Ольга Титова
Литературный лицей, 10 класс
Чиновничье
Я жила в среднем по всем городским показателям районе, ходила в очень среднюю школу. Да и сама продолжала эту цепочку, обучаясь более чем средне. В моём донельзя среднем классе был стандартный набор типажей, и количество характеров не превышало числа карт в колоде. Несколько хорошеньких глупышек, несколько не хорошеньких не глупышек да несколько молодых людей, умеющих рассказать обо всех своих богатых переживаниях в двух словах: «кароч» и «ваще». Также у нас имелся худенький мальчик, который даже в столовой опирался на собственные умозаключения да на исследования британских учёных. И нетрудно догадаться, что и остальные классы были укомплектованы столь же стандартно. Учителя — со своими вечными «А голову ты дома не забыл?!», «На контрольной не будете списывать!» и тому подобным — у нас тоже были довольно шаблонными персонажами. Из нашей общей серой массы выделялся только директор — Прокофий Егорович. О нём я как раз вам и расскажу.
И не о нём одном. Так уж сложилось, что мы с ним проживали на одной лестничной клетке, и моя мама водила тесное знакомство с его семьёй. Поэтому я тоже была всегда осведомлена о том, что у них происходило.
Итак, в квартире напротив (где, собственно, и жил Прокофий Егорович), помимо него, проживала и его престарелая матушка — Клавдия Сергеевна. Если вы уже представили себе маленькую-маленькую склочную старушку с клюкой, то вы ошиблись наполовину. Почему так? Потому что женщина эта была настолько массивна, что не каждый вор решился бы выхватывать сумочку у эдакой баржи, что одним своим властным взглядом заставляла плакать младенцев. А про характер — сущая правда: Клавдия Сергеевна отравляла жизнь всем соседям и даже мэру города.
Прокофий Егорович был полной противоположностью матери. Он был невысоким, мягким во всех смыслах, и даже когда шаловливые семиклассники — право, настоящие малыши,— попадали бумажным шариком по его белой щеке, то он расплывался в умильной улыбке, с обожанием глядя на своих «деток».
Клавдия Сергеевна всячески ругала власть прошлую, власть действующую и власть будущую. Она собирала под нашими окнами подруг и жаловалась всему миру на то, какая власть продажная, а она, несчастная слабая женщина, беззащитная.
Прокофий Егорович относился к властям лояльно. Ему нравились жилистые дяденьки за трибунами, он сам невольно ставил себя на их место и с ужасом осознавал, что у него не хватило бы смелости. Да и о какой власти могла быть речь, если он уже был директором школы, в которой обучалось столько очаровательных детишек? Узнала бы об этом его мамочка — сразу бы захлебнулась возмущением: она-то во снах видела его (да и свои тоже) генеральские погоны.
Тем, что её сын был директором школы, Клавдия Сергеевна гордилась и всегда хвасталась перед подружками: «А вот у меня сынок должность высокую занимает в об-ра-зо-ва-тель-ном (она специально говорила по слогам, дабы все прониклись и почувствовали важность обузы, лежащей на плечах Прокофия Егоровича) аппарате! Вот у тебя, Доська, сын кто? Сантехник! Фи, как ты его воспитала, даже нормального образования дать не могла. А у тебя, Катька, кто? Военный? Сила есть — ума не надо! Велика мудрость — на это продажное государство служить». Старушка обладала удивительным свойством принижать заслуги всех остальных людей. Скажи одна бабка, что её сын сам Господь Бог, Клавдия Сергеевна сию минуту записалась бы в атеисты. Так она могла сидеть под окнами часами, пока во двор не заедет на своей голубенькой «копейке» наш Прокофий Егорович. Матушка его расплывалась в горделивой улыбке: «Директор мой едет!» — и встречала сына тумаком. Это для остальных он директор, а для неё — нерадивый сынок, бросивший носки под кровать!
Как большинство старушек нашего времени, Клавдия Сергеевна проводила свой пенсионный возраст за просмотром обличительно-скандальных передач. По телевизору показывали очередное шоу с громким названием «Отравиться хлебом! Умереть от воды!». Женщина не могла удержаться от восклицаний при виде фиолетовых куриных окорочков, колбасы из саранчи и прочего содержимого прилавков. Старушка настолько испугалась помереть, откушав крокодилятины вместо сала, что во время рекламы бегала на кухню за сердечными каплями. Под конец передачи её властная рука потянулась к телефону и набрала номер директора моей школы.
