«Лучше скрипки может быть только кларнет», – говорил Дэйв Таррас. Поглаживая свой кларнет, добавлял: "Если, конечно, он в талантливых руках". И лукаво подмигивал. Но в его таланте никто и не сомневался.
Еще из его шуток: «Музыканту, по крайней мере, акцент не мешает. Знание языка? Да, важно, но для меня – не первая необходимость. Мой язык понимают». Впрочем, с этой надеждой оставляли Россию в самом конце ХIХ и на заре ХХ века и многие другие еврейские музыканты. Он тогда еще не был Дэйвом, его звали Давидом (на идише Дóвид), но, к удивлению автора, окажется, что не был он ни Таррасом, ни, как произносят в США, Тэррасом, а вот об этом речь впереди.
Шутить он станет, когда поверит в свои силы, а поначалу, как всякого эмигранта, его мучил вопрос, нужен ли он там вообще, не слишком ли мал для великой Америки? «Я и не предполагал, что имею достаточно знаний, опыта и умения для Америки», – скажет он через полвека музыканту и автору статей об еврейской музыке Генри Сапожнику, писавшему о нём тогда для "Нового словаря американской музыки" (“The New Grove Dictionary of Music and Musicians”).
Как и с чего начинать новую жизнь?
Только на исторической родине, в Израиле, многим из нас представляется, что это мы её осчастливили своим приездом, а в местах с более короткой еврейской историей мы, как правило, благодарны уже за то, что нас приняли, они-то нам ничего не должны. Никто и нигде.
«С корабля, на котором мы плыли, я сошёл, крепко прижимая к себе футляр. Они начали дезинфекцию, я хотел им объяснить, что здесь у меня кларнет – не одежда и не пища, но они направили в мою сторону такую сильную струю воды, что футляр с кларнетом выпал из моих рук и разбился вдребезги». Так началась для него Америка!
Сколько же ему было тогда, в 1921 году, если родился он в 1897-м? Да, 24 года. Но он не согнулся и не стал собирать осколки. Утешал себя, как ребенок: он ведь и не надеялся и не помышлял даже заниматься музыкой. Он не слишком верил в свои силы, помощи ему ждать было неоткуда, поэтому он не сразу стал профессиональным музыкантом. Но настанет день, когда он ясно поймет, что его способности, его дарование выше, чем у тех музыкантов, с которыми его сводила судьба. А пока что все было ясно, как день: он женат на Шифре, а женатый человек должен кормить семью. Но и без музыки Дэйв вскоре почувствовал себя почти счастливым. Ему посоветовали пойти на меховую фабрику, он отправился туда, и его сразу приняли, ну, так дворником, ведь подметать полы за 10 долларов в неделю тоже неплохо! Работать приходилось много, однако к концу первого года он трудился уже по 50 часов в неделю, принося домой до 45-50 долларов.
Возвращаясь домой после нелегкого, разумеется, рабочего дня, а он и от добавочных часов не отказывался, поздними вечерами, Дэйв, а для себя и близких, как прежде, Давид, ложился и открывал книгу. Он читал Шолом-Алейхема и при этом не без нежности вспоминал родную Терновку. Какой писатель! Вроде о своей боли пишет, а кажется – о твоей… И мечтания, чудесные, сладостные, возникают наяву: как бы вырваться на волю, побежать с горы вниз, поболтать ногами в воде, поиграть в лошадки, перескочить через плетень… Он закрывал книгу, но не спалось… Раскрывал её в другом месте, снова вчитывался и перечитывал, и цитировал уже как свое, так что и закавычивать необязательно: в сумрачные минуты между днём и ночью, когда красное огненное солнце на целую ночь прощается с тёмной остывшей землёй; в сумрачные минуты, когда весёлый, звонкий день уходит и на его место тихими шагами приближается грустная, тихая ночь со своей печальной тихой тайной… «Да это же играть можно!» Вот почему счастлив был «почти», а не вполне… Тосковал по музыке!
Взять бы в руки инструмент и сыграть. Мечта, которую он хранил в тайне от всех. Все – это прежде всего жена Шифра и вся ее семья, с которой они приехали, его-то большая семья осталась в России – родители, братья, сестры. Увидит ли их когда-нибудь? Гнал от себя грустные мысли, но музыка продолжала звучать, томила душу. Он жил ею с самого своего рождения…
Ну, что, что может быть лучше музыки? Это надо объяснять? Правильно, только чувства, рождаемые ею. Неужели он никогда не будет играть? Не будет ни радовать, ни печалить людей, как это бывало? И он мысленно возвращался в прошлую жизнь.
