надеется на новую жизнь, обещает бросить пить... Больно его огорчить. А как же дети и внуки? Они ждут её подарков и денег... Они привыкли к её помощи! А чужой малыш, которого она вырастила как нанятая нянька, но который успел полюбить её как бабушку! И опять читателю предлагается подумать вместе с героиней рассказа над предложением: выйти замуж или не выходить, предпочесть долг или своё право на счастье.
Очарование сюжетного многоточия рассказов Литинской ассоциируется с открытым окном и лёгким ветром: колышется штора, свежий воздух просится в комнату, в судьбу, во внутренний мир...
В одних рассказах автор направляет свет в единственную цель, в других — свет может перемещаться на многие проблемы, лица и даже поколения.
Многоплановыми по количеству поднятых проблем, противоречий и вечных тем являются, например, такие рассказы, как «История болезни», «У станции “Конечная”», «Фанечка, или Монолог иммигрантки», «Откровение Оксаны». Эти рассказы объединены трагичностью женских судеб, столь не похожих друг на друга, ибо «каждая несчастная семья несчастлива по-своему». Но было бы слишком поверхностно сузить проблематику этих рассказов до термина «женские судьбы», ибо это — не просто яркие биографии, но и вечные темы.
Вера и неверие в Бога, сострадание и чувство вины, совесть и попытки освободиться от её навязчивого присутствия, одиночество, непредсказуемость человеческой судьбы, относительность и преходящая суть благополучия, его коварный нрав... Но и это не исчерпывает проблематику прозы Е. Литинской. Абсолютно невозможно перечислить каждую тему и подтему вошедших в книгу произведений. Да и зачем? Однако считаю важным остановиться на теме психически больных людей и их трагического существования в обществе так называемых здоровых, традиционно относящихся к таким больным с высокомерным насмешливым презрением. Эта тема — основная «мелодия» сразу трёх рассказов книги: «Откровение Оксаны», «Колдовство» и «История болезни».
Тема предприимчивости и ловкости в сочетании с трудолюбием и некоей авантюрностью — одна из составляющих рассказа «Фанечка, или Монолог иммигрантки». В целом это — ещё одно полифоничное произведение о жизни иммигрантской семьи. Фанечка пыталась схватить жизнь за горло ещё в СССР, не без успеха изображая из себя, еврейки, актрису-цыганку. Америка пробудила аппетит другого масштаба, и азартная дама не просто смогла поймать свою американскую удачу, но и подержать её в руках. Однако удача сопротивлялась и в итоге не только вырвалась из цепких рук героини, но и жестоко отомстила... Между почти никогда не ценимым нами скромным счастьем настоящего и вечной погоней за бóльшим неожиданно может пробежать горе, наступить старость или атаковать болезнь — совершенно наглая гостья, которую трудно не впустить, хотя её никто никогда не зовёт.
Теме неизбежной старости и ужаса одиночества посвящён рассказ «У станции „Конечная“». Сварливая, плохо видящая и слышащая одинокая старуха, коих миллионы на Земле, проявляет свой жуткий характер... Читателю видна лишь внешняя поверхность пресловутого айсберга, а контуры многих скрытых подводных тем лишь угадываются: дряхлость тела и вечная молодость души, бесконечность воспоминаний, которые никому не нужны... Материнская преданность и любовь, эгоизм взрослых детей и их великая неблагодарность.
Полифоничность многих произведений сборника сочетается с их удивительной кинематографичностью, что было уже не раз отмечено выше. Но вот ещё один выразительной тому пример: история знаменитой преуспевающей голливудской актрисы Айрис, которая вскоре после родов получает блестящее творческое предложение. Айрис предстоит глубоко вжиться в образ главной героини сценария, написанного по мотивам реальной судьбы знаменитой русской балерины, потерявшей рассудок в результате предательства любимого. Трагизм этой судьбы сплетается воедино с судьбой самой исполнительницы, словно какие-то высшие силы выразили свой протест против лицедейства, предостерегая актёров играть безумие, ибо оно отделяется от психической нормы тончайшими и хрупкими субстанциями.
Историей женских судеб на иммигрантском небосклоне является и рассказ «Жаркие разговоры за чаем». Рассказ чем-то созвучен в моём восприятии горьковской пьесе «На дне». Ещё одна зримая история американского варианта коммуналки или общежития. Три женщины совершенно разного возраста, интеллекта, происхождения и жизненных устремлений оказываются соседками, или, как это звучит в США, руммейтами. Неудовлетворённость жизнью и униженность своим положением нередко рождают агрессию и мешают великодушию поселиться в их жилище надолго. В рассказе нет главных и второстепенных образов: он раскрывает характеры трёх женщин, чьи судьбы — иронично предсказуемы и нет. Но в данном случае предсказуемость — безусловное достоинство рассказа, в котором тонко подмечены закономерности самой жизни и её небезупречный нрав.
