Чтобы не простудиться, надо тепло одеваться.
Чтобы не упасть, надо смотреть под ноги.
А как избавиться от сказки с печальным концом?
Е. Шварц. «Тень»
Горячая волна – от низа живота до самого горла. Простыня обжигает холодом. Руки под подушкой сцеплены в замок, подушка кажется булыжником. Вырваться бы из этого сна. Вырваться? Ни за что! Шёлковое покрывало падает на паркет. До рассвета целых полжизни. Только бы не проснуться раньше, чем… Только бы не проснуться…
Акт I
Альпы. Над горным пиком клубится дымок, словно большой медный чайник пыхтит, разбавляет острую синеву неба молочными колечками. От вершины горы до земли тянутся две параллельные струны. Не видно, где их исходные точки, где-то очень далеко внизу. По струнам, к вершине, поднимаются две фигурки. Они кажутся совсем игрушечными. Нелепые фигурки, попавшие в зону повышенной облачности. Между «здесь» и «теперь». Солнце королевским жестом распахивает веер лучей, фигурки приближаются – ближе, ещё ближе – и вот они, как на ладони. Мужчина в костюме альпиниста и девушка в ослепительно белом платье. Стальной трос страховки намертво прикован к их спинам. Как будто злой волшебник наматывает на катушку каждый шаг. Вершина кажется бесконечно далекой…
Он. Это достаточно безумная идея. Взобраться на гору, чтобы… Но, говорят, это единственный способ проверить… С другой стороны, имеются вполне убедительные доказательства… Нужно ли подтверждать факты собственным опытом? Но ведь Лобачевский писал: «Понятия приобретаются опытом… врождённым не должно верить». В любом случае, это лишь сон. Во сне допустима определённая доля риска. С гарантией пробуждения при первой мелодии будильника. Первая мелодия – это Бах. Вторая – Вивальди. Я всегда просыпаюсь под Баха. Интересно, зачем тогда ставить Вивальди? Никогда раньше не задумывался…
Она. Я так давно хотела увидеть этот цветок. Забавно, в книгах так много пишут о цветах. Книги знают практически всё: где, как и почему. А я иду за цветком, который по определению не может там расти. А я знаю, что он есть. Никто бы не поверил – в жизни я теряю равновесие, стоит только закрыть глаза. А сейчас я сплю, значит, глаза закрыты, но я уверена в каждом своем шаге. Всегда думала, что-то с этой логикой не так…
Он. Итак, «гений – это революция, революция – это гений в действии», если я прусь на эту гору, значит ли это, что я решил присвоить себе почётное звание «Гения»? Или, скорее, совершить революцию? Действие – это шаг. Но остановка, как противовес действию, тоже является своего рода шагом… Пожалуй, следует остановиться. Как странно: небо – такое небо. Когда смотришь с земли, оно, несомненно, небо, но недостижимое. А достижимое – значит уже не небо? Шея болит, нужно повернуть голову – налево (опять небо), направо (девушка?!). Откуда здесь взялась девушка? Более странно, чем девушка, идущая по проводу, может выглядеть только девушка, идущая в коктейльном платье по проводу. Учитывая температуру воздуха, это просто абсурдно, так одеться. Тем более что конечная точка находится не на вершине вулкана, а значит, вариант с согреванием от его извержения отпадает, как таковой. Но выглядит она неплохо. Даже очень неплохо.
Она. В танго «corrida» это «пробежка, короткая последовательность шагов вперёд», а мне ужасно не нравится этот термин. Ассоциируется с ареной и смертью. Почему нельзя просто танцевать танго, не заучивая наизусть названия движений? Мой хореограф говорит, что это преступление. Тогда импровизация – это наказание? А мастерство – просто отточенная техника? По-моему, это ужасно глупо. Ой, подвернула лодыжку. Нужно быть аккуратней, не отвлекаться на посторонние мысли. Главное, это цветок. Но я же отвлекаюсь даже не на мысли, а на слова. А разве слова – это не мысли? Хорошо, что никто не слышит мои мысли. Какая-никакая защита, уж точно лучше этой идиотской страховки. Она только тормозит. Обернуться, что ли, попробовать её отстегнуть? Ой! Кто это? Мужчина? Какого чёрта тут делает мужчина? Это же мой сон! Типа в жизни мне их мало – и сюда припёрся. Счас всё испортит своими комплиментами. Хотя у него такое лицо, будто ему всё параллельно, кроме его прямой. Параллельный на параллельной. Умора. Ага, вот как отстёгивается эта штуковина. Ну-ка…
Он. Девушка, Вы в своём уме? Это был риторический вопрос, иначе Вы бы оделись нормально, но отстёгивать страховку, это уже слишком! Вы понимаете, чем это чревато?
