Памяти Сергея Гольдина
Печаль полей. Высокие слова.
Три дерева. Неясная тревога.
Далёкий отклик. Пыльная дорога.
Осенняя кипящая трава.
Пустынные пустые острова.
Неясный свет неясного пролога...
На отмелях крутые валуны.
Три водопада падают с обрыва.
Вода наката холодно-игрива.
Не боль, а ощущение вины.
Рассветный пляж. Обрывки тишины.
И отмелей оранжевая грива...
За годом год. Даровано весло.
Но кем? Когда? Лежат сугробы снега.
След мамонта. А там и человека.
А там уже и Слово, и Число.
Откуда и куда меня несло?
Мой возраст превышает возраст века...
И всё-таки, полкниги Бытия
перелистав, представ перед Порогом,
отдав своё сомненьям и тревогам,
я с горечью вдруг вижу: жизнь моя,
как и тогда, в начале бытия,—
спор с Дьяволом, а не беседа с Богом.
* * *
Всё, что угодно, приснится, а ты
даже не снишься, тебе не пристало.
Горечью пахнут ночные цветы,
будто без этого горечи мало.
Долгая память. Глухое вино.
Что с нами было? И что с нами стало?
Горечью звёздное небо полно,
будто без этого горечи мало.
Снежное утро. Возвышенный лес.
Белые тени. Природа устала.
Снегом заносит эпоху чудес,
будто без этого горечи мало.
* * *
Разор души, глухая боль:
не будь их — как бы мне случилось
понять, что нам даны как милость
и жар любви, и звёзд прибой,
и небо, и высокий бег
ракеты, вспыхнувшей над молом,
и удивление пред вздором,
которым дышит человек,
и тот, ещё грядущий, мир,
где даже вечность не утрата,
где все мы созваны на пир,
с которого нам
нет возврата?
* * *
В июле зной невыразим,
листва меняет цвет и запах.
Раскачиваясь, как на лапах,
стоит по горизонту дым.
От пыли кажется седым
засохший мох на старых скатах.
Вода рычит на перекатах,
и сладостно быть молодым.
Мир сказочен, как гипподром,
и будущее только снится.
И что-то обещает птица,
и лето длится, длится, длится.
И, как рассерженная львица,
рокочет над лесами гром.
* * *
В печи огонь полено гложет,
распространяя тихий свет,
и будущего быть не может,
поскольку прошлого в нём нет.
Но листья, листья — как сугробы,
бег ветра — сердцу в унисон!
И сладко спать так близко, чтобы
один и тот же снился сон.
* * *
Женщины,
которых мы покидаем внезапно,
совсем внезапно, даже не по своей вине,
остаются не в прошлом, а в некоем странном завтра,
как портрет, что выставлен за стеклом в окне.
Города,
которые мы оставляем сразу,
именно сразу, мучаясь и себя кляня,
остаются всегда тоской и вечной заразой,
в бездне грохота и огня.
И чего удивляться, что осень красит
за окнами небо, бесцельно и зло маня?
Остаётся лишь память, и позолота слазит
с женщин и с городов,
но прежде всего —
с меня.
* * *
Не надо музыки. Не надо!
Пусть лучше дождик моросит.
Туман. Строения. Ограда.
В окошке свет. Ребёнок спит.
Он тихо спит. Он сонно дышит.
Блаженно и легко сопит.
Мне скажут: «Так давно не пишут».
А я скажу: «Ребёнок спит».
Китаянка
Ты — как Адамово ребро,
ещё неясно, что получится.
Ребро ли у Адама учится?
Адама учит ли ребро?
Но, сбрасывая кимоно,
ты никогда не улыбаешься,
и вряд ли ты кому признаешься,
что знание не всем дано.
Тысячелетний нежный страх,
как дым, клубится в понимающих,
тоскующих и ожидающих,
всему внимающих глазах...
* * *
У тихой непрозрачной речки,
где воды распластались плоско,
пасутся белые овечки,
скрипит тяжёлая повозка.
Берёзу ветерком качает,
внезапный дождь на землю сходит.
Сын за отца не отвечает,
и ничего не происходит.
* * *
О, я без вас
схожу с ума!
Моя судьба —
моя сума.
Но всё, что есть
в моей суме,
принадлежит
уже не мне.
Я прихожу
и говорю:
«Я пригожусь,
пока горю.
Я пригожусь,
пока горяч».
А вы опять —
в тишайший плач.
О этот плач,
ваш женский плач!
Я был царём,
а стал палач.
И холод слов моих —
что нож,
и правды в нас —
на медный грош.
Но этот грош в такой цене!
Не разменять
ни вам,
ни мне.
