Светлой памяти моей бабушки Анны Васильевны, урождённой Хижненко
От прошлого остаются осколки, но и они драгоценны...
Моя бабушка по материнской линии — родом с Черниговщины. Девятилетней девчонкой оказалась в Енисейской губернии, в Канском уезде, куда в начале XX века перебралось крестьянское семейство, насчитывавшее вместе с нею шестерых детей. Муж тёти, маминой сестры,— уроженец Тернопольской области. Тоже из семьи переселенцев, только более поздних и совсем не добровольных.
В годы моего деревенского детства домашние застолья непременно сопровождались пением. А пели родственники славно. Так что украинские песни я, сибиряк по рождению, чалдон по отцу незнамо в каком колене, узнал и полюбил с малых лет.
От покойных родителей мне достался десяток чудом уцелевших патефонных пластинок, как принято именовать грампластинки, изготовленные из шеллака и рассчитанные на скорость вращения 78 оборотов в минуту. (Для тех, кто не застал эру патефонов, поясню: шеллачные диски хрупки, как стекло, и содержать их в целости и сохранности гораздо сложнее, нежели долгоиграющие виниловые.) В числе музыкальных произведений, записанных на этих пластинках, есть и знаменитая песня «Верховино, мати моя». Недавно я снова слушал её. И опять споткнулся на рефрене: «Дана, шiдi, рiчка, дана, дана...»
Что означает эта фраза? Сетевой поиск по ней привёл на форум сайта «Українськi пiснi». По утверждению одного из форумчан, в опубликованный текст «Верховины» вкралась неточность: в два слова записали одно — «шiдiрiчка», производное от «шiдi-рiдi». В гуцульских народных песнях, образы и мотивы которых использовал Михаил Машкин, автор слов и музыки «Верховины», встречается именно такая припевка: «шiдi-рiдi, дана». Её и примем за исходный вариант.
Начнём со слова «дана». Популяризаторы славянской архаики пишут его с заглавной буквы, считая именем языческого божества. Основания для этого как будто есть. Выдающийся историк XIX века Н. И. Костомаров полагал, что Дана — богиня воды в славянской мифологии, покровительница рек, ручьёв и водоёмов: «Как вода, начало вещей, вечно прекрасная, вечно свежая, она была дева и вместе жена, т. е. супруга солнца. Так Длугош описывает её... Она была совершенно тождественна с греческою Дианою, или Артемидою. Эфесская Диана представляла первоначально существо воды и была поэтому равнозначительна Изиде, принимаемой в смысле стихии...» [1]. Ян Длугош, на которого ссылается Николай Иванович,— польский историк и дипломат XV века. Его главный труд, «Анналы, или Хроники славного Польского королевства», более известный как «История Польши», основывается на многих источниках, включая русские летописи.
Прозрачной представлялась Н. И. Костомарову этимология имени Дана: в нём исследователь усматривал общий корень с названиями рек Дон, Дунай, Днепр (лат. Dаnapris, др.-русск. Дън?пръ), Днестр (Дън?стръ) и некоторыми другими. Специалисты по языкам иранской группы установили, что гидронимы с корнем «дън-» / «дон-» восходят к скифо-сарматскому слову danu «вода, река» (черта над буквой указывает на долготу гласного); то же самое означает в современном осетинском слово don. Дунай, по Максу Фасмеру, своим именем обязан кельтам (кельт.-лат. Danuvius), но корень, вероятно, также индоиранский (ср. авест. danu «река», др.-инд. danu «сочащаяся жидкость»).
Казалось бы, эти выводы лингвистов подтверждают предположение историка о том, что богиня воды получила у восточных славян имя Дана. Ведь несомненны их древние связи с южными соседями, ираноязычными обитателями Причерноморья — сарматами и аланами. Да и кельтам, западным соседям древних славян, была известна богиня с очень схожим прозванием: Danu — мать-прародительница, давшая имя клану богов Племён Дану, которые приплыли в Ирландию с полулегендарных северных островов, где постигли мудрость и магию друидов. Слово, схожее по звучанию и родственное по высокому смыслу, есть и в санскрите, литературном варианте одного из древнеиндийских языков: daná «дар, дарение».
