Ассоциация литераторов Грузии «АБГ» и ЛИТО «Молот О.К.», включающие в себя значительную часть русскопишущего Тбилиси, представляют читателям «ДиН» оригинальные стихи авторов разных поколений, а также переводы с грузинского.
С наилучшими пожеланиями из Тбилиси
Анна Шахназарова и Михаил Ляшенко.
Шота Нишнианидзе
Побывка
Нас снова, мама, ночь обволокла.
Я не покинул громовую сечу.
Я выскользнул, как в детстве, из окна
И устремился снам твоим навстречу.
Минутный срок свиданью отведён.
Пробыть с тобой не более минуты —
Каков удел?! Но как ни горек он,
Благодарю за сброшенные путы,
За два крыла, проросшие в спине,—
Им велено осилить расстоянье.
А, молнией подхваченному, мне
Не велено откладывать свиданье.
Когда меня прошил шальной свинец,
От вас тогда беду не утаили.
В мгновенье ока постарел отец,
А ты живой примерилась к могиле.
Держись, родная... Вздохом боль укрой.
И так на сердце ран переизбыток.
Не плачь, когда найдёшь кафтанчик мой
Или тетрадей пожелтелый свиток.
Не бойся, мама! Всё пойдёт на лад.
Знавали мы безвременье похлеще.
Грех отомрёт. Признает брата брат.
И Грузия восстанет птицей вещей.
Сниму пушинку с правого крыла —
На свете нет священней амулета.
Вот здесь, на полке, в Книгу книг легла
Твоя броня от порчи и навета.
Я вымолвился. Ухожу в зенит.
Над Мцхетой ангел метит Путь мой Млечный.
Земля нас, мама, рассоединит,
Но небо Картли вновь сведёт навечно.
* * *
Я болен. Я в тревожном сне.
От бреда боль или от яви?
Я как птенец, что по весне
Гнездо рискованно оставил.
Котом посапывает век
И, крадучись, прыжок свой метит.
Над дымом гор, над синью рек
Я отличаю жизнь от смерти.
Сочувствию легко понять
Моих товарищей смятенье.
А я не знаю: где искать,
В каком из двух миров спасенье?
Всё это правда или сон?
И я ли гибельно вынослив?
Не в дрёму ли я погружён
При жизни? И не жизнь ли после?
Родных, исчезнувших давно,
Вопросом прежним беспокою:
Раз небытье бытью равно —
Главнее всё-таки какое?
И верно ль, что Природа — лик
Владыки? Или суть предмета,
Овеществляющего миг
В той стороне согласно этой?
Чем смысл рожденья объясним?
Где до него мы пребывали?
Во что веленьем роковым
Нас обратят иные дали?
И мать с опаской нажитой
Ответствует: «Творцом наложен
Запрет на истину, а к той
Один-единый путь не ложен.
Всеведущим ты можешь стать,
Освободив себя от скверны,
Переча смерти, в жизнь врастать,
Чтоб слиться с вечностью безмерной.
Конец это или исток?
Действительность или виденье?
Живёшь — живи. А выйдет срок —
Не запоздает пробужденье...»
Перевод Вахтанга Буачидзе
Майя Саришвили
* * *
Лие Стуруа
Как высоко Вы живёте!
И Вам не страшно?
А вдруг в открытое окно заплывёт облако,
Или солнцу в глаза попадёт пыль,
Когда Вы убираете квартиру?
Птицы летают под Вами,
А бабочки — ещё ниже.
Ваши вещи стоят на цыпочках,
Чтобы увидеть из окна,
Как цветут внизу фонтаны
Или как разбивается,
Сверкнув, стекло
На первом этаже.
Как высоко Вы живёте!
До Ваших окон не могут подняться
Ни птицы, ни мячи, ни фонтаны.
И скучающие занавески
Порой вырываются на волю
И развеваются крыльями Ваших комнат.
Как высоко Вы живёте!..
* * *
Мои вещи
Унесла прозрачная река,
Унесла всё,
Что красило мне пальцы голубым.
В море вынесло их,
Запутало в водорослях,
Позабыли они меня и спят на дне.
И только в тёмном отверстии одной бусинки
Затаилась прошлогодняя моя ресница.
* * *
Запах старого паркета
И осколок оранжевого стекла у самых глаз.
Хватаюсь за мысль о пространстве,
Где степенно покачиваются тяжёлые кареты
И улиткам снится шум дождя.
А здесь нечем дышать.