Она. Ещё и зануда (мысленно). Вы где такое слово откопали-то? С таким лексиконом надо сидеть на страницах Вольтера, а не по проводам шляться.
Он (про себя). Она ещё и хамка, нормальное ведь слово. Где и как мне «шляться», это, простите, Вас не касается. А совершать суицид на глазах у другого, это высшая степень эгоизма. Что мне прикажете делать, если Вы оступитесь? Броситься Вас спасать? Вы не думали, что у меня могут быть другие планы на эту ночь?
Она. Ха, у Вас ещё и планы на ночь имеются. Никогда бы не подумала. С таким выражением лица, поверьте, кинуться за мной это лучший вариант. Во избежание разочарования от несбывшихся планов.
Он. Кто о чём. Всё с Вами ясно. Отстёгивайтесь на здоровье. Это будет даже забавно: она была в платье, но без парашюта, мгновение счастья за глупость минуты.
Она. Боже мой, Вы ещё и поэтите. Поэтите так себе, на три с плюсом. Плюс за спонтанность.
Он. А Вы ещё и ироните. Очков и указки не хватает – и вышла бы учительница «а ля модерн» – микс Золушки и Джулии Робертс – сбежавшая с выпускного. Вас бы слушали двоечники из интереса. К декольте, естественно.
Она. А Вы, наверняка, были отличником в школе. Всегда с поднятой рукой и алым галстуком. Тетрадка – на пять с плюсом, доски я не боюсь, а девочек косички не трону, застрелюсь.
Он. Итак, звалась она Поэтом. Четыре с минусом. Глагольные рифмы – в минусе, декольте – в четвёрке.
Она. Всё включено. Хоть иронить научились. Уже неплохо. Глядишь, пока мы дойдём до вершины, Вы перепрыгнете от Вольтера к модерну. До поста не дотянете.
Он. С чего Вы взяли, что Мы – вместе? «Мы», знаете ли, предполагает некую общность, которая напрочь отсутствует в случае с Вами. Заметьте, не в «нашем» случае.
Она. Ага, переоценила. Максимум до Гюго доберётесь.
Он. А я у Гюго не прочь остановиться. (Мысленно): «Опять сказал чересчур вычурно. Соборы там всякие, Эсмеральды с козами…»
Она. И что-то мне подсказывает, что коза бы Вас заинтересовала больше, чем Эсмеральда. Или Вы любите доярок? Пастушек-простушек, конечно же, с ними легко трубадуром быть прекрасным, всесильным. (Про себя): «Неудачная рифма, следовало опустить «быть», чересчур перегружено».
Он. Я предпочёл бы даму сердца.
Она. Чего и следовало ожидать. Высшая трусость по-рыцарски. Со скидками на серенады.
Он. Вообще-то, достаточно полезно, различать низшую (fole amor) и высшую (fin amor) формы любви. Но Вам это, как я полагаю, невдомёк.
Она. «Невдомёк»! Ой, Божечки-Божечки. Поскорее бы до этой горы добраться. У меня уже переизбыток учтивости в организме.
Он. Если Вам её удастся сохранить на обратном пути, мои мучения будут оправданы. А если она останется с Вами и после пробуждения, я буду просто счастлив, что спас уши Ваших собеседников.
Она. «Уши»? Вы меня разочаровываете. Вы должны были бы молвить: нежные раковины от просторечья сохраните, сердца молниеносно покорите.
Он. Минус плавно пересекается вертикальной чёрточкой и превращается в плюс. Да ладно Вам. Вы не такая простая, как хотите казаться. Боитесь выглядеть смешно, показав себя настоящую?
Она. A votre soeur! [фр. Не Ваше дело!]
Он. Сорри. Я, правда, не хотел Вас обидеть.
Она. Проехали. Правда, извините. Я немного переборщила.
Он. «Извините». Переняли мою манеру? Или манеры? (С улыбкой.)
Она. С кем поведёшься. А Вы и улыбаться умеете?! Сорри, сорвалось.