— Простиков Прокофий Егорович слушает,— ответил сын Клавдии Сергеевны.
Женщина сжала накрашенные фиолетовой помадой губы, набрала в лёгкие побольше воздуха и требовательно воскликнула:
— Сын! Я требую, чтобы ты слушался свою мамочку!
По другую сторону телефонной линии что-то громко зашелестело и упало. Сын не то что слушался, он боялся даже подумать что-то против матушки.
— Да, мама...— как-то обречённо ответил директор школы.
— Возьми на кухне в столовой два окорочка! Я желаю приготовить сегодня ужин, который не будет вредить нашему здоровью.
— А разве раньше вредил? — удивился мужчина.— Давай я лучше по дороге домой их куплю.
— Да ты что! Ты что! — возбуждённо воскликнула Клавдия Сергеевна.— В этих магазинах только отраву и продают! А деткам должны давать полезные продукты. Так что марш в столовую, и чтобы без окорочков дома не появлялся!
— Ну вот именно,— слабо сопротивлялся директор,— деткам. Мама, неужели ты хочешь, чтобы кому-то из детей не хватило обеда?
— Никто от этого не умрёт! — категорично заявила женщина.— Я всё сказала!
«Я всё сказала!» — было точкой в разговорах между матерью и сыном. И если матушка директора произносила эту твёрдую, как политика Сталина, фразу, то у Прокофия Егоровича действительно не оставалось выбора.
И сейчас, горько вздохнув и пожалев обделённого ребёнка, он отправился в столовую.
Через несколько дней, когда директора не было дома, Клавдия Сергеевна вела великосветскую беседу с такой же властной подругой. Та ужасно возмущалась маленькими порциями в школьных столовых, даже поговаривала, что из-за этого её внученька Марфушенька такая худенькая и бледненькая. Сама Простикова страстно вторила ей, винила школьную власть, президента России, почему-то президента США и даже Рюрика, с которого и начался кошмар. То, что «внученька Марфушенька» училась в нашей школе, Клавдию Сергеевну совсем не волновало.
Не прошло и полугода, как Клавдия Сергеевна, увидев в положении своего сына золотую жилу, решила использовать сей ресурс по полной. В нашей школе становилось всё беднее, запланированный ремонт так и не провели, зато состояние директорской квартиры заметно улучшилось, а мама видела соседку даже с географической картой, которую старушка притащила на очередные посиделки, чтобы наглядно показать, как продажные чиновники завоёвывают мир. Но, так или иначе, стараниями учителей (и немного директора) нашей школе дали профиль, и поступать теперь в старшие классы сюда можно было только после специальных отборочных экзаменов.
Однажды вечером беседа бабулек нашего двора зашла в русло семейных ценностей, и одна старушка стала слёзно жаловаться на то, что её обожаемого внука выгнали из школы за неуспеваемость, регулярные драки и просто возмутительное поведение. И тут у матери Прокофия Егоровича проснулось чувство взаимопомощи, она захотела показать своё превосходство, а точнее — превосходство своего сына, а заодно и помочь подруге с проблемой.
И в тот же вечер она поставила своему директору условие:
— Или ты принимаешь Васеньку в свою школу, или ты меня совсем не любишь!
— Мама...— мягко отвечал Прокофий Егорович.— Я был бы рад принять его к нам, но теперь наша школа принимает новых учеников только через вступительные экзамены, а этому ребёнку, с его-то результатами, вход к нам заказан. Если ему проще поступить в техникум, зачем тратить два лишних года?
— Ничего ты не понимаешь! — горько воскликнула старушка.— У него ранимая душа, а ты хочешь мальчика в техникум. Ты даже не знаешь, какие там дети учатся! Погубить ребёнка захотел, ирод!
Прокофий Егорович засопел: ему очень не хотелось губить ребёнка и ввязываться в скандал с матушкой.
Так в нашем классе появился невежественный и грубый Вася, к которому даже нельзя было подступиться: недоросля охраняла сама Клавдия Сергеевна.
