МЛАДЕНЕЦ
И я рождаюсь… Пробуждаюсь,
От жарких пут освобождаюсь,
На мир неведомый гляжу.
Хочу сказать о мире слово,
Но это слово не готово —
Истошным криком исхожу.
А мир меня уже купает,
Целует, кормит, нарекает,
Прельщает первою игрой,
Томит любовью и враждою,
Пронзает счастьем и бедою,
Клеймит — и ставит в общий строй.
И так торопится при этом,
Так ослепляет тьмой и светом,
Так беспощадно гонит в путь,
Как будто он боится слова,
Как будто слово это — снова
Грозит его перевернуть.
УЛЫБКА МАТЕРИ
И улыбку, и взгляд счастливый
Я нашел в глубине стола…
Значит, мама была красивой?
Милой женщиною была?
Это фото меня смутило:
Я же помню… Не может быть!
Я же помню, как это было —
Ссоры, плач, небогатый быт.
И сквозь этих невзгод болото
Светит счастьем ее лицо…
Я не верю!
Но вот же фото,
Наспех сделанное отцом.
Он заснял ее в миг нечастый —
Улыбнулась она легко,
И глаза просияли счастьем,
В жизни спрятанным глубоко.
БАБУШКА ЛИЗА
Во тьме, где концы и начала,
Родимая светит душа…
Мне бабушка руку спасала,
В горячем корыте держа.
Не гнулась рука после гипса
Ни этак, ни так, хоть кричи.
«Анчутки! Чтоб им подавиться!
Одно токо званье — врачи.
Все знают про кажную блошку,
А толку от их ни на грош.
Не силься, родной! Понемножку,
Распарится — и разогнешь.
Гнут силою, осподи Боже,
Еще поломают опять!
А энти… Додумались тоже —
Парнишков одних оставлять!
Хошь там убивайте друг дружку!
Убили б, еще бы чуток…
Бери-ко вот, батюшко, кружку
И сам поливай локоток.
Распарим в горячей водице —
И будет рука как рука.
Я этак, не след бы хвалиться,
Спасла своего старика.
Чуток не пропал на чужбине
На клятой ерманской войне…»
Родная моя! Ты и ныне
Ночами приходишь ко мне.
Прохладную тянешь ладошку
К беде моей, к жаркому лбу.
«Не силься, родной... Понемножку…»
И я разгибаю судьбу.
***
Я дверь открыл —
она у входа.
К устам доверчивым приник…
Какая страшная свобода
Меня пронзила в этот миг!
Судьбы небесная страница
Ждала движенья на земле.
Еще не поздно —
отстраниться,
Другую дверь найти во мгле…
ЛАДОНИ
Я нравлюсь ей,
как сильный человек,
надежный и удачливый…
Со мною
она не прочь бы
скоротать свой век.
Точней — за мною,
за моей спиною.
Что ж, я привык
защитой быть для тех,
кто слаб душой,
кого сгибает ветер.
Но не спешу я
развивать успех —
в который раз
на взгляд ей не ответил.
Все дело в том,
что я ищу и сам
надежный щит
для радости и счастья.
Но не ее
беспечным волосам
меня укрыть
от ветра и ненастья.
Все дело в том,
что мне сейчас нужны
не страсти жар,
не зуд любви-погони,
а доброта.
О нет, не щит спины!
хотя б ладони,
теплые ладони.
Я был бойцом
и остаюсь бойцом.
Но те ладони
мне необходимы —
чтоб раз в году
уткнуться в них лицом
и позабыть
про тягостные зимы.
ПРИМИРИТЕЛЬНАЯ
Гнутся ветки за окном — это ветер.
Ты смеешься и поёшь — это утро.
Ты молчишь и не глядишь — это вечер,
Это грубо я сказал и не мудро.
Невоздержан на язык? Это правда,
Но и ты ведь заводить мастерица.
Я влюблюсь в тебя опять только завтра,
А сегодня я хочу помириться.
Брось ты чашки протирать и стаканы,
Ведь и так они блестят — от природы.
Мы ведь старые с тобой стариканы,
Мы ведь вечные с тобой сумасброды.
Так зачем же нам играть в эти штуки?
Ну, стреляй в меня — стою, как мишень, я.
На плечах твоих лежат мои руки.
Это взгляда я прошу — и прощенья.
***
Что мне сделать с Божьим даром?
Отравить хмельным угаром?
Спрятать?
