Спустя два месяца после основания «Литературного меридиана» я отправил письмо Евгению Яковлевичу Веснику с предложением войти в Общественный совет издания. К письму приложил вышедшие на тот момент номера, как мог объяснил цели создания ежемесячника, пригласил маэстро к сотрудничеству. Ответ не заставил себя ждать. Евгений Яковлевич в тёплых строках отклика дал согласие и на сотрудничество, и на участие в жизни «Литературного меридиана» в Общественном совете.
Светлой памяти друга нашего издания, которому 15 января 2013 года исполнилось бы 90 лет, мы посвящаем публикацию избранных воспоминаний о Е.Я. Веснике из книги «Я собирал вас к себе в душу...» (М., 2011, издательство «Вагант») и рассказа Евгения Весника «Письмо от Игната Любушкина».
Владимир Костылев
Весники объединили нас всех!
Работая в санатории работников органов прокуратуры «Истра», что в Истринском районе Московской области, я имел возможность не только наслаждаться прекрасной природой Подмосковья, но и встречаться с интересными людьми. Самым ярким впечатлением было знакомство с семьёй великого актёра Евгения Яковлевича Весника.
В обычный рабочий день ко мне в кабинет пришла Марина Ниловна бронировать номер для Евгения Яковлевича и его супруги Нонны Гавриловны. Честно сказать, я не поверил, что такой известный человек будет отдыхать у нас. И я благодарен судьбе за этот подарок. Встреча с великим актёром в реальной жизни, а не на экране – это незабываемое впечатление.
Общение с Евгением Яковлевичем всегда было праздником. Человеком он был добродушным и приветливым. Так случалось, что, не сговариваясь, мы часто встречались на прогулке, и он с удивлением восклицал: «Нонна, посмотри! Опять Сергей Владимирович!» Эти встречи, наверное, не случайны. К таким людям, как Евгений Яковлевич, всегда тянет, разговоры с ним, его советы – это большая жизненная помощь.
Помню его творческий вечер в санатории, на который пришли и местные жители. Как мы готовились и волновались! Я откровенно думал, что народ у нас инертный и будет мало присутствующих. Но зал был переполнен, на встречу пришли все, даже местный священник отец Владимир.
Вечер прошёл великолепно!
Как известного актёра Евгения Яковлевича мы с Аней знали «с пелёнок», а как писателя узнали, когда познакомились с ним ближе. Читая его книги, всегда удивлялись и восхищались – какой светлой памятью и чувством юмора обладал Весник. А его умение рассказывать о своей жизни, о событиях, участником которых он был, о поездках, встречах, выступлениях, о театре и кино, о своих учителях и друзьях – это огромный талант. А он был замечательно талантливым рассказчиком!
Евгений Яковлевич любил, когда в санатории мы приходили к нему с нашим чёрным терьерчиком Катей. И когда разговаривали, Катя сидела рядом и лизала ему руку, собаки всегда чуют доброго и хорошего человека. Евгений Яковлевич любил животных, и наша Катя это хорошо понимала... Да и мы знали об этом по его рассказам в книгах, где описаны жизненные ситуации, в которых присутствовали и братья наши меньшие.
Хочется рассказать о любви и уважении Евгения Яковлевича и Нонны Гавриловны. Всем известно, что люди творческих профессий вспыльчивы и неуравновешенны. Но Нонна Гавриловна имела «ключик» и подход к мужу. Она была верным и надёжным спутником Евгения Яковлевича. С виду хрупкая, тихая, мягкая женщина, а внутри у неё заложен стержень сильного и волевого человека. Они прожили вместе более сорока лет, и их любовь всегда помогала и спасала их в трудные минуты.
Помню, однажды поздним вечером раздался телефонный звонок. Это был Евгений Яковлевич. Он сказал, что Нонна Гавриловна заболела и ей необходимы лекарства, но он не может оставить её одну… а обратиться в данный момент больше не к кому. Я немедленно сел за руль, привёз лекарства и увидел, с каким волнением, трепетом, заботой ухаживал Евгений Яковлевич за женой.
А сколько времени Нонна Гавриловна провела у постели Евгения Яковлевича, когда тот болел, как часто она ездила к нему в госпиталь, в больницы, чтобы он не ощущал одиночества и всегда чувствовал её тепло и заботу!
Нонна Гавриловна и сейчас подаёт пример нам всем. Она всегда в курсе событий, всегда поздравляет друзей и знакомых со всеми праздниками, днями рождения, мы все чувствуем её заботу и внимание. Когда она звонит, и мы слышим, казалось бы, её слабый, тонкий, мягкий голосочек, знаем: эта женщина обладает очень сильным и стойким характером.
Мы благодарны Марине Ниловне, нет, Марине за то, что она познакомила нас со своей семьёй, со своей мамой. Марина, как и мама, располагает к себе мягкостью, женственностью, добротой, умением выслушать, несмотря на её твёрдый характер. Когда наша дочь Маша познакомилась с Мариной и Мишей, она была в восторге от общения с ними. Они нашли с ней общий язык, общались на равных, несмотря на большую разницу в возрасте. Марина и Миша, как и Весники, очень гостеприимные и внимательные люди, отличные друзья.
Фамилия Весник связывает многих людей, с которыми нам посчастливилось познакомиться не только на вечерах памяти, но и в жизни. Весники объединили нас всех! Спасибо им за это.
Сергей Арефьев
2011, сентябрь
Приносить людям радость
У Евгения Яковлевича была сольная концертная программа, с которой он, как многие артисты, а тем более такие популярные как он, ездил по стране. Так как Евгений Яковлевич являлся артистом Академического Малого театра и занят в репертуаре был довольно много, основное время «халтуры» (так это называлось в 80-е годы) приходилось на летний период. Москонцерт или Росконцерт давал определённые «точки». В основном это были курортные зоны.
В год Олимпиады мне посчастливилось поехать вместе с мужем, Еремеевым Сергеем Сергеевичем, артистом Малого театра, летом на такие гастроли. Сергей Еремеев играл вместе с Евгением Яковлевичем две-три небольшие сценки, давая, таким образом, немного отдохнуть мастеру. Месяц, который мы провели с Евгением Яковлевичем, стал самым ярким впечатлением. Это был человек-праздник, человек-фейерверк.
Вспоминается один эпизод: едем из города Ростова-на-Дону поездом. Ночь. Остановка на станции «Белореченская». Евгений Яковлевич исчезает. Не успеваем мы опомниться, как он возвращается с корзиной винограда «Изабелла», ароматом которого наполняется всё купе. Надо сказать, что такое количество винограда мы не в состоянии были бы съесть даже за несколько дней, но в этом был весь Евгений Весник.
Широта его человеческого, а отсюда, может быть, и актёрского дарования была беспредельна. Где бы мы ни находились, всюду его окружали любовь и почитание. Он так щедро дарил людям свой талант, что это не могло не отозваться в душах людей. Он мог пригласить за стол малознакомых людей и потчевать их, как самых дорогих гостей. Абсолютный бессребреник, он совершенно не понимал тягу к накопительству. Мне кажется, у него «была одна, но пламенная страсть», как сказал поэт – приносить людям радость.
Анаида Еремеева
2011, июнь
«La Serge!»
Это очень трудная задача – писать коротко о Евгении Яковлевиче Веснике. Практически не было дня, чтобы я не вспоминал о нём.