Словно молекулы кислорода
Поштучно обернули в бумагу.
* * *
Он съел меня
И выбросил косточку-сердце.
И новым деревцем взошла я.
Перевод Анны Шахназаровой
Зураб Ртвелиашвили
Шум
Золотой ветер в тишине
золотой ветер
тайно шепчу желание
остаться в этом шатре
не играть с мелкой зыбью
в золотой воде
тайно шепчу желание
обратить в золото
воду и ветер
заплетать с лёгкостью ветра
косы дорог...
непроходимые чащи
будят желание...
золотой ветер в тишине
золотой ветер
вливаюсь счастливый
в шальные потоки
пусть не пробиться мне
золотым лучом
к развилкам дорог
пусть душит желание
не заполнить
золотую тишь...
* * *
дереву тень сопутствует
поэту — стих
ногам — движение
ангелу — крылья
монаху — Библия
храм женщины — шкаф
за глухими его дверьми
её молитву прячет домовой
Киртан — Ашраму
Хари — Кришне
палачу — топор
любви — секс
когда на море
не утихает шторм —
спокойно молись царица
только тебе понятен
до невозможности простой
язык моего тела...
Перевод Ады Джилавдаровой
Михаил Ляшенко
* * *
Кубинским друзьям. 1985 год
Arriba, Аrriba!..— Ольгита Камастра.
Гаснут петардами белые астры.
Можно принять их огонь на ладонь.
Это не больно и не опасно,
этот огонь, несомненно, бенгальский,
если не веришь — пальчиком тронь,
это — как выдох: всё будет прекрасно!
это — как время, что будет потом,
это — как счастье с плеча папы Кастро,
это — как слово короткое «баста»,
это в обойме последний патрон.
Из цикла «Созидание»
* * *
Штриховал я штрихом ковыля,
мне послушно шуршала бумага,
шорох шёл по окрестным полям
так, что выла под сердцем собака,
и смущались астральные знаки,
и катило волну по морям.
Я ваял из окрестного мрака,
мрак застойный, как вены, вскрывал,
и ребёнком обиженным плакал,
и хвостом от восторга вилял,
чёрной тушью, как кровию, капал...
Так вот ваньку всю жизнь и валял.
* * *
...чтобы вещать наперебой,
на ощупь обманув колоду,
началом — вспять, концами в воду,
уйти в себя, пойти в запой,
унять хвастливую свободу,
и обмануть собой природу,
и дверь захлопнуть за собой.
* * *
Простыми крепкими словами,
прямыми, строгими, как нож,
когда вдруг лезвие берёшь
непосвящёнными губами,
а за щекою держишь камень,
а за душою держишь ложь.
Пойми зачем?
А не поймёшь.
Анна Лобова-Кубецова
* * *
Солнце дозрело. Тяжёлое, падает вниз,
лопнув декантером, брызжет вином, виноградом,
льётся по склонам холмов, вырывается из
тёмных ущелий латунной листвой, водопадом,
стадом коров, волочащих по жёлтой траве
длинные тени: скорее, пока не запели
вдруг на холмах пастухи, как один человек,
пьяные солнцем и этим бушующим ртвели.
* * *
В помолодевшем небе ветер,
поверим, что не быстрый, перья, плети
и пена поредевших облаков.
В песочнице под ними дети — эти
хронометры любой судьбы на свете —
просеивают пыль моих часов.
Лоза, как вор, влезает на балкон,
и свет крадёт, и ведь не даст ни грозди
взамен. Оставь. Растениям закон
не писан. Неприкосновенны гости.
И ты влезай, лови руками свет,
в карманы прячь корпускулы горстями.
Отдашь — собой. Другой валюты нет
меж нами, как и ты, дружок, гостями.
* * *
Не выть — поскуливать только можно
на это чудо: младенец луны,
четверть ласкового лица,
серп лимонного леденца —
такой заманчивый, что осторожно
лизнуть бы... да всё равно, увы,
порежешься и, крови вкус почуя,
устало вымолвишь: не хочу я
завтра.
* * *
Вот в небе — как овечки — облака,
а на холмах — как облака — овечки.
Лохматая папаха пастуха,
пёс — как папаха, лошадь без уздечки,
безуздный вдоль дороги первоцвет,
вся в лужах зацветающих дорога...
Пастух молчит. Дороге много лет.
И времени так много, много, много.
Сусанна Арменян
* * *
Раскрываешь перед собой нарды и понимаешь, что забыл, как в них играть.
