Предварительный вдох
Я давно уже поменял пушкинские местоимения места и времени: «Поэт, не дорожу любовию народной. Восторженных похвал прошёл минутный шум; услышал суд глупца и смех толпы холодной, но я остался твёрд, спокоен и угрюм. Я царь: живу один...» И далее — в том же кристальном ключе, вплоть до «колеблемого треножника».
Так я ещё недавно безмятежно размышлял, пока по столичному небу не засквозила бегущая интригующая строка: в московском издательстве «Вест-Консалтинг» выходит книга Юрия Беликова; и вот она — с библейским названием: «Я скоро из облака выйду»! Не скрою, сумасшедшая физическая радость держать в руках новую книгу гениального друга из Перми — как в ту самую эпоху метафизического застоя — трепещущее невозможное метеоритное чудо. Тем более что книга сия предполагает «на месте века двадцать первого / узреть инопланетный сплав».
Первое Облако
(В переводе с дельфиньего)
Недавно Юра написал мне: «Вы над Москвой облака разгоняете? Вопрос: куда движутся они? Разумеется, в мою сторону. Я их пасу».
Разогнать облака нетрудно, а собрать их в боевой порядок или вложить одно в другое, да так, чтобы пластически каждое оказалось на своём отдельном небе,— это большое искусство.
Вот почему сразу оказалось, что облако, из которого выйдет поэт, не одно! И поэту предстоит сбросить с себя одно за другим восемь облаков, а восьмёрка — октагон — символ бесконечности.
Начиная с «Монолога непроизносимого» имени исландского вулкана Эйяфьятлайокудля, первое облако посвящено самым разнообразным способам движения голоса, языка и смысла, включая старую кассету, книги мёртвых, клавиши книжных корешков, перезахоронение праха убиенного в уральской зоне Василя Стуса, ультразвуковое пение поэта с поэтом («Вознесенский говорит голосом пришельца...»), полковой марш. «Марш долгового облака», собственно, и дал сигнальную побудку названию книги. Поэтому поговорим о нём особо.
Вначале историческая конкретика. Четвёртый Норфолкский полк англичан во время Галлиполийского сражения в Первую мировую полностью вошёл в лежащее у него на пути облако, а обратно не вышел. Облако поднялось и растаяло в небе. Даже эта конкретика уже наполнена философской символикой: а сколько к тому канувшему полку прибилось и прибивается? Униженных и оскорблённых, отверженных и загнанных, угнанных и непонятых:
Пока нас Земля забывает,
в полку прибывает полку,
но в облаке места хватает —
стоит над Землёй, набухает.
Эй, кто облака разгоняет!
Что с этим-то? «А не могу...»
Но поэт сгущает исторические и философские смыслы до разряда молний, до того самого космического, инопланетного эффекта:
Мы здесь не состарились вовсе —
такие, какими вошли.
Из облака выйдем авось мы,
но в облике этом и свойстве
найдём ли признанье Земли?
Узнаем ли сами Земли?..
Узнаем ли мы, не узнаем ли мы,
что мы не узнаем Земли?
Крепчайший поэтический градус. Изумительный мастер! Недаром Евгений Евтушенко включил эту балладу наряду с другими стихами Юрия Беликова в антологию «Десять веков русской поэзии». Но любоваться совершенством отдельных образов и строчек мало, хочется познать, как устроен и работает иерархический механизм книги, ибо, на мой взгляд, именно поэтическая книга (не сборник по определению) и является долгожданной единицей творческого высказывания — крупной художественно-симфонической формой.
Второе Облако
(Речь Ивана)
Во втором облаке меня начинает одолевать догадка, что Пушкин не совсем прав, что мой высший суд — это не я сам, а кто-то ещё, Иван, например, или Беликов, или зимний рыбак, которому «не хватает лунки», или «перевёрнутый» Маяковский («Я интересен. Этим и поэт»), или Вадим Рабинович, коему посвящено одно из кодовых стихотворений этого облака, а может, и книги,— «Волею алхимика». В том же письме про ежегодный московский разгон облаков Юра рассказал о своей последней встрече с героем стихотворения, произошедшей менее чем за месяц до его внезапной кончины. О том, как Рабинович — поэт, философ и знаток алхимических тайн — живо выхватывал своими искрящимися небесными очами слушателей вот этих исполняемых Беликовым строф, словно желая зачерпнуть ту же подтвердительную глубину понимания, что тогда, во время прочтения, сияла в нём самом:
Не упрекай меня серебряным
и не кивай на золотой,
я и в свинцовый с его цербером
не собираюсь на постой.
Но я плесну азарта унцию
в состав из вынутых веков
и над ретортой побезумствую,
и вот уж новый век готов...