Вывалять в грязи?
Иль поставить на божницу?
Иль отправить за границу?
…Боже, Боже упаси!
Если есть он в самом деле,
Служит пусть единой цели —
Возвышению Руси.
ОЗАРЕНИЕ
Воют взахлеб голоса за бугром.
Видимо, близок решительный гром.
Но перед яростным гласом небес
Жду: всё должно озариться окрест.
Родина! Всю — от звезды до слезы —
Дай тебя видеть при свете грозы!
Может, постигну я тайну твою,
Может, правдивую песню спою…
КТО
Река и лес, лазурный окоем,
Притихший горизонт… А что за ним?
Мы, русские, еще не сознаем,
Кому столь дерзко противостоим.
Кто гонит нас по топким временам,
Кто манит нас заштатною судьбой,
Кто душу пересаживает нам,
Цветным наркозом сглаживая боль.
Кто шепчет нам, что нечего беречь,
Коль нет былой размашистой страны,
Кто мертвой хваткой душит нашу речь,
Кто склизкой лапой лезет в наши сны.
***
Кончайте марать и поганить,
Отродья хрущатых племен!
Когда закипит наша память,
Не смоется ваш легион.
Все щели открыты — бегите!
Пока наша старая мать
Не стала в разбитом корыте
Кровавые ризы стирать.
СОН ПОПРИЩИНА
В краю, где улицы темны,
порой ночною
летит метель в проем стены.
А за стеною,
мечты слепящие клубя,
в одежде нищей,
лежит и смотрит внутрь себя
бедняк Поприщин.
На грани яви или сна,
на сломе зренья
теснит имперская стена
его виденья.
И он, мечтою явь поправ,
над той стеною
летит в грядущее стремглав
душой больною, —
туда, где улицы на вид
чисты и ярки,
где Пашка Чичиков летит
на иномарке,
где важно шествует Ноздрев
во храм законов,
и мертвых душ несется рев
со стадионов.
Там власть дельцов и игроков
уселась твердо,
там обнищавших стариков
бьет Держиморда
и, не найдя долот и пил,
там, глядя на ночь,
в соседский хлев несет тротил
Иван Иваныч.
И клонит голову на грудь
душа сновидца:
не изменились вы ничуть,
родные лица!
Позорный мрак, вселенский стыд!
Как вынесть это?
Бежать, бежать!.. И он бежит
в сеть интернета.
Но не спасают невода
из мегабайтов:
проклятый Добчинский туда
натыкал сайтов,
и с них таращится, как встарь,
приятно-светел,
желая, чтобы государь
его заметил.
А государь не копит гнев:
угрюм и важен,
он знай себе качает нефть
из русских скважин,
и отправляет за кордон,
собой доволен.
И в небеса несется звон
всех колоколен!
Над новым миром дряхлый день
дрожит, смеркаясь.
Мрачнеет молча, словно тень,
больной скиталец.
И возвращается назад,
тоской гонимый —
в знакомый мрак, в привычный ад,
к стене родимой,
туда, где ветра вечный вой
плодит фантомы,
где вал метели мировой
летит в проломы,
где с болью вечною в душе,
с немой тревогой
два века ждет его уже
провидец Гоголь.
БАТЮШКА
Триптих
I
Заштатный поп подсел ко мне —
И мы с ним набрались,
Как говорят в моей стране,
До положенья риз.
Он объяснил мне горячо,
Что жизнь профукал зря,
И горько плакался в плечо,
Владыку матеря.
А я старался, что есть сил,
Чтоб не плутала речь.
«Куды же бечь? — я говорил, —
Куды же, отче, бечь?
На свете нет других Россий
И кратки наши дни.
Коль не по нраву Алексий —
К Виталию рвани!»
Он всуе вспомнил Божью мать…
И мы в который раз
Друг друга стали целовать,
Как принято у нас.
II
По вечерам, гуляя на реке,
Его встречаю… С матушкой на пару,
Сухой, как палка, с палкою в руке
Порывисто шагает по бульвару.
Поцеловав, свершает скорый суд:
— Ну, что, стервец, дорвался до корыта?
Забыл Писанье: в рай не попадут
Те, кто сегодня ест и пьет досыта.
На исповедь не ходишь, мать твою,
И в храме не был, почитай, полгода...