Ты придумал гениальный финал к фильму, который никто не захотел снять.
Квартирник начинался как тост, но в конце оказались пустые бутылки и мордобой,
Ты не дрался, ты разнимал дерущихся, ты спасал гитару, прикрывая её собой.
Начинанья мощно взнеслись, свернули в сторону и упали вниз, как плевок.
Тебе стало ясно, что ты до сих пор продолжаешь вести себя как «совок».
Недовольный собой, ты не понимаешь, чего конкретно можно от тебя ожидать.
Ты принимаешься анализировать самого себя, и лучше тебя сейчас не прерывать.
Как ни странно, в случае нервного срыва опять помогает примитивнейший мат...
Тебе хочется разом — но так, чтобы никого не поранить,— излить накопившийся яд,
Выйти за грань стакана, на ходу превращая отраву в полезнейшую микстуру,
Посмотреть самому себе в глаза и излечиться — наложением пальцев на клавиатуру.
* * *
Теперь уже можно сказать: двадцать лет назад —
когда не было ни цифровых фотоаппаратов,
ни принтеров с плюющимися краской картриджами.
Не было и компьютеров, айподов, мобильных телефонов.
Только чёрно-белые фотографии Брюса Ли и Алена Делона,
сделанные, видимо, с экрана телевизора.
Только чёрные диски, которые так трудно достать
и так легко поцарапать.
Только магнитофон, перед которым
можно было петь, молиться, дурачиться,
не зажигая свечу, но нажав на кнопку «Запись».
Можно было ходить с тобой пешком
целыми часами по тёмному городу,
не пугаясь невменяемости боевиков,
не думая о случайной пуле,
не зная, что будет завтра,
не сокрушаясь о том, что метро уже закрылось на ночь,
не замечая, что сапоги с чужой ноги,
не придавая значения наличию или отсутствию еды,
не надеясь на чудо, но приветствуя факт чуда,
не удивляясь некоторым странностям гуманитарной помощи,
не держа тебя за руку или держа тебя за руку.
Можно было восхищаться тобой безгранично.
Тем, как ты заявлял, что хочешь непринуждённо
выбросить мандариновую корочку с моста
на проезжающую машину.
Или тем, как ты хвастался, что даже пьяным
дойдёшь до дому на автопилоте.
Или тем, как ты приласкал подзаборного пса,
который только что готов был сожрать тебя.
Это было где-то на стыке эпох,
приблизительно там, где края столетий,
как материковые плиты, трутся друг о друга,
сотрясая мирных жителей и прочую мелюзгу.
Теперь уже можно сказать, что
первая любовь умирает последней.
Владимир Саришвили
* * *
Обрушился гроб и обрушил могилы края —
Сухую и пыльную глину... Лопаты, мелькая,
Засыпали яму. Спи мирно, подруга моя,
Домой провожал, а теперь навсегда провожаю...
Единственной женщины, правильно пившей со мной
В те редкие дни, когда мы убегали, как дети,
Куда-то под крышу — остаться вдвоём с тишиной,
Не стало, не стало, не стало, не стало на свете...
Ах, если б мы жили в семнадцатом веке, в шале,
В саду под Парижем гуляли, обедали в замке,
И я бы снимал панталоны, от счастья шалел,
А ты бы шептала: «Маркизы — такие же самки...»
Но жили мы здесь, ненавидя кукушку в часах,
В те редкие дни, когда мы убегали, как дети,
Целуясь, как дети, бросаясь в постель впопыхах.
Теперь тебя больше не стало, не стало на свете...
Сонет книголюба
Куда девать Бронте? Ума не приложу.
Английский шкаф забит. Не торкнуться бедняжке.
Подвиньтесь, мистер Скотт! Трактирные замашки
Забудьте, Кристофер! Джером, сюда прошу...
Идальго Дон Кихот! Позвольте, послужу...
Придвину ближе к Вам высокие ромашки;
Священные листы, занятные бумажки,
Как миром — Бонапарт, я вами дорожу...
Столица лошадей и остров Робинзона,
Пекина палачи и богачи Гудзона,
Затейливый роман соломенной вдовы...
Вселенные бурлят под немотой обложек,
И сорок лет глаза от них отвесть не может
Фигурка глиняной нахохленной совы...
Эхо
В морщинистых горах, где оргия лучей
В час пополуденной жары достигнет пика,
Я выкрикнул: «Ты чья?» В ответ не слышу крика —
Донёсся равнодушный шепоток: «Ты чей?»
