"Позорное дело" и "Дело Лавона" упорно отказываются оставаться на архивных полках, то и дело врываясь на страницы израильских газет, будоража общественность все новыми подробностями. Многих в Израиле до сих пор не устраивает версия событий, которую использовали для расправы над Лавоном. Данная публикация основана на материалах мемориального сайта Лавона (http://pinhas-lavоn.соm ) и других материалах, доступных в сети.
Итак, начну с краткой биографической справки.
Пинхас Лавон (Любяникер) родился в Галиции в 1904 году. Сионизмом увлекся в 20-е гг. Создал в Польше движение "Гордония". Закончил Львовский университет по специальностям "юриспруденция" и "экономика". Приехал в Эрец-Исраэль в 1929 году, во главе группы, основавшей кибуц "Хульда". Лавон занимал ряд общественных должностей и считался одним из самых многообещающих молодых лидеров МАПАЙ. В 40-е гг. он был одним из вождей Гистадрута.
Депутат первых четырех созывов Кнессета. Возглавлял Гистадрут (1949-50, 1956-61). Пинхас Лавон был министром сельского хозяйства (1950-51), министром без портфеля(1952-53), министром обороны(1954-55).
***
23 июля 1954 года, Александрия, Египет.
Филипп Натанзон и Виктор Леви подходят к кинотеатру "Рио". Натанзон несет пакет. В пакете самодельная нитроглицериновая бомба. Они подходят к кассам, покупают билеты и направляются к входу в зал. Неожиданно они замечают слежку. Филипп пытается прорваться внутрь кинотеатра, в толпе возникает потасовка, пакет падает и раздается хлопок, затем из пакета повалил дым. Бомба была некачественная...
Филипп Натанзон
Натанзон был ранен. Его и Леви арестовали на месте сотрудники египетской контрразведки, которые знали о готовящемся теракте и вели за ними слежку.
Кинотеатр "Рио" в Александрии сегодня
Если в Египте был хлопóк, то в Израиле был взрыв. Прогремел он только через несколько лет, - но в таком месте и в такое время, что результатом его явилось самое настоящее землетрясение, тектонический сдвиг, приведший в итоге к революционному изменению местного политического ландшафта, приобретшего формы, сохранившиеся по сей день.
Часть первая: Операция "Сюзанна"
1. Пролог
В начале 50-х гг внутри АМАН, израильской военной разведки, была основана т.н. "131-я часть", ответственная за создание и управление разведсетями в арабских странах. В рамках ее деятельности в апреле 1951-го года в Египет прибыл резидент израильской разведки Авраам Дар, установивший контакт с сионистскими молодежными группами и завербовавший в их среде нескольких агентов. Сеть насчитывал два отделения - в Каире и Александрии. Цели и задачи ее не были разъяснены агентам, впрочем, вряд ли они были ясны даже самому Дару и его шефам в АМАН. Однако, молодежь была охвачена небывалым энтузиазмом и желала служить Государству Израиль любым способом.
Авраам Дар
Через несколько месяцев Дар вернулся в Израиль - с этого момента прямым командиром египетской сети стал начальник "131-й части" АМАН подполковник Мордехай Бенцур. С оперативной точки зрения сеть представляла себой довольно плачевное зрелище. Не существовало четкого разделения обязанностей (этот факт в АМАН должны были учесть), каирское отделение фактически было парализовано. Его командир - Моше Марзук - был возмущен несерьезностью своих шефов и заявил о своем желании бросить все и репатриироваться в Израиль в течение года. Единственной, кто что-то делала в Каире была Марсель Ниньо - она помогала Максу Бинту, который был постоянным и независимым от "сионистского подполья" резидентом израильской разведки в Каире. В Александрии дела обстояли получше: трое (Виктор Леви, Филипп Натанзон и Роберт Даса) в 1953 году прошли курс спецподготовки в Израиле и уровень их мотивации был несравненно выше. Но и для них не была определена какая-либо цель.
В общем, все сети "131-й части" считались законсервированными - до поры до времени, т.е. на случай войны. Было решено, что, несмотря на организационную принадлежность к АМАН, "Моссад" тоже будет получать отчеты о деятельности подпольных организаций. Сделано это было с целью обеспечения безопасности агентов "Моссад" в арабских странах.
В первые годы существования Израиля - отдел разведки генштаба ЦАХАЛ (тогда еще называвшийся “МАМАН”) возглавлял Биньямин Джибли. В 1953 году Джибли был отправлен заграницу на учебу. Его место занял Йеhошафат Гаркави. В то время "египетская сеть" находилась в законсервированном состоянии - единственной активностью были тренировки на Израильских полигонах. Гаркави позже писал: "Не предполагалось, не предлагалось и не планировалось использование людей 131-го отдела".
Биньямин Джибли, 1959
В марте 1954 года Джибли вернулся и обнаружил, что МАМАН реорганизовали в АМАН. Статус отдела повысился. Для гордеца Джибли это была хорошая новость. Хотя он не обладал боевым опытом, он видел себя достойным претендентом на пост начальника Генштаба. Сначала он попытался заполучить генеральские погоны, коими в те годы обладали единицы. Джибли надеялся на дружбу с Моше Даяном, но министр обороны Лавон стремился к сокращению количества генералов, и просьба Джибли была отклонена. Так у Лавона появился недоброжелатель.
Но задержка в получении нового звания не охладила пыл Джибли - он решил продемонстрировать важность разведки. Через два месяца после занятия должности начальника АМАН, Джибли послал Мордехая Бенцура в Европу с инструкциями расконсервировать и использовать "египетскую сеть". Нет никаких свидетельств того, что начальник генштаба Даян разрешил эту командировку, хотя этого и требовал статус "131-го отдела". Совершенно ясно, что Джибли должен был сообщить в "Моссад" о расконсервации "египетской сети", но он этого не сделал. В конце мая 1954 года Бенцур поехал в Париж, где встретился со своим подчиненным по имени Аври Эльад.
Бенцур рассказывает о встрече в Париже: "Я поехал туда согласно инструкциям и передал Эльаду, чтобы тот предпринял необходимые шаги для расконсервации сети с целью ее скорого использования. Биньямин [Джибли] об этом знал и я считаю, что и Даян знал об этом тоже". Эльад уже имел опыт разведывательной деятельности в Египте и Бенцур поручил ему возглавить "египетскую сеть" для выполнения конкретных задач. В рапорте Бенцура о встрече говорилось: "Цель, поставленная предо мной главой АМАН - вызвать недоверие Запада к существующему режиму с помощью наведения страха на население. Действия, которые приведут к арестам, демонстрациям и ответным акциям, без какого-либо упоминания Израиля. Тенденция - предотвращение экономической помощи и предотвращение поставок оружия Западом Египту. Речь не идет о покушениях или массовых убийствах, но лишь об акциях, которые приведут к неспокойствию и общественным протестам".
Операция получила кодовое название "Сюзанна". Бенцур сообщил Эльаду, что "Каирский филиал" не готов к работе, поэтому ему следует сконцентрироваться на Александрии. Эти шаги показали, что Бенцур (как и его прямой начальник Джибли) действовал безответственно: он должен был знать, что члены "сети" недостаточно подготовлены для диверсионной деятельности. Он должен был понимать, какую трагедию навлекает на еврейскую общину Египта и ни в коем случае не должен был отдавать приказ действовать, не обеспечив путей для бегства подпольщиков, которые являлись его подчиненными в ЦАХАЛ.
Еще одним серьезным просчетом была сама посылка Эльада на это задание. В его биографии были некоторые подозрительные моменты - торговля на черном рынке во времена блокады Иерусалима, хищения с армейских складов. Люди, знавшие Эльада, предостерегали Джибли, но тот предостережения проигнорировал. Причем, сомнительные похождения Эльада продолжались и в Европе, перед командировкой в Египет. Однако, выбор Эльада был лишь звеном в цепочке просчетов АМАН. Яаков Хефец, начальник секретного отдела АМАН сказал о выборе Джибли: "Это сумасшествие. Я с первой минуты подозревал недоброе в связи с Аври..."