Он. Всё нормально. Это же сон, во сне можно и улыбнуться.
Она. В жизни тоже можно. Честно-пречестно. Попробуйте, когда проснётесь.
Он. Договорились. Можно личный вопрос? Зачем Вы идёте на гору?
Она. Мне нужно убедиться в правильности одной догадки. А Вы?
Он. Вы не поверите, мне тоже!
Она. Тогда сохраним интригу до восхождения, ок?
Он. Конечно! Вы начинаете мне нравиться.
Она. Тут ужасно холодно, поэтому при всём желании я не смогу зардеться, аки красная девица.
Он. Конечно, так вырядить… Ой, простите Бога ради, может Вам куртку дать?
Она. Ага, чтоб я в ней утонула и слетела с этой струны (или провода?) ко всем чертям? Спасиб, не надо.
Он. Не слетите…
Она. Точно, я же ещё с этими кандалами страховки. Вы не поможете мне её отстегнуть?
Он. А может не надо…
Она. «Надо, Федя, надо». Ну, пожалуйста. Рыцари не отказывают даже не-Дамам.
Он. Ну, тогда и мне придётся сделать то же самое.
Она. А в чём проблема? Это же сон? Неужели Вам неинтересно, как это – идти во сне, по струне, без страховки за спиной. В жизни так надоели…
Он. Ладно, и умрём мы в одном сне, так и не добравшись… Значит, остановка на обесстрахование…
Она (с улыбкой). Обесстрашивание.
Останавливаются. По очереди пытаются отстегнуть страховку. Замёрзшие пальцы не слушаются, но с пятой попытки им это удаётся. С шипением разочарованной кобры, которой не удалось отужинать аппетитным зайцем, стальные веревки летят в бездну.
Он, Она (мысленно). Так легко…
Акт IІ
Махровое одеяло тумана падает вертикально между струнами, будто кто-то сложил диван неба пополам. Ватная изоляция – Он и Она оказываются в капкане, каждый по свою сторону белёсого пледа. Порыв ветра щедрыми подзатыльниками взбадривает неожиданно осиротевшие спины. Снизу несутся две огненные струи, словно на землю упали огромные ножницы и продырявили её насквозь. Чуть не долетев до проводов, капли обезумевшего двухголового змия-фонтана превращаются в острые камни. Слов.
Голос ему. Неслыханно!
Голос ей. Девчонка!
Голос ему. Вы не имеете права отстёгивать необходимость!
Голос ей. Это аморально, ты доверилась незнакомцу.
Голос ему. Вы отвечаете за истину, истина – по-ша-го-ва.
Голос ей. Тебе мало растяжек в реальности, захотела ещё пощёчин во сне?
Голос ему. Никаких импровизаций!
Голос ей. Никакого цветка там нет, ты это прекрасно знаешь.
Голос ему. Ваша беспечность непростительна.
Голос ей. Это хуже реальности, это сон, детка! Никуда не денешься от
подсознания.
Голос ему. Вы рискуете репутацией серьёзного человека. Отказавшись от нашего контроля, Вы автоматически становитесь самостоятельным – сами по себе стоите? Уверены, что Вы стоите?
Голос ей. Самовлюбленная нахалка. Сколько «gancho» [в танго: крюк, мах ногой под колено партнеру(-ше)] у тебя было? Пальцев на руках не хватает? Калькулятор принести?
Голос ему. Вы порочите честь Академии Благоразумия…
Голос ей. Ты знаешь, ты никогда не сможешь. Будь умничкой…
Голос ему. Откажитесь. Распахнуть глаза – не так сложно, как кажется…
Голос ей. Ты готова рискнуть всем ради сна? Общажного, даже не твоего
личного сна?!
Голос ему. Вы прекрасно знаете, это отчаяние. И не более. Вы не находите доказательств, всё уже доказано. Вы не станете опровергать – из страха показаться смешным…
Голос ей. Ты выглядишь смешно. У тебя никогда не получалось, и ты решила, что во сне выйдет?
В унисон. Немедленно остановитесь, иначе будет поздно!
Она (по свою сторону одеяла).