Первая встреча произошла на репетиции спектакля «Ревизор», в котором Евгений Яковлевич играл Городничего, а я был приглашён на роль Хлестакова. По просьбе мастера я прочитал монолог из «сцены вранья», и очень старался. По окончании Евгений Яковлевич сказал: «Ну… во-первых, надо успокоить артиста…». И это мне запомнилось на всю жизнь. Мы сыграли премьеру, и после спектакля Евгений Яковлевич, уставший, сказал мне: «La Serge!» – этим французским именем он, любя, называл меня, – «La Serge, а мы сыграли спектакль на 40 минут быстрее». Он был самым молодым исполнителем роли Городничего в истории театра, а я был самым молодым Хлестаковым, с этого дня началась наша дружба.
А потом он пригласил меня участвовать в его сольных концертах, и мы объездили с ним пол-России, а я гордо называл себя «директором Весника». На этих гастролях он дал мне ещё одну профессию – профессию артиста эстрады.
Умение общаться со зрителями напрямую, не как в драматическом театре – это очень сложный процесс, и не многие артисты могут это делать, но Евгений Яковлевич был таким убедительным, таким обаятельным, таким весёлым, что заражал меня и всех окружающих. Эти уроки я запомнил на всю жизнь.
Говорят, что нет незаменимых людей, это неправда! Никто не заменит Евгения Яковлевича, ни как артиста, ни как доброго, великодушного, весёлого, очень остроумного человека. И сейчас в театре явно не хватает такого мастера, и мы, актёры уже старшего поколения, много видевшие на сцене и в жизни, это понимаем.
Сергей Еремеев
2011, июнь
Он соединил пламя с блеском
Размышляя об искусстве, французский мистик и проповедник Бернар Клервоский, живший в ХII веке, высказался так: «Блистать бесполезно, гореть мало: совершенство соединяет пламя с блеском».
Евгений Весник соединил пламя с блеском.
Образ пламени, огня подходит к творчеству и жизни этого прославленного артиста, самобытного писателя, мужественного гражданина своего Отечества.
Каждое его появление на театральной сцене и на киноэкране, будь то главная роль или короткий эпизод, освещало нас блеском таланта, ослепляло творческим самосожжением, обжигало неповторимой манерой речи и движений.
Чтение его книг с рассказами о друзьях и событиях, пересказами снов или просто абракадабрами, отнюдь не бессмысленными, можно сравнить с пребыванием у костра или камина, когда огонь доставляет наслаждение, настраивает на размышления о вечном и истинном, согревает тело и душу.
Его боевые ордена и медали, как в дальнейшем почётные актёрские звания – это не только оценка ратных и творческих дел, но и признание гражданских поступков человека, который через всю жизнь пронёс патриотический огонь, не озлобился, не очерствел после несправедливых репрессий, постигших его семью.
И вместе с тем, он оставался человеком независимым и принципиальным. Он сжигал любые мосты, если не мог больше по ним ходить.
Так он соединил пламя с блеском.
Удивительный, неукротимый, любящий и любимый Евгений Весник.
Георгий Зубков
2011, сентябрь
Тысяча и одно лицо Весника
Яблоко и яблоня
Для начала отмотаю киноплёнку памяти далеко назад. В начало августа 94-го. Высотка у метро «Баррикадная». Жму на кнопку звонка.
Он ошарашил меня буквально с порога. Заглянул в глаза, спросил вкрадчиво и не без лукавства:
– Скажите, а «Красная звезда» смелая газета?
– У вас есть повод сомневаться, Евгений Яковлевич? – ответил я вопросом на вопрос.
– Думаю, что нет, потому и позвонил вашему главному редактору. И кого же он мне прислал?
Я коротко представился: редактор отдела культуры, член редколлегии.
– При звании?
– Полковник.
Весник хмыкнул: «Извиняюсь, я всего лишь старший лейтенант. В отставке». И уже без всякого перехода:
– Когда-то ваша газета рассказала о моём опальном отце, отметила его круглую дату. Так вот, подоспела очередная. На днях ему исполнилось бы сто лет. Нонна (это к жене), куда запропастился портрет?
Ловлю себя на мысли, что больше вслушиваюсь в звучание его голоса, нежели в смысл слов. Знаете, есть такие знакомые голоса, которые ни с какими другими не спутаешь. Тембр, ритм речи, обертоны… Это как голос легендарного футбольного комментатора Вадима Синявского или Юрия Левитана, или прославленных актёров Ефима Копеляна, Зиновия Гердта… Голос народного артиста СССР Евгения Весника из той же обоймы. Ещё с детства. Запал и всё. Благодаря киноэкрану, сцене Малого театра, радиопостановкам… Ироничный, напористый, с лёгкой хрипотцой, блестяще поставленный. И узнаваемый с первых же секунд. Будь-то гоголевский Городничий или Алексей из «Оптимистической трагедии», Остап Бендер в Театре Сатиры, или Кальдерон в Театре Станиславского, или… Впрочем, когда у артиста более 140 ролей в театре и более 90 в кино – лучше не входить в этот лабиринт, запутаешься.
Мы действительно писали о его отце. В ряду исторических личностей советской эпохи имя Якова Весника в одном реестре с Калининым, Кировым, Орджоникидзе, Куйбышевым, Тухачевским, Корком… «Ярый большевик», по словам Елены Стасовой. А можно сказать и пламенный. Потому что родился как личность в пламени 1-й мировой войны новобранцем царской армии (солдат 119-го Коломенского полка), а закалился в пламени революции. Классическая стартовая площадка. От штурма Зимнего (во главе отряда Выборгской стороны) до боёв под Царским Селом на Пулковских высотах. Возглавлял реввоенсоветы 8-й и 11-й армий. Комиссар 1 ранга, четыре ромба в петлицах. Храбрости неимоверной, мечен тяжёлыми ранениями. Два ордена Красного Знамени. В 24-м – начальник Военно-строительного управления Красной Армии. Первый строитель и первый директор «Криворожстали», за что и награждён орденом Ленина. Словом, прошёл огонь, воду, медные трубы и партийные чистки. И, увы, не менее классический, в духе эпохи, финал: в 37-м арестован и расстрелян. Возводил голгофу для мирового капитала, но стал жертвой голгофы, которую ему уготовили мастеровые из НКВД.
Евгений Яковлевич с минуту смотрит на фотографию отца и вспоминает эпизод трогательный и романтичный, ставший семейной историей:
– В феврале 21-го в боях у станции Аг-Гягли, что в Карабахе, отец, в ту пору армейский комиссар, был тяжело ранен в обе ноги и доставлен в госпиталь. Приподняли врачи простыню и решили единогласно: одну ногу не спасти – только ампутировать. В ночь перед операцией дежурная медсестра из обрусевших чешек – Евгения Кестранкова, глядя на бледное лицо комиссара, тихо молвила ему, пришедшему в сознание: «Я люблю вас. И если вы останетесь без… я буду с вами». Отец мог ответить только взглядом. Ампутации удалось избежать, и днями спустя повеселевший комиссар кликнул вестового и потребовал узнать, кто из сестёр дежурил в ту самую ночь. А узнав, позвал Евгению. И без всякого предисловия: «Так вот, Женя, теперь я вам делаю предложение: предлагаю руку и сердце».