2. Провал
Эльад приехал в Египет и присоединился к "сети" в конце июня 1954 года. Он немедленно приказал им действовать. 2-го июля был взорван почтовый ящик в Александрии. 14-го июля зажигательные бомбы были взорваны в американских библиотеках в Каире и Александрии. Третья акция была намечена на 23-е июля, годовщину "Путча офицеров" - зажигательные бомбы должны были взорваться в 2-х кинотеатрах - в Каире и Александрии. При входе в кинотеатр "Рио" бомба, которую нес Филипп Натанзон, неожиданно задымилась, и он был на месте схвачен. Вся александрийская сеть была вскоре арестована, а за ней - каирская, включая резидента Макса Бинта.
Эльад оказался единственным из принимавших участие в египетской операции, кому удалось беспрепятственно покинуть Египет. Но сделал это не сразу – он, неспеша, в течении двух недель продавал свой автомобиль. "Исход из Египта" для Эльада не был ночным бегством по извилистым горным тропам - он купил билет на обычный авиарейс, рацию положил в багаж - и так уехал. Любой вменяемый разведчик в первую очередь избавился бы от рации, он не стал бы так рисковать на таможне. Получается, что Эльад не боялся ареста.
Весь период своей командировки в Египет Эльад вел себя так непрофессионально и безответственно, что иного объяснения, кроме как предательство, трудно подобрать. Напрашивается вывод, что "авария" Натанзона случайно закамуфлировала предательство Эльада.
В 1957 году Эльад был арестован и предстал перед судом и признан виновным в контактах с врагом и в продаже государственных секретов. Эльад был уличен в контакте с египетским военным атташе в ФРГ Усманом Нури. В 1954-м году Нури был главой египетской контрразведки и вел дело еврейского подполья. По свидетельству самого Эльада (в т.ч. в его автобиографической книге), во время его пребывания в Египте он часто общался с полковником Нури в "неформальной обстановке".
Трудно поверить, что все это - случайно. Неизбежный вывод - их связь началась еще в Египте, но открылась она позже.
Аври Эльад
Вся деятельность Эльада в Египте выглядела сплошным легкомыслием. Он имел легенду немецкого коммерсанта, но нисколько не занимался бизнесом, а просто вел богемный, бросающийся сразу в глаза, образ жизни. Египтяне знали, что израильтяне используют для своих агентов такие легенды. Многие европейцы, находившиеся в то время в Египте, были убеждены, что Эльад - "чей-то шпион". Возможно ли, что только египтяне не обратили на него внимание?
И еще: "профессиональная осторожность" Эльада - подпольщики знали про него все, где живет, на какой машине ездит, с кем дружит. А о Бинте не знали почти ничего...
Эльад знал, что под пытками его выдадут. Почему же он сразу не скрылся?
Если предположить, что Эльад стал двойным агентом, все становится ясно. Египтяне надеялись на него и их надежды, судя по всему, были небезосновательны. Эльад был признан виновным в передаче секретной информации египетской разведке. В течении многих лет накапливались сведения, позволяющие определенно утверждать, что именно Эльад выдал сеть египтянам. Эльаду эти обвинения никакой суд так и не предъявил. Члены подполья, пока сидели в тюрьме, не могли свидетельствовать против него. Однако, сегодня в его предательстве почти не осталось сомнений.
Преступная халатность руководителей АМАН продолжилась и после событий в Александрии - каирскую сеть и Бинта никто не предупредил о провале александрийской сети. Когда в середине августа Эльад приехал в Израиль, его не допросили (что неминуемо бы открыло его двойную игру) и никто из его начальства не удивился обстоятельствам отъезда Эльада из Египта. Напротив, ему было позволено уехать из Израиля в Европу, под той же легендой, которая уже "сгорела" в Египте, а потом Джибли и Бенцур привлекли Эльада к своему заговору с целью скомпрометировать министра обороны Пинхаса Лавона, взвалив на него ответственность за приказ о начале операции.
Между тем, члены сети находились под следствием в египетской тюрьме. К этому их в Израиле не готовили и страдания их были неописуемы. Марсель Ниньо пыталась покончить жизнь самоубийством - она получила тяжелые ранения и только после этого общественность обратилa внимание на пытки, используемые египтянами.
В середине декабря в Каире начался открытый судебный процесс над членами подполья. Во время суда покончил с собой Макс Бинт.
Египтяне очень правильно задавали вопросы арестованным на следствии. Слишком правильно. Точно знали что им надо. Откуда?
Председатель суда, генерал Дигуи, был специалистом в проведении подобных зрелищных мероприятий против оппозиционеров. Приговоры Каирского суда были необычайно суровы: двое (Шмуэль Азар и д-р Моше Марзук) были приговорены к смерти. Двое (Виктор Леви и Филипп Натансон) - к пожизненному заключению. Двое (Роберт Даса и Марсель Ниньо) - к 15-ти годам тюрьмы. Двое (Меир Меюхас и Меир Заафран) - к 7-ми годам тюрьмы. Для действий, в результате которых никто даже не пострадал, эти приговоры были слишком жестоки. 31 января 1955 года смертные приговоры были приведены в исполнение. Остальные приговоренные были отправлены на каторгу. В александрийском филиале были члены, не участвовавшие в акциях - их не тронули, хотя арестованные их знали. Об их существовании не знал Эльад.
В соответствии с решением премьер-министра Моше Шарета, Израиль официально объявил, что не имеет к этой истории никакого отношения. Израильская общественность была глубоко потрясена казнью Моше Марзука и Шмуэля Азара, однако верила, что "израильский след" - от начала и до конца - придуман египетской охранкой.
Марсель Ниньо на суде
Макс Бинт
Моше Марзук
Итак, провалы разведывательного отдела генштаба (АМАН) в этой истории можно коротко подытожить следующим образом. Операция не только вскрыла отсутствие политической мудрости, не только подвергла опасности местную еврейскую общину, но и показала низкий уровень профессионализма чинов АМАН. Конечно, львиная доля упреков заслуженно обращена в адрес Джибли и Бенцура, но оперативные проблемы начались до их прихода в АМАН и продолжились после формального (и плачевного) завершения их карьеры. Таким образом, налицо продолжительный системный сбой в израильской военной разведке.
Наиболее вопиющими можно назвать следующие эпизоды:
1) Сеть была создана непрофессионально, все друг друга знали. Во время тренировок в Израиле люди из Александрии встречались с людьми из Каира;
2) Биография Эльада полна самых настоящих уголовных эпизодов. Эльад был патологическим лжецом (версия египетских событий, изложенная в его книге "Третий человек"("hа-адам hа-шлиши"), полна вранья и отвратительных оскорблений в адрес всех участников операции, включая его подчиненных - египетских евреев, заплативших высочайшую цену за свою веру в Израиль, а в случае д-ра Марзука и Шмуэля Азара - заплативших за это жизнью). Джибли был неоднократно информирован об этом, но предпочел проигнорировать предупреждения. Эльад был привлечен к работе в АМАН невзирая на свое прошлое.
3) Еще находясь в Европе, Эльад грубо пренебрегал конспирацией, о чем знал Бенцур, но от участия в операции его не отстранил;
4) АМАН не обеспечил подпольщиков исправным техническим оборудованием, что привело к "аварии Натансона";
5) Руководство АМАН отдало приказ о начале операции, не обеспечив подпольщиков поддельными паспортами, по которым те могли покинуть Египет. У них было для этого достаточно времени, т.к. первые трое арестованных (Натансон, Леви и Даса) вели себя мужественно под пытками и предоставили членам сети необходимое время для бегства;
6) На тренировках в Израиле был обойден вопрос "Что делать, если тебя арестовали и допрашивают с пристрастием?";
7) Израиль не потребовал обмена заключенных подпольщиков на египтян, попавших в плен во время операции "Кадеш";
8) Взятый в плен во время этой же операции генерал Дигуи не был допрошен по делу еврейского подполья;
9) Моше Даян никого за вышеперечисленные промахи не наказал.
3. "С больной головы на здоровую..."
О провале операции в Египте Джибли узнал еще 25 июля: Эльад сообщил. Новость поставила Джибли в сложную ситуацию - как объяснить теперь факт своего несанкционированного приказа? В течении последующих месяцев Джибли увязнет в многочисленных лживых объяснениях, которые будут еще и противоречить одно другому. Пройдет много времени, пока его линия защиты определится. Версии будут меняться в зависимости от внешних факторов и получаемой извне информации. Важно помнить, что никто из участников событий не догадывался, какое место "Позорное дело" ("Эсек hа-биш") займет израильской истории. Джибли, выдавая одно объяснение за другим, даже не предполагал, что вскоре предстанет перед Следственной комиссией, которая для 50-х гг была событием экстраординарным!