Сейчас я проснусь, и весь этот ужас закончится. Нужно сильно-сильно зажмуриться «здесь». («Смешно» – нога срывается со струны – я никогда не буду выглядеть «смешно», уж лучше…) – и тогда «там» я расжмурюсь. И раз… (жаль, что я не увижу больше его улыбки – такая беззащитная и… смешная). Смешная? Но совсем не страшная! (Неожиданная опора под левой ногой.)
Он (по свою сторону).
Следовало ожидать их неодобрения. Действительно, глупо пытаться открыть что-то новое подобным образом. Пора признать, я просто не в состоянии (покачивается) или несостоятелен (нелепо взмахивает руками, пытаясь отыскать равновесие)? А впрочем, какая разница, это обычный сон, так и ненайденное соотношение между со- и подсознанием. Зато впервые проснусь не под Баха и даже не под Вивальди, а посреди ночи. А что, достаточно романтично. (Господи, ну, зачем ты и сюда вставляешь эти «достаточные» ограничения.) – «Это же сон? Неужели Вам неинтересно…» Какого чёрта я должен позволять кому-то руководить собой во сне?! (Замирает на струне.)
Невидимая рука вырывает покрывало тумана из застывшей, словно в судороге, пасти полусложенного дивана неба и возвращает его куда положено – в горизонтальное положение, а струны начинают звенеть и непостижимым образом сближаться. Он и Она оказываются лицом друг к другу, причём теперь Она стоит на двух струнах, как при полушпагате, а Он настолько уверенно держится на своей прямой, что напоминает стойкого оловянного солдатика. Огненный фонтан разливается озером на расстоянии вытянутой руки от струн. Только отдельные слова, побулькивая, стреляют вверх. Тир с пулями расплавившегося попкорна слов и живыми мишенями. Вход оплачен, до выхода в рассвет ещё как минимум несколько часов. Всё только начинается…
Он. Ты в порядке?
Она. Да, спасибо. Я не пойму, что произошло, я…
Он. Видимо, даже во сне есть недопустимые вещи, и та страховка была в их списке.
Она. Извини, я не знала. Я рада, снова тебя видеть.
Он. Ты не поверишь, но я тоже!
Она. Я слышала…
Голос ей. Ты ослушалась! (Вопле-пуля пролетает в нескольких сантиметрах от подола платья.)
Он. Я то… Ты слышишь? Держись!
Она. Ты тоже слышишь? Сейчас это уже не так страшно.
Он. Дай мне руку!
Она. Я не могу.
Он. Ты не понимаешь, этот сон выходит из-под контроля. Дай мне руку!
Она. Это ты не понимаешь! Я не-мо-гу.
Он. Сейчас не время упрямиться, руку!
Она. Мне нельзя.
Он. Это же твой сон, ты же сама говорила…
Она. Да, именно, я сама-сама. Ты не понимаешь, я поклялась…
(Дикий хохот снизу – всплеск магмы обжигает струны.)
Он. У нас мало времени, объясни поскорее…
Она. Ты ничего не знаешь. Я танцую танго. Никто не знает. Люди думают, в танго есть риски травмы ног. – Нет. Рук. Они ломают нам руки. Никто не знает. В нашей школе 3 этажа. На втором этаже мы репетируем и выступаем. Мы все живем на втором этаже. Ищем партнера, партнёршу, завтракаем, танцуем, обедаем – опять танцуем, не ужинаем – и снова танцуем. Раз в месяц приходят родные и руководство школы – и мы выступаем. На втором этаже. Раз в полгода приходят зрители – и мы выступаем. На втором этаже. Партнёры уходят, приходят – а мы всё выступаем и выступаем на втором этаже. Меняем балетки. И выступаем. Меняем педагогов, становимся педагогами – всё это на втором этаже. Пока не станцуем своё идеальное танго. На третий этаж приходят те, кто его станцевал. Они идут за руки и с улыбкой в глазах. Они становятся не партнёром и партнёршей, а парой. На третьем этаже. Но есть ещё и первый этаж. О нём не принято говорить. Но он есть, есть, понимаешь?! (Вздрагивает и закрывает лицо руками.)
Он (обнимает её за плечи). Всё хорошо, хорошо, слышишь?! Сейчас ты не в школе, это сон, сон, успокойся (встряхивает). Ты не обязана мне ничего рассказывать, хочешь, я буду просто держать тебя за плечи? Хочешь?