Как принц датский Гамлет, Евгений Яковлевич всю жизнь будет ощущать на себе тень отца. Высокую и трагическую. Сын с боями пройдёт Восточную Пруссию по следам своего родителя. В 1914-м Яков Весник месил грязь боёв по дорогам Кибортая, Бакенфельда (где был ранен), Фишгаузена, Кёнигсберга, Пилау… В 45-м лейтенант Евгений Весник, командир артвзвода, а затем и батареи будет месить те же хляби, по тому же маршруту, продвигая вслед пехоте свои 152-мм гаубицы. И будет ранен неподалёку от Бакенфельда, корректируя огонь пушкарей в должности адъютанта командира артбригады. И встретит Победу близ Пилау.
Он, круглый отличник, закончит прерванную войной учёбу в родном Щепкинском училище при Малом театре, дважды будет заполнять анкету для зачисления в штат Малого, в котором уже играл крохотные роли. И так и не будет зачислен. Потому как бдительные кадровики усомнятся в его политической благонадёжности – как-никак сын врага народа. И не в счёт, что гвардеец, что кавалер орденов Красной Звезды и Отечественной войны, что добыл в боях две святые для военного человека медали «За отвагу» (обе за захват «языков»). Но…ни-з-зя!
Он всё равно придёт в Малый (с дальних подступов театров Сатиры и Станиславского) и стартует в нём в маленькой бессловесной роли молоденького офицерика-гостя в доме Фамусова. И обретёт все мыслимые и немыслимые в СССР для артиста почётные звания, прикрепив к боевым наградам ордена Трудового Красного Знамени и Дружбы народов. Но никогда не выкорчует из сердца и памяти, что в 14 лет навсегда потерял отца, а затем на долгих 18 лет и матушку. Да-да, приснопамятные лагеря, куда угодила Евгения Эммануиловна, между прочим, одна из немногих женщин, награждённых орденом Трудового Красного Знамени как инициатор «всесоюзного движения жён инженерно-технических работников за улучшение быта трудящихся».
Но между жизнью как таковой и жизнью творческой у большого мастера, к счастью, всегда есть угол расхождения. И когда Весник говорил мне: «Я – человек счастливый», – верил. Он работал с партнёрами блистательными, давно внесенными в анналы звёзд нашей культуры – Анатолием Папановым, Еленой Гоголевой, Евгением Самойловым, Элиной Быстрицкой, Борисом Тениным…Он был согрет дружбой с Александром Остужевым и Алексеем Диким, Михаилом Яншиным и Борисом Андреевым, Эрастом Гариным и Александром Вертинским, Михаилом Светловым и Лялей Чёрной. И вернул им эту дружбу в главах своей прекрасной книги «Дарю, что помню». А память у него была покруче компьютерной.
Маршальский жезл
– Я когда слышу фразу: «Он прошёл славный путь от рядового до маршала», – страшно задираю нос. Потому что и в моей карьере есть маршальский эпизод.
Меняю плёнку на диктофоне и уже через минуту погружаюсь в историю удивительную, сыгранную Весником на одном дыхании. Жаль лишь, не могу воспроизвести его голос.
– Да, я сыграл маршала. Василия Ивановича Чуйкова. Сыграл человека, который в Бога не верил, но, отдав на войне приказ, крестился кулаком, ударяя себя в лоб, в живот и сердце. И при этом добавлял несколько непечатных слов, коими пользовались на фронте мы все – от рядового до маршала.
Весник расхохотался и заиграл по столу кончиками пальцев.
– Я спросил у его биографа, – продолжил он, – почему неверующий Чуйков крестился? И услышал в ответ: «Он так себя взбадривал». Но биограф будет потом. Сначала ночной телефонный звонок мне на квартиру в начале июля 72-го. Звонил из ЦК КПСС наш главный начальник от культуры Шауро.
– Евгений Яковлевич, тебе надо срочно вылететь в Волгоград. Там ставят спектакль «Сталинградцы». Премьера пойдёт на всю страну в прямом телеэфире. Будет сам Чуйков. Его родственники считают, что ты очень похож на него, молодого, и просят заменить на сцене актёра, который якобы на него совсем не похож.
– Когда вылетать?
– Рано утром. Вечером спектакль.
Мать честная! Ну и дела! В 7.10 я уже приземлился в Волгограде. И сразу в театр. Заучиваю роль, гримируюсь, выхожу на сцену. Зал забит битком. В шестом ряду Василий Иванович. Актёры – милейшие люди, очень доброжелательные. Играю первое действие. Антракт. Ко мне в гримёрную входит Чуйков. Басит протяжно:
– Ну, спасибо, спасибо. Тронул.
И после паузы эдак с ехидцей:
– А кто тебе сказал, что я крестился кулаком?
– А ваши биографы.
Он хмыкнул весело:
– Трепачи!
Вновь пауза, вновь ехидца в его голосе:
– А когда ты поворачиваешься при этом в профиль и что-то пришёптываешь губами, это что?
– Обозначаю, как вы ругались, Василий Иванович.
Чуйков довольно усмехнулся:
– Ну, трепачи!
Неожиданно он обнял меня, глаза его увлажнились:
– Давай отметим знакомство.
Вошёл его адъютант и молча разлил в два стакана водку. Я остолбенел:
– Не могу, Василий Иванович, мне ж вас через десять минут доигрывать, товарищ маршал.
– Обижаешь! (вместе с Весником мы эту фразу причесали, поскольку маршал выразился более круто, с «перцем» – В.К.). Помнишь, как на фронте – сто граммов выпивали, и воевать шли, а со мной не можешь и пятидесяти выпить? Не валяй дурака!
Пришлось. И вот конец спектакля. Овации. Публика встала, все повернулись лицом к Чуйкову. В это время телевизионщики сделали для прямого эфира перебивку: крупным планом показали плачущего от избытка эмоций маршала и моё залитое слезами лицо. Минуло время. Когда пришло печальное известие, что Василия Ивановича не стало, у меня было ощущение, что я потерял одного из самых близких людей. Хотя знал его всего три минуты.
Я не политик, я актёр
Я вслушиваюсь в шум старенького диктофона и испытываю состояние почти мистическое. Будто разговариваю с Весником сегодня, вживую. В масштабе один к одному. Окна его квартиры выходят на станцию метро «Баррикадная». Совсем рядом – Белый дом. Понятно, что трагическая осень 93-го больно резанула сердце артиста. Мы не могли не вспомнить эти дни. И не перебросить мост памяти к его отцу и к сегодняшним судьбам фронтовиков.
– Евгений Яковлевич, есть старая библейская заповедь: чти отца своего. Легко ли чтить, если на его поколение сегодня пытаются возложить вину за всё, что с нами ныне происходит.
Весник помрачнел, в молчании прошёлся по кабинету.
– Знаете, я не политик, я актёр. И всё же… Суд истории – категория философская. Вы уверены, что на этот суд не попадут иные из нынешних чиновников? За разграбление России. За разгул преступности. За обнищание одних и невероятное, несправедливым путём нажитое богатство других?
Мы долго молчали. Каждый думал о своём. Весник шелестел страницами семейного альбома, и в воздухе отчётливо слышался шелест минувших лет. Он вновь вернулся к моему вопросу.
– Да, я чту отца своего. Он пришёл в этот мир бессребреником и таким же ушёл: человеком обострённого чувства справедливости, не признающим привилегий, фанатиком дела. Он был директором крупнейшего завода, но получал партмаксимум – это в два раза меньше оклада моей матери, заведовавшей птицефермой. Он стеснялся надеть новый костюм, отдавал его брату, а затем носил уже поношенный. Орджоникидзе выделил ему автомобиль, но отец ездил на трамвае, поскольку отдал машину для перевозки рабочих, женщин и детей. В бараках с рабочими и праздники встречал. И в памяти народной остался. Революционный романтизм? Слишком просто. Тут, скорее, надо поразмышлять о чистоте, праведности, убеждениях, поступках, нравственных примерах. При-ме-рах!