Версия первая: "Приказа не было"
Первым, кто заставил Джибли отвечать за содеянное, был Лавон. 26 июля 1954 года в "hа-Арец" появилось краткое сообщение, согласно которому в Александрии арестованы евреи и их подозревают в совершении террористических актов. Лавон, ничего не знавший об операции и о том, что арестованные связаны с израильской разведкой, послал Джибли запрос. В ответ Джибли написал:
"Сегодня утром мы получили первую телеграмму, где указывается, что среди арестованных в Александрии есть наши люди. Подробности и причины ареста телеграмма не сообщает. Пока что мы предприняли меры, чтобы не случилось дополнительных сбоев".
Стоит обратить внимание, что ответ Джибли не включает в себя каких-либо сведений о том, что диверсия проведена нашими агентами, и уж тем более, не включает в себя информацию, что приказ о проведении диверсии был дан им несколько дней назад. Из этого рапорта можно понять только то, что египтяне провели повальные аресты и в их сети попали и наши агенты в том числе.
Через несколько дней Лавон потребовал дополнительную информацию: на стол Джибли 1 августа лег отчет начальника подразделения 131, подполковника Бенцура. Отчет подробно описывает проведенные акции и упоминает об отданном в конце мая приказе об их проведении. Т.к. в это время Джибли пытался скрыть сам факт операции, он отправил отчет в корзину. Вместо этого, 8 августа он послал свой собственный отчет министру обороны, включавший в себя, в основном, цитаты из прессы. Отчет Джибли даже не намекает на то, что имела место какая-то операция, тем более начавшаяся неким “приказом из Израиля”.
Параллельно Джибли отвечал на запрос главы "Моссада" Исера hАрэля: "Были приказы готовиться, но не было приказов приступить к исполнению". Так Джибли пытался оправдаться за ввод в действие подразделения 131 без того, чтобы поставить в известность "Моссад". Следует помнить, что во время составления своей первой версии событий, Джибли не знал о том, что руководитель операции Аври Эльад благополучно покинул Египет. Джибли надеялся, что правда будет спокойно и надежно закопана в египетской тюрьме, вместе с подпольщиками.
5 октября 1954 года Джибли поехал заграницу. Начальник Генштаба Моше Даян, использовал его отсутствие и напрямую приказал Бенцуру немедленно отчитаться о событиях в Египте. Новый отчет в общем повторял написанное в старом (которому Джибли хода не дал) и в частности в нем говорилось, что 1) в конце мая Бенцур встретился в Европе с Эльадом и приказал ему задействовать сеть - согласно приказу Джибли ; 2) целью операции было создание неспокойной атмосферы в Египте и, тем самым, подорвать веру Запада в устойчивости египетского режима; 3) 16 июля Джибли приказал перейти к более активным действия, в надежде на то, что это затянет подписание соглашения об уходе англичан из зоны Канала.
Отчет включал также новую информацию, полученную недавно: 1) список арестованных - он существенно пополнился после обещания Джибли "предпринять меры для предотвращения дополнительных сбоев" - и включал уже Марсель Ниньо и Макса Бинта; 2) полный список предпринятых сетью акций - информация исходила от Эльада, который посещал Израиль 23 июля, 2 и 14 августа.
Этот отчет, легший на стол Шарета, Лавона и Даяна - стал первым достоверным свидетельством об операции в "Гошене" (так назывался Египет в этом отчете).
Версия вторая: "Лавон дал приказ о переходе к более активным действиям"
Возвратившись в Израиль в конце октября, Джибли узнал об отчете Бенцура, который полностью опровергал первую версию. Джибли стал искать способ уйти от ответственности, например, возложив ее на кого-то другого. Обвинять Даяна Джибли не имело смысла - его карьера целиком и полностью находилась во власти Начальника Генштаба. Вариант "рассказать правду" ему в голову, видимо, не приходил, поэтому, ему ничего не оставалось делать, как заявить, что действовал по приказу Лавона.
С обвинением Лавона все было не так просто: если Лавон отдал приказ, то почему в обход Даяна - непосредственного начальника Джибли? Решение, которое нашел Джибли было таким: в мае было приказано только подготовиться к действиям, а непосредственно приказ действовать был отдан прямо перед последней, неудавшейся акцией, когда Даяна в стране не было. Лучшей датой для этого стал день 16 июля: Даян уехал 12-го, а 16-го, по заявлению Бенцура, он получил распоряжение Джибли пойти на "обострение обстановки". Оставался лишь вопрос об акциях, проведенных до 16 июля. На заседании Генштаба 1 ноября Джибли сделал следующее путаное заявление:
"Ячейки были задействованы согласно приказу, отданному мне министром обороны 16 июля... Акции были проведены на следующих египетских объектах - почте, кинотеатре и американской библиотеке... Приказ был провести акции против британских объектов... Первые две акции - на почте и в библиотеке - были проведены до 16 июля... Выяснилось, что их провели не дожидаясь завершения приготовлений, начавшихся за 3-5 недель до того... Это привело к тому, что акции были проведены так, как проведены..."
Т.е. - Джибли перекладывает ответственность на арестованных подпольщиков и обвиняет их в том, что первые акции были проведены без приказа.
Главной задачей Джибли было замести все следы операции в Египте, в надежде, что со временем все позабудется. Но Даян, большой недруг Лавона, требовал, чтобы тот изложил все в письменном виде. Даян преследовал две цели: попортить кровь Лавону и снять с себя ответственность за провал. Обе цели были достигнуты. Даже после того, как правда стала известна и все узнали, что Даян находился в Израиле в момент отдачи приказа и во время самих акций, никто и никогда не призвал его к ответственности.
Генералы учатся прыгать с парашютом. 1954.
Справа налево: Эли Зеира, Ицхак Рабин, Ицхак Пундак, Биньямин Джибли, Моше Даян, Цви Замир
Под давлением Даяна, Джибли 1 ноября ( в день вышеупомянутого заседания генштаба) написал письмо, в котором указал, что приказ ему отдал Лавон. Однако версия была слабая и ложь легко можно было открыть. Даян это сразу понял и письмо исправил. В окончательной версии в нем было сказано, кроме всего прочего:
"16 июля 1954 года, после совещaния у министра обороны на тему 'Слухи об уходе англичан из Суэца', приказал мне министр обороны задействовать отряды подразделения 131 против британских целей в Египте. Цели, приведенные мною и одобренные министром, включали в себя британские представительства, организации и автомобили... Сразу после совещания я пригласил к себе домой начальника подразделения 131... Я приказал ему принять соответствующие меры..."
С таким письмом от Джибли Даян уже мог спокойно утверждать в генштабе: "Это был приказ министра обороны начальнику АМАН". Это одностороннее заявление Даяна, сделанное без какой-либо консультации с Лавоном, и легло в основу знаменитого, ставшего в Израиле культовым, вопроса: "КТО ОТДАЛ ПРИКАЗ?!"
Версия третья: "Первые акции - не наши"
Джибли, между тем, оказался в очень странном положении – каким образом и кто может опровергнуть существование приказа, данного начальником подчиненному с глазу на глаз? Но Лавон, вникнув в суть происходящего, провел с Джибли весьма острую беседу, в которой показал ему всю абсурдность его версии. Беседа имела место 28 декабря 1954 года. Кроме всего прочего, Лавон сказал Джибли, что через несколько дней этим делом займется следственная комиссия. Этого Джибли никак не мог предвидеть в то время, когда решил возложить на Лавона ответственность за произошедшее.
Одним из “слабых мест” у Джибли было, что акции в Египте начались 2 июля, за две недели до якобы “приказа Лавона”. В начале ноября Джибли утверждал, что эти акции совершались с ведома членов сети. То же самое он утверждал и 23 декабря, в подробном отчете министру обороны. Однако, узнав о следственной комиссии, Джибли испугался и решил выдвинуть новую версию. Было ясно, что ключ к разгадке египетской истории находится у Аври Эльада, пока считавшимся в разведке героем, сумевшим в последний момент переиграть египтян и покинуть Египет. Предположение, что Эльад не контролировал своих людей, решивших пойти на самовольные действия, было малоубедительным. Следственная комиссия врядли поверила бы в такое “случайное совпадение”: сразу же после начала “самовольный акций”, министр обороны вдруг решил отдать соответствующий приказ группе, несколько лет находившейся в законсервированном состоянии.