Она (машет головой). Я хочу. Рассказать… Никто не спускается на 1-ый. Но лифт не работал. Не приехал, понимаешь? Я устала, я не пошла пешком… Я поехала на служебном… А он, он (вздрагивает)… Он приехал на первый… А там, там… Длинный коридор и партнёрши… Сидят на корточках, прижались к стенам… Целая лента… Конвейер… Их глаза… Ты видел пустоту? Нет, ты не видел пустоты, никто не видел пустоты, потому что мы видим! Мы люди, люди видят (истерически смеётся). Мы не видим, мы ни черта не видим – мы нелюди, понимаешь? А я видела их глаза, я видела их руки! Исковерканные, выломанные, выгнутые, висят на ниточках – и как маятник – туда-сюда. Туда-сюда – тик, да так. А они улыбаются, улыбаются, понимаешь? Улыбаются! Слепые, сломанные куклы. А тётка в синем халате их на ленту складывает, стопочкой. Стопочкой, понимаешь? Как грязное бельё в вагонах, и отправляет. – На переработку. За белые двери. А они выходят – не улыбаются. Странно, да? Улыбались, поломанные, а тут не улыбаются. А я вышла, вышла из лифта…. Вышла… А там урна стоит у дверей, у белых дверей тех. А они выходят и бросают в неё что-то, бросают… Шарниры, думаешь, старые? Шарниры? Ага, шарниры. Ярко алые такие. И кровью пахнут. А зачем им сердце, правда, зачем? Руки же починили. Можно снова танцевать, зачем сердце-то… Зачем (смех переходит в рыдание).
Он. Тихо-тихо, тихо. Всё хорошо, всё прошло, тихо, девочка моя, это сон, сон, не плачь, всё будет хорошо, не плачь (отчаянно стискивает её плечи).
Она (всхлипывает). Я не хочу без сердца, не хочу… Понимаешь, не хочу…
Он. Ты не будешь, ты так никогда не будешь.
Она. Я не верю, совсем не верю… Я не верю, что танго так «дорого» стоит… Я не хочу идеальных рук, я хочу сердце. Я знаю, на этой горе есть… Понимаешь, нам запрещают быть собой… Мы всё время с ними – партнёрами, учителями, зрителями… Я верю, что танго в каждом. В одном… Я верю…
Голос ему. Ну что, доволен? Тебе мало неоплаченных перед бумагой долгов, захотел ещё один? Взять на душу? Или взять душу? Ты отдавал себе отчёт, что ты делаешь, когда отстегивал её страховку? Своими руками? Она не формула, её нельзя сто раз вычесть, вычеркнуть и запереть в ящике стола! Ты никогда её не раскроешь, зачем было открывать? Зачем?
Он вздрагивает всем телом, выпускает её из рук, и начинает падать назад, как подкошенный (замедленная съёмка).
Она. Не слушай, не слушай, слышишь? Я всё слышала, не слушай, умоляю… Я… Я верю тебе! (решительно хватает его за руку).
Бешеный свист – струны мчатся навстречу друг другу, пружинят под ногами. ОНИ теряют равновесие и падают. Вверх.
Акт III
Гора прячет макушку в пушистой снежной шапке. Ровно по центру плато полыхает огонь. Костёр обложен льдом. Искры отражаются в зеркальных кубиках и, покрасовавшись всласть, улетают в небо. Сама мысль о том, что они должны погаснуть или растопить лёд, кажется абсурдной. Третье, явно, дано. Друг напротив друга сидят два человека. Старец и юноша. Старец задумчиво поглаживает бороду, покачиваясь в кресле-качалке, юноша сидит на письменном столе и насвистывает неизвестную мелодию, периодически отбивая её ритм ногой. В руках у них серебряные нити. Они спорят, срываясь на громкий возбужденный шёпот. Кажется, что руки существуют отдельно от этих двоих – настолько синхронно и совершенно они ведут понятную лишь им игру – скрещивают и разводят нити.
Евклид. «Через всякие две точки можно провести прямую».
Лобачевский. Вот кто их просил? Ведь никогда по двое не ходят!
Евклид. Да кто к нам вообще приходит…
Лобачевский. Да брось ты, вот Миша забегал…
Евклид. Миша, Миша… Миша не в счёт…
Лобачевский. Тише, кажется, идут…
Евклид. Не идут, а летят…
Лобачевский. Да какая разница, ты же знаешь «в самих понятиях ещё не заключается той истины…»
Евклид. Истина, истина… Вот тебе и истина… Нас двое, их двое. А бесконечность одна… Одна одинёшенька… А жаль…
Он и Она влетают кубарем на поляну…
Он. Не верю своим глазам.