По прошествии некоторого времени, в магазине, стоя в очереди, мать нашего директора решила заняться своим любимым делом — поскандалить. А причины старуха всегда находила очень легко: ну вот не понравилась ей молодая женщина, что, по убеждению самой Клавдии Сергеевны, грубо её оттолкнула. Наша героиня начала громко стонать да причитать, что эта молодая женщина чуть ли не швырнула бедную старушку на прилавок, едва не сбила бабушку. Продавцы и покупатели отмалчивались: все они не понаслышке знали характер мучительницы нашего района, и никто не решался вступать в спор. Молодая женщина, обвиняемая чуть ли не в запланированном покушении на драгоценную Клавдию Сергеевну, спрятала смешок в ладошку, чтобы не показаться невежливой. Матушку директора это настолько оскорбило, что она заголосила ещё громче. Но, видимо, и это молодую женщину нисколько не смутило.
— Бабушка, ну что же вы цирк устраиваете? Ведь понятно, что это всё плод вашей больной фантазии,— весело ответила она, вызвав лютое негодование у старушки и молчаливое одобрение со стороны остальных.
Впервые Клавдию Сергеевну поставили на место, что ей, разумеется, ужасно не понравилось. Она запомнила молодую женщину до мельчайших деталей и вознамерилась отомстить. Подняв на уши все свои связи с платочками и тростями, она, наконец, узнала, что эта самая нахалка, покусившаяся на гордость самой матери директора нашей школы, была учительницей физики, которая только недавно устроилась и переехала в этот район.
В тот же вечер Порфирий Егорович подвергся тяжелейшим моральным пыткам.
— Мама, да как же ты не поймёшь! — директор говорил тихо, но глаза у него блестели.— Уволить человека только из-за того, что вы с ней чего-то не поделили! Это же тебе не шкаф казённый взять!
— Поречка, разве ты не понимаешь, что эта училка обидела старушку?! — заламывала руки Клавдия Сергеевна.— А ведь она может так любого ребёночка обидеть почём зря. Уволь её!
— Нет, как это ты не понимаешь?! Если будут подозрения на её некомпетентность, то я проведу с ней беседу. Но ведь даже жалоб не поступало!
— Ах, значит, жалобы! Ну ладно, Порфирий, будут тебе жалобы! — мстительно прошипела старушка, а потом заявила намного громче: — Я всё сказала!
Так или иначе, но через месяц учительницы физики в нашей школе не стало. Никто не знает, стараниями Порфирия Егоровича или хлопотами предприимчивой Клавдии Сергеевны. Вот только терять такого учителя нам было очень жалко, да что уж поделать.
А потом я окончила школу и уехала учиться. Мне довольно часто звонила мама, но о директоре нашей школы мы почти не разговаривали. И лишь однажды, перед самыми каникулами, на мой вопрос о здравии Порфирия Егоровича она сказала:
— А разве я тебе не говорила, что его посадили? За хищение казённого имущества. Да ты знаешь, когда в школу с проверкой пришли, там столько всего выяснилось!..
Когда я приехала домой, Порфирия Егоровича дома действительно не оказалось. Зато Клавдия Сергеевна всё жила в квартирке напротив. Она так же ругала власть, трясла уже высохшей рукой, которая теперь никому не казалась грозной. На улице старуха не показывалась, а если и выходила из квартиры, то только для того, чтобы купить в магазине самое необходимое. И как она закипала, когда старушки на лавках, бывшая её свита, подхихикивали, увидев её, и рассказывали друг другу истории о бывшем директоре нашей школы да о его честолюбивой матушке, отличавшейся склочным характером!
Инга Юронен
Литературный лицей, 8 класс
Ленивая Лень
Здравствуйте! Я — Ленивая Лень. Живу практически в каждом доме; можно сказать, что обитаю везде. Наверное, вы задумывались, почему вы не хотите что-либо делать. Так вот, на самом деле желание не делать то, что вам нужно, возникает не просто так. Я подхожу к вам и шепчу на ухо: «Зачем тебе делать сейчас это задание? Можно же сделать его потом, а сейчас лучше сходи погуляй с друзьями». Вы идёте и гуляете. Затем вы возвращаетесь после прогулки и садитесь за уроки, а я вам говорю: «Ой, ну зачем тебе всё это нужно? Оно же в жизни тебе не пригодится, лучше посиди в социальной сети, поставь лайки на те фотки, которые тебе нравятся, это же будет гораздо полезнее, ты поможешь друзьям повысить их статус в обществе, а если ты просто сделаешь домашнее задание, то ты будешь эгоистом. А так ты не сделаешь и потом спишешь у человека, который старался для тебя, иначе можно сказать, что он делал задание впустую». И вы делаете то, что я вам говорю. Вы полностью в моей власти. Я вами управляю.
