*
Сгинет ветер северо-восточный.
Ляжет пламя замертво в золе.
Но спроси у самой подлой ночи –
разве жить не стоит на земле?!
И она ответит, тихим звоном
тронув колокольчики свои,
то ли дальней песней похоронной,
то ли просто грустной –
о любви.
Уведёт в заречье, в заовражье,
по полям закружит и лесам
и наверно, что-нибудь расскажет –
всё, о чём давно ты знаешь сам.
*
Дождём мир надвое поделен,
окном – на мокрых и сухих.
Какие сны хранят постели,
когда мы покидаем их?
Зевая, встанешь на рассвете
и тронув пальцами стекло,
услышишь дрожь намокших веток,
к окну припавших тяжело.
Пройдёшь по комнате, напрасно
связать стараясь нити сна…
И лишь тогда представишь ясно:
вот осень… дождь… и ты – одна…
*
Там луна ли, сова или пекаря дочь,
светлячки или звёзды над садом?
Свою лучшую сказку в такую вот ночь
рассказала бы Шехерезада.
Про тебя и меня, и про вечную жизнь
(со счастливым концом, полагаю),
чтоб свистел соловей,
чтобы с розой дружил
под охрипший восторг попугаев.
Встанешь, словно газель,
под смородинный куст
и навстречу шагнёшь без опаски…
Не за то ли из всех очень важных искусств
нам важнее волшебные сказки?
А над садом луна, ах, какая луна!
А в саду – серебристые вишни.
И серебряно светятся бивни слона –
ничего, здесь и мамонт не лишний.
Наливных белых яблок
торжественный стук
по тропинке, по белой ограде,
и кузнечики в белой траве –
за версту.
Ты такое услышишь в Багдаде?!
…А когда всё смолкает, завидя зарю,
остаёмся на свете мы – двое.
Я целую тебя, я тебе говорю
про любовь и про всё остальное.
Твои волосы тёплой волной шелестят,
и слабеют податливо плечи…
Вот и всё.
Потому что у Шехерезад
здесь обычно кончаются речи.
Совсем летнее
Положи меня июнь, положи
на поляну, где зелёный шёлк.
Пощекочут по щеке
мураши,
ничего-то не возьмут в толк.
Расскажу им, чем дышу,
чем живу,
сколько лет
и с кем их рядом прожил.
Солнце высветлит лучами листву
в глубину,
до самых тайных прожил.
А ещё скажу, что жизнь хороша,
если что, скажу, –
себя и винить.
Было б больше тёплых дней мурашам –
дом достроить
у берёзы в тени.
Было б меньше в мире злобы и лжи,
в этом тесном,
в нашем общем дому…
Положи меня июнь,
положи,
после встану,
разберусь, что к чему.
Матрёшка
Искусство или раёшник?
Забава? Слепая страсть? –
Раскрашенные головешки
Негаснущего костра.
И девочками – в Россию
(о, сказочная простота!)
Выходят её меньши´е
Из сказочного живота…
А самая младшая встанет,
Застенчиво глянет – ах! –
И материнская тайна
В лукавых сверкнёт глазах.
*
Наши встречи и разлуки
в дерзкой зелени весны
помнят клёны, помнят буки
с левой, с правой стороны.
Станет на сердце теплее,
запоёт, как с ветки чиж:
мимо буков, по аллее
ты навстречу мне бежишь!
Хохоча, раскинув руки,
в солнце с макушки до пят…
Глаз с тебя не сводят буки, –
одобрительно шумят.
*
Я уйду когда-нибудь в ненастье…
Ты одна заплачешь обо мне
у окна, распахнутого настежь,
словно бы в Путивле, на стене.
Тихо сяду в облако над крышей,
и оно без стука отойдёт.
Может быть, я голос твой услышу,
но меня твой голос не вернёт.
Путь далёк. Неведомы дозоры.
Тяжелы чужие небеса.
Вот уже иное перед взором,
и слышны иные голоса.
Холодно. Ни ласки, ни участья.
Вспомнится, что где-то за спиной,
у окна, распахнутого настежь,
ты стоишь, и дождь стоит стеной.
Глупое, зарёванное лето!
По траве, по мокрым листьям дрожь.
Ты стоишь, по-летнему одета,
не понять, где слёзы, а где дождь.
В старый плащ закутаюсь и – дальше.
Боль-разлука… некому пенять…
Вытри слёзы – позже или раньше,
всё равно мы встретимся опять!
Солнце будет или дождь по крыше,
в день обычный или в выходной,
в тридесятом царстве или ближе, –
вон за той, погасшею звездой…