Евклид. Наивный…
Он. Вы правда есть! Я читал, что взошедший на эту гору узнает! Но даже не предполагал…
Лобачевский. Вы чем-то расстроены, миледи?
Она (растерянно). Да нет, всё нормально.
Евклид. Что, узнаёте нас в лицо? (Смеётся.) Ты слышишь, Николя? Они всё так же предпочитают постулаты в чистом виде. «Необлечённые» или сейчас актуальней сказать «необналиченные»? Я слежу за Forex. А то прямые, прямые. Надоели.
Лобачевский (спрыгивает со стола). Присаживайтесь (протягивает Ей руку).
Она. Спасибо, я постою.
Лобачевский. Ты что-то говорил? Я отвлёкся.
Он. Уму непостижимо.
Евклид. Приветствую Вас (встаёт с кресла-качалки, наклоняется в реверансе).
Она (пытается улыбнуться в ответ).
Лобачевский. Как добрались?
Евклид. Мы были приятно удивлены.
Лобачевский. Так спешить к нам.
Евклид. Вы первые, кто…
Лобачевский предупредительно кашляет.
Он и Она недоуменно переглядываются.
Евклид. …Отбросили меры предосторожности.
Лобачевский. Полагаю, Вы хотели спросить.
Он. Да я. Я… Вы… Вы… (не отрывая глаз от серебряных нитей в их руках).
Евклид. Вдвоём? Вас это смущает?
Она оглядывается по сторонам, словно что-то ищет.
Лобачевский. Вы тоже пришли не один.
Она. Вы позволите…
Евклид. Конечно, Николай, покажи девушке нашу вершину.
Лобачевский. С превеликим удовольствием.
Евклид. Ну же, спрашивайте!
Он. Пятый постулат…
Евклид. Постулат… Вы не находите странным, все обращают внимание на
цифру. Пятый, двадцатый, первый. Пронумерованный список… Догадаетесь?
Он. Доподлинно известно…
Евклид. Доподлинно. Несомненно. До. Что до цифры?
Он недоумённо пожимает плечами.
Евклид. Слово «постулат» Вас не смущает? (Шепотом): Николай против этих риторических заморочек, но всё же.
Он. Кажется, я начинаю…
Евклид. Отбросьте слово постулат. Что останется?
Он. Вы хотите сказать…
Евклид. Вы же пришли сюда не за опровержением
Он. Да и доказательства есть…
Евклид. Бесспорно. Без спора. Без конца и начала…
Он. Бесконечно-
Евклид. -сть.
Лобачевский (берет её под локоть). Хотите увидеть своими глазами?
Она. Он и правда тут есть?
Лобачевский. Минуточку терпения (подводит её к костру). Загляните сами.
Она отшатывается.
Лобачевский. Не бойтесь. Вы же знаете…
Она. Мы не видим.
Он. Умничка.
Она глубоко вдыхает, словно собирается нырнуть, зажмуривается и шагает в пламя.
Открывает глаза. Огонь смыкается кольцом. Она оказывается на изумрудной полянке. Маленький пятачок зелени на берегу озера. Над озером растёт прекрасный цветок. Цвета солнца. Она недоверчиво прикасается к лепесткам. Радостно смеётся, крутится на одной ножке, зачерпывает пригоршню воды и разбрызгивает её по сторонам. Гладит лепестки мокрыми пальцами. Заворожено замирает над цветком.
Лобачевский (касается её плеча). Теперь вы знаете.
Она. Да, я знаю, знаю! Я всегда знала! Он может расти на горе.
Лобачевский (грустно улыбается). Да, может. Вы сорвете его сейчас или?
Она. А можно…
Лобачевский. Конечно, как Вам будет угодно. Вернёмся к нашим друзьям?
Она утвердительно кивает головой.
Возвращаются к кресле-качалке.
Она. Я видела, видела, ты представляешь!
Евклид бросает быстрый взгляд на Лобачевского.
Он. А я понял…
Она. Что ты понял?! Ты же не видел! Ты представляешь, он тут есть, он тут растёт! Мой цветок!
Он (словно очнувшись, поднимает на неё глаза). Цветок?