Иногда попадаются люди, которые не подчиняются мне никогда. Это чаще всего отличники. Я их не люблю. Мне очень не нравится, когда со мной борется множество людей, это обычно бывает перед экзаменом. Все сразу становятся зубрилами, и никто меня не слушает.
Наша работа передаётся из поколения в поколение. Своими высокими достижениями я обязана своей бабушке Скуке. Да-да, у меня есть родственники, но многие ушли уже в отпуск. Ведь невозможно работать вечно, лень ведь.
Алексей Теплицкий
Литературный лицей, 10 класс
Без названия
Я — это ваша жизнь и ваша судьба, так было всегда, так есть, и так останется до конца. Я жестоко до слёз и до слёз милосердно. Я всегда несправедливо. Меня не обмануть никому, даже самым искусным лжецам.
Я центр средоточия мира: всё вертится, строится и рушится во мне. Я — каждая ваша эмоция, мысль, горе и радость. Я самое уничижаемое и самое возвышаемое в мире. Я бесценно, хотя вы не цените меня. Многие благодарности, а чаще проклятия адресованы мне. Я меняю и выворачиваю наизнанку ваши жизни. Одно мгновение — и вы счастливейший из людей, другое — и скорбь разъедает вашу душу и сердце.
Я сумасшедший король, который однажды будет свергнут. Не вами. Однажды меня не будет...
Во мне живёт каждое ваше действие. Ваши мысли непостижимы для меня, но каждый из вас непременно думает обо мне, строит планы или даже расписывает целую жизнь, пытаясь играть со мной. Я везде и повсюду. Я ваше всё и всё ваше целиком. Я яд, которым пропитано всё, и я награда всем живущим. Я непостижимо, непредсказуемо и непонятно для вашего разума, закрытого от меня. Я хотело бы играть вашими судьбами, но через меня ими играет Кто-то другой, тоже непостижимый для вас. Вы мои рабы, а я ваш. Нет в мире ничего свободного, потому что всё зависит от меня, все вы — мои заложники, а я, правящий вами, ваш же слуга. Мне не отвязаться от вас никогда до тех пор, пока шаги мои не остановятся. Вы дарованы мне так же, как и я даровано вам. Я равнодушно взираю на ваши слёзы радости и горя, ваши эмоции и отношение ко мне. Я не могу стоять на месте, хоть на миг остановиться, я вечно иду в одном ненарушаемом ритме. Так захотел мой Создатель. Я никогда не смогу открыться людям до конца, хоть и имею огромное желание. Нет таких людей, способных понять меня, постичь. Я обнимаю вас и погружаю в сладчайшую радость. Я обнимаю вас и погружаю в неимоверную печаль. Но вы от «а» до «я» вашей жизни — в моих объятиях. Каждый ваш следующий шаг — следствие моих действий, но я никогда не смогу вершить ваши судьбы или хотя бы изменить их так, как мне интересно.
Вы ничтожны, а я велико. У нас есть лишь одна общая черта: мы не знаем будущего. Ваша жизнь без меня не существует. Самая сложная зависимость — зависимость от меня, и каждый в большой степени от меня зависим. Однако вы — счастливейшее, что есть в мире, а я — несчастнейшее. Я лишь инструмент. Самое страшное оружие и самое великое создание. Но всё-таки лишь инструмент. Я самое несамостоятельное и несвободное в мире. Вы же награждены великим даром, который зачастую не цените,— правом выбора. Вся ваша жизнь — выбор, вы всегда его имеете. И вы счастливы. У меня нет выбора — и я несчастно. Вся ваша жизнь проходит во мне, но мне не дано её познать. Вы умираете, если я выпускаю вас из своих объятий, и никто меня не благодарит за это, человечество не любит смерть во всех её проявлениях. Если бы я имело выбор, я выбрало бы смерть, я безумно устало. Я буду идти вперёд всегда, но с неизменной верой, что когда-нибудь мой Создатель разрешит остановить этот мой размеренный, неторопливый и мучительный шаг. Я самый жёсткий механизм. Я ваш палач. Ваше прошлое, настоящее и будущее. Но для нас с вами всё же наступит миг прощания. И «времени уже не будет» (Апок. 10:6).
