В самом деле
Вос–поминание:
Мало-мальское – майское. Маяться маетой. Маятником маячить.
А у парадного – черное на жёлтом. Такси и октябрьский дождь. (Какая жадность, люди! – поделитесь молчанием, взглядами, вздохами).
– Пять тысяч. Адреса не помню… Куда-нибудь – к чёрту какому-нибудь, на кулички. Какие-нибудь.
Ни–будь. Не будь.
А таксист и не против. Вот только собеседник из меня – вдруг – никудышный. Мрак – не сумрак, мне язык жечь словами не с руки в этот полдень-тучеразлучник.
* * *
Сегодня – годовщина вчерашнего. Неслучайно минувшего. Сегодня – смешок. Всё остальное – навряд ли.
Можно сказать модно – о неразборчивости. Или подумать – о том же. Но ясности от этого не прибавится.
Ты капризная.
* * *
В телефонных гудках – шуршащая дрожь слов, срывающихся с разлюбивших губ.
Шикарно! Уже – великолепно: удостоился листопада мыслей. Не помыслов, правда.
* * *
Прятаться… От – рассматривания, от – разглядывания. Бежать от несуразностей непонимания.
Устаю – верить, молить, сомневаться.
P.S.
2002 г. Один адрес всё-таки нашёлся. Чужая-ничья пристань.
Выход в…
Тучевладыка, миры сотрясающий! Ой-ли – спокойствие? Ай-ли – блаженство? В запахе астр – сентябрь утопает, Ты – здесь безмолвствуешь? Кругами ходишь, отчаянно Отчаявшийся? Уж разлинуй листы мои – искорябаю строками вдоль и поперёк, от чернил объявив независимость.
* * *
Отчего-то затуннелилось тьма-безвыходно.
* * *
(Сквозь дали ноутбуковые, интернет-заштормившие)
Брошенные по случаю слово-камни – чёрная брешь в стене хрупкосердечия. Но терпеть не умею ранимость напоказ. Что мне Мир, Мир? Что – соблазны его? Лианы ядовитые. Не пробиться сквозь них к свет-потерянным городам сказочным.
Прости мне мачете в руке, рубящее хитросплетения лестеречивые. Любить – это всегда очень больно. Даже без взгляда полу-единственного. Смеюсь над собственным слого-словом (тоже мне – поклонник неологизмов!).
<У Кортасара. Героиня: «Бисбис, бисбис»>
* * *
Оттого – от__того!
* * *
Однажды меня спросили: «Вы сами понимаете, о чём пишете?». Ответил честно: «Нет».
Но ничего сложного – ни в словах, ни в заполушаренности мозга. Слово – Бог. Понимайте.
Парус. В ожидании берега /мысли/
Расхристанный сумрак ворвался в мой город. Сверкая глазами (полы пальто – беспомощно вялыми крыльями болтались по ветру), человек бросился бежать по улицам. «Лежачие полицейские», оставшиеся без должного внимания, что-то хрипло кричали вослед сумасшедшему незнакомцу.
Ещё не успел скрыться за поворотом посланник полуночи, к ногам моим упал тетрадный лист, исписанный по диагонали словами на испанском.
* * *
– Обещаю больше никого не мучить, – выдохнул Первый Встречный.
– Ты умён, но не более… – Случайная Дама отвела глаза в сторону. – А в жизни так хочется карнавала. И чтобы все восхищались моими нарядами, моими бесценными вышивками (ведь моя нить золотая, золотее чем у сказочной принцессы). Хочется, чтобы даже белоусые мужчины расшаркивались в реверансах. Даже – если они (подобно Карлсону, спасибо пропеллеру) – в самом расцвете сил. Даже если место их жительства не совпадает с местом прописки – то ли мансарда, то ли ближайший мусорный бак.
– Разве в поисках неизбежности можно увидеть глубину вздоха? Я долгие зимы был знаком с королевой, у которой на рукавах дорогой шубы с внутренней стороны таились многолетние потёртости. Она скрывала это от всех. Но ко времени, когда это открылось, мне уже была известна даже смуглость королевской наготы.