И тогда Джибли решил отрицать всякую связь между акциями 2-16 июля и своими людьми. По новой версии, подразделение 131 было задействовано только после “приказа Лавона” от 16 июля, а признания подпольщиков на суде в присутствии журналистов – сфабрикованы египтянами.
1 ноября 1954 года “Позорное дело” перешло из разряда “серьезного оперативного просчета” в ранг события, потрясшего высшее руководство Израиля. В этот день, как уже было сказано, Джибли послал Даяну, по просьбе последнего, письмо с объяснениями процесса принятия решения о начале активных диверсионных действий в Египте. Даян положил это письмо перед своими подчиненными в генштабе и сказал: “Это было указание министра обороны”.
Но факт, почти неизвестный доныне, состоит в том, что это письмо – второе. До него Джибли посылал Даяну другое, которое вернулось с комментариями и исправлениями, для повторной, исправленной версии. Существование этого письма оставалось неизвестным во время работы “следственной комиссии Ольшена – Дори”, поэтому комиссия не вынесла однозначного вердикта с осуждением Джибли.
Даян убрал из первого письма целые абзацы. Сравнивая первую и вторую версии письма, приходишь к выводу, что Даян просто спас Джибли от катастрофы, которую он сам на себя навлек. Так, например, изменено предложение, касающееся неготовности сети к активным действиям и полностью убрано упоминание об акциях, предшествовавших 16 июля.
В оригинальной версии письма в частности говорилось:
“16 июля 1954 года состоялось совещание у министра обороны на тему ‘Значение ухода англичан из Суэца’, в котором принимали участие министр обороны, генерал Авидар, полковник Юваль Неэман, г-н Эфраим Эврон и я. Во время обсуждения мне был задан вопрос о возможности применить подразделение 131 против английских целей. Мой ответ был положительным - с оперативной т.з. После совещания, министр обороны попросил меня остаться… После чего министр обороны распорядился, чтобы я приказал использовать подразделение 131 против британских элементов”
А в исправленной Даяном версии говорилось:
“16 июля 1954 года, после совещания у министра обороны на тему ‘Значение ухода англичан из Суэца’, приказал мне министр обороны применить подразделение 131 против британских целей в Египте.”
Сравнение этих двух версий показывает чего хотел Даян. Первая версия легко опровергается: если бы ее показали Лавону, он мог бы обратиться к участникам совещания и они смогли бы показать, что подразделение 131 на нем никак не упоминалось. Здесь хотелось бы еще раз отметить легкомысленность Джибли, которая, впрочем, не помешала ему достичь заоблачных высот в разведке…
Справа налево: Биньямин Джибли, Меир Амит, Моше Даян
Так или иначе, Даян позаботился, чтобы Лавон увидел только отредактированное письмо. Но и оно было Лавоном опровергнуто, т.к. единственное совещание по Суэцу в министерстве обороны прошло 31 июля, но Даян про это не знал. Ольшен и Дори удивились: почему Джибли указал неверную дату совещания? Однако, сочли это невнимательностью. Если бы они увидели первый вариант письма Даяну, то поняли, что Джибли выдумал все – от начала и до конца. Вмешательство Даяна имело целью устранение Лавона с поста министра обороны, ввело в заблуждение комиссию “Ольшена - Дори” и дорого стоило Государству Израиль.
4. Тяжелый разговор
Версия Джибли, которую он представил на совещании в генштабе 1 ноября 1954 года, впервые указывала на Лавона, как на отдавшего приказ о начале “Позорного дела”. Это обвинение свалилось на него как гром среди ясного неба. По словам Лавона: “У меня были 7-10 дней, которые я не пожелаю самому лютому врагу. Я на несколько дней впал в такую депрессию, какой у меня ни разу не было за все 50 лет жизни.”(из показаний перед комиссией Ольшена-Дори) Ему вдруг пришлось доказывать свою невиновность. Заявление Джибли о “приказе с глазу на глаз” поставило Лавона в почти безвыходную ситуацию – как можно доказать, что ты не отдавал приказа “с глазу на глаз”? Однако, именно это и было целью Джибли – выдвинуть версию, которую, якобы, невозможно будет опровергнуть. Лавону повезло, что Джибли написал много глупостей и Лавону с трех разных направлений удалось поймать его на нестыковках.
Нестыковка первая: Джибли указал, что целью операции было предотвращение подписания соглашения о выводе британских войск из зоны Суэцкого канала. Но диверсии вообще не проводились против британских целей – целями стали почта, кинотеатр, библиотека, лишь косвенно имеющие отношение к Западу. Это соответствовало цели, о которых в докладе Бенцура говорится: “Подорвать общественное спокойствие в стране и доверие к новому режиму со стороны Запада”. И Лавон всегда говорил, что относительно целей операции доклад Бенцура заслуживает большего доверия, чем доклад Джибли.
Нестыковка вторая: Диверсии начались 2 июля 1954 года, за две недели до мнимого "приказа Лавона". Джибли заявил, что диверсии перед 16 июля не были произведены “нашими людьми”. На это Лавон ответил так:
1. Характер акций до и после 16 июля идентичен.
2. Рапорт Бенцура признал акции до 16 июля нашими.
3. Подпольщики были не из тех, кто бы действовал на свой страх и риск.
4. Подпольщики признались в суде в совершении диверсий перед 16 июля. Было высказано мнение, что это признание было из них выбито во время следствия. Лавон указал на то, что исполнитель диверсии 23 июля - действительно ее совершил. К тому же, подпольщики не взяли на себя ответственность за диверсии "Братьев-мусульман", совершенные в то же время. Поэтому, признания их в суде следует считать в целом отражающим реальность - египтяне не "вешали на них всех собак".
Нестыковка третья: Джибли заявлял, что получил приказ от Лавона 16 июля, после совещания дома у министра обороны. По его словам, Лавон попросил его остаться и без свидетелей приказал задействовать "подразделение 131". Лавон опроверг все это так:
1. К чему такая секретность? Отдача приказов министрами своим подчиненным не является уголовно-наказуемым деянием.
2. Единственное заседанием по вопросу ухода англичан из Суэца состоялось 31 июля, когда о провале все уже знали и Лавон уж ника не мог отдать тогда приказ о начале операции.
3. Расписание Лавона на 16 июля показывает, что с Джибли он встречаться в тот день не мог.
Если бы Лавон знал о существовании "первого письма Джибли ", где было написано "Во время обсуждения мне был задан вопрос о возможности применить подразделение 131 против английских целей", это было бы четким доказательством лживости всего, что говорил Джибли.
Лавон рассматривал произошедшее так: в конце мая 1954 года, Джибли, без всякой санкции, самовольно, приказал сети действовать. Было совершено 3 диверсии, начиная с 2 июля. 16 июля Лавон и Джибли не встречались. Единственное совещанием по вопросу ухода англичан из Суэца состоялось 31 июля. Этой версии Лавон держался все время, ничего и никогда в ней не меняя.
С этими аргументами Лавон потребовал создания следственной комиссии. Конечно, он бы просто мог уволить Джибли, но предпочел, чтобы правда была раскрыта комиссией. Тот факт, что Лавон предпринял этот шаг - никогда в Израиле не случалось, чтобы министр инициировал создание следственной комиссии, которая должна была выяснить лишь одно - сказал он правду или нет, - говорит о его полной уверенности в своей правоте.
28 декабря 1954 года Лавон вызвал Джибли к себе, изложил ему все свои аргументы и предоставил ему последний шанс сказать правду.
Лавон: "Сегодня вечером я встречаюсь с премьер-министром для подведения итогов. Я хочу изложить тебе, почему считаю твою версию событий выдумкой. Это не просто мое мнение, это мое глубокое убеждение, к которому я пришел с двух сторон:
Во-первых - акции до 16 июля. Как мне стало ясно из твоих же объяснений, 50% диверсий были совершены 2 и 14 июля. Я несколько раз тебя спрашивал как такое возможно, но ты отвечал, что не имеешь представления. Я не верю, что люди, совершающие такие акции, идут на них так просто. Они идут на них из чувства долга. Я не верю, что наши люди сделали это по собственной инициативе. Я не верю, что они просто так, из авантюрных соображений, подожгли почтовое отделение в Александрии. Этого не может быть.