Лера Абрамова
Гимназия № 10, 7 класс
Кошкин порядок
В мою комнату кошка однажды зашла
И порядок по-своему там навела:
Подвинула лампу, со стула упала,
Плакат порвала, фоторамку сломала,
Столкнула флакон с дорогими духами,
И что с ними стало — поймёте вы сами.
Цветочный горшок чуть не перевернула,
И в тумбу с комодом, и в шкаф заглянула,
Решила «примерить» колготки и брюки,
И вещи теперь даже страшно взять в руки.
Косметика тоже пришлась ей по вкусу,
Ещё ей безумно понравились бусы.
Как здорово было качаться на шторе —
Гардина и штора обрушились вскоре.
И вот, наконец, моя кошка устала.
«Хозяйка такой красоты не видала!» —
Подумала кошка, свернулась клубочком.
А дальше, как автор, поставлю я точки...
Наташа Семёнова
Лицей № 2, 9 класс
Книга, которую я не дочитала...
У любого человека есть такая книга, которая ему вроде бы и нравится, но сюжет не трогает, да и сама она доверия не внушает. Ты бы и рад взять и отложить её на какую-нибудь самую высокую полку, чтобы глаза лишний раз не мозолила, но не можешь. Чувство долга не позволяет. И вот ты читаешь её, но так невнимательно, что пропускаешь аж по пять страниц, к середине уже ничего не понимаешь, и тут ты всё-таки забываешь о долге и просто убираешь её подальше.
Задаёшь себе вопрос: «А почему она меня не тронула?» И часто затрудняешься ответить. У меня такое однажды было с весьма серьёзным произведением... Николай Гоголь, «Ревизор». Я начинала его читать всегда с первого действия, затем шло второе, а после третье... в итоге до пятого я так и не дошла. Это произведение не вызывало у меня особого интереса, сюжет я в какой-то степени поняла. Но книга невзлюбила меня с самого начала (или я её — в общем, неважно). Мне не нравилась сама идея произведения, отсутствие положительных героев (за исключением смеха), то, как построено произведение. Но единственное, что мне действительно понравилось,— это сам город с его глупыми и нелепыми героями.
Я не дочитала «Ревизора», но надеюсь, кто-то всё же полюбил это произведение, и оно ему искренне пришлось по душе.
Заровшан Джафарова
Литературный лицей, 10 класс
Базаров
Идти по собственному пути, ещё даже не начертанному, новому и неизведанному — жизненное кредо Базарова. Базаров... Как точно описывает фамилия его внутренний мир: многогранность, разнообразие тонов, некий хаос для окружающих, но чёткий порядок для него самого. Хаотичным признавал Евгения и Павел Петрович Кирсанов: огромная пропасть между героями разрывала параллели их судеб. Да, именно параллели, ибо действительно очень похожие эпизоды сыграет с героями судьба, а они — конгениальные игроки...
Социальная среда и время — два фактора, создавших пропасть между ними. Кирсанов — сын генерала, Базаров — лекаря. Естественно, они росли в разных условиях, ценности у каждого сложились совершенно разные. Собственно, как два разных изотопа одного химического элемента: лишь нейтронов в ядрах атомов разное количество. Если бы Базаров и Кирсанов родились в одно время, уменьшилась бы пропасть, возможно, даже характерами были бы сходны.
Ключевое слово для обоих героев — одиночество. У каждого есть собственное пространство — орбитали этих атомов,— в пределы которого никто не волен вторгаться: там кружится вся жизнь.
Главное испытание для обоих — любовь. Этот вихрь сталкивает с ног столь уверенных в себе молодых людей, пространство вокруг сужается. Тут с плеском роняет в воду свои нигилистские начала Евгений. Теперь в этих водных кругах отражается немного иной Базаров: он становится объектом насмешки для себя самого, ибо романтики ранее вызывали у него лишь смех, ныне герой сам таковым становится. Но и Кирсанов, и Базаров преодолевают испытание достойно; Евгений продолжил бы жизненный путь, подобно Павлу Петровичу, и начал было, но для него этот путь оказался слишком короток...
Базаров единственный принадлежит к лагерю «детей» в романе Тургенева: после его смерти теряются все «нигилисты». Бой окончен. Жизнь для всех продолжается в привычном «отцовском» ритме...