В эти минуты Весник казался мне рассерженным ёжиком, вдруг выпустившим все свои иголки. Он вообще-то был запальчив, прямолинеен в оценке нынешних общественных нравов и в пику им переводил своё поколение на другую сторону нравственного полюса. «Плохо ли, хорошо ли мы воевали – не в этом суть. Все мы были чисты и объединены одной задачей – победить. Нам говорили – вперёд, и мы шли вперёд. Если сегодня бросить этот клич – одни пойдут влево, другие вправо, третьи улетят вверх, а четвёртые вообще никуда не пойдут. Но, простите, на чём воспитывать нынешнее поколение, которое в чём-то считаю потерянным?»
Вот так круто, без полутонов. В этом же стиле Весник выступал и перед государственными мужами, когда его приглашали в качестве гостя на официальные мероприятия. Не могу не признать, «полюс» Весника очень ностальгичен. Я побывал на нём не раз и словно переселялся в до – и послевоенную Москву, с её дворовыми спортплощадками, стадиончиками, зимними катками, всевозможными спортивными секциями. С её мальчишками, которые, по словам Весника, «хотели казаться девочкам сильнее, ловчее, красивее, а не по-нашенски, по-сегодняшнему – богаче, круче, безжалостнее». Помню, однажды он, жестикулируя, носился по комнате и с жаром вспоминал подвижничество Петра Болотникова, который, несмотря на титул прославленного олимпийского чемпиона, при всех своих регалиях шёл к дворовым пацанам и занимался с ними спортом, пестуя при этом молодые души.
– Нужен сегодня его пример? – спросил он меня. – А пример великого Николая Озерова? Даже лишившись ноги, он продолжает сеять разумное, доброе, вечное. Кто востребует наш опыт? Государство? Ему не до этого. Оно «осчастливило» нас, фронтовых стариков, показушной, холодной, лишённой сердца и ощущения храма, Поклонной горой, но не оставило надежд на уважение. Да чего там – на безбедное существование!
Выпустив пар, Весник успокоился, хитро сощурил глаза, перешёл на полушёпот:
– Знаете, что всем нам сегодня надо? Перестать трепаться, завидовать тем, кто лучше нас живёт, и начинать работать. Такое впечатление, что пол-России сдаёт бутылки, а вторая половина дебатирует, как нам выходить из кризиса.
От его монологов шёл мороз по коже, и я как-то заметил, что его драйва так не хватает Малому театру, хотя и знал его позицию: при всей любви к «альма-матер» он ушёл из него навсегда. По собственному желанию. Он оказался лишним в театре, который, по мнению мастера, сторонится острой, волнующей всех современной проблематики и безнадёжно утратил роль «второго университета», коим считался в глазах общественного мнения в пору золотого века русской культуры.
– Я частник, я собственник своего времени! – воскликнул он. – Какое счастье! Я пишу книги, ставлю спектакли, тружусь на радио, снимаюсь, где хочу и у кого хочу. У Хавенко снялся в комедии «Пистолет с глушителем», а у Меньшова – в комедии «Ширли-Мырли». На днях послушайте на радио мою постановку «Горячего сердца» Островского. Между прочим, играю вояку Градобоева, капитана, участника русско-турецкой войны. Со мной Глузский, Полякова, Ташков…
Я послушал. И вновь убедился: среди тысячи лиц, вороха кино – и театральных ролей Весник сохранил своё единственное и неповторимое лицо, которого мне (да разве мне одному?) так сегодня не хватает.
Самый грешный день
Когда не стало Евгения Яковлевича, первое, что пришло в голову, это поэтические строки: «Какие рухнули деревья, какие карлики взошли!» Агрессивность и упитанность этих самых карликов, их невероятная страсть к размножению пока ещё не убили Россию окончательно. Но карлики на верном пути: ныне им обеспечена благостная среда обитания.
Причём здесь Весник? Такие люди в искусстве, литературе, медицине, экономике – везде – высотой своей культуры и нравственных достоинств, результатами своего подвижнического служения выполняют роль крепёжных снастей в нашем потерявшем ориентиры обществе. Нет крепёжки – множатся прорехи, расползаются дыры, которые не залатать даже с помощью МЧС.
Были ли мы друзьями с великим артистом? Сложный для меня вопрос. Просто однажды я оказался в нужный час и в нужном месте рядом с Евгением Яковлевичем. В качестве интервьюера. Симпатия оказалась взаимной. Одна встреча потянула за собой другую. Он стал давать мне для ознакомления рукописи своих книг-воспоминаний. Некоторые отрывки мы печатали в «Красной звезде». Всё, что я отбирал для «Звёздочки», привозил Веснику домой для согласования моей литературной правки. Банальная истина: если человек талантлив, он талантлив во всём. Погружаясь в рукописи, в стремительно бегущие строки автора, пульсирующий ритм его мыслей, я ловил себя на том, что испытываю магию Весника-писателя не меньшую, чем магию Весника-актёра.
Править Евгения Яковлевича надо было крайне осторожно. Эмоции, как штормовые волны, били из него через край. Ему мало было одного восклицательного знака. Он ставил четыре, в одну шеренгу, как солдат на плацу. Он использовал знаки пунктуации как актёрскую речь. Каждая пауза играла, каждое описываемое действие шло в том темпе, каким он управлял с лёгкостью необычайной, то «притормаживая» запятыми, то ускоряя тире, то философски обрывая многоточиями. Всё точно, всё расставлено по своим местам, как в мизансценах, которые работают на развитие сюжета и образов.
Я помню, что испытал чувство озноба, когда получил от Весника рукопись его рассказа, в котором он описывает с документальной точностью свой «самый напряжённый, самый грешный, самый неприятный день за всё … «пребывание» на фронтах Отечественной войны, может быть, и жизни».
Он назвал рассказ «Сто метров войны». Эта стометровка отделяла весной 45-го на берегу Куршского залива десант немецкой морской пехоты, высадившийся с кораблей для захвата плацдарма, от наших бойцов, находящихся в засаде в прибрежной зоне. Немцы в изрядном подпитии, идут напролом, спотыкаются, падают, но идут.
Весник разбил повествование на короткие главки. 90 метров. 80 метров. 70 метров. И так до последней, 27 метров. В каждой главке – стремительно меняющиеся картинки приближения врага к нашим позициям и фрагменты прожитой Весником жизни. Мама, друзья детства, дымящиеся остатки городов, предательская измена труса. Цитата из Ветхого завета: «Блаженны миротворцы…»
Немцы угодили в жуткий капкан и были уничтожены кинжальным огнём. В упор. Весник едва успевал перезаряжать пистолет.
«Я не знаю, не помню, сколько времени прошло до падения последнего немецкого пехотинца. Позже говорили, что по всему побережью полегло несколько тысяч фашистов. Не хоронили. Был сильный шторм. Куда-то их унесло.
В течение полугода я плохо спал, просил у Бога отпустить мне грех.
Ответа нет!
Сейчас на меня наступают годы: 70, 71, 72, 73, 74…
Когда они сразят меня?