Возьму однажды — и лицо набью,
Чтоб вспоминал, какого ты прихода! —
Я слушаю, лукавый Божий раб,
И выступаю с критикой ответно:
— Святой отец, я грешен, ибо слаб,
Но и в тебе смиренья не заметно…
— Есть грех такой! — кивает головой
И озаряет светлою улыбкой
И этот миг, и тощий образ свой,
И дух мой, нераскаянный и зыбкий.
И мы стоим над медленной рекой,
Озарены мгновением привета,
И молча смотрим, как в земной покой
Нисходит чудо гаснущего света…
III
— Живи, терпя! — он сказал себе,
Но болью затмило свет.
За что эта кара в его судьбе?
Ответа доселе нет.
Когда эта боль перешла за грань,
Его усыпил наркоз.
Живот распороли. Полезла дрянь,
Которую черт занес.
А он увидал золотистый свет
И медленный коридор.
На грани грядущих и прошлых лет
Услышал негромкий спор.
Чьи речи прорезались сквозь наркоз?
Кто спорил о нем? Бог весть…
Он ясно расслышал один вопрос:
— Быть может, оставим здесь?
И ясно расслышал один ответ
Из морока своего.
Откуда-то сверху пробилось: — Нет,
Там молятся за него!
И тихо пополз коридор назад,
Померк золотистый свет.
Чьи руки спасли его? Чей догляд?
Ответа доселе нет.
Страдая и радуясь, он живет,
У смерти молитвой взят.
Суровою ниткой зашит живот
И швы день и ночь кричат:
— Другие не встанут, но ты — восстань!
Знать правду дано тебе:
Ты — нужен. И даже уйдя за грань,
Не волен в своей судьбе.
Пусть даже всего для одной души
Ты нужен — живи, терпя!
Так велено свыше. Иди. Служи.
Здесь молятся за тебя.
РУССКИЕ
В тот светлый день, когда в своих гробах
Мы прилетим, когда из них мы выйдем,
Лия повсюду белый свет рубах,
И строгий лик архангела увидим, —
Мы встанем молча. В гулкой тишине
Раздастся голос:
— Русские, вам слово!
Показывайте ваших!..
Как во сне,
Начнем тревожить тишь и гладь былого.
Оглядывая замерший народ,
Переберем и прадедов, и внуков:
— Вот страстотерпцы, мученики вот,
А вот герои — вот Суворов, Жуков,
Вот Рокоссовский… Враг-то был жесток,
Ну, и они уж не играли в цацки…
А вот поэты — Пушкин, Тютчев, Блок;
Ученые — вот Павлов, вот Вернадский,
Курчатов вот… Считать по головам,
Так наберутся тысячи, поди-ко…
— А где же те, за коих стыдно вам?
Где худшие?
— Да вот они, владыко!
Теперь не штука взять их в оборот,
Да стоит ли? Они и так, как тени…
— Покайтесь, злыдни! — цыкнет весь народ,
И часть народа встанет на колени.
Тогда вздохнет оставшаяся часть
И светлый старец выйдет из народа,
Шапчонку скинет, низко поклонясь,
И скажет так:
— В семье не без урода,
Не доглядели… Знать, попутал враг.
Прости нас, отче, грешных человеков!
— Уже простил, — вздохнет архангел. — Так…
Ну, хорошо… Теперь давайте греков!
КАК-НИБУДЬ ПРОЖИВУ
Я не знаю, мой друг,
сколько жить мне осталось на свете.
Может, год, может, два,
а быть может, и двадцать с лихвой.
Как-нибудь проживу
я года непонятные эти
со своею судьбой,
со своею седой головой.
Как-нибудь проживу,
в Божий промысел истово веря.
А поближе к зиме,
чтобы в лютый мороз не скучать,
я себе заведу
молодого и сильного зверя,
буду сытно кормить
и пушистый загривок трепать.
Зверь привыкнет ко мне
и полюбит судьбу непростую.
Но поближе к весне
затоскует на ранней заре.
Без обид и без слез
умный лоб его я поцелую,
отпущу со двора
и останусь один на дворе.
Как-нибудь проживу,
ни о чем до конца не горюя.
Богу сверху видней,
для чего я остался живой.
Похожу по земле,
на людей и зверей посмотрю я,
может, год, может, два,
а быть может, и двадцать с лихвой.
ПАРЯЩАЯ ПТИЦА
С необходимостью земной
Смирюсь… Порядка не нарушу.
Но эта птица надо мной —
Зачем она смущает душу?