Она. Да, цветок! Мой нарцисс. Я прочла все книги, все книги о цветах.
Все они пишут, что он не может расти на горе. А я знала, нет, я чувствовала, что может. Что есть такая гора. Что он выше! Что я найду его. Я нашла. Я заберу его с собой. Я создам свою школу. Где никто не сможет ничего сломать! Теперь у меня есть мой цветок! Я всегда знала, он важнее. Сердце важнее. Рук. Я научу их – танцевать сердцем! Никто не будет бояться подать руку. Мой цветок, он в сердце каждого. Внутри. Его никто не сможет вырвать, никто! (Кружится на одном месте и хлопает в ладони.)
Он (будто не слышит её, кивает головой). Да-да, конечно. Здорово.
Евклид. Пора прощаться.
Она. Спасибо, спасибо Вам, спасибо за то, что сберегли его. (Запинается на полуслове.) Почему прощаться?
Лобачевский хмурит брови и отворачивается.
Евклид. Пора…
Она. Подождите. Подожди. Но ты не сказал, ты? Ты нашёл то, что искал?
Он (виновато улыбается). Кажется, да.
Она. Кажется?
Он. Я искал… (отводит глаза). Я всё нашел, боялся себе в этом признаться.
(Осипшим голосом): Только одна формула осталась нерешённой. Мне важно её понять. Понимаешь.
Она. Ты шёл сюда за одной формулой?
Он (глухо). Да.
Она. Какой?
Он. Чему равна…
Она (перебивает). Чему равна?
Он. Чему равна… бесконечность.
Она (замолкает и делает несколько шагов назад). Ты же не хочешь сказать, что…
Лобачевский (резко разворачивается). Хорошо, что Ваши желания совпали. Вернее, не совпали, они разные, но…
Евклид. Хорошо? Признайся, нам так проще, не нужно выбирать.
Лобачевский. Параллельные пересекаются только раз. Вам не по пути.
Евклид. У тебя есть твой цветок. Ты подаришь ему новую Жизнь.
Он. А я узнаю…
Она. Вы что? Вы что, сбрендили (срывается на крик)?! Это же сон! Вы не можете! Так нечестно, нечестно. (В отчаянии скрещивает руки на груди. Умолкает, подбегает к Евклиду, тот отворачивается; к Лобачевскому – умоляюще смотрит в глаза.) Он же проснётся, правда? Правда ведь проснётся?
Евклид (прокашливается). Девочка, пойми, сюда никто не приходит вдвоём. Вы первые. Мы не знаем, почему…
Лобачевский. С горы есть только один спуск. Но в разные стороны.
Евклид. Он искал вечность. Он найдет её, обещаю.
Он. Я почти нашёл. Не останавливай меня. Так верно.
Лобачевский. Ты нашла, что искала. Свой ответ. Всё в тебе. Самой.
Он (горько улыбаясь). Теперь ты сможешь танцевать. Ты расскажешь им, что всё в них самих. Они перестанут бояться. Перестанут зависеть от кого-то. Ты им нужна. А я…
Она. А ты, ты, ты тоже нужен (умолкает). Это неправильно.
Евклид. Это неизбежно.
Она отворачивается и садится на снег. Сидит так несколько минут. Встаёт, поворачивается к ним лицом: Вы правы. Это логично. Я могу сорвать мой цветок сейчас? (Ровным голосом.)
Лобачевский, Евклид и Он – переглядываются.
Евклид. Да, конечно.
Он. Ты… Ты ничего не хочешь мне сказать?
Она (безжизненным голосом). Подожди. Дождись меня (голос вздрагивает), пожалуйста. Обещаешь?
Он. Да, конечно.
Лобачевский подходит к ней, чтобы провести к костру.
Она (резко отталкивает его). Не стоит. Я сама.
Быстрыми шагами удаляется, переступает ледяной порожек вокруг костра и исчезает в языках пламени.
Наступает молчание.
Акт IV
Она возвращается. Руки за спиной. Спина прямая. Смотрит под ноги.
Приближается к нему.
Он. Вот и…
Она молчит и сосредоточенно смотрит вдаль.
Он. Я не знаю, что говорить. Как принято прощаться в снах. Прощайте? Видишь, опять я скатился в свою вычурность (пытается рассмеяться, но смех больше напоминает кашель).
Она (судорожно сглатывает). Закрой глаза.