Славянская богиня рек, подательница вод, питающих землю, а значит, и всех на ней живущих, вполне могла носить имя Дана. Но была ли у славян такая богиня? Или это всего лишь плод фантазии российского историка, пытавшегося реконструировать славянскую мифологию по образцу греческой? Ни Ян Длугош, ни другие средневековые книжники не упоминают имени Дана. Не встречается оно в русских летописях, в других старинных документах. У славян это слово сохранилось только в народных песнях — в рефренах, смысл которых неясен. Убеждённый в том, что многократно повторяющиеся припевки обращены к объекту религиозного поклонения, историк предположительно отождествил песенную Дану с Девонией поляков, Девой прибалтийских славян и Мокошью славян восточных. Позднейшие исследователи пришли к выводу, что «Девония», «Дева» и диалектные варианты этих слов действительно имеют отношение к Мокоши, но представляют собой не имена подобных или тождественных ей богинь, а её эпитеты.
Мокошь (она же Макошь, Макешь, Мокуша, Макуша) — единственное женское божество, которое Владимир Святославич незадолго до Крещения Руси включил в общерусский языческий пантеон во главе с Перуном, созданный киевским князем в тщетной попытке тем самым духовно сплотить разноплемённое население молодого государства. Согласно Б. А. Рыбакову, Макошь (он предпочитал такое написание) — богиня судьбы, удачи или богиня плодородия и благоденствия [2]. Существование у славян культа Мокоши подтверждается многими источниками, включая русские летописи. «Дана» в числе её эпитетов нигде не значится.
Частое упоминание этого слова в песенных рефренах и его ираноязычный корень, семантика которого связана с водой,— единственные аргументы в пользу того, что Дана — имя речного божества. Улики, что называется, косвенные и специалистов не убеждают. Современной наукой Дана причислена к персонажам так называемой «кабинетной» мифологии; гипотеза Н. И. Костомарова признана несостоятельной. (Что не мешает его последователям включать Дану в перечень славянских небожителей.)
«Статуса богини» лишена официальной наукой не только гипотетическая покровительница славянских рек. Распространена точка зрения, что все «непонятные» рефрены обрядовых песен: «ой, дид-ладо», «лель-люли» и другие — представляют собой или бессмысленный набор звуков (вроде эстрадного «ла-ла-ла»), или до неузнаваемости изменённые заимствования из других языков. Например, существует версия, что «ай-люли» — искажённое «аллилуйя» [3]. (В свою очередь, это молитвенное слово происходит от др.-евр. «халелу-Йя’х» — «хвалите Ях[ве]».) Тот факт, что в трудах европейских историков XV–XVII веков слова «Лада», «Лель» и некоторые другие приводятся в качестве прозваний языческих богов, противники расширения славянского пантеона относят на счёт недомыслия или фантазии средневековых книжников, которые-де неверно интерпретировали чуждый им фольклор.
Так или иначе, в отношении слова «Дана» известная определённость есть: это либо действительно одно из имён забытой языческой богини, либо некий эпитет, «оторвавшийся» в незапамятные времена от определяемого им лица или явления, а позже, в эпоху романтизма, персонифицированный как женское божество. То есть в любом случае речь идёт о персонаже мифа, действующем в культурном пространстве современности — независимо от того, насколько древен этот миф.
Обратимся к выражению «шidi-рiдi». (Далее, чтобы не путать одинаковые по начертанию символы кириллицы и латиницы, будем пользоваться латинскими буквами.) Что это — сложное слово, словосочетание, фраза? Самое простое объяснение: рифмованная бессмыслица. Самое экзотическое: древняя припевка сохранила, «законсервировала» в себе архаичную, дославянскую, общую для индоевропейцев лексику: shi (фонетический вариант si как результат перехода переднеязычного согласного в шипящее) — «она» (ср. англ. she, нем. sie); di — «делает, творит» (ср. укр. діє «действует»); ri «река» (ср. исп. río, порт. rio, англ. river).
Полностью фраза переводится так: «Она творит, реку творит — Дана». Гипотезу предложил Александр Знойко, автор нескольких работ, посвящённых происхождению славян, их древней культуре и мифологии [4]. По основному роду занятий Александр Павлович Знойко — инженер, специалист в области физической химии. До 1949 года работал в НИИ химического машиностроения. Пиком его научной карьеры явилось участие в советском ядерном проекте — в качестве руководителя одной из секретных лабораторий МГУ имени М. В. Ломоносова (с сентября 1949 по декабрь 1954 года). Достижения на этом поприще, понятное дело, не афишировались. Известность (и признание в определённых кругах) Знойко получил как историк-краевед, популяризатор оригинальных и, мягко говоря, небесспорных воззрений на этногенез и культуру славян.
На первый взгляд, предложенное А. П. Знойко прочтение гуцульской припевки логично. Но автор гипотезы не был профессиональным лингвистом. Насколько основательна его версия?