Здесь я подхожу к 16 июля. Биньямин, я тебе официально сейчас заявляю, что 16 июля 1954 года не было никакого совещания и мы вообще не встречались. Есть свидетельства, которые все как один опровергают твои слова о том, что 16 июля было какое-то совещание по Суэцу... Согласно дневникам и событиям того дня - в офисе и дома - мне было ясно, что мы не встречались. У меня есть доказательство из совершенно независимого источника, что наша встреча произошла через много дней после 16 июля".
Джибли: "Можно узнать сколько это 'много дней'?"
Лавон: "После ареста подпольщиков - этого достаточно? Я говорил с премьер-министром и сообщил ему, что хочу дать тебе еще один шанс сказать правду. В противном случае, я приведу документальные доказательства моей правоты... Говорю тебе - единственное, что тебе сейчас поможет, это сказать правду. У меня все."
Джибли: "Минуточку, господин министр. Приказ о начале операции был отдан в вашем доме, во время нашей встречи с глазу на глаз."
Лавон: "Когда?"
Джибли: "После совещания, в котором участвовали все остальные."
Лавон: "Биньямин, не совершай глупость, я прошу тебя!"
Джибли: "Возможно, я уже ее совершил"
Лавон: "Тогда не усугубляй"
Джибли: "В Израиле не вешают"
Джибли упорствовал и дело перешло на рассмотрение "комиссии Ольшена-Дори". Однако, после разговора с Лавоном, Джибли понял, что его дело плохо. И тогда он перешел к уголовно-наказуемым деяниям, чтобы как-то подтвердить свою версию.
5. “Ольшен-Дори”
Мог Лавон уволить Джибли после этого разговора, но не уволил. Захотел сделать это с помощью следственной комиссии. Он обратился к премьер-министру Моше Шарету с просьбой создать комиссию, которая бы выяснила кто отдал приказ о начале диверсий в Египте. Шарет создал комиссию из двух членов – председателя Верховного суда Израиля Ицхака Ольшена и первого главы генштаба Яакова Дори. Комиссия была создана тайно, что не соответствовало закону. Из-за этого, ложь и подлоги, представленные перед комиссией, не рассматривались как “дача ложных показаний”. Стенографические записи заседаний не велись. Только Лавон привел с собой стенографистку для записи своих показаний. Протокол с основными тезисами показаний вел секретарь Шарета Шамай Кахана.
Комиссия Ольшена-Дори начала свою работу 2 января 1955 года с заслушивания показаний Лавона, которые длились несколько часов. Ему удалось доказать свою правоту. Ольшен и Дори написали в итоговом документе, что “после показаний министра обороны у нас создалось очень сильное впечатление, что версия, по которой приказ был отдан 16 июля - неверна”.
Однако, после Лавона комиссия вызвала еще несколько свидетелей, в т.ч. сотрудников АМАН ( Джибли, Бенцур и Эльад), начальника генштаба Даяна и генерального директора министерства обороны Ш. Переса.
Даян, Перес, Лавон
Даян и Перес в своих показаниях характеризовали Лавона как способного отдавать безответственные и легкомысленные приказы. Пройдут годы и Лавон сделает четкое разграничение между сотрудниками АМАН, вступившими в преступный сговор, и Даяном и Пересом, которые “использовали удобную возможность” дискредитировать Лавона и убрать его из министерства обороны. Следует отметить, что Лавон никогда не обвинял Даяна и Переса в каком-либо участии в “Позорном деле” или в упомянутых здесь уголовных преступлениях.
Аври Эльад, aka “hа-aдам hа-шлиши”("третий человек"), много лет спустя признался в даче ложных показаний комиссии Ольшену-Дори[1].
Заговор
Как уже было сказано, позиция Лавона основывалась на двух главных утверждениях:
1) Диверсии в Египте начались 2 июля, задолго до отданного им, якобы, приказа;
2) 16 июля он не мог встретиться с Джибли. Совещание, о котором говорит Джибли, состоялось уже после полного провала сети в Египте;
Джибли, узнав об этих пунктах в разговоре с самим Лавоном, смог хорошо подготовиться: вместе со своими подчиненными - Бенцуром и Эльадом - он сочинил ложные показания, согласно которым первые диверсии в Египте не были делом рук подполья. Кроме того, все трое утверждали перед комиссией, что в конце мая Бенцур приказал Эльаду готовиться к действиям, но самих действий не предпринимать. Эти показания не только противоречили фактам, но и противоречили рапорту Бенцура от 5 октября 1954 года, где перечислялись данные Эльаду указания приступить к действиям и список самих совершенных диверсий. Чтобы спасти Джибли, Бенцур объявил себя лжецом[2].
Трое свидетелей, представших перед комиссией Ольшена-Дори – Джибли, Бенцур и Эльад – дали скоординированные ложные показания, подкрепленные поддельными документами. При подготовке к даче показаний, всем троим помогали другие служащие АМАН. Еще больше людей просто знало о подлогах, но молчали – это был самый настоящий заговор.
В конце декабря 1954 года Джибли понял, что ему придется отвечать перед следственной комиссией, которая будет проверять обстоятельства провала в Египте. Из разговора с Лавоном он также понял, что дела его плохи. Единственное, что его могло успокоить, так это “В Израиле не вешают” – циничная фраза в устах человека, который был главой военно-полевого суда, закончившегося повешением, единственной в истории Израиля смертной казнью израильского гражданина[3].
За те несколько дней, что были в его распоряжении, Джибли предпринял ряд уголовно-наказуемых действий для создания себе алиби. Ему было известно, что непосредственный руководитель операции в Египте – Аври Эльад – вызван из заграницы для дачи показаний. Эльад мог разрушить алиби Джибли по двум пунктам:
1) Сказав, что получил приказ действовать от Джибли через Бенцура в конце мая;
2) Сказав, что его люди начали диверсии в Египте 2 июля, за 2 две недели до якобы “приказа” Лавона;
Джибли послал свое доверенное лицо, майора Мордехая Альмога, в Париж для встречи с Эльадом, пока тот не вернулся в Израиль. Альмог вручил ему письмо и инструкции о том, как он должен себя вести и что говорить перед комиссией Ольшена-Дори. В частности – показать, что первые диверсии были “не наших рук дело”. Эльад получил достаточно времени для подготовки и сумел подделать свой “Египетский дневник”, сборник сводок с места, так, чтобы первые диверсии в них не фигурировали. Вояж Альмога должен был быть тайным, но совершенно случайно о нем узнал тоже находившийся в то время в Париже Йеhошафат Гаркави[4].
По прилете Эльада в Израиль, в аэропорту его, вопреки указаниям начальника генштаба, ждал Мордехай Бенцур, который отвез его прямиком домой к Джибли. Трое согласовали свои будущие показания перед комиссией – не только в том, что касалось событий начала июля, но и событий конца мая тоже.
Новая роль была как бы специально написана для Эльада, который, в отличие от Бенцура, смог убедить комиссию в правдивости своей версии. С этого дня Эльад понял, что его свидетельство – ключ ко всему заговору. АМАН дал ему в руки такой туз, какой бывает раз в жизни – и он не стеснялся им пользоваться… Параллельно Джибли и Бенцур были заняты фабрикацией документов, свидетельств в свою пользу, а также уничтожением документов, их компрометирующих. Самая известная фабрикация – копия письма Джибли Даяну. Кроме этого письма, были подделаны сводки, чтобы показать что Лавон был в курсе дела… Документы, показывающие преступную халатность людей из АМАН (в истории с Максом Бинтом, например) были уничтожены. Джибли и Бенцур использовали экспертов из “отдела документации” АМАН.
Кроме Джибли и Эльада, все остальные участники заговора, были, в общем-то, людьми по сути своей честными. Почему служащие АМАН согласились участвовать в этом деле? Во-первых, Джибли размахивал флагом "патриотизма". Он говорил, что ЦАХАЛ вообще и АМАН в частности - пострадают, если комиссия Ольшена-Дори вынесет решение не в его пользу. Через много лет Бенцур рассказывал: "Он ( Джибли ) сказал мне так: 'Ситуация обостряется. Ты можешь выбрать с кем ты - с нами или с ними?' Будто весь мир обрушился на меня. Я опустил голову и сказал: 'Дай мне минутку подумать'. И я подумал о том, как эта история отразится на дисциплине, на добром имени генштаба и АМАН, о том, куда все это может привести - и решил помочь Биньямину провести его версию - о том, что это Лавон отдал приказ, а не мы мы между собой решили". На самом деле, целью подлогов было только спасение Джибли. Конечно, ЦАХАЛ ничего бы не выиграл от того, что в генштабе на высших должностях находились уголовные преступники...