Он в недоумении поднимает брови.
Она. Пожалуйста, просто закрой глаза.
Лобачевский и Евклид переглядываются.
Он. Хорошо (закрывает глаза).
Она. Я расскажу тебе сказку. Давным-давно, у подножия горы жили люди.
Днём они записывали закаты и рассветы в толстую тетрадь в клетку, а ночью танцевали. Так продолжалось из года в год, пока один человек не поднялся на гору. На горе полыхал костёр. Человек хотел принести огонь другим людям, он шагнул к костру, но споткнулся и упал в пламя. Он очень испугался, что умрёт, закричал, но неожиданно оказался на берегу огромного озера. Человек не мог поверить своим глазам: он почувствовал, что может всё. Это было прекрасно. Счастливый, он наклонился над водной гладью и увидел себя. Впервые увидел себя. Он просидел с собой до самой ночи, потом вернулся вниз и рассказал всем, что он видел на горе. Ему никто не поверил. Тогда он стал изучать записи в тетрадях, долгими ночами он сидел и считал, делил количество света утра на темноту ночи, делил и делил. Люди решили, что он сумасшедший и стали обходить его дом стороной, но однажды он вышел из своей хижины с блестящим круглым предметом в руках. «Я нашёл, нашёл!» – кричал человек. Все бросились к нему. Это было чудо – каждый, кто смотрел в эту круглую тарелку, видел себя. Брови, нос, губы. Люди забросили тетради и танцы и стали приходить к чудо-блюду. Они не могли оторваться от своих отражений, теперь им были ни к чему рассветы и закаты, они обрели себя. Чудаку удалось высчитать соотношение тьмы и света. Удалось создать зеркало.
Он. Я не совсем понимаю.
Она. Подожди, я ещё не закончила. Все были счастливы. Вот только. Вот только танцевать они больше не могли. Они не видели себя в глазах друг друга. Только в зеркале. Но они хотели снова танцевать. У них ничего не получалось, они злились, приходили к зеркалу, а то только скалилось в ответ. Скалилось и скалилось. Рассерженные, они разбили зеркало. Но танцевать так и не могли. Тогда они решили уйти от горы. Но от горы шло две дороги. Одной дорогой ушли люди с тетрадями. Они верили, что в клетках найдут то, что поможет им вернуть утерянный танец. Другой дорогой пошли люди с осколками зеркала в руках. Они хотели снова увидеть себя целиком. «Тогда мы сможем танцевать», – шептали они…
Евклид с Лобачевским зачаровано слушают, медленно перебирая нити в руках.
Она. Мы ошиблись. Я искала танец в осколках зеркала, ты искал его в тетрадях.
Он. Я искал вечность.
Она (смеется). Ты перепутал знаки. Вечность не равна смерти. Я наклонилась над озером и увидела твою улыбку. Я увидела твою улыбку в своих глазах. Любовь не равна себе. Пообещай, что ты улыбнешься, когда проснёшься…
Он. Но ведь…
Она. Дай мне свою руку.
Он протягивает руку.
Она. Ты научил меня видеть. У озера растёт ещё один цветок. C пятью лепестками. Пятый постулат (смеётся). Он твой.
Вкладывает белоснежный цветок в его ладонь.
Лобачевский и Евклид роняют нити. Гора переворачивается…
Мужчина больно ударился лбом о ноутбук и проснулся. Мобильник захлёбывался Вивальди. «Что за чёрт, во-первых, первой мелодией у меня выставлен Бах, во-вторых, сейчас только…» – 3:30 – услужливо подмигнул телефон. «Чересчур душно в комнате, нужно пойти открыть окно. Да, облом, а что поделаешь, может, хоть так удастся ещё заснуть». Поздоровавшись со всеми предметами в комнате, попеременно наталкиваясь на них, наконец-таки добрался до окна. Небо за стеклом казалось неприродно чёрным, как расплавленная на солнце смола. Настежь распахнул окно. Лицо обдала долгожданная волна прохлады с солёным привкусом моря. Глубоко вдохнул и неожиданно рассмеялся: «Висишь? Виси-виси! Смотри мне, не шали! Утром приду – проверю», – и пригрозил пальцем, оторопевшей от такой наглости луне. И замер, поражённый. На широком деревянном подоконнике лежал ослепительно белый цветок. Эдельвейса.