Ответа нет…»
Приходи потрепаться о джазе
Каждая наша «литературная» встреча растягивалась на часы. Весник произносил длинные монологи, в лицах рассказывал о своих великих партнёрах по сцене, уносился в прошлое, давал очень жёсткие оценки дням сегодняшним, балагурил. По ходу действа мы перемещались из просторного кабинета с великолепной библиотекой на кухню. А там милейшая, не растерявшая былой красоты жена Евгения Яковлевича Нонна Гавриловна уже сооружала закуски, из холодильника извлекалась и воцарялась на столе запотевшая «водовка». Впрочем, Весник почти не пил. Но пристально следил, чтобы моя чарка не подсыхала.
На этих импровизированных посиделках я остро ощущал, как же не доставало ему ушедших друзей и партнёров по сцене, с оглушительными по популярности фамилиями, титулами, почётными званиями. Долгие-предолгие годы это была среда обитания Весника. Его судьи, мнением которых он свято дорожил и с которыми дышал одним воздухом великой русской культуры. И не только русской – мировой. Наше донельзя политизированное время лишило мастера экологии общения, а на меньший уровень личностей он был не согласен. Потому и внутренне страдал. Рискую ошибиться, но я был для Евгения Яковлевича одним из тех, кто помимо дел творческих мог поучаствовать в процессе, именуемом «А поговорить? А послушать?»
Однажды я пригласил его на концерт, который вёл в рамках абонемента «Памятные даты мирового джаза» в Московском международном Доме музыки. Он перезвонил в тот же вечер, и я с радостью услышал, что Весник стал называть меня на «ты», заменяя имя на фамилию. Верный признак хорошего настроения.
– Каушанский, откуда ты узнал, что я обожаю джаз? Если будет ещё что-то приличное – зови!
Когда он хворал, его тон по телефону менялся на детски-обиженный: «Каушанский, ты почему не звонишь? Если бы ты знал, как мне хреново!»
По соображениям деликатности я не грузил его пустыми разговорами, но старался поздравлять Весника с днём рождения и обязательно с «его датами» – Днём Победы и Днём защитника Отечества. И, конечно, по возможности приглашал его «на джаз», выбирая программы самые демократичные – музыку Гленна Миллера, Дюка Эллингтона, Бенни Гудмена. Джазовая классика его пленяла и делала счастливым.
Однажды он позвонил и вкрадчиво произнес:
– О джазе хочешь потрепаться?
– То есть?
– У меня радиопередача. Тема: музыка моей молодости. Цфасман, Варламов, Утёсов… Ну, и так далее. Понемногу обо всём. Будет Капитолина Лазаренко. Я ей уже звонил. Капа согласна.
Я был заинтригован. Эта певица была необычайно популярна на советской эстраде в 50-х-60-х годах, выступала солисткой в оркестрах Утёсова, Эдди Рознера, пела в 90-х, всё также задушевно и искренне.
Благодаря тонким и шутливым замечаниям Весника, выступавшего в роли ведущего, шутливым «соло» Капитолины Андреевны, разговор получился весёлым и каким-то праздничным. В тот день у Евгения Яковлевича очень болели ноги. Он морщился, ворчал и всё же затеял поход в ближайшую харчевню, чтобы отметить наше пребывание в радиоэфире. Все попытки отправить его на машине домой были пресечены в зародыше: «Каушанский, сейчас же прекрати командовать. Хоть ты и полковник, будешь подчиняться старлею Веснику! Вопросы?». Он заказал закуску, разлил в рюмки водку (сам лишь едва пригубил). И те два часа, что мы провели, стоя за маленьким столиком, облучались по полной программе байками Весника. В забегаловке был аншлаг, и посетители оборачивались, слыша наши взрывы хохота. Весник смеялся вместе с нами, а в глазах вспыхивали искры боли. Вся программа дня, которую он наметил, была выполнена от и до.
Но каждый шаг домой давался ему через муки…
Что это? Упрямство? Страсть к безоговорочному лидерству? Привычка во всём оставлять за собой последнее слово? Неугасимое во времени волевое начало командира? Теперь-то я знаю доподлинно и потому повторюсь: за всем этим стояло желание продлить ту ауру жизни, которую он считал для себя единственно возможной, и которая, он это чувствовал, ускользала в новые для него, да и для всех нас времена.
Веснику вполне хватало славы народного артиста СССР. Он по-прежнему был любим публикой, востребован даже на скукоженном как шагреневая кожа культурном поле, на котором уже всходили другие имена. И другие герои, живущие по канонам ходульных сценариев – смеси гламура и осовремененной Мурки. Он мог язвительно высмеивать идеологический идиотизм советской эпохи, но при этом с нежностью и страстью лелеял и оберегал тот мир, в котором царили нетленные для него ценности: высоты творчества, большое искусство и большая литература, товарищество, фронтовое братство, тепло семейного очага, верность слову, жажда человеческого общения, неподкупность и непродажность.
…Откуда-то с облака вдруг пришла эта музыка и эти слова Высоцкого: «Мне не стало хватать его только сейчас, когда он не вернулся из боя». Спасибо за счастье хоть немного побыть с вами на этой грешной земле, Евгений Яковлевич!
Владимир Каушанский
2011, август-сентябрь
«Я – ковбой…»
В этот дом я впервые пришла, кажется, в 2000-м, с двумя молодыми и талантливыми – поэтессой Галиной Нерпиной и прозаиком Алексеем Гелейном. Своеобразная делегация литературного журнала «Кольцо А», в котором тогда начал печататься один из уникальной плеяды мастеров театра и кино Евгений Яковлевич Весник, в литературе – философ и поистине кудесник слова и образа. Забегая вперёд, скажу: с тех пор мы почти из номера в номер представляли читателям – ещё до выхода книг Евгения Яковлевича – его афоризмы, повести-мистерии, увлекательную прозу и острую публицистику. У него была личная рубрика в нашем журнале «Записки артиста», в которой появлялись почти из номера в номер и рассказы, и главы из книг, и воспоминания, и различные диалоги, в которых правда жизни виртуозно переплеталась с фантазией и подчас звучала гротескно, парадоксально. Многое в этой самобытной прозе было по остроте взгляда и языка, по точности и беспощадности наблюдений и обобщений родственно творениям Салтыкова-Щедрина и Гоголя. В тот же год Евгений Яковлевич Весник стал членом Союза писателей Москвы, а немного лет спустя – лауреатом литературной премии «Венец».
Наш поход был вызван предложением автора послушать только что им написанное. Словом, нас пригласили, и мы пришли. Послушать Евгения Весника, да ещё в домашней обстановке, – это же везение, удовольствие, праздник.
Высотка напротив метро Баррикадная внешне выглядела вполне монументально, если не считать «слепых» витрин первого этажа. Внутри, конечно же, из прежнего великолепия (ковровые дорожки в вестибюле и на лестнице, хрустальные люстры, безукоризненно отдраенный мрамор стен) мало что сохранилось. Но консьержка всё ещё сидела у входной двери в вестибюле.
А в квартире Весников дразняще витал масленичный блинный дух. И Алёша Гелейн, сладко прижмуриваясь, явно предвкушал не только блины, но и то, чем они обычно на Руси сопровождаются. И не ошибся. Сопроводились блины любимой «авторской» настойкой водки на калгане, которая Алёше чрезвычайно понравилась, и, подозреваю, это было одной из причин, по которой нас в этом составе на блины больше не звали. Вкуснее, чем у Нонночки Весник, я их не пробовала ни до, ни после.