В словарях русского языка ни слова клезмер, ни слова клейзмер нет. Я предпочитаю произносить с буквой Й, но по КЕЭ (Краткой Еврейской Энциклопедии) требуется иначе… Пусть простят меня люди осведомленные, но процитируем все же фрагментарно из КЕЭ: «Клезмеры (от кли-земер – муз. инструмент), еврейские народные музыканты. Играли чаще всего в бродячих ансамблях ("капеллах") из трех-пяти исполнителей на свадьбах, бар-мицвах, балах, праздничных гуляньях, ярмарках. Ведущий инструмент (скрипку, реже какой-либо иной) в различных сочетаниях дополняли цимбалы, контрабас, кларнет, труба, флейта, барабан с тарелками… Искусство клезмеров наиболее ярко проявилось на Украине, в Польше, Литве, Галиции, Бессарабии в конце XVIII в. – первой половине XX в. … Клезмерам присуща экспрессивная манера игры, неожиданные ускорения или замедления темпа, внезапные импровизированные вставки в мелодию, что повышает эмоциональное воздействие их музыки… Традиции музыки клезмеров, почти исчезнувшие в Европе, приобрели известную популярность в США в период между двумя мировыми войнами…»
В этот период времени наш герой и перенесся из восточно-европейского местечка прямо в сердце Америки – в Нью-Йорк!
Дэйв Таррас, 1935
Давид родился в семье музыкантов за три года до прихода ХХ века и прожил почти целый век – умер за десять лет до начала века ХХI. «Мой дед был скрипач, – вспоминает он (до конца жизни Дэйв говорил с еврейским акцентом и еврейской интонацией), – да, он был бедный человек, но он был грандиозный бадхен (свадебный скоморох, поэт и музыкант). И мой отец, и братья, и кузены – музыканты. Не все, но большинство из них образованные люди, профессиональные музыканты!
Мотл (Матвей) и Хая (Клара), брат и сестра Давида. 1920
Один из моих братьев работал концертмейстером в филармонии, играл в Ленинграде в симфоническом оркестре. А мой дядя, который скрипач, был одним из величайших музыкантов. Родом мы из Теплика, это на Украине. Потом уже в Терновку перебрались. Так мой дядя играл для самого графа Потоцкого. Вызывает его вельможный граф и говорит: пойди в лес (лес его собственный!), выбери себе поляну и строй себе дом. Где пожелает, значит. И стройматериала, сколько надо, пусть себе возьмёт. Персонально для него играл дядя. И знаете, он таки построил дом, равного которому не было во всём Теплике».
Шутником был Давид или верил, что это правда?
Так или иначе, занятие музыкой было традицией в семье Таррасов на протяжении нескольких поколений, как и в семьях других клезмеров.
Братья Давида – Матвей и Михаил ("копия" Давида). Днепропетровск, 1960-е г.
Отец Давида, звали его Рахмил, был неплохой тромбонист. С сыном лет с девяти занимался сам. Вскоре мальчик играл на балалайке, на мандолине и немного на флейте. Рахмил сколотил клейзмерский ансамбль, это могли быть пять человек, иногда больше, но могли сыграть и втроем… Так что уже через год, если и когда приглашали играть на свадьбе, стал брать сына с собой. Был у них даже дирижер-барабанщик. Одной рукой он дирижировал, а другой стучал по барабану. Узнав, что его флейтист знает нотную грамоту и у него есть опыт преподавания, отец предложил ему добавку к жалованию, если тот согласится заниматься с мальчиком. Обучение нотной грамоте сочеталось с инструментальными упражнениями. Казалось, довольны были все – и учитель, и юный музыкант, и его отец. Но пришел день, когда флейтист отказался и от добавки и от ученика. В первую минуту все были ошарашены, но подумав, отец заявил: «Он испугался, что мой Давид обойдет его в мастерстве. А-а, нашел себе богатую ученицу, из городских? Ну и ладно, и без него не пропадем!» На идише говорят: «Едер волкн хот а зильбер», что в переводе на русский язык совсем не звучит, а подразумевает известную истину: «нет худа без добра».
Давид с тетей Малкой, 1910
Перст судьбы! Отец тут же отправил сына в красивый город Умань, поучиться у своего хорошего знакомого – кларнетиста. И как не лежало у Давида сердце к флейте, так оно прикипело вдруг к звукам кларнета. Может, часть причины заключалась в учителях, кто знает… Послушаем его самого: «Звук этого инструмента покорил меня. Мы много разъезжали. Репертуар у нас большой, мы могли играть для всех слоёв общества – для религиозных евреев, для тех, кто не столь рьяно придерживался еврейских традиций, и такие уже были, но также и для неевреев, даже для польских и украинских аристократов. На еврейской свадьбе мы не нуждались в аранжировках, мы знали сотни мелодий, в том числе хасидских, и играли их по памяти. А в больших городах, в Киеве, например, в аристократических залах и салонах, нужен был другой стиль, другой жанр, там мы исполняли вальсы, мазурки, иногда целые увертюры, такие как "Поэт и крестьянин" (австрийского композитора Франца фон Зуппе – Ш.Ш.) или романтический "Падеспань"».