Гуцулы — немногочисленная общность, относящаяся к автохтонному населению Карпат. Их исконные занятия — отгонное животноводство (преимущественно выпас овец), рубка и сплав леса, разнообразные художественные промыслы. В семье славян место гуцулов чётко не определено. Одни исследователи называют их этнографической группой украинцев, другие включают в состав особой славянской общности — русинов. По распространённой версии, русины происходят от тиверцев, уличей и белых хорватов, живших в Восточных Карпатах ещё в VI–VII веках н. э. Лингвисты спорят, что представляет собой наречие, на котором говорят русины: самостоятельный русинский язык («четвёртый восточнославянский»), или особую группу русских говоров, или совокупность диалектов украинской мовы. Сами русины видят себя отдельным народом. Соседние с Украиной государства, где исторически сложились крупные русинские общины: Словакия, Польша, Венгрия, Чехия, Сербия,— официально признали русинов национальным меньшинством. Закарпатский областной совет в 2007 году принял решение признать проживающих в области русинов коренной национальностью Закарпатья. Киев отказался предоставить им статус национального меньшинства. Гуцулы, с официальной точки зрения, не являются частью русинской общности. Гуцулов и русинов, проживающих в Украине, республиканские власти предпочитают рассматривать как разные субэтносы единого украинского народа.
Область проживания гуцулов — часть ареала расселения тех индоевропейских племён, результатом смешивания которых и явился славянский этнос (по одной из гипотез, которая опирается на данные археологии, палеоантропологии, генетики и лингвистики, этногенез славян происходил на территории от верхнего Днестра до левобережья Среднего Поднепровья). Вполне вероятно, что в словесном творчестве карпатских горцев, в условиях их относительной изоляции от остального мира, сохранилась наиболее архаичная, ещё дославянская, лексика. Это предположение приоткрывает завесу тайны и над фольклорной Даной: так могло называться древнее индоевропейское божество, след от которого стёрся — осталось только имя в ритуальной формуле, донесённой до наших дней народными песнями.
Методами лингвистической компаративистики — сравнительно-исторического языкознания —
реконструирован язык, названный праиндоевропейским, сокращённо ПИЕ. (Применяется и несколько иное название: индоевропейский праязык.) Предполагается, что он в значительной мере соответствует реально существовавшему языку, вернее, совокупности близкородственных диалектов, на которых говорили индоевропейцы до разделения их общности на дочерние группы. Лингвистами составлены праиндоевропейские корнесловы, насчитывающие несколько сотен корней.
Допустим вслед за Александром Знойко, что рассматриваемое выражение — осмысленная фраза, состоящая из односложных слов, и поищем их соответствия в сводном ПИЕ-корнеслове [5]. Мы легко убедимся, что гипотеза Знойко не лишена оснований — по крайней мере, на уровне лексики. Но есть ещё законы грамматики.
В синтетическом языке, каким является праиндоевропейский, грамматические отношения выражаются словоизменением посредством флексий, то есть окончаний (в отличие от языка аналитического, например современного английского, где ту же задачу решают преимущественно служебные слова). Осмысленные фразы на синтетическом языке, как правило, не могут состоять из односложных слов, представляющих собой «голые» корни, а точнее — основы с нулевыми аффиксами (аффикс — вспомогательная часть слова, которая присоединяется к корню и служит для словообразования и выражения грамматических значений). В праиндоевропейском языке едва ли не единственное исключение из этого правила — использование чистой основы глагола в качестве формы повелительного наклонения второго лица единственного числа. (Отмеченная особенность отчасти сохранилась в нынешних индоевропейских языках; ср.: нем. legen «класть» — leg! «клади!», русск. «стоять» — «стой!» и т. п.). Названное ограничение сужает выбор возможных синтаксических построений фразы: вероятнее всего, это повелительное (побудительное) предложение с обращением к одному лицу.
Сразу оговорюсь: любая реконструкция в нашем случае будет грешить натяжками: выделенные из непонятного выражения слова сопоставляются с корнями гипотетического праязыка, воссозданного лингвистами в различающихся (пусть и ненамного) вариантах на основе нескольких живых и мёртвых языков... В этом уравнении слишком много неизвестных, чтобы решить его однозначно.
Опуская промежуточные выкладки, интересные, наверное, лишь тем, кто увлекается лингвистикой, приведу вариант реконструкции, который мне показался наиболее убедительным: «Se deu, rei deu, Dana!» — «Себя твори, на бегу твори, Река!»