Итак, Беликов трудится над составом нового века. А рецептура?.. «Стань рекой, человек», ибо поэт «впадает в океан», предварительно, как «бобыль домой студентку», впустив в себя пустоту.
Третье Облако
(Замашки императора)
В принципе, когда я читаю стихи, я забываю о себе. А когда я пишу, я забываю о стихах. Но когда я читаю стихи Юрия Беликова, то постоянно вспоминаю о себе! А когда я пишу, то не могу забыть его стихов. Потому что Беликов — это удивительный камертон поэтического слова, и далеко не камерный:
Снимаю скрепки с рукописей,
как сапоги с мёртвых...
Третье облако, с «Замашками императора», уже волею верлибра подрывает пушкинский призыв: «Ты царь: живи один»,— ибо любой, кто чувствует себя императором, «исподволь готовится к встрече со своей тайной дочерью», остаётся «перед клеткой с бурым медведем, / позабытой среди России, / на развилке лесной дороги», «кормит бездомных собак», в баньке по-чёрному, ставшей своего рода невольным лучевым оружием, по самооговору автора свалившим «работоспособного Исаича», поминает Солженицына, и даже беликовские гуси Пушкина ищут. А сколько скрепляющего медного звона в его «Сказе о волшебных силовых кругах», где отворяется едва ли не физическая, державообразующая тайна церковных колоколен с переходом на всё тот же космическо-инопланетный уровень:
Страшно, когда Земля
вращается вхолостую —
ни солнце и ни луну,
ни звёзды не задевая.
Четвёртое Облако
(Сквозь пальцы)
Стихотворение «Гармонь, разорванная надвое» я давно знаю и люблю:
Я представил, что Россия, как гармонь, со мной взята,
я услышал сквозь мехов свистящий вздох,
как бегут по-на две стороны Уральского хребта
запыхавшиеся пальцы поездов.
Тут поэт в обнимку всю Россию берёт, когда «половина той гармони уползает на восход, / половина уползает на закат». И из этого облака никогда ни ему, ни нам не выйти, несмотря на сквозное движение железнодорожных составов, нашествие всех стран, проникновение заоконно-враждебного крика в материнский сон, почти мольбу о заштриховке всего, что привиделось автору,— «до синего ворона аж!» — крошащимся карандашом дождя.
Обнимая Родину, как гармошку, сжимая меха, поэт не даёт ей распасться.
Пятое Облако
(Не смотри)
Это лирическая книга тончайшего письма, где поэт науськивает на девушек сирень, ловит их бреднем поношенной куртки, одухотворяет «Философией бёдер», исследует на фоне печки и храма, измеряет своим аномальным, с точки зрения докторов, не читавших первую его книгу «Пульс птицы», сердцебиением («Ты не знаешь, кто сердце моё обул? / Не сезонные, чай, сапоги...»), поскольку это облако означает соитие мужского и женского начал в одно целое.
Но, как и следовало ожидать, эти пограничные упражнения с физической реальностью («Я, набравший избыточный вес, / с горизонта почти исчез, / как на станции Кез ирокез») завершаются предположением, что:
Может, так вот и Бог, сколотивший миры,
ударяется в некий торец,
чтоб затем убедиться: до этой поры
не был равен творенью Творец?
Шестое Облако
(Мины молитв)
Если облака как таковые — это взвешенные в атмосфере продукты конденсации водяного пара, видимые на небе с поверхности Земли (впрочем, и с поверхности наднеба), то шестое облако Беликова всё состоит словно из капелек святой воды и представляет собой индивидуальный Молитвослов поэта.
Без этого из облака не выйти! И внезапно открывается, что сегодня любовью народной надо дорожить, потому что она — внеземного происхождения, наподобие оконной рамы, которая «живицею плачет»:
Да ведь и сам ты — как старая рама!..
Вроде морили, травили и лаком
так покрывали, что Господи, знамо,
длань возложил — ну а ты и заплакал...
Более того, народную любовь надо заслужить, а для этого — написать стихотворение «Человек, предавший зверя», о котором после публикации его в «ЛГ» было точно сказано оренбуржским собратом Беликова Владимиром Молчановым, что оно «вызывает мороз по коже»:
Я умираю в собаке, которую предал.
Жду, что умру.
Дабы, мой след опознав, не считала она его следом
в Божьем миру.
Но дальше, когда подступает крещендо:
И всколыхнулась, взыграла людская клоака:
— Пробил твой час!
— Люди! — Он молвил.— Во мне умирает собака...
Впрочем, и — в вас!
Как свидетельствует рассказ книги Исход о явлении Бога Моисею на горе Синай: и сошёл Господь в облаке, и остановился там близ него, и провозгласил имя Иеговы. А когда израильтяне вышли из Египта с разрешения фараона и вступили в пустыню Аравийскую, Господь шёл перед ними днём в столпе облачном, показывая им путь.