Подросток всех удивлял: услышит случайную мелодию и начинает ее наигрывать на своем кларнете, а потом импровизировать – не остановишь, но он при этом не только получал удовольствие, но и отрабатывал, шлифовал технику, приобретал свое виртуозное впоследствии мастерство.
Давид с сестрой Рахель в ранней юности
В 1915 году Давиду 18 лет, и его мобилизуют на фронт. И хотя музыкальный талант вскоре даст ему возможность «выбраться из окопа» чтобы играть в военном ансамбле, он успеет испытать и окопную жизнь и одиночество вдали от дома. Благодаря его умению играть на балалайке и мандолине он подружится со многими офицерами, способными оценить его игру на разных инструментах.
Однако времена меняются. И вот уже самодержавие сокрушено! Как хорошо!
Но где те офицеры? Жаль, культурные были слушатели. Победила революция, а с ней… А с ней пришли хаос и беспорядок. И погромы, как и до революции.
В статье Генри Сапожника из буклета на английском языке, откуда приводятся некоторые факты и цитаты, сказано, что в 1921 году Давид написал письмо в США сестре, а вслед за ним и сам отправился в Америку. Но ни одна из трех сестер музыканта в Америке никогда не бывала. А вот как я об этом узнала, расскажу.
Диск с музыкой Дэйва Тарраса привезла мне из США еще в 1990 годах одна из моих радиослушательниц. Кто бы в ту пору ни ездил за границу, если спрашивали, что привезти, я всегда отвечала: песни на идише! Так я позднее сделала радиопередачу о песнях вильнюсских партизан, а из буклета к нему узнала это имя – Генри Сапожник, знала, как выглядит каждый из исполнителей песен, в том числе и он, Генри, певший на идише с таким приятным акцентом. Потом оказалось, что он известный в мире еврейской музыки человек, играет на банджо и тенор-гитаре и много пишет о музыке, в частности, об истории клезмерской музыки в США!
И вот тут появился диск Дэйва Тарраса, имени которого в Израиле никто не слышал, по крайней мере, те, кого я расспрашивала. Но зато рассказывал о нем в буклете уже давний мой «знакомец» Генри Сапожник. И я сделала о Таррасе передачу, хотелось, как обычно, поделиться, донести до слушателей и мелодии и исполнение их «открытым» мною музыкантом.
Со своим ансамблем (Д.Таррас – 2-й слева), 1930-е г.
Прошло время. Передачу повторяли. Вышла моя книга «На круги свои…», и вдруг среди многих писем получаю такое:
«Я являюсь Вашим почитателем с того момента, как услышала Вашу передачу впервые. С тех пор стараюсь не пропускать ни одной. И все-таки одна передача для меня и моей семьи особенная, она – о клейзмере Дэви Таррасе. Ее я слушаю с глубокой благодарностью и всегда со слезами: ведь это мой дядя, родной брат моей мамы Хаи-Клары (светлая им память). Настоящая фамилия дяди – Давид Тарасюк, он был старшим сыном клейзмера Рахмила Тарасюка и его жены Шейндл. Кроме Давида, в семье было ещё четыре мальчика (все музыканты) и три девочки. Вы правы, все они родились в местечке Теплик Уманской области, затем семья переехала в местечко Терновка. Дедушка Рахмил с сыновьями обслуживали все свадьбы и торжества в округе, были они любимы и почитаемы. В 1921 году Давид с женой эмигрируют в США. Далее о его судьбе Вы знаете… А остальная семья в конце 1920 годов переехала в город Днепропетровск, где братья Тарасюки стали профессиональными музыкантами Днепропетровской филармонии. Сейчас никого из них уже нет в живых. В 1983 году умерла и моя мама. Последним остался мой дядя Ефим Тарасюк, он живет в Лос-Анджелесе… У меня много фотографий дяди Дэви Тарраса, как его стали называть в Штатах, и пластинка с прекрасной клейзмерской музыкой в его исполнении. Моя семья переехала в Израиль в 1995 году, и сейчас мы проживаем в городе Ришон ле-Цион... Римма Польская».
И Римма приехала ко мне за автографом. Я надписала ей 3 или 4 экземпляра книги, а спустя несколько месяцев она прислала мне подробный рассказ о своей еврейской семье с такой чисто украинской фамилией «Тарасюк», которая в СССР звучала нормально, жить с ней было удобно, но оказалась странной в США, поэтому поменяла свой облик на «Таррас», а произносят ее с ударением на первом слоге и через «Э» – «Тэррас».