Но сначала было то, ради чего мы, собственно, собрались, – послушать артиста, писателя, человека с величайшим и разносторонним жизненным опытом, чрезвычайно эрудированного, памятливого на неожиданные детали в той или иной истории, наделённого природным чувством юмора и сарказмом, с не простой – изначально – судьбой. Послушать – разобраться в разрозненных листках его рукописей, распределить, что и в каком порядке будем печатать. Кстати, ни одна публикация Евгения Весника в «Кольце А», тогда ещё выходившем в бумажном варианте, а не в цифре, как теперь, не прошла незамеченной читателями.
Рабочий стол хозяина, занимавший почти весь небольшой холл квартиры, был завален рукописями, причём большая их часть представляла собой разрозненные листки, исписанные невероятно крупным непонятным почерком, смахивающим на каракули (наша компьютерная наборщица негодовала: неужели так трудно попросить автора отдавать материал хотя бы в отпечатанном на обычной машинке виде?!). Не трудно – неудобно было.
В тот вечер Весник читал нам выборочно отрывки из разных произведений, сопровождая и дополняя их воспоминаниями, шутками, забавными историями. Словом, замечательный был вечер.
Тогда же было решено провести творческую встречу нового члена Союза писателей Москвы с литературными коллегами, с авторами журнала – в Малом зале ЦДЛ, в рамках ежемесячно проводящегося нами до сих пор «Клуба Кольца А». В зале был аншлаг. Помимо прозы, Весник, конечно же, всех увлёк устными рассказами. Их, кстати, у Е.Я. вполне могло набраться на объёмную энциклопедию сатиры и юмора, что и подтвердили впоследствии его многочисленные книги. В заключение вечера нами была предпринята попытка доставить выступавшему дополнительное удовольствие – дать возможность предстать перед мэтром небольшому самодеятельному молодёжному коллективу с какой-нибудь сценкой из их репертуара. Участники приехали после работы из разных концов Москвы и даже Подмосковья, запыхавшиеся, торопливо переоделись, очень волновались, очень старались сыграть живо и хорошо и, конечно, надеялись на слова если не похвалы, то поддержки или снисходительной критики. Но мастер подошёл к оценке бескомпромиссно: критиковал жёстко, комментировал хлёстко и, в конце концов, начал сердиться на ребят, на зал, и мне даже показалось – на самого себя: как всякого мастера его раздражал непрофессионализм во всём. Особенно в том, чем был для него ТЕАТР. А ребята и были не профессионалы, но беспредельно преданные тому ТЕАТРУ, который в тот вечер материализовался для них в знаменитом любимом артисте. Они очень хотели показать ему себя с лучшей стороны. Не получилось. Мне было жалко ребят. Жалко разгневанного Весника, мохнатые сердитые брови которого ходили ходуном, словно возмущённо переговариваясь друг с другом. Смущена была и Нонна Гавриловна.
А тут ещё в переполненном гардеробе один из искренних поклонников артиста решил оказать Весникам услугу – взять их пальто без очереди. Не беда, если бы он сделал это тихо, не привлекая внимания. Но эмоциональный, как всякий поэт, молодой человек, с горящими глазами, врезался в народ, воздев два гардеробных номерка над головами, и во всю силу молодых лёгких, даже как бы со всем отчаяньем переполнявшей его любви возопил звонко и торжественно, на весь вестибюль: «Пальто народному артисту СССР и его супруге!!!» Очередь онемела, распалась надвое, обеспечивая прорыв поэта к гардеробщице. Конечно, никто не протестовал, даже напротив – все отнеслись с пониманием. Я усмехнулась: очень похоже получилось на то, как объявляют после посольских приёмов: «Машину господину N и его супруге к подъезду!» На мгновение показалось, что тут не обошлось без незримого присутствия булгаковского Коровьева. Молодой поэт – справедливости ради отмечу – по характеру и тогда и теперь был и есть человек чрезвычайно отзывчивый, искренний, им всего лишь руководило благое намерение избавить мастера от лишних хлопот…
Эта сцена, в общем-то, безобидная, хоть и комичная, окончательно испортила настроение Евгению Яковлевичу. На все мои попытки настроить его на весёлый лад, он даже на улице не переставал повторять на все лады одно-единственное: «Позор!» Не в его, фронтовика, не в его, интеллигентного человека, правилах было продираться без очереди, куда бы то ни было, расталкивать людей, потрясать своими званиями, регалиями, привилегиями. Не в его правилах было и позволять это делать кому-либо от его, Весника, имени.
Однажды мне позвонила Нонна Гавриловна и попросила съездить с ней в военный госпиталь, в котором тогда лежал Евгений Яковлевич на обследовании. Надо было отвезти туда, помимо прочего, 5-литровый баллон питьевой воды. Конечно, ей одной это было не под силу.
Госпиталь был огромный, назывался, кажется, «госпиталь ветеранов трёх войн». Находился где-то на окраине, мы ехали с пересадками на метро, потом на маршрутке и, наконец, добрались. Был какой-то неуютный промозглый день поздней осени, когда и светает нехотя, и темнеет уже раньше летнего.
Постучав, вошли в крохотную палату.
Евгений Яковлевич встретил нас без особого энтузиазма – только что закончилась очередная неприятная для него процедура. Он с грустью показывал большие синие пятна на тыльных сторонах ладоней – следы кровоизлияний. Я попробовала его разговорить – спросила про кипяток для чая, всегда ли есть он в больничном коридоре.
Весник мой ход принял и ответил, что кипяток тут есть всегда, а кипятильник он больше вообще с собой не берёт, потому как в одной из предыдущих больниц он включил кипятильник прежде, чем опустить его в кружку с водой. А когда кто-то позвал его из коридора, он машинально положил включенный кипятильник на тумбочку. Хорошо, что разговор с соседом не увёл его далеко от палаты. Вскоре из-под двери пошёл едкий дым и просочился запах горящего пластика. Весник распахнул дверь и, ни минуты не раздумывая, в ту же секунду бросился всем телом, плашмя поперёк койки, дотянулся до розетки и выдернул штепсель. Был Евгений Яковлевич тогда уже очень немолод, грузен, одышлив, но – реакция! Подумалось: так же мальчишкой на фронте он мог броситься на землю, заслышав свист снаряда. Вот только комплекция тогда была иная…
Значительного ущерба больничному имуществу это происшествие не нанесло, но что-то, кроме тумбочного пластика, кажется, обгорело.
Как-то позвонил Е.Я.:
– Таня, что-то вы пропали, не звоните. У вас всё нормально? «Кольцо А» выходит? Это хорошо. А у меня книжка новая, я уж и подписал вам.
Зашла и провела часа полтора в удивительно тёплой домашней обстановке: снова были весёлые и грустные рассказы, добавилась экскурсия по небольшой двухкомнатной квартирке, Е.Я. и Нонночка знакомили с настенными фотографиями, среди которых было немало семейных. Потом мы с Е.Я. обменивались мнениями о только что прочитанной нами обоими небольшой книжице «Культура как фактор национальной безопасности» академика Николаева, перечисляли друг другу запомнившиеся места. Весник цитировал: «культура… всегда предлагала проверять военную политику и отношения между государствами – интересами простого человека… Культура поддерживает и возвышает человека. Это – сильная основа духовной и иной безопасности человека, общества, государства…».
Со многими положениями этой книги трудно не согласиться, когда о культуре и о людях, её творящих, государство склонно «забывать».
Потом разговорились о только что вышедшей книге Весника, многое из которой было напечатано в «Кольце А».