То есть облако в мировом искусстве знаменует о присутствии Бога и является посредником между горним и дольним миром, духом и материей, сном и реальностью.
Седьмое Облако
(Неопознанный махатма)
Из седьмого облака выходят два Юры — поэты Беликов и Влодов. Облако, куда они вместе вошли в 1992 году, стало машиной времени. «Почему тебя величают «Махатмой российских поэтов»? Гипербола или что?» — любопытничаю я. «Или что,— перекатывает слова Юра.— Вот ты назвался Паханом нашей словесности. Это — в натуре? Или — балаганишь?» Звучит взаимно колкий диалог двух Юр. Один из которых (Влодов) запустил в народ крылатое двустишие: «Прошла зима. Настало лето. Спасибо партии за это!» А другой (Беликов) — сталкер Пермского треугольника. Вот отчего, как нитка пульса, и в этом облаке, теперь уже устами Влодова, вновь возникает инопланетный мотив:
«Над Переделкиным обыденно светилась странная крупная звезда.
— Гляньте-ка, это ж летающая тарелка,— гутарили стоящие на аллее литераторы.— И вчера была в это же время... Через час-другой уйдёт на восток...»
Но то, о чём не ведомо завсегдатаям Дома творчества, приоткрывает бесприютный Влодов: «Я-то знал, что сия странная звезда всегда сопровождает моего друга». Это облако — икона в иконе, автопортрет в портрете.
Восьмое Облако
(Участь книги)
Нам так не хватает прошлого, чтобы построить будущее! Нам так не хватает настоящего, чтобы спасти прошлое! И поэт выбирает небесную точку опоры — облако, которое может перевернуть Землю.
Так что же выходит из облака? Эта книга! Хотя именно восьмое облако как бы отторгает все семь предшествующих:
Скряга я пусть, сквалыга,
столпник, чернец в дому,
только нет слаще мига —
знать: у тебя есть Книга,
отданная — Никому.
Неслучайно здесь же возникает фантом Пушкина, за всех своих последователей в пересказе автора заявившего: «Все мы на лицах ищем / оттиски наших книг...» Потому что скоро грянет лавина поэзии! Вышел Беликов, выйдут другие. Тот самый канувший в «набухающем облаке» полк. Как известно, Юрий — вождь движения дикороссов, сетевой организации не только без организационной структуры, но и без сети как таковой. В основе объединения — свобода, творчество, любовь. Показательно, что, благодаря подвижнической воле Беликова (опять — «Волею алхимика»!), их даже признал исключительно украиноязычный журнал «Киевская Русь», опубликовав на языке оригинала (то бишь — русском!) и при этом назвав «уникальным явищем». На скрижалях дикороссов значится, что они «прорастают самосевом, не надеясь на приход Садовника и любовь Родины». Так поэзия в частности и литература в целом становятся для России делом государствообразующим.
Выход книги прямо из облака — оригинальный издательский приём, который показывает, что сама природа наэлектризована поэтическим текстом. Таким образом, книга — как художественное произведение — это сложный артистический фокус и — в то же время — это живой фокус творческого мироощущения евразийского масштаба.
Заключительный выдох
Моё мнение простое и ясное: книга Юрия Беликова «Я скоро из облака выйду» — это роман! Роман «Доктор Живаго», но только почти без прозы, а из одних стихов. Сквозь призму узнаваемой биографии автор, связывая нас с классиками (Тредиаковский, Данте, Фет, Мицкевич, Золя, Гоголь, Достоевский, Вольтер, Толстой, Гёте, Сервантес, Солженицын, Стус, Вознесенский. Маяковский, Пушкин, Блок, Шаламов, Каменский, Бодлер, Шукшин, Влодов и др.), физически выразил состояние нашего переломного метафизического времени, состояние ожидательное, состояние тесной пустоты, состояние, которое просто необходимо наполнить мощным художественным простором:
Пусть, волею моей взлелеяна,
история отступит вспять,
но я заставлю Менделеева
его таблицу переспать...
Это слышится всё из того же стихотворения с посвящением Вадиму Рабиновичу. А заканчивается оно так:
И ты почтишь поэта скверного,
потомок, прах его поправ,
на месте века двадцать первого
узрев инопланетный сплав.
Опять-таки тот самый! Как явствует из вышеупомянутого письма Юры, Вадим Львович переспросил: «А кого вы имели в виду под „скверным поэтом“?» — «Себя, конечно»,— заверил его Беликов. Потому что гениальное не страшится быть скверным.
Учитывая космический масштаб книги, существует угроза, что весь тираж может на корню скупить Роскосмос для отряда подготовки космонавтов и других подразделений, поэтому тем, кто хочет испытать радость взять её в руки, надо спешить... Ведь поэт предупредил: «...отданная — Никому».