Во-вторых, часть сотрудников АМАН просто верила в порядочность Джибли и хотела показать свою лояльность. Пройдут годы и они убедятся на своей шкуре, что Джибли предан только себе и что он ни минуты не будет задумываться прежде чем предать их. В первую очередь это касается его главного партнера - Мордехая Бенцура, который был вынужден прикидываться идиотом, не умеющим ясно излагать события в рапортах начальству.
Мордехай Бенцур, 1947(?)
Общее количество действующих лиц в этом заговоре достигло десяти человек – в том числе высокопоставленные офицеры АМАН, офисные сотрудники Джибли и другие клерки из “технического отдела”. Заговор с таким большим количеством участников не может оставаться тайным. Так и случилось: еще во время работы комиссии Ольшена-Дори премьер-министр Шарет получил информацию о том, что Эльада склонили к даче ложных показаний. Шарет записал в своем дневнике:
“Есть заговор против министра. Схватили человека, прибывшего из заграницы, проинструктировали как и о чем лгать перед комиссией, скоординировали показания чтобы обложить Лавона со всех сторон”.
Быстрота, с какой появились первые утечки о неприглядных похождениях Джибли, свидетельствует о все той же легкомысленности начальника АМАН, с какой он сначала запускал операцию в Египте, а потом заметал следы…
Слухи дошли и до Лавона, но он уже к тому времени своим умом дошел, что налицо преступный заговор.
Спустя буквально несколько месяцев после завершения работы комиссии Ольшена-Дори, сменившие Джибли и Бенцура (соответственно Гаркави и Йоси Харэль) обнаружили свидетельства совершенных их предшественниками преступлений. В последующие годы это стало известно некоторым высокопоставленным политикам, вхожим в военные сферы.
Окончательные доказательства существования заговора в АМАН были добыты во время процесса над Эльадом (судья Биньямин Халеви) и комиссией судьи БАГАЦ Хаима Коэна.
Письмо
Другой проблемой, вставшей перед Джибли, была проблема соответствия дат. Конечно, он не мог подтвердить дату (16 июля), которую выбрал легкомысленно и в спешке (похожую легкомысленность он проявил и в истории с Тобянским). Чтобы как-то исправить положение, он показал комиссии копию письма, которое он, якобы, послал Даяну в самый разгар операции в Египте, где Лавон упоминается, как отдавший приказ.
“Письмо” стало самым известным документом во всем этом деле. Комиссия показала Лавону это письмо во время дополнительного раунда слушaний (10 января) и Лавон сразу же заявил: "Это письмо полнaя или частичная подделка". Через много лет история показала, что Лавон был прав.
28 декабря 1954 года Мотке Бенцур попросил секретаршу Джибли Далью Кармель изменить одно предложение в хранящемся в сейфе письме Джибли Даяну. Далья Кармель получила от Бенцура текст и заново напечатала страницу письма Джибли с внесенными изменениями.
Далия Кармель
После второго раунда “Позорного дела” – в 60-е гг. – секретарша Джибли Далия Кармель созналась, что по приказу Джибли подделала письмо.
Эта история получила широкую известность в те годы, но не стоит забывать, что “письмо” было одним из многих подделанных документов. 12 июля начальник генштаба Даян отбыл заграницу с продолжительным визитом. Во время этой поездки, Джибли послал ему несколько писем, копии которых хранились в архиве АМАН. Копия письма, датированного 19 июля 1954 года, была подделана – в текст был добавлен следующий абзац:
“Согласно приказу Лавона мы ввели в действие ребят из 131. Хотя и было ясно, что невозможно предотвратить соглашение (…), возможно было, по мнению Лавона, его отсрочить или заморозить, и это принесло бы политическую пользу. При всех опасениях, это будет проверкой, даже если акции будут косметические. Я надеюсь, что с Вашим возвращением, операция войдет в завершающую фазу”.
Письмо подделала Далия Кармель, военнослужащая срочной службы, секретарша Джибли, по прямому указанию Бенцура, командира подразделения 131. Нет никаких сомнений, что Джибли не только знал о подделке, но и был ее инициатором.
История с письмом вновь всплыла в 1960-м году, во время повторного расследования. Свидетельство Йоси Харэля (преемника Бенцура) и расследование дела Хаимом Бен-Давидом (военный секретарь Бен-Гуриона) привели к подозрению, что документы, представленные комиссии Ольшена-Дори, были подделаны. Было ясно, что новая комиссия (т.н. “Комиссия семи”) будет проверять это письмо и вызовет Далию Кармель, находившуюся в то время в США в командировке, в Израиль для дачи свидетельских показаний. Джибли еще раз доказал, что не остановится перед нарушением закона. Он послал Далии Кармель несколько тайных писем, в которых требовал от нее подтвердить на следствии что письмо не было подделано. Так, например, в послании от 16 ноября 1960 года он писал:
“Если тебя вызовут [в Израиль] – приезжай тайно и никого не предупреждай, ни друзей, ни знакомых. Сразу же свяжись со мной. Знай, что наша встреча перед твоим допросом запрещена, поэтому надо быть настороже. В любом случае, я знаю что тебя ждет на следствии. Тебя спросят о сделанных исправлениях в архиве, об уничтожении документов… Все крутится вокруг этих вопросов. Отвечай им только: ‘Ничего такого не было’, именно так, а не ‘не помню’. Их вопросы могут быть косвенными, но помни о цели всего этого”.
Несмотря на старания Джибли, Кармель призналась в подделке письма – сначала министру финансов Леви Эшколю (с которым находилась тогда в “романтической связи”), а потом и следственной “комиссии семи” – на допросе у юридического советника Гидона Хаузнера. В 1964 году, когда Бен-Гурион пытался оживить дискуссию вокруг “Позорного дела”, Джибли послал Далии Кармель серию писем, в которых продолжал уговаривать ее дать ложные показания. В определенный момент Кармель решила, что с нее довольно. Она стала хранить все письма от Джибли, несмотря на его просьбу их уничтожать. Кроме постоянных просьб Джибли дать ложные показания, в письмах содержались и явные угрозы – “тебе не удастся вернуться сюда”, “тебя все равно можно найти”, “такие вещи случаются в любой подобной спецслужбе”. Но все это уже не могло повлиять на Далию Кармель. В 1965 году она сказала правду лично Бен-Гуриону, но тот уже не хотел ничего слышать. С тех пор Дaлия Кармель неоднократно выступала в СМИ и рассказывала как и почему подделала письмо. В 90-е гг. во всем признался Мордехай Бенцур. Только Джибли до последнего дня своей жизни никогда публично не признавался в содеянном.
Итоги работы комиссии Ольшена-Дори
12 января 1955 года комиссия Ольшена-Дори закончила свою работу. Была принята версия Джибли о том, что первые диверсии в Египте не были совершены еврейским подпольем. Комиссия полностью поверила показаниям Эльада, которого охарактеризовала как “человека, не похожего на лжеца”. Они поверили ему и в том, что в конце мая он получил приказ готовиться и только. Таким образом, отчет Бенцура отправился в корзину – комиссия написала в итоговом документе, что Бенцур путался в ответах и неясно было где он говорит правду, а где то, что он бы хотел видеть как правду. Сведения о диверсиях до 16 июля из первоначального отчета Бенцура были признаны “ошибками и недоразумениями”. В пункте, касающемся даты получения приказа Ольшен и Дори не приняли версии Джибли, но объяснили ее рассеянностью начальника АМАН Джибли. О поддельном письме они написали, что признают возможность того, что оно поддельное, но отметили, что “письмо вселило в них сомнение в обоснованности обвинений Джибли во лжи”.