Случайная Дама разочарованно ухмыльнулась и, не сумев найти в ответ ничего вразумительного, прошипела:
– Ты просто Встречный. Захочу – и ты перестанешь отражаться в моём бесценном зеркале.
– А как же прощение, мадам? Ведь если каждую минуту губы сохнут, а в комнате нет сквоз-няка, то это ли не показатель болезни либо страсти, либо страсти болезненной? Вы в каждом слове прячетесь за многоточия.
– Разделив мой мир на «вчера» и «никогда», ты совершил страшную ошибку. Теперь – я не доверю тебе и выпавшей во сне реснички.
* * *
На обороте листа история [если только можно верить грамоте] продолжалась в развосклицавшихся знаках. Но на итальянском языке. А это наречие пока не в моей власти. Когда-нибудь…
15–30
Когда побелеют чёрные стрелки на ходиках и перестанут дуть западные ветра из Китая… Когда чужие тонкие пальцы устанут от перстней… Когда жёсткопроизносимое слово «когда?» выпорхнет из своего вопросительного кокона и превратится в махаона…
Тогда я расскажу тебе свою последнюю историю.
А до той луны – воздержание. Пёсий вой. Дротики снежные – в глаза. Головокружительный убаюкивающий шелест на волнах озона – всех сияний северных.
И – пойдём со мной [тишину пинать]? И нахваливай – вперёд меня – упущенные возможности. Ибо что нам нужно на земле, кроме здоровья? Больше него?
Поспешим. О–паз–ды–вать. В крайнем случае у нас есть ещё один раз. Ну же… Соглашайся!
Прикоснись к руке. Ай, не более.
* * *
По три да на – три. В пересчётах – трение трётся.
Философствовать пожелалось… Но разве можно переволновать волны Японского моря [задумываюсь: и почему – Японского]? Тщетой умываюсь. Семеню – вдоль побережий белотканных.
Камни… камни.
* * *
В детстве-отрочестве мечталось о камнепадах [снов, слов-стихов]. В юности – о разреженном горном воздухе. В молодости – о дрожащем пении эха в горах. Теперь… теперь помечтать бы хоть о чём-нибудь. О неформатном и стандарты презирающем. И потому – насмотревшись до сухости в горле на великих людей, тороплюсь одолеть наизусть «Мцыри».
А ещё – верится, что однажды солнце взойдёт на Севере.
Dies diem docet *
Нынешнее лето, видно по всему, даже в гости не торопится: и небо – совсем не циан, и городские ротозеи, будни и праздники напролёт снующие по улицам и проспектам, удивляют серой унылостью физиономий, и даже одуванчики как-то неохотно выглядывают из травы, будто в прятки играют с прохожими.
Такие дни [если кто и сомневается, то это не я, уверяю] – большая беда для бортников. Цветёт курильский чай, древовидный пион, магония, сирень и жимолость – кустарники-травы, да пчела не летит утром в поле – сидит себе по ульям и гудит, будто погремушка в руках у долгожданного первенца.
Зато какое приволье для черногуза – выпрыгнув из гнезда, носится он над самыми крышами в поисках крылатых насекомых! Кому как, а по мне – хоть неделю наблюдай за птахами, только радость назолу гонит прочь из ретивого.
* * *
Дождь ночесь не спал сам и мне не давал. Барабанил по козырькам и отливам приунывших балконов, будто голандчики сыпал, я в ответ – шёпотом шуршал – Пастернака и Блока, через строфу язык прикусывая. Ладом разошлись (выдохлись оба) только к рассвету: он в землю, я – налоги платить мытарю-дрёме.
* * *
Днём моросило, а к вечеру чуть распогодилось.
...Возвращаюсь после работы домой. У подъездов на лавочках пригвождённые недугом старушки обсуждают новости.
Поднимаюсь по лестнице, отпираю двери. Прохожу в комнату. За плотными шторами – полумрак. Впереди – целая ночь и не менее целый – свет, сошедшийся клином на воспоминаниях. Сегодня обязательно сделаю записи в книге сердца. Дай Бог не заёмных мыслей...
________________
* Dies diem docet – День учит день (лат.)