Если не ошибаюсь, это была книга, составленная из различных афоризмов, принадлежавших известным философам, писателям, учёным. Автор «сталкивал лбами» на одной странице несколько разнополюсных или однотипных высказываний и затем подытоживал их своим исчерпывающим комментарием, объединяющим и осовременивающим мысли предтеч.
За чашкой чая время летело незаметно, я уже собиралась попрощаться с хозяевами, как Евгений Яковлевич остановил меня неожиданным вопросом:
– Таня, скажите, в вас течёт какая-нибудь кровь, кроме русской?
Я улыбнулась:
– Ну конечно. У меня по маминой линии один из прадедов был грузином, по отцовской – прабабка полька, кажется, и немцы с папиной стороны были. Ну и, возможно, как в каждом русском, если покопаться, есть хоть капля татарской крови.
– Нонна! – зычно вскричал Евгений Яковлевич, – Нонна, что я тебе говорил?! Как только в человеке есть примесь другой крови, – нормальный человек!
Трудоголик по натуре, Евгений Яковлевич, уйдя из Малого театра, не мог оставаться без дела. Десять лет он регулярно с площади Восстания ездил на Павелецкую – в студию звукозаписи московского городского радиовещания. Слушателей этого сугубо городского вещания уже тогда оставалось немного. Большинство москвичей, делая ремонты или переезжая с квартиры на квартиру, избавлялись от городских радиоточек.
Перечислить всех классиков и их произведения, озвученные голосом и талантом Е.Я. Весника, просто-напросто невозможно. Впрочем, это не было литературной читкой – тут был Театр, всякий раз захватывающий всей полнотой своего действия, широким кругом персонифицированных действующих лиц, многовариантностью интонаций. И всё это держалось на одном-единственном человеке, не получавшем, насколько я знаю, за свой колоссальный труд ни копейки и удостоенном через десять лет «сотрудничества»… Почётной грамоты. О дороговизне жизни, цене лекарств и квартплаты как-то и говорить не хочется. Слава Богу, остались диски с записями тех передач.
Я была несколько раз на этой радиостанции. Подниматься в студию звукозаписи там надо на третий этаж по неимоверно крутой лестнице с длинными маршами. Я вскарабкивалась с трудом. Как поднимался все 10 лет Евгений Яковлевич, страдавший тяжёлой формой астмы, не представить даже в кошмарном сне…
…Приближалось 85-летие артиста. В Малом театре планировался торжественный вечер. За несколько дней до этого я сидела как-то вечером у Нонночки и Евгения Яковлевича в том же самом холле и за тем же самым столом, что и в первый раз. Разговор зашёл о предстоящем юбилее. Я поинтересовалась, как Е.Я. себе его представляет.
– Никакой речи не будет. Я просто выйду на авансцену, опущусь на колени перед зрительным залом и поблагодарю всех зрителей. И поклонюсь им до земли. Вот и всё.
Я тихо спросила:
– А встать с колен сможете?
– Да, это надо, действительно, продумать, – спохватился он. И тут же нашёлся с ответом: – Пожалуй, я попрошу выйти со мной двух молодых актёров и встать по обе стороны от меня. После коленопреклонения и поклона они меня возьмут под локти, поднимут и поставят на ноги, и я поклонюсь публике ещё раз.
Наверное, всё так и было.
Примерно в 2005 году главный редактор крупнейшего русскоязычного еженедельника «Панорама» в Америке (Лос-Анджелес) Ирина Паркер попросила меня взять в Москве у нескольких именитых соотечественников поздравления редакции и русским читателям «Панорамы» с Новом годом. Среди тех, к кому я обратилась, были Римма Казакова, Людмила Улицкая, Борис Васильев, Евгений Весник. Его поздравление звучало так:
«Дорогие читатели и редакторы «Панорамы»! Во-первых, я хочу сказать, что имею прямое отношение к Америке, потому что с трёх до пяти лет жил на вашем континенте вместе с родителями, которые там тогда работали. Когда мне стукнуло пять лет, мы должны были вернуться на родину. Я не вовремя заболел, у меня поднялась температура, и мама волновалась, что нас не пустят на пароход. Она несла меня, нахохлившегося, завёрнутого в тёплое одеяло, и чиновник, проверявший билеты перед посадкой, спросил, посмотрев на меня: «А вы, сэр, что так печальны? Не заболели ли вы?» И тут я встрепенулся и так бодро, как только мог, ответил (я тогда говорил по-английски не хуже любого американского мальчишки): «Да нет, просто мне жалко покидать Америку!» – и в подтверждение своих слов неожиданно запел песенку, которую во дворе распевали мои малолетние дружки: «Я ковбой, я ковбой, я ковбой, пока мне отдаются девчонки!» Чиновник, смеясь, пропел со мной последнюю строчку и признался, что это и его любимая песня. И мы благополучно поднялись по трапу на палубу.
Как ваш – почти – соотечественник я желаю всем вам здоровья и счастья, «Панораме» – отличных авторов, Америке – процветания. Ваш Евгений Весник».
Позже в книге «Дарю, что помню» я нашла этот эпизод. И прочитала короткую авторскую ремарку: «Не в этот ли миг родился во мне азарт к перевоплощению и лицедейству?»
…Его не стало 10 апреля 2009 года. На панихиду в Малый театр собралось огромное количество народа. Звучали торжественные скорбные прощальные слова о незаменимости и тому подобном, приличествующем ситуации.
А мне, выступавшей одной из последних, захотелось воскресить в памяти пришедших гениального артиста Евгения Яковлевича Весника, переполненного творческой и жизненной энергией, неутомимого фантазёра на сцене и в книгах, невероятного труженика, жадного книгочея, поразительного бессребреника и, наконец, неукротимого ковбоя, преданного более сорока лет одной из самых красивых, самоотверженных и добрых женщин на Земле – Нонночке, Нонне, Нонне Гавриловне.
И тогда я рассказала залу о раннем таланте лицедейства и о находчивости пятилетнего мальчика Жени, и прочитала слова его американской песенки.
…В телефонном автоответчике до сих пор живёт его голос: «Добрый день! Я прошу вас записать, всё, что вы бы хотели сказать, после звукового сигнала» – и куда-то мимо трубки, в сторону: «Вот так вот».
Услышите ли, Евгений Яковлевич? Уверена – да.
Вот так вот.
Татьяна Кузовлева
2011, сентябрь
«Давай работать!»
Евгений Яковлевич Весник…
Какие мысли приходят, когда вспоминаешь это имя? Множество эпизодов работы и дружеских посиделок с рассказами и размышлениями на все темы… Они путаются, мешают и перебивают друг друга. Когда меня попросили написать несколько слов о Евгении Яковлевиче, я не раз пытался начать, но ничего не получалось! А потом понял, что рассказ о таком Человеке и Артисте не может быть изложен в небольшой форме воспоминаний, настолько масштабна его личность! Но призову на помощь хронологию наших отношений, для краткости опуская некоторые детали. Хотя в деталях, наверное, есть особая прелесть.
Итак.
Познакомились мы в конце восьмидесятых. Я – молодой режиссёр, недавно пришедший на радио, Евгений Яковлевич – всеми любимый и знаменитый народный артист, Мастер, который много записывался на радио и успешно работал как режиссёр. Пригласив его на небольшую роль в одном из первых своих спектаклей по сказке Гауфа, я очень волновался и, честно говоря, немного побаивался, будучи наслышан о том, что Евгений Яковлевич был человеком, который никогда не лез за словом в карман, и всегда говорил то, что думал. Он не терпел халтуры и некомпетентности с апломбом, и я не раз был свидетелем того, как он резко одёргивал зарвавшегося, невзирая ни на какие звания и должности.