Действительно, река сама себя создаёт в движении: стоячая вода — уже не река, а болото.
(Необходимые пояснения. Форма глагола в повелительном наклонении *deu образована от корня *deu- «делать, творить»; местный падеж существительного *rei «в беге, на бегу» — от корня *rei- «течь, бежать»; *eu и *ei обозначают односложные сочетания звуков — дифтонги со слоговым гласным *e и неслоговыми *u и *i. *Dana — звательный падеж гипотетического имени девы-реки *Dana. «Звёздочкой» слева принято помечать слова, корни и другие элементы реконструируемого языка. Дужка над буквой, так называемая «кратка», обозначает краткость гласного.)
После распада индоевропейской общности, подчиняясь фонетическим законам языка в разные периоды его развития (праславянский, славянский, древнерусский), архаичная молитвенная формула могла приобрести знакомое нам звучание. Со временем её первоначальное значение забылось. Имя речной девы сменило окончание звательного падежа (в праславянском *-e, в старославянском и древнерусском -o) на окончание именительного и стало восприниматься как благозвучное, но труднообъяснимое слово. При этом свой сакральный характер высказывание, видимо, сохраняло, благодаря чему переходило из песни в песню.
И поныне в знаменитом рефрене угадывается интонация обращения к той, чьё имя называется неоднократно. Возможно, эта интонация, это имя, даже будучи не понятыми на уровне рассудка, задевают потаённые струны в подсознании человека, затрагивают глубинные пласты родовой памяти.
Не в этом ли вспоминании давно забытого состоит секрет воздействия гуцульской припевки на людей, казалось бы, далёких от карпатских горцев с их самобытной культурой? Из сообщения информагентства: «На песенном конкурсе „Евровидение-2004“ победила певица из Украины Руслана Лыжичко с песней „Дикие танцы“... Руслана часть песни пела на украинском. В тексте песни значительное место занимает припев „шиди-риди-дана“. По мнению ВВС, это звукосочетание произвело большое впечатление на европейских слушателей...» [6]. Отдавая должное иронии СМИ насчёт обострённой чувствительности западных меломанов, рискну и далее утверждать: привлёкший их пристальное внимание рефрен — не просто звукосочетание, но осмысленное высказывание. Маленький фрагмент, чудом сохранившийся осколок древней речи.
Почему не могут обойтись без него сегодня новомодные авторы и исполнители? И почему не смог обойтись вчера — создатель «Верховины»?
Эмоционально и мелодически сочинение Михаила Машкина напоминает гуцульские народные песни (многим знакомые по кинофильму Сергея Параджанова «Тени забытых предков»). Разумеется, это не те задорные наигрыши, под эстрадные интерпретации которых лихо отплясывают с выкриками «гоп, шiдi-рiдi» современные хлопцi тай дiвчата, а песни плавные, протяжные, близкие по мелодике православным молитвословиям. Исследователи давно заметили, что у духовной и народной музыки много общего. «Церковная музыкальная культура создавалась певцами, хорошо знавшими народную музыкальную стихию... Культовые напевы христианского периода содержат в себе интонации древних обрядовых песен, подобных колядкам, плачам, былинам. Часто эта связь таится в глубине, она проявляется в отдельных элементах попевок...» [7]
Песенное творчество гуцулов Михаил Васильевич изучал, что называется, в полевых условиях: приходил с баяном туда, где совершались традиционные обряды (бракосочетания, похороны и другие действа), где звучали праздничные или горестные песни. Сидел у костра с овчарами, просил их спеть. Зачарованно слушал, запоминал слова, затверживал, проигрывая, мелодии. Не всем нравилась эта активность «чужака», выходца из Приднепровья. Некоторые закарпатские старожилы обвинили Машкина в плагиате. В частности, до сих пор муссируется версия, что мелодию «Верховины» он подслушал у здешнего песельника Ивана Гринюка и выдал за свою, а слова переиначил. Ну не хотят поверить ревнители малой родины, будто пришлый человек мог настолько проникнуться красотой и щедростью их земли, что назвал её своей матерью и воспел как никто другой до него! Что же касается заимствований... Музыканты и литераторы испокон веков черпают мотивы, сюжеты и образы в сокровищнице народной культуры, огранивают её алмазы, превращая их в бриллианты. Это не воровство, но творческое осмысление общего наследия.