Родители Давида – Шейндл и Рахмил. На обороте: «Моему сыну Давиду. Рахмил Тарасюк, август 1922»
Вот таким замечательным образом я узнала много нового о семье одного из «королей американских клезмеров» и прежде всего хотя бы то, для чего потребовалось это отступление: ни одна из сестер знаменитого Дэйва Тарраса ни в какой Америке не бывала.
У старшей сестры Рахели (Рухл) рано обнаружили туберкулез, и она скончалась 19 лет от роду. Младшую, Нину, вместе с мужем и двумя детьми, расстреляли фашисты, ну, а повидаться с Кларой, средней сестрой, Давид успеет сам, когда через полвека после разлуки прилетит в Москву! Невероятно, но факт!
До 1958 года, то есть почти 40 лет, семья вообще ничего не знала о судьбе Давида. Племянники Римма и Леонид (он с семьей живет в Германии) не помнят, когда наладилась связь с «американским дядюшкой». Дядя вроде бы сам разыскал свою родню в Днепропетровске. Тогда еще живы были его родные братья-музыканты Михаил (Шика), Николай (Копл) и Матвей (Мотл). Переписывался Давид с сестрой Кларой на еврейском языке.
Сестра Клара и братья Давида (слева направо): Ефим, Михаил, Матвей и Николай
А в мае 1970 года состоялось историческое событие: вся родня собралась в Москву на встречу с Давидом и его женой – Днепропетровск был закрыт для иностранцев. Римма не помнит, в какой гостинице они остановились, возможно, в «Москве», к «заморским гостям» они не ходили, он сам пришел к ним в гостиницу «Россия», причем – и это было потрясающе – с кларнетом в руках! И как горько, что среди них уже не было троих братьев-музыкантов: «семья была настолько крепкой, так все любили друг друга, что братья ушли буквально один за другим, и все в возрасте 62 лет». Римма сфотографировала дядю Дэви на Красной площади!
Дэйв Таррас (справа) с женой Шифрой в Москве.
Слева от них единственный, оставшийся к тому времени в живых, брат Ефим,
сестра Клара с мужем Иосифом и их внучка Нина (дочь Риммы). 1970
Выскажем предположение, что американка, которой Давид писал в 1921 году, если и была сестрою, то не Давида, а его жены Шифры, а ее муж, названный Генри Сапожником кузеном, был шурином, тем, кто играл на трампете и кто привел Давида на первую американо-еврейскую свадьбу, после которой, вы правильно догадались, почти счастливый тем, что работал дворником на меховой фабрике, пока еще Давид Тарасюк решился купить себе новый кларнет! И купил, и начал понемногу играть, а однажды, придя на свою фабрику, заявил: «Спасибо вам всем! Я ухожу от вас!»
О, на скольких свадьбах и в скольких шикарных и не очень, отелях, он еще сыграет! А когда его Шифра уйдет в лучший мир, и он сильно затоскует, почти до депрессии, и на время не только перестанет играть, но и выбросит многие свои записи и фотографии, хранившиеся с первых дней пребывания в Америке, о чем позднее пожалеет, – вернет его к жизни как раз хозяйка одного из отелей, где он неоднократно играл и где пользовался неизменным успехом. Отель назывался «Градус» по имени своей владелицы и второй жены Дэйва Адели Градус. Отель как будто здравствует по сей день, но о дальнейшей совместной жизни Тарраса с Аделью нам ничего неизвестно. «Наши» родственники про Адель знали, но и только. Когда не стало сестры Клары, а младший брат Ефим уехал на постоянное жительство в США, писать письма на еврейском языке стало просто некому, именно Римма пыталась писать дяде Давиду по-английски, но переписка между ними понемногу затухала.
Римма Польская – племянница Д. Тарраса, дочь его любимой сестры Клары
А мы вернемся к свадьбам, потому что на одной из них Дэйва представили Сэмми – Сэму Ашу, тогда еще популярному только в Бруклине скрипачу, имевшему маленький оркестрик, потом уже – учителю музыки, создателю оркестра побольше, и, наконец, успешному бизнесмену. В Америке, наверное, нет человека, не знающего сети магазинов музыкальных инструментов “Sam Ash”. Набираешь в Гугле его фамилию и на первом месте видишь рекламу с именем фирмы, а уже где-то внизу биографию человека, родившегося как Самуэль Ашкенази в маленьком австро-венгерском городке в один год с Дэйвом, но оказавшегося в США десятилетним мальчиком. Именно он, услышав игру Тарраса, подойдет к нему и произнесет следующий монолог (в передаче Дэйва Сапожнику):
«Молодой человек, говорят, вы работаете на фабрике? Но зачем вам работать на фабрике, делайте то, что делаю я. Целый год я репетиторствую. Мама хочет, чтобы её "сосунок" учился играть – пожалуйста. Но он не хочет учиться. Тогда мамаша говорит, что я плохой учитель. Тогда она получает другого учителя, а я беру нового "вундеркинда". И можно жить и можно играть». О, какой монолог!