Кричу: «Я дней своих усталый казначей,
Мне так уютно здесь, а в городе так дико».
Смеётся: «Путник, ешь, поспела ежевика.
Здесь праведников нет, но нет и палачей...
Испей воды из наших орковых ключей».
Чуть слышно говорю: «Неужто ты живая?
Так выйди из пещер, явись мне во плоти.
Доколе жить тебе, чужое повторяя?»
Ответствует она: «Нет, нам не по пути.
Ты погостишь в горах — да и назад, к бумагам,
А ваша суета мне будет саркофагом...»
* * *
Не уверяй напрасно ты,
Что, может, завтра, может, к лету
Жизнь из кромешной темноты
Внезапно устремится к свету.
Я в сказки верить перестал.
Я избран. Изгнан. Опозорен.
Поэзию — на пьедестал —
Одну, с кем я ещё не в ссоре.
Уходит ночь за облака.
Я оставляю в оправданье
Стихи. Иное мирозданье
Меня не приняло пока.
* * *
Не зарекайся — проживёшь
Без дорогих своих и близких —
Они в туманностях английских
Несут властям то чушь, то ложь,
Чтоб дали дом, чтоб дали грош,
Надёжный грош на хлеб и виски...
Не ной, не хнычь — не пропадёшь,
Ты — парень тёртый, ты — тбилисский,
Ты чётко просчитаешь риски,
Измеришь, взвесишь и сочтёшь —
И чудо-брошь преподнесёшь
На именины одалиске...
Пока ж со службы ты бредёшь,
Есть чай, и к чаю есть ириски,
Или покрепче что найдёшь,
Стакан наполнишь и хлебнёшь
За дорогих своих и близких,
И ляжешь прямо в брюках клёш...
* * *
Прохладою тюремных коридоров
На город опускается октябрь.
И льётся дождь, как демонский отвар,
И не до слёз теперь, и не до споров...
Устлать дупло посуше мягким мхом,
Отгородиться зрением и слухом...
О город мой, отчаявшийся духом!
О город мой, повенчанный с грехом!
Паола Урушадзе
ХХ век
Чтоб не наскучил срок земной,
В рождественский носочек
Он мне подкинул
свой —
родной —
Давно отрезанный войной
Серебряный кусочек...
И с этих пор они со мной,
Как будто так и надо,—
И Тэффи, и Паллада...
И Петербург не Петроград,
Ещё не сыгран «Маскарад»,
И Дапертутто — как живой,
Совсем другой...
Им хорошо, тепло и мне,
И оттого темно вдвойне:
Как ни крути, как ни ряди,
Но «некто в сером» впереди,
А с ним — судьба и участь,
И не словá уже, а факт:
Вишнёвый сад. Последний акт...
На сцену входит Ужас...
Ангел-хранитель
Он весь любовь, он весь забота,
Пасёт тебя с утра до вечера:
Вдруг, не дай Бог, обманет кто-то,
Вдруг сам обманешься доверчиво
Или пойдёшь не той дорогою,
А там беда, а там напасти...
Пасёт и поминутно трогает
Губами — лоб, рукой — запястье...
Но иногда он отвлекается
(На ерунду, по их понятию),
За это время жизнь кончается,
И горько плачет он и кается:
«Всего на час зашёл к приятелю...»
* * *
Я видела, как уходила тайна,
как шла она и, будто бы случайно,
рукой касалась завитков ворот...
как по дороге трогала украдкой
решётки, желоба и стены давней кладки...
За нею валом не валил народ,
и город не вникал в мои догадки,
ему хватало и своих забот...
Я шла за ней,
я видела:
она
взглянула вверх —
там были два окна,
в одном из них забилась занавеска...
Там кто-то уже знал...
Не дожидаясь треска
затёкших рам,
она свернула за угол — к дворам,
и тенью пробежала по террасам,
и канула...
Куда?
Не стоило гадать,
не раз и раньше след её терялся,
она всегда любила пропадать...
Я знала, где её искать...
Дома!
Они ещё стоят вдоль улицы покатой...
Там у неё такие закрома —
недаром двери для меня сама
она крестами метила когда-то...
Я опоздала...
Все свои кресты
она уже успела соскрести...
А из парадных испарился он —
дух шатких лестниц, стуков и имён,
а с ним и запах
старой доброй пыли
с кислинкой незапамятных времён...
Её там не было...
В колокола не били...