Мы как-то сразу нашли общий язык. А моё трепетное отношение к спектаклю сыграло свою роль. Я поборол своё стеснение и добивался того, что мне нужно, не оглядываясь на разницу возраста и опыта. На этом мы и сошлись, ведь для Евгения Яковлевича дело было превыше всего!
Потом было ещё несколько спектаклей, в которых принимал участие Евгений Яковлевич, мы много работали, он помогал мне и учил мастерству режиссуры. У нас сложились тёплые и доверительные отношения.
Но вернёмся к хронологии.
Настали трудные девяностые. Я ушёл с радио, организовал свою студию, записывал рекламу, заказные и коммерческие программы – нужно было как-то выживать. Для таких записей необходим был профессиональный артист, и я предложил Евгению Яковлевичу сотрудничество. Он согласился и часто приезжал ко мне на студию. А подружились мы, когда я пригласил его записывать юмористическую рекламную (и такое было!) передачу. Работали много, но по окончании записи как-то не хотелось расходиться… И мы долго говорили на разные темы. Конечно, говорил больше Евгений Яковлевич, а я слушал воспоминания о людях, с которыми ему довелось встречаться, работать, дружить, а для меня ставших уже легендой, и ощущал связь поколений, словно и я был с ними знаком, настолько яркими и образными были его рассказы. Говорили и о политике, и о нравственности. Да о чём мы только не говорили? Очень интересно было слушать его рассуждения, которые позже я находил в книгах Евгения Яковлевича. Может, тогда на мне он, сам не сознавая этого, их оттачивал и проверял? Наверное, не ошибусь, сказав, что эти ощущения посещали многих, кому посчастливилось в дружеской беседе что-то обсуждать с Евгением Яковлевичем.
Пропускаю забавные случаи, связанные с этой передачей и совместный круиз по Средиземному морю. Это достойно отдельного сюжета!
Хочу рассказать о работе над сказками М.Е. Салтыкова-Щедрина. Это была инициатива Евгения Яковлевича. Все сказки! 14 часов звучания, как это выяснилось потом. Записывали мы эти сказки больше года. Я понимаю, почему они привлекли его внимание. Он нашёл в них ту мудрость великого писателя, сейчас несколько подзабытого, которая перекликалась с его мыслями о сегодняшнем дне. Работа была большая, трудная, но очень интересная. Да что об этом говорить? Это нужно слушать! После записи так же оставались и говорили, говорили бесконечно… В общем, это как-то стало традицией!
Шло время. Я уже построил большую студию звукозаписи для разнообразной коммерческой работы и программ, для озвучки компьютерных игр и пр. Но в душе жила потребность творить, ставить и записывать спектакли!
И я решил на свои средства записать «Ночь перед Рождеством». За очень небольшие гонорары пригласил соскучившихся по творческой работе замечательных артистов – В. Невинного, Л. Дурова, Дм. Назарова, А. Ленькова, И. Муравьёву, А. Покровскую, А. Леонтьева.…
Записал сцены. Но кто же прочтёт сложнейший авторский текст? Попробовал одного артиста, другого…
А эфир на «Радио России», с которым я договорился, приближается! Скоро 2000 Новый год! А там и Рождество!
Сознаюсь в режиссёрской ошибке. Я искал артиста, который читал бы от лица автора, а Николай Васильевич написал свои повести, указав, что их рассказывает пасичник Рудый Панько.
Эврика!
После ночи монтажа утром звоню Евгению Яковлевичу:
– Выручайте! Вы! Только вы сможете!
– Когда запись?
– Сегодня! Скоро эфир!
Евгений Яковлевич не обиделся на такую «пожарную команду», а за несколько часов подготовился, и ближе к вечеру у меня уже был записан мастерски исполненный авторский текст. Спектакль получился!
Потом министерство печати дало мне грант, и мы продолжили цикл радиопостановок по повестям Н.В. Гоголя. Так родились ещё и «Майская ночь, или Утопленница», «Вий», «Сорочинская ярмарка». И везде Евгений Яковлевич блистательно читал сложнейший гоголевский текст, даже не читал, а сыграл того самого лукавого и мудрого пасичника, рассказ которого составляет основу этих спектаклей!
Евгений Яковлевич погружался в эту работу целиком, отдавая всё своё время, душу и мастерство, всю свою любовь к классике. Он жил этим. И я счастлив, что судьба подарила мне возможность не только видеть работу Мастера, но и близко соприкоснуться с ним.
Затем была работа над мудрыми и поучительными сказками для детей Л.Н. Толстого. Кстати, тоже инициатива Евгения Яковлевича. А ещё – «Гранатовый браслет» А.И. Куприна, где мудрого генерала Аносова, рассуждающего о любви, тоже представлял Евгений Яковлевич.
Вы спросите, почему я часто употребляю слово мудрый? А, наверное, как режиссёр и как друг, я воспринимал Евгения Яковлевича как мудрого, но постоянно сомневающегося и ищущего человека. Его творческий и жизненный опыт, его работа и над ролями, и над книгами очень красноречиво говорят об этом.
Генерал Аносов стал последней ролью, записанной на моей студии. Но нужно знать Евгения Яковлевича – неугомонного творческого человека!
Однажды он мне позвонил:
– Витя! Очень хочу записать рассказы Виктора Астафьева! Но как быть? На студию приезжать мне уже тяжело…
И мы решили устроить студию звукозаписи у него на квартире. Я привёз хорошую аппаратуру – и работа закипела. Она растянулась на несколько месяцев.
Я звонил, справлялся о самочувствии и спрашивал:
– Можем сегодня работать?
– Можем!
И я снова у Евгения Яковлевича.
Нонна Гавриловна очень трепетно относилась к нашей работе – закрывалась в одной из комнат, или уходила на кухню, всегда готовая прийти на помощь, если Евгению Яковлевичу вдруг станет плохо или между записями будет необходимо прилечь и немного отдохнуть. Чудесная и добрая жена!
Их отношения заслуживают целого романа.
Но вернёмся к записи.
Мудрые, лиричные и короткие, как стихотворения в прозе, рассказы Виктора Астафьева, с которым Евгений Яковлевич был хорошо знаком, он читал, словно они были написаны им самим – очень личностно. Совпадали и мысли и чувства двух фронтовиков – великого русского писателя и великого русского артиста!
Так появилась ещё одна, к сожалению, на этот раз последняя запись – «Затеси». Мы успели записать только одну тетрадь из десяти, входящих в эту книгу…
Но не отпускает ощущение, что раздастся звонок, и я вновь услышу знакомый голос:
– Ты куда пропал? Давай работать!
Виктор Трухан
2011, сентябрь
О друзьях, которые написали о Е.Я. Веснике:
Арефьев Сергей Владимирович – старший советник юстиции, полковник.
Еремеев Сергей Сергеевич – народный артист России.
Зубков Георгий Иванович – журналист-международник, писатель, профессор.
Каушанский Владимир Яковлевич – журналист, джазовый комментатор, заслуженный деятель Всероссийского музыкального общества.
Кузовлева Татьяна Витальевна – главный редактор литературного журнала «Кольцо А».
Трухан Виктор Федорович – радиорежиссер.