Шутки шутками, но именно Сэмми Аш в 1932 году выпустит первую пластинку Дэйва Тарраса, над которой они работали вместе с ударником Джо Хельфенбейном. Вот кто с восторгом оценил талант Дэйва еще в 1923-м, когда они вместе начали выступать на свадьбах: «Я сразу сказал себе: этот парень потрясающе играет! А кроме того он знает все еврейские песни и к тому же он джентльмен!» Мы знаем, что и Дэйв Таррас консерваторий не кончал, но благодаря стараниям отца знал музыкальную грамоту, а позже не только легко и быстро читал ноты, но и расписывал партии для разных инструментов…
Много странного и удивительного было в этой стране. Все эмигранты, и евреи тоже, учились приспосабливаться. Но евреи еще и шутили над своими стараниями. «В Америке все наоборот», – пел Аарон Лебедев, выступая с оркестром Александра Ольшанецкого, куда приняли и Дэйва. Эту шутливую песню на американо-испано-еврейский манер назвали “What Can You Mach? S'is America” («Что поделаешь? Это же Америка»). «Я собирался отрастить бороду, а пришлось срезать даже пейсы… В Европе сначала женятся, а потом рожают детей. А тут сначала появляются дети, а потом играют свадьбу, а на свадьбе заодно уже делают и обрезание. Вы спросите, как такое может быть? Так тут же все спешат, тут же все наоборот». Таррас запишет многие мелодии на пластинки в 78 оборотов ещё в 1925 и 1926 годах, и с нью-йоркским русским оркестром «Москва», и с Джаз-бандом Иосифа Чернявского, и с оркестром Абэ Шварца, и будут они ему памятью о Терновке, Киеве, о тех уже далеких местах, где, впрочем, родилось большинство из записанных ими мелодий.
Когда у него начнут брать интервью, коснутся, разумеется, и больной темы – не страдали ли еврейские музыканты от антисемитизма? Он отвечал так: «Это уродство всегда было частью социального пейзажа и Польши и Украины. На уровне улицы. В высших кругах польские, к примеру, аристократы проявляли к нам уважение, посылали за нами фургон с упряжкой из четырёх отборных рысаков… Свадьба игралась три-четыре дня, так что мы спали в роскошных покоях, а потом нам давали по мешку картофеля, и хлеба, и цыплят…» Помолчит, улыбнется, ухмыльнется: «А что у людей в душе, кто его знает…»
Упомянутый уже композитор Александр Ольшанецкий и либреттист Уильям Сигель пригласили его в Идишский театр, где с успехом выступал бывший гомельчанин Аарон Лебедев. Вместе они поставят несколько нашумевших спектаклей: «Ночь в Калифорнии», «Рай для двоих», «Золотые денёчки». Нельзя сказать, что Дэйв репетировал с утра до ночи. Он изучал и другие "предметы", например, саму Америку и её музыкальный рынок, современные направления в музыке, потихонечку осваивал новые жанры, пробовал себя в джазе, позднее он примет участие в Yiddish Swingtette, ансамбле, игравшем клезмерскую музыку в особой джазовой обработке – в стиле свинга, которым так прославился Бени Гудмен. Работал Дэйв на любой сцене – на свадьбах, бар-мицвах, в крупных отелях, клубах. С оркестром Абе Шварца он запишет мелодии «Унзер Тойреле» и других ставших популярными песен. А с Абе Эльштейном – «Ди голдене хасене» («Золотая свадьба»). Это произойдёт очень скоро. Все, что он играл – давным-давно классика, но мы не всегда знаем, откуда она берёт начало. Классика, заметим, часто американизированная, однако все равно родная, знакомая…
Бойберик-капелла. Д. Таррас – 6-й слева. Бойберик – украинское местечко
Боярка, где «жил» Тевье-молочник и где любил отдыхать Шолом-Алейхем
Весь еврейский мир Нового Света заговорил о молодом талантливом кларнетисте Дэйве Тэррасе. Ударник Хелфенбейн вместе с братом, тоже ударником, были членами клуба, который назывался «Прогрессивное музыкальное общество». Он не только ввёл туда Дэйва, но и устроил в его честь великолепный банкет, а чтобы подчеркнуть вхождение в музыкальный еврейский мир новой звезды, устроил для его выступления специально освещенный подиум. Будучи ударником “Yiddish-American Jass Band”, которым руководил Иосиф Чернявский, он познакомил их, имея при этом в виду и свои собственные цели. У Чернявского играли тогда флейтист Шлоймке Сэм Беккерман и кларнетист Нафтуле Брандвейн. И хотя не было, наверно, человека, не ценившего почти гениального импровизатора Нафтуле, приехавшего намного раньше и Дэйва и других клезмеров, объявившего себя «королем» еще в 1922 году, играть с ним было трудно. Он не знал нотной грамоты, и пока он импровизировал сам, всё было замечательно. Но когда надо было играть группой и репетировать снова и снова, Нафтуле каждый раз выдавал новые фиоритуры. И однажды Хелфенбейн решил, что с него хватит, и придумал: Чернявский должен взять на место Нафтуле Дэйва Тарраса. А в своё оправдание он потом скажет: «Ну, положим, этот Нафтуле заслуживал хорошей взбучки, он же совсем не умел пить»… В переводе на понятный язык это означало, что Брандвейн всегда был «пьян в стельку». Значит, в принципе причин было две: и индивидуалист, хотя и гениальный, и пьет, а меры не знает! Чернявский все-таки медлил, но настал такой день, когда он пригласил Дэйва к себе домой.