Тепло вчерашнего дня
Никуда и не нужно ходить – человек всегда одинок, только убеждает себя и окружающих, что это не так: мол, друзья, соседи, любимые рядом. А закрой глаза, зажмурь изо всей силы, и – нет ни мира, ни видимости крикливой многолюдности. А приоткрой, и сквозь ресницы – всё суета, всё иллюзии. И никогда мы не сможем познать, по какую сторону век настоящая жизнь. Да и кому нужно это знание, готовы ли мы к правде? Посему – зачем спешить или не спешить, радоваться или отчаиваться, вспоминать или забывать?
И не мгновение жизнь, не мгновение – нет её вовсе.
* * *
Отменяю календари – со вчерашнего дня. Почему со вчерашнего? Потому что вчера всё стало едино – торжество жизни споткнулось о торжество смерти, а ожидание чуда поглотило само себя. И дальше – только бездонное разочарование.
А пока ещё не потеряно тепло вчерашнего дня – несколько слов, только несколько слов:
Памяти бабушки
Травы пахнут так сладко,
Воздух тёплый такой.
За железной оградкой –
Тишина и покой.
Как зелёная туча,
За оградкой – ветла.
И калитка скрипуча,
И скамейка тепла.
Странным кажется это,
И сомненья берут:
То ли солнцем нагрета,
То ли ангел был тут?..
Стихотворение Николая Зиновьева.
После него хочется долго-долго молчать.
* * *
…По примеру Святых Отцов, в редкий день, переполненный тишиной и безмятежностью, спешу возопить к Небесам: зачем Ты меня оставил в этот миг? Зачем отнимаешь солёную боль жизни? Плачь вместе со мной.
Удивление
Человек-человечек, скажи: отчего – белая-белая-белая-белая-белая-белая дорога – у чёрного пса? Лапы мохнатые мельтешат – быстрей, ещё быстрей. Вперёд. И не мечтается об удивлении, все остановки в погоне за собственным лаем – иллюзия что ли? Морозно!
Не то снег, не то туман скрадывает мгновения.
Худо-бедно рифмуется: собаки – бедолаги.
* * *
12 % – всего из всего.
Включая Corel Draw, вспоминаю всех святых угодников – и по очереди, и вне – её. Лишь где-то у корня языка [вопреки случайно непроизнесённому] горчат слова бранные. А что поделать – умный заказчик принёс собственные «исходники». Говорят, смирение – добродетель.
Родителям (о чаде, случайная старушка): «В качестве приза – харизма».
Сколько подобных «оперных арий» выслушано за годы и годы? Сколько ухмылок в судороге губ – в ответ подарено. А «чуда» всё нет. И закрадывается переживание: а в самом конце всех концов – когда же? уже сейчас – не припозднилось ли?
Глаза слепнут, веки – слипаются.
* * *
Станции. Полустанки. Полумрак купе. Чай с лимоном. Свет фонарей в окна. Дымы привокзальные… Гудки и гудки. Чувство сопричастности к великому, многообразному, неповторимому, родному.
И некуда спешить, а тороплюсь, поторапливаюсь – еду: а может…
* * *
Недосказанность. Что-то ностальгическое…
Без названия
Трудновыразимое чувство терзает сердце – странная смесь радости и тревоги, вдохновения и недоумения, желания обнять весь мир и бежать без оглядки в ненужные никому другому Дальние страны…
А на улице – зной, зной вечерний. Долгожданное лето. Лето!
По пыльной тропинке, петляющей по огромному пустырю, вдоль старых осин возвращаюсь с работы домой. И – кажется – понимаю, о чём шелест листьев, хриплый лай бездомного пса и несмолкаемый щебет спрятавшихся в осиновых ветвях воробьёв.
И небо, небо! В этом небе – незримые бездны и горы, белые рассветы и серебряные закаты, рождение и смерть, намечающаяся гроза и надежда на свидание с чудом. Замри, сердце. В этом небе – Бог!
Замедляю шаги. Ликую. Кричу, не размыкая губ.
…А в ответ – безмолвие. Большое Безмолвие.