С другой стороны, комиссия согласилась с объяснением Лавона отсутствия внутреннего расследования по итогам операции в Египте. Лавон объяснял это тем, что не хотел этим расследованием подвергать опасности жизнь арестованных подпольщиков. Этот момент очень важен, т.к. некоторые историки объясняют “ничейный” результат работы комиссии тем, что “Лавон не начал внутреннее расследование и комиссии это очень не понравилось”. Таким образом, комиссия не пришла к определенному и ясному выводу: “Нас не убедили в том, что начальник АМАН не получил приказа министра обороны. Вместе с тем, мы не уверены, что министр обороны действительно отдал приказ, который ему ставят в упрек”. Секретарь комиссии, Шамай Кахана, позже предполагал, что комиссия получила инструкции “хранить престиж армии”, что и повлияло на итоговый документ.
Какие ошибки опустила комиссия?
1) Поверила Эльаду;
2) Поверила Бенцуру;
3) Комиссия НЕ поверила Джибли, но не увидела злого умысла в его лжи, а так же не подняла шум из-за "поддельного письма";
4) Комиссия проигнорировала сводки Джибли, которые он посылал Лавону во время операции и после провала сети. В этих сводках не было даже намека на то, что это были израильские акции;
В защиту Ольшена и Дори можно сказать, что им пришлось работать в условиях строжайшей секретности, им было выделено очень мало времени – 10 дней и в их распоряжении не было реального следственного аппарата.
Джибли был переведен Бен-Гурионом на другой высокий армейский пост. Удовлетворенный, он более не проявлял интереса ни к “Позорному делу” вообще, ни к судьбе узников в египетской тюрьме, в частности. Он всегда избегал, как мог, любых новых расследований по этому делу. В последующие годы выяснилось много новых обстоятельств, касательно как операции в Египте, так и свидетельских показаний, данных комиссии. Все новые данные, без исключения, говорили в пользу версии Лавона. “Ничейный” результат работы комиссии Ольшена-Дори потряс Лавона до глубины души. Какое-то время он находился дома в весьма подавленном состоянии. Но он не принял выводы комиссии как ставящие точку в этой истории, о чем недвусмысленно дал понять в заявлении об отставке.
Пройдет более шести лет, пока он сумеет доказать свою правоту. А тогда, в 1955-м Лавон попросил у комиссии ознакомиться с показаниями других свидетелей. По просьбе Шимона Переса, премьер-министр Шарет Лавону в этом отказал. Лавон понял, что выступление Переса перед комиссией было наполнено грубыми выпадами и клеветой против него. Таким образом, Лавон решил, что работать с таким лжецом и интриганом, как гендиректор его министерства он не сможет.
Кроме того, 31 января 1955 года в Каире были казнены Моше Марзук и Шмуэль Азар. Лавон воспринял это чрезвычайно болезненно. Он был готов нести министериальную ответственность за происходящее в Министерстве обороны, но отказался принимать прямые обвинения за провал операции, которую не санкционировал, и который привел к самоубийству резидента Макса Бинта, казни Марзука и Азара, длительным срокам тюрьмы для остальных шести подпольщиков.
Лидеры МАПАЙ поехали в Сде-Бокер чтобы убедить Бен-Гуриона вернуться и возглавить министерство обороны. Лавон понял, что теряет авторитет в МАПАЙ. 2 февраля 1955 года он подал Шарету прошение об отставке, в котором в частности написал:
"Многие недели я пребывал в изоляции, - никто из моих друзей, включая тебя, не пытались со мной поговорить, будто я заразился плохой болезнью... Вы вели себя со мной как с обузой, от которой не знаете как избавиться... Это избавляет меня от возможных угрызений совести. Не только вы свободны, но и я тоже. Объявляю тебе: я более не готов быть другом тем, кто убили дружбу со мной.
Я оставляю за собой право информировать партию и комиссию Кнессета по обороне и внешним сношениям об обстоятельствах своей отставки. Я не готов нести политическую ответственность по 'египетскому делу' и никакая партийная дисциплина не заставит меня это сделать".
Сначала Шарет отклонил прошение Лавона об отставке. Министры от МАПАЙ собрались для срочного обсуждения ситуации. Лавон сказал им: "Будем откровенны - вы не уверены полностью в моей невиновности".
17 февраля 1955 года отставка Лавона вступила в силу.
Т.к. Израиль официально отвергал любую связь с египетскими событиями, Шарет сообщил, что причина отставки Лавона заключается в невозможности удовлетворить его "требования по реорганизации сил безопасности". Однако, на заседании правительства и комиссии Кнессета, Лавон изложил все как есть. Пинхас Лавон покинул министерство обороны с горьким чувством обиды по отношению к бывшим друзьям и с подозрением, преходящим в уверенность, в том, что против него был составлен заговор. Когда через несколько лет подозрения подтвердятся, Лавон потребует сатисфакции от всех, кто в 1955 году показал ему спину.
Часть вторая: "Дело Лавона"
Затыкание ртов
Тайное так или иначе становится явным. Сначала об аферах руководителей АМАН узнали в армии, потом – в политических сферах. На Бен-Гуриона, занимавшего пост премьера и министра обороны, начало оказываться давление с целью начать новое расследование “Позорного дела”. Без сомнения, расследование заговора вовремя, предотвратило бы грандиозный политический кризис в Израиле и правящей партии МАПАЙ.
Йеhошафат Гаркави был первым, кто обнаружил заговор в АМАН. Он был назначен вместо Джибли на пост главы АМАН через 2 месяца после отставки Лавона из министерства обороны. Перед этим, Гаркави находился в Париже и там совершенно случайно наткнулся на Мордехая Альмога, которого послал Джибли в Париж для “обработки” Эльада перед дачей показаний комиссии Ольшена-Дори. Гаркави также слышал о подделке документов от Далии Кармель и других сотрудников офиса Джибли. Потрясенный обнаруженными фактами, Гаркави немедленно доложил обо всем своему непосредственному начальнику – Моше Даяну, а также министру обороны Бен-Гуриону. Гаркави заявил, что не будет проводить внутреннего расследования, т.к. находится в недружественных отношениях с Джибли и не хочет выглядеть “мелким мстителелм”. Бен-Гурион освободил Гаркави от необходимости расследования, но не поручил его никому другому. Таким образом, находки Гаркави остались невостребованными – о них не узнал даже Лавон. Бен-Гурион и Даян были обязаны были расследовать факты, открытые Гаркави – ведь высшие офицеры ЦАХАЛ подозревались в заговоре против политического руководства. Почему это не было сделано? С Даяном ясно – он был замешан в деле, но Бен-Гурион?! Бен-Гурион никак не был замешан в “Позорном деле”. Более того, он всегда любил проповедовать необходимость поддержания в армии “высокоморальных норм”! Удивление, вызванное действиями Бен-Гуриона, отныне будет только расти, по мере развития событий, когда “Позорное дело” стало постепенно превращаться в “Дело Лавона”.
Йеhошафат Гаркави
Нескольким офицерам АМАН было неприятно осознание происходящего в ЦАХАЛ. В 1956 году они обратились к депутату Кнессета Исраэлю Галили[5] и рассказали обо всем, что им известно в связи с "Позорным делом". Галили был одним из основателей ЦАХАЛ, поэтому офицеры АМАН на него возлагали определенные надежды. Он обратился к Бен-Гуриону и потребовал провести повторное расследование. Но у Бен-Гуриона были свои планы и он проигнорировал это обращение. Галили сообщил обо всем Лавону, но Лавону нужны были свидетели, которые бы согласились дать показания перед комиссией или судом. Однако, никто из вышедших на Галили офицеров не согласился на это. Они понимали, что система не заинтересована в каких-либо расследованиях. Без свидетелей Лавон отказался пока что от идеи "ворошить улей". Через два года аналогичная информация поступила в руки министра Пинхаса Сапира, но все закончилось тем же: Бен-Гурион не хотел даже слушать о возобновлении расследования, а офицеры АМАН отказались идти свидетелями.
Исраэль Галили
В 1957 году “Моссад” случайно обнаружил, что находящийся в Европе Аври Эльад продает секретную информацию египетским спецслужбам. Его осторожно заманили обратно в Израиль и немедленно арестовали. На следствии он молчал, но каким-то образом сумел связаться со своими бывшими начальниками – Джибли и Бенцуром. Эльад предупредил их, что если они его не выручат, он “откроет рот” и сообщит о некоторых интересных обстоятельствах “Позорного дела”. Помощи он не дождался, и тогда рассказал следователю о том, как Джибли заставил его дать ложные показания перед комиссией Ольшена-Дори, а свой настоящий арест объяснил происками тех, кто хочет обеспечить его молчание навсегда. Так “Позорное дело” соединилось с “Делом Эльада”. Одновременно возникло подозрение, что именно Эльад выдал египетское подполье местной контрразведке. Внутреннее расследование, под руководством полковника Ариэля Амиада, не нашло достаточно доказательств для подтверждения этого подозрения. Эльада судили только за продажу секретных сведений врагу.