«Я знал, что его жена – прекрасная пианистка, – вспоминал Дэйв, – так что я принёс кларнет и играл для неё». – «Очень хорошо, – сказала она, – а ноты вы знаете?» Обида была тяжкая, но пришлось сдержаться: «Разбираюсь немножко…» Тогда она положила перед ним партитуры нескольких песен, и он просвистел их «с соловьиной лёгкостью».
Так он прошёл «крещение огнём» у Чернявского. Вскоре они записали пластинку, которая называлась «Идишер марш». Эту мелодию играют уже целый век! Как, впрочем, и другие. Чернявский, явно смущаясь, предложил ему 110 долларов за выступление. «Он подумал, что я попрошу больше, а я, услыхав такую сумму, был ошарашен. И что тут говорить, я понял, что смогу, да, смогу, пожалуй, здесь жить».
Его природное чувство юмора, до времени таившееся где-то, с ростом популярности явно расцветало. Он позволял себе шутить и над другими и над собой. Весело рассказывал о конкуренции между известными записывающими фирмами “Victor” и “Columbia”: только что сделав пластинку с Чернявским для первой, он был приглашен Мо Нодиффом на вторую. Этот Мо предложил ему 40 долларов за каждый из 4 сейшн-ов (session), а если первая запись ему понравится, он будет платить больше. Сделать запись для «Колумбии» было вершиной мечтаний. И с озорством проказника он повторял: «Нодифф не знал, что я готов был сделать это даром. И я сделал это! Позже он звонил и спрашивал, могу ли я сделать цикл из русских мелодий? Я – мог! А потом: польских, болгарских, греческих? Ну, почему бы нет?!» На многие вопросы он станет отвечать шутками. Об этом можно судить по цитатам из интервью с ним.
Люди, с которыми он работал на меховой фабрике, радовались от души, потому что пока у него не было кларнета, он часто напевал и свистел. Получалось красиво! И они в него верили. Меховщики, уборщики и уборщицы, да и бывшие хозяева – все будут приходить в Идишский театр и вместе с другими заглядывать в оркестровую яму, чтобы приветствовать «своего» – товарища, но и музыканта!
На протяжении десятков лет у Дэйва будет один соперник. Да, два выдающихся кларнетиста – Нафтуле Брандвейн и Дэйв Таррас будут дружить и соперничать друг с другом долгие годы.
Таррас был великолепно образован, играл на разных инструментах, включая и саксофон, но он обладал и композиторскими навыками, игру его отличали точность, нежность, изящество. Брандвейн же, с его тончайшим слухом, околдовывал огненной страстью и непосредственностью. Но придуманное им кто-то должен был сразу записывать, что и делал, в частности, Чернявский. Если Таррас на свадьбу своей дочери написал сочинение, так и названное – «Свадьба Бранэ» (Brownie, на идише – Брайнэ, уменьш. Брайнэле), то уже в наши дни скрипач Ицхак Перельман на свадьбе своей дочери сыграет мелодию, сочинённую Нафтуле – «Введение сватов в дом» (“Firn Di Mechutonim Aheym”) и, к счастью, записанную Чернявским… Дочь Дэйва, между прочим, вышла замуж тоже за кларнетиста и тоже уникального, Сэма Музыкера, который влюбился сначала в папу Дэйва Тарраса, а уже потом – в его дочь.