...Как выразить высшую степень восхищения? О безукоризненно сложённом человеке мы говорим: «красив как бог», о гениальном произведении: «божественно», о совершенной красоте: «неземная». Нет на свете эпитетов и сравнений выше тех, которые связаны с главными духовными ценностями людей, с вероисповедными понятиями.
Создатель подцензурного произведения искал наиболее экспрессивный, как мелодически, так и словесно, образ, способный одухотворить, приподнять над обыденностью явленный ему чудесный мир («Верховино, мати моя, / Вся краса чудова твоя... / У мене на виду») — горную, а по сути горнюю область, где плывущие облака — будто пасущиеся на весеннем лугу овцы («...За горами далі гори / Синіють вдалині. / А над ними хмари плинуть, / Наче вівці в полонині... / Пасуться навесні!»). Вдохновенная пастораль — чем не картина земного рая? Недаром в торжественном ладе «Верховины» угадывается величавый строй богородичных песнопений.
То, что не дозволялось обозначить словами, автор выразил музыкой. А вербальным ключом, открывающим двери в простор фантазии, в стихию народной жизни, где нераздельно сплетаются будничное и сокровенное, мирское и сакральное, стала загадочная припевка с часто повторяющимся именем — не то нарицательным, не то собственным. Принадлежность к фольклору делала этот рефрен идеологически «безвредным». (К тому же автор, как бы предупреждая возможные вопросы, заменил непонятное «рiдi» на созвучное «рiчка» — река. Теперь соседнее слово «Дана» могло восприниматься на слух как название этой самой «реки». Загадочное «шiдi» списывалось при надобности на «местный колорит».)
Выбор фольклорного мотива оказался безошибочным. Ведь что представляет собой Верховина? Так в народе зовётся высокогорная зона в пределах Украинских Карпат, по которой проходит водораздел. На северных склонах Водораздельного хребта берут начало Днестр и его приток Стрый, на южных — Уж и Латорица. То есть Верховина — дарительница вод, источник плодородия для нижних земель. В известном смысле, Верховина и есть Дана. Мифическая речная дева олицетворяет водоносный горный край, она — гений, дух этой местности. Вот почему её прозвание — просто Река, на языке индоиранских кочевников, которые растворились в карпатских праславянах, но оставили потомкам характерные черты облика и темперамента, навыки отгонного пастушества, названия нескольких здешних рек и важные для скотовода и плотогона слова: «собака», «ворс», «багор» и некоторые другие.
Песня о Верховине перекликается также с хитами довоенной поры. Автор верен духу времени и в своём сочинении использует прямой отсыл сразу к двум жизнеутверждающим советским маршам. Сравните слова Михаила Машкина: «Верховино, мій ти краю, / Хто твої тепер пізнає... / І села, і міста?.. / Я сміюсь на повні груди, / Радію, мов дитя...» — и знаменитые, ставшие афоризмами строки песен Василия Лебедева-Кумача (музыка Исаака Дунаевского): «Я другой такой страны не знаю, / Где так вольно дышит человек» («Песня о Родине», 1935); «Мы можем петь и смеяться, как дети...» («Марш весёлых ребят», 1934). «Верховина» создавалась в конце пятидесятых, когда режим государственной власти, чрезвычайно жёсткий в условиях предвоенной, военной и послевоенной поры, сменился более мягким, а успешное восстановление разрушенного войной народного хозяйства порождало надежду на столь же своевременное построение коммунизма — «земного рая» в его материалистическом варианте. В задушевной песне крестьянский сын Машкин рачительно соединил то, что потомственному гуманитарию показалось бы, скорее всего, не сочетаемым: архаику языческого поклонения матери-природе, традицию православного молитвословия и новацию времени — пафос индустриального переустройства жизни («спiв заводiв», «Перетворюють в нас люди / И край свiй, i життя»). При кажущейся эклектике смыслов и образов получилось нечто цельное, органичное, а попросту говоря — живое.
В эпоху пролетарских революций значение некоторых слов существенно изменилось, они как бы подстроились под новую реальность. Коммуной стало называться не общежитие братьев во Христе, но объединение последователей антихристианского учения — марксизма; под духовностью понималась приверженность гуманистическим идеалам, а не исполненность Духом Святым. Происходило и обратное воздействие: явления новой действительности, называемые «старыми» словами, частично перенимали их исконный смысл. Запретив «религиозную пропаганду» в светских произведениях и резко ограничив доступ большинства людей к произведениям церковным, богоборческая власть не могла наложить запрет на культуру в целом. А европейская культура (в самом понятии которой коренится «культ») с первых веков от Р. Х. произрастала в разгорающемся свете христианского вероучения. Этот свет проник в её поры, напитав собою этику и эстетику всех социальных систем, кроме откровенно человеконенавистнических и потому нежизнеспособных.