Сборник «От Спиридоновки до Шипсхед-Бея» — череда судеб и характеров. Хана — «Королева Фар-Рокавея», одного из районов Нью-Йорка, где в описываемые годы у прохожих запросто могли сорвать с шеи золотую цепочку среди белого дня,— не только продолжает здесь жить сама, но и зазывает сюда приличных людей из других частей Нью-Йорка, чтобы они своим присутствием облагородили этот обиженный Богом район, поскольку с ним связаны самые лучшие воспоминания её молодости. Она пережила холокост, но пережить переезд в лучший район ей трудно. Есть такие люди на Земле: они прорастают корнями в почву отношений с предавшими их друзьями, супругами, правительствами... Они живут в экологически запрещённых для проживания зонах, рискуя умереть преждевременно, но ничего не меняют. Преданность данности.
Тема оккультизма и колдовства не имеет гражданства и не зависит от образования. Нередко и ярые материалисты в моменты сильных душевных потрясений обращаются к колдунам, гадалкам, знахарям. В рассказе «Колдовство» автор погружает читателя в таинственный мир непознанного. Этот рассказ противоречив по своему жанру: то ли мистика, то ли сказка, то ли фантастика... А вдруг реализм? А уж с философией и подавно проблемы: тут уж точно не подойдёт фраза «человек — кузнец своего счастья». Однако автор предлагает читателям самим определиться с жанром. Рассказ — потрясающе интересный! Если есть реинкарнация душ, о чём пишут уже и учёные, то кто знает — может, мотивы и причины обмена душами намного шире, чем принято думать? Вот ещё один пример открытой концовки рассказа, а также привлечения внимания читателя к проблеме душевных болезней и их носителей.
Сложную и полемичную тему вынужденного атеизма Е. Литинская поднимает в рассказе «У Голдманов». Евреи, лишённые советской властью возможности, по сути, быть евреями в СССР, изучать свой язык, культуру, историю и религию, нередко чувствуют себя в США неуютно в этом смысле: хоть уже и разрешено верить в Бога и молиться, как только приземлились в аэропорту, да не каждый способен неожиданно превратиться в того, кем ему было предписано стать природой, но запрещено властью. Впечатляет непререкаемая твёрдость Голдманов в соблюдении законов иудаизма и столкновение этих законов с интересами здоровья маленького ребёнка: он простудился от холода, но нельзя обогреть квартиру, отрегулировав температуру с помощью термостата, ибо это противоречит Шабесу. Рассказ опять заканчивается неожиданно... Автор позволяет читателю надеяться и на возможный благополучный исход.
Тема антисемитизма в СССР затронута в авторских воспоминаниях («Минорная мелодия Мажорова переулка»), ибо эта проблема коснулась автора ещё в безмятежные школьные годы. Эта же тема, но уже на новом уровне — при поступлении в вуз, встречается в рассказе «Личное дело». Читателям остаётся лишь догадываться о возможной степени автобиографичности этого сюжета, но в любом случае он отражает объективную реальность национального вопроса в Советском Союзе в описываемое время.
В рассказах о первой любви «Нежность тополиного пуха» и «Польские каникулы» действие происходит в СССР и в Польше в 60-е годы. Романтичная девочка-подросток, пробуждение чувственности, первый поцелуй, внезапно прерванные отношения... Порой кажется, что кто-то сверху нарочно разлучает юных возлюбленных, чтобы сначала настрадались, а уже потом... Но для многих не наступает и это «потом». Издержки божественного делопроизводства, наверное. Уже созданы взрослые семьи, уже подрастают дети... И вдруг случайно встреченный одноклассник из далёкого детства перечёркивает всё это взрослое размеренное благополучие, а его обладатель безрассудно кидается в пропасть страстей, пытаясь вернуть прошлое.
Если вам всё это дико,
если страсть вас обошла,
значит, жизнь прошла безлико,
хоть и правильно прошла [2].
Сборник воспоминаний и рассказов — это подарок для наиболее искушённых читателей. Завладеть аудиторией на «стометровке» рассказа гораздо сложнее, чем на длинных магистралях и крутых сюжетных поворотах повестей и романов. Дирижёрская палочка автора хорошего рассказа отвечает не только за интересность и достоверность персонажа, за качество звукозаписи душ и судеб героев, но и за безошибочно выбранную интонацию, где сфальшивить на одной ноте — значит, погубить всё. Эта дирижёрская палочка по сложности своей миссии почти равна волшебной.
__________________________________
1. Из стихотворения Галины Пичуры «Предательства почти привычный вкус».
2. Из текста песни Галины Пичуры «Сюжет».