Продюсер и музыковед Михаэль Альперт, а вслед за ним исследователь влияния клезмеров на сольную и камерную музыку ХХ века Патрисия Пирс Кард да и многие другие, говоря о тех, кто возрождал клезмерское искусство, кто вырабатывал тот стиль игры, у которого вскоре найдется немало почитателей и последователей, ставят их имена всегда рядом: Нафтуле Брандвейн (1889-1963) и Дэйв Таррас (1897-1989).
Нафтуле Брандвейн, кларнетист, друг и соперник Дэйва Тараса
Таких, как Дэйв и Нафтуле, среди клезмеров было немного. Они свой талант и умение музицировать получили по наследству – от прадедов, дедов, отцов. Кстати, и Нафтуле был одним из 14 детей в семье. Талантливые оба, они стремились и умели поразить публику изобретательной игрой, воображением, создавая свои композиции легко, виртуозно, это была музыка-беседа, тон в ней то повышался, то понижался, то переходил в шепот, то в плач, то в пляс… Мы говорили об их соперничестве. Ну, в определенной мере. Нафтуле следовал за Дэйвом, по словам Генри Сапожника, «как влюбленный, как тень (“doppelganger” – двойник)», и это именно он, называвший «королем» себя, первым назвал Дэйва Тарраса «королём еврейской музыки» – ни больше, ни меньше. А Дэйв Таррас, прощаясь с Нафтуле в 1963 году, скажет на его могиле: «Я всегда понимал, что он – звезда».
И на сей раз не добавит, как обычно: «Но я умею быть лучше».
Дэйв Таррас, король американских клейзмеров. Нью-Йорк, 1960-е г.
Эпоха российских, украинских клезмеров кончилась с победой революции. И всё это ушло вместе с языком идиш и его носителями. Там, в России, наши корни вырубили, а в будущем Израиле посадили совсем новые, тут тамошнее не цвело – от галутного шарахались, оно тормозило рост. В общей, ну, да, коллективной, борьбе за создание очага для всего еврейского народа могло быть только одно знамя, и этим знаменем был иврит! Так ушёл из жизни целый пласт нашей национальной культуры…
На счастье многих из нас, кому дорога и кем любима клезмерская музыка, именно те, кто сумел остаться в живых во время бесконечных погромов до и после октябрьского переворота, те музыканты, что доплыли в 20-е годы ХХ века до берегов Америки, продолжили еврейскую традицию и передали её следующим поколениям –благодаря им сохранилась и живет клезмерская музыка. Рядом с Дэйвом Тэррасом работали Абе Шварц и Абе Эльштейн, Ирвинг Грец, Шолем Секунда, молодые Сэм Музыкер и Сэм Мёдов, Мойше Ойшер и сёстры Берри… В 60-е годы пришёл пианист Пит Соколов… Он боготворил Давида, а тот ему представился так: «Я – Дэйв Таррас, учитель игры на кларнете». Потом придут Генри Сапожник, Лев Либерман, последний ученик Дэйва – Энди Статмен. Их связывала горячая любовь к еврейской мелодии, её особенной нежности и напевности… Когда у молодого трио, назвавшего себя просто «Уличной труппой», спросили, почему в конце ХХ века, когда современная молодёжь увлекается пóпом и рéпом, они выбрали клезмерскую музыку, они ответили: «Мы получили её как подарок от наших дедов и хотим передать её как подарок внукам, и мы будем счастливы, если они почувствуют, играя и слушая эту музыку то, что чувствуем мы!»
Интерес к клезмерской музыке иногда пропадает, и когда кажется, что уже всё, навсегда, он возрождается с новой силой. Из последних великих чудес возрождения – сначала постоянный ежегодный фестиваль в уникальном израильском городе Цфат, для меня лично – одно из ярчайших и волнующих событий каждого августа. А кроме того, судя по прессе и рассказам участников, много клезмерских ансамблей появилось в разных городах на всей территории бывшего СССР. После моей давней радиопередачи мне позвонил израильский композитор из кибуца «Негба» Меир Миндель: «А ведь это верно, вы правы, – сказал он, – если бы не эти еврейские музыканты, оказавшиеся между двумя мировыми войнами в США, клезмерская музыка могла вообще исчезнуть, я как-то никогда об этом не думал!» Сегодня я могла бы с радостью сказать ему, что эта музыка, клезмерские мелодии, песни и танцы, через сто лет переплывают океан в обратном направлении – возвращаются они и в те места, откуда сами родом!