Подлинные художники и в подцензурные времена умели говорить с читателем и зрителем на языке высокой духовности — в изначальном значении слова. Поэты писали о сердечной привязанности к Родине и Природе, к матери и возлюбленной, а получались признания, обращённые к Первоисточнику этого чувства, ведь, по слову евангелиста Иоанна, «Бог есть любовь» (1Ин. 4:8). Композиторы сочиняли музыку на мотивы народных мелодий, и их творения обретали божественное звучание. Ибо «глас народа — глас Божий», а где ещё народ выражает себя так полно и откровенно, как не в песнях своих?
Сознавал ли автор «Верховины», что за гимн он создал, отчего музыкально-поэтическое произведение о небольшом уголке Земли так тронуло сердца людей в разных концах света? Если и не знал, то догадывался.
Уместен в этой связи и другой вопрос: был ли Михаил Васильевич Машкин верующим человеком? Он родился 25 ноября 1926 года в Украинской ССР, в селе Новоалександровка Днепропетровской области. Для православных этот год знаменовался известием о том, что утром 30 июля близ Киева двум пастушкам-подросткам явился Спаситель. Весть о явлении Христа и распространение пересказанного отроками повеления Его были призваны укрепить веру прихожан в условиях активизируемого властями раскола Церкви на Украине... Новорождённого крестили, в чём убеждает имя, которое он получил: на 21 ноября по новому стилю приходится Михайлов день — празднование Собора Архистратига Божия Михаила и прочих Небесных сил бесплотных.
Разумеется, крещение в младенчестве не спасает от безверия в сознательном возрасте. Показательнее другое. Пятнадцатилетним подростком Михалко Машкин вместе со своим отцом выступил с оружием в руках против немецко-фашистских оккупантов, был в 1943 году схвачен, допрошен СД и вскоре препровождён в Маутхаузен. От газовой камеры уберёгся чудом: назвался именем умершего в лагере сверстника. А в марте 1945 года Машкину вторично было даровано чудесное спасение: ему помогла бежать из плена пожалевшая его юная австрийка, член «Гитлерюгенда», и до прихода советских войск он сотрудничал с местным подпольем... Говорят, на передовой атеистов не бывает. А среди тех, кто выжил в концлагере?
И ещё несколько штрихов из биографии поэта и музыканта [8]. По возвращении из Австрии он поселился в Закарпатье, отошедшем по итогам войны от Венгрии к Украинской ССР. Женился. Его супруга Вера Сергеевна происходила из семьи священника. С 1954 года Машкины жили в селе Долгое (по-украински Довге) Иршавского района. Жена заведовала сельской библиотекой, а Михаил Васильевич до своей трагической кончины в 1971 году бессменно руководил народным ансамблем песни и танца «Боржава», созданным при Довжанском деревообрабатывающем комбинате. Так что творческая работа, достойный круг общения и условия для самообразования у Михаила Машкина были.
Разве может человек с такой судьбой и в таком окружении оказаться существом бездуховным?
Историко-лингвистический розыск подошёл к концу, а вопросы остались. Их теперь даже больше. И это хорошо: значит, предмет исследования не такой уж пустячный, каким вначале мог представляться читателю... Надеюсь, не представился. Не станет читатель принимать за пустяк то, что относится к мудрости народа, как правильно переводится на русский язык иноземное, но не чуждое слуху слово «folklore».
__________________________________
1. Костомаров Н. И. Славянская мифология. Киев, 1847. С. 41.
2. Рыбаков Б. А. Язычество древних славян. М., 1980. С. 599.
3. Гальковский Н. М. Борьба христианства с остатками язычества в Древней Руси. Харьков, 1916. Т. 1. С. 35; М., 1913. Т. 2. С. 295.
4. Знойко О. П. Міфи Київської землі та події стародавні. Киев, 1989 (по-украински имя автора — Олександр).
5. См.: Праиндоевропейский язык. Этимологический сайт Игоря Гаршина. www.proto-indo-european.ru
6. УНИАН: Руслана пообещала сделать всех счастливыми // Севастопольская газета. 2004. № 21.
7. Владышевская Т. Ф. Музыкальная культура Древней Руси. М., 2006. С. 26.
8. Подробнее см.: Туряниця Ю. Перервана пісня Михайла Машкіна // Ежедвухнедельник «Ужгород». 2010. № 2.