Зачем, зачем парит она
В струе незримого потока —
Так безнаказанно вольна,
Так безмятежно одинока?
***
В лазоревых сумерках небытия
Блуждает душа золотая твоя —
Такая, какой ее создал Господь
Пред тем, как одеть в ненадежную плоть.
Любви и доверия к миру полна,
Над вечной враждою витает она,
Над злом и грехом, что кишат на земле —
И душу родимую ищет во мгле.
Находит ее — но не может узнать,
И к вечному небу взмывает опять.
— Не та! Не такая!.. — звенит ее стон
Над бедной землей, что темна испокон.
И вечно блуждает она в темноте,
И вечно звенит: — Не такие!.. Не те!.. —
И плачет душа золотая твоя
В лазоревых сумерках небытия.
МОЛИТВА ОТЧАЯНИЯ
Унеси меня, ангел небесный,
От всего, что меня тяготит,
Подними над кипящею бездной
Нескончаемых бед и обид,
Пожалей меня, как человека,
Ниспошли мне хотя б забытьё,
Спрячь, хотя б до скончания века,
В безмятежное сердце своё!
***
Прощай, мой друг! На жизненной дороге
Еще не раз ты вспомнишь обо мне,
Еще не раз проснешься ты в тревоге,
Увидев вновь лицо мое во сне.
Но лиц других немые вереницы
Затмят мой лик — и ты уснешь опять…
Прощай, прощай! Летят над нами птицы,
И ни одна не поворотит вспять.
И лишь во сне, на кочке средь болота,
На полпути в далекую страну,
Одна из них тревожно крикнет что-то —
И стая разом взмоет в вышину!
РЫБАК НА МОСТУ
Поплутал он в угрюмых дубравах —
И на белом свету
Встал упрямо меж левых и правых,
Как рыбак на мосту.
Справа круто, а слева полого,
Посредине — река.
Он рыбалит, хоть толку немного
От его поплавка.
Но расходятся волны кругами
По упрямой судьбе.
День и ночь меж двумя берегами
Он рыбалит себе.
В ус не дует, хоть зло и надменно,
Не стыдясь ничего,
Оба берега нощно и денно
Укоряют его.
И кричит заплутавшим в дубравах
Сей укор наяву:
— Жизнь течет между левых и правых!
Я — живу!..
ШЕПОТ РОЗЫ
Стихи или прозу
Писал я, дурак молодой?
Прелестную розу
Поставил я в банку с водой.
И сел за тетрадку…
А роза склонилась слегка —
И светлую прядку
Поправила мне у виска.
Стихи или проза
Успешно ложились в тетрадь.
Повадилась роза
Мне на ухо что-то шептать.
Но в шуме столетья
Тот шепот расслышав едва,
Не смог одолеть я
Привычки транжирить слова.
Лета свечерелись.
Поднялся я из-за стола.
— Ты где, моя прелесть?
А роза уже отцвела.
Сухое подобье
Цветка с помертвевшим листом,
Смотря исподлобья,
Стояло в сосуде пустом.
В неясном волненье,
Среди опадающих дней,
Я встал на колени
Пред юностью мертвой своей.
Занозы столетья
В ладонь мою больно впились.
— Ответь мне, ответь мне,
О чем ты шептала всю жизнь?
Но только усталость
Смотрела с цветка моего.
Уже осыпалось
Сухое подобье его.
В сосуде столетья
Качнулись мои времена.
О Боже, ответь мне,
О чем же шептала она?
ТАЙНА ЛЮБВИ
Разгадай эту тайну, логик:
Ты приходишь, весь мир любя,
А уходишь, любя немногих,
Иногда — одного себя.
Разгадай эту жизнь, философ:
Неужели так может быть —
От пеленок до смертных досок
Отучаемся мы любить?
Кто же в наши сердца вдыхает
Столь великий и чистый свет,
Что на целую жизнь хватает?
Разгадай этот мир, поэт!
МАЙСКИЙ СНЕГ
Выпал снег — и на борозды мая
Навалилась тревожная тишь…
Но зачем ты, беды ожидая,
Над заснеженным полем стоишь?
Да, безмолвно оно, безмятежно,
Но зато и не лжет никому.
То, что сталось — уже неизбежно,
То, что станется — быть посему.
Не о том ли всю жизнь мы глаголем,
Осуждая безмолвный народ?
Не грусти над заснеженным полем,
Семя брошено — и прорастет.