С молодыми людьми происходит, я думаю, то, что я сама ощутила когда-то в Цфате: вдруг с удивлением постигаешь, что эта музыка дорога тебе, волнует и так много говорит твоему слуху и сердцу… На каждом углу, на балконах, на площадках между лестницами вверх и вниз, под гирляндами лампочек играли, пели, плясали… Может, был среди них друг и последователь Дэйва – Вальтер Зеэв Фельдман, я еще не знала тогда, как он выглядит, но там и тогда я впервые слышала игру Гиоры Фейдмана. Сегодня о каждом из них можно прочесть в интернете. И даже на русском языке. И послушать их игру и беседы с ними. А я возвращаюсь мыслью к Дэйву, его друзьям, соратникам и соперникам. Они много работали, знали и взлеты и падения, беды, но почему-то тихо произношу: о, этот дивный ушедший мир, пусть лучшее твоё переживёт тебя! Одним из тех, кто сохранил для нас такие чудные мелодии, был Дэйв Таррас, если угодно, Давид Тарасюк – наш талантливый земляк из Терновки, что в Украине.
Фото для диска “Dave Tarras: Master of the Jewish clarinet”. Фото Джека Митчелла
Твоя душа, Давид, живёт в творчестве и молодых исполнителей. В 2009 году исполнилось двадцать лет со дня твоего ухода. Известный музыкант Гарри Голд, вместе со своим ансамблем, устроил нам всем сюрприз. Он поднял свой кларнет, а по залу полились звуки твоего кларнета, потом – его, потом был снова ты… И так вы играли дуэтом. В какой-то момент Гарри отвел свободную руку в сторону, прикрыл глаза и сделал движение головой, как бы говоря: «Ах, какое чудо, вы слышите эти звуки?» Сюрприз для всех нас в том, что эта запись есть в YouTube.
Милая Римма, мне понятно, что мелодии Вашего дяди Дэви вызывают в Вашей душе особое, глубокое волнение, уже притихшую было боль по всем ушедшим родным, но такая пронзительная тоска по тем, с кем мы не сумели пообщаться, кого не успели расспросить, возникает и у нас, у многих из нас … Ведь эта музыка – не игра, это – голос, голоса… Как он любил повторять: лучше музыки могут быть только чувства, рождаемые ею…
Признаюсь, только читая книгу «Клезмеры» (иврит, И-м, 1959) И. Стучевского, композитора, много сделавшего для популяризации еврейской музыки, я приблизилась к пониманию, к ощущению природы, специфичности юмора еврейских клезмеров. Не меньше музыки они обожали рассказывать разные истории, сказки, притчи, причем особого рода – из жизни музыкантов, но чтобы с неожиданным поворотом, чтобы мысль – острая, можно – и поучительная, но с парадоксом.
Вот вам история, как ни странно, снова связанная с именем графа Потоцкого, неизвестно которого из них, но известно, что только в одной Украине принадлежали ему и сахарные заводы и до трехсот поместий. Вызывает пан Маршалек, управляющий в одном из них, знаменитого умом и талантом далеко за Заславом (Изяслав) и Шепетовкой клезмера – рабби Янкеля и предлагает, вместе с его оркестром, разумеется, сыграть на большом танцевальном балу, куда прибудут вельможные паны-аристократы, некоторые из самой Варшавы. Одно условие: играть только по нотам!
Да-а… Сказать, что рабби Янкель был не удручен? Но он договаривается о количестве музыкантов и… соглашается. Перед хорошей ценой не устоишь, но шел он туда с настроением и надеждой, а обратно хмурый и понурый. Думает: что за прихоть, когда это старые клезмеры играли по нотам? Однако пока думал – надумал. Собирает он свою команду и произносит: «Есть заказ! Но… Пан Маршалек требует самых отличных музыкантов и только тех, кто умеет играть по нотам! А кто тут, кроме Зайделя да моего Исролика, читает ноты?»
Что тут началось! Дав им покричать и успокоиться, рабби Янкель поднял палец: «Сделаем так… В назначенный день к четырем часам собираемся на базаре»…
Собрались. У каждого в одной руке инструмент, в другой – подставка для нот (вроде пюпитра), а под мышкой книга – та, что нашлась в доме: у кого молитвенник, у кого – шулхан арух, хумаш или какая другая… Погрузились на подводу и тронулись в путь… Рассказ длинный, оставим главное: книги лежали открытыми на пюпитрах, ну, а играли, понятное дело, наизусть. Веселье, танцы коромыслом! Им нужна музыка, музыканты на деревянном возвышении никого не интересуют. Но тут один молодой офицер, на каком-то повороте, заметил, что музыканты заглядывают в ноты, а он как раз знал, что клезмеры – самоучки, по нотам не играют… Подходит он к стоявшему с края сцены музыканту: «Что это у вас за ноты такие странные?» – «Это, – со скромным достоинством произнес вместо оркестранта рабби Янкель, – еврейские ноты. По ним только евреи играют!»
Кто-то скажет, ну и причем тут этот рассказ? А при том, что помог глубже почувствовать и фактуру и натуру моего героя…
Первая публикация: «Еврейский камертон» (приложение к газете «Новости недели»), 14.2.2013