Показания Эльада полностью обесценили работу и выводы комиссии Ольшена-Дори. Он признал, что получил приказ начинать действовать в конце мая 1954 года и что согласно этому приказу все акции в Египте были проведены его людьми. Эльад сообщил, что Джибли принудил его дать ложные показания комиссии Ольшена-Дори. Таким образом, последняя, на то время, версия Джибли рассыпалась.
Заявления Эльада следовало бы расследовать со всей тщательностью, но не тут то было. Исер Харэль, курировавший все службы безопасности страны, приказал следствию не реагировать на эти разоблачения. Арест Эльада и следствие по его делу проходили в обстановке строжайшей секретности и никто из официальных лиц, включая Бен-Гуриона, не сочли нужным информировать Лавона – ни о факте ареста, ни о всплывших во время следствия фактах. Лавон узнал обо всем этом из других источников. Несмотря на то, что в те годы он отдавал все свои силы на новом/старом поприще – возглавляя Гистадрут – он не мог успокоиться и забыть о тех обвинениях, которые ему предъявили в связи с “Позорным делом”. Конечно же, Лавон стал испытывать раздражение от поведения Бен-Гуриона и от того, как проводилась “зачистка” египетской истории, которую нельзя было объяснить ни халатностью, ни недоразумением. Скорее всего, здесь имело место – с одной стороны – нежелание компрометировать высших офицеров ЦАХАЛ, а с другой – желание устранить одного из влиятельнейших политиков в МАПАЙ. Но какая бы ни была причина, по которой Лавону отказывали в реабилитации, поведение Бен-Гуриона шло вразрез с моральными нормами, принятыми в то время. Лавону, несмотря на все обиды, не оставалось ничего делать, иначе как ждать, когда какой-нибудь порядочный, в отличие от Эльада, человек встанет и расскажет о заговоре в АМАН. Такой человек появился только в феврале 1960 года.
Прорыв и Столкновение
Несколько лет “египетская история” стояла на медленном огне, в подвешенном состоянии, когда никто из оборонного истеблишмента Израиля не был заинтересован в настоящем расследовании. Эта ситуация могла продолжаться и дaльше, если бы в феврале 1960-го года не состоялась встреча, речь о которой пойдет ниже, в результате которой началось настоящее расследование “Позорного дела”, давшее однозначный ответ на вопрос “Как произошел египетский провал?”. После этого история стала известна во всем мире.
Человеком, поднявшим большой шум, оказался Йоси Харэль[6], сменивший Бенцура в 1955 году на посту командира “подразделения 131”. О фальсификации документов и лжесвидетельствованиях ему стало известно сразу по вступлении в должность, но до самой своей отставки он молчал.
Йоси Харэль
Это он был одним из тех офицеров, кто в 1958 году обращался к Пинхасу Сапиру с требованием расследования. В 1960-м году Сапир убедил Харэля рассказать все Лавону. 4 апреля 1960 года Лавон встретился с Харэлем. Свидетельство Харэля было записано на бумагу.
Он в частности показал, что:
1) Войдя в должность, ему было указано, что должен сконцентрироваться на восстановлении подразделения и не интересоваться тем, что было. И все-таки, ему стали поступать сведения о совершенных в подразделении преступлениях;
2) Из архива подразделения исчезли многие документы по “египетскому делу”;
3) Техническая служба АМАН занималась “исправлением” документов по “египетскому делу”, причем эти исправления делались без соблюдения принятых норм, в спешке, ночами;
4) Гаркави рассказал ему о вояже полковника Альмога в Париж для склонения Эльада к лжесвидетельствованию;
5) Аври Эльад рассказал ему, что согласовывал свои будущие показания перед комиссией Ольшена-Дори с Джибли и Бенцуром.
Харэль назвал имена тех, кого по его мнению следует допросить и обязался дать показания обо всем, что ему известно перед любым официальным органом власти.
Свидетельство Харэля стало первой пробоиной в борту лодки заговорщиков. Впервые у Лавона появилось документальное свидетельство того, что он стал жертвой преступных действий высших офицеров АМАН. Здоровье Лавона было подорвано всей этой историей, он заболел, но когда болезнь на время отступила, он встретился с Бен-Гурионом 5 мая 1960 года, передал ему свидетельство Харэля и потребовал проведения нового расследования. Бен-Гурион, который уже знал обо всем от Сапира, поручил следствие своему военному секретарю Хаиму Бен-Давиду (аkа "ХАБАД")
Хаим Бен-Давид
"ХАБАД" действовал решительно – уже через несколько дней он допросил Харэля и других офицеров АМАН и 10 мая представил Бен-Гуриону свои выводы. Бен-Давид пришел к заключению, что подделка документов делалась по ночам силами Технического отдела АМАН, в обход начальника отдела и существующих инструкций. В рапорте Бен-Гуриону отмечается, в частности, что “одним из офицеров, который ночью пришел [в тех. отдел] и потребовал провести упомянутые действия был Биньямин Джибли, в ту пору – начальник АМАН”.
15 июля 1960 года, после допроса еще одного свидетеля заграницей, "ХАБАД" представил Бен-Гуриону новый отчет, который заключил словами: “Подтверждено, что после провала в Египте, в АМАН производились изменения в документах”. Таким образом, расследование "ХАБАДа" напрямую связало Джибли с подделкой документов.
Бен-Гурион, получив два отчета своего верного секретаря, прямо обвиняющие Джибли в совершении преступлений, ровным счетом ничего не сделал. Вопреки моральному долгу по отношению к Лавону и служебному долгу министра обороны. Бен-Гурион не сообщил Лавону о расследовании "ХАБАДа" и полученных результатах. Отчеты ушли в архив и пребывали там до тех пор, пока в конце сентября не произошел “взрыв”: “Приговор по делу Эльада”
Приговор иерусалимского суда по делу Эльада стал следующим важным событием в этом деле. В августе 1960 года Аври Эльад был признан виновным в контактах с вражескими агентами и приговорен к 12 годам тюрьмы. От этого Бен-Гурион уже не мог отвертеться. В ходе судебного заседания “третий человек” подтвердил факт своего лжесвидетельствования в 1955 году. Эльад заявил, что его арест связан с попыткой “заткнуть ему рот”, дабы предотвратить обнародование “заговора против Лавона в АМАН”, в котором он принимал активное участие. Суд отверг версию Эльада о причине его ареста, однако задокументировал его признание в лжесвидетельствовании. Этот же суд принял свидетельство под присягой полковника Мордехая Альмога о том, что находясь в Париже, согласно приказу Джибли склонил того к даче ложных показаний. В приговоре в частности было отмечено, что: “Обвиняемый доказал свою версию о о том, что двое его начальников – Джибли и Бенцур – убедили его сказать неправду комиссии Ольшена-Дори. Также он солгал начальнику генштаба и министру обороны. Версию обвиняемого подтвердили полковник Мордехай Альмог и Моше Абрамович. Вместе с тем, нет никакой связи между этими событиями и содержанием рассматриваемого нами обвинительного заключения”.
Верховный суд позже подтвердил приговор.
Таким образом, 19 августа 1960 года израильский суд официально подтвердил факт заговора в АМАН против Пинхаса Лавона.
Приговор по делу Эльада лег на стол “премьер-министра и министра обороны в одном лице”. Вместо немедленного увольнения Джибли из ЦАХАЛа, Бен-Гурион в середине сентября решил создать еще одну армейскую следственную комиссию. Во главе ее был поставлен судья БАГАЦ Хаим Коэн. Лавон в это время находился в Швейцарии в санатории. Он узнал о создании комиссии Коэна и записал в дневнике, что Бен-Гурион опять уклонился от исполнения своего морального долга и долга товарища. Комиссия Коэна, между тем, приступила к работе. В нее входили судья БАГАЦ Хаим Коэн и генералы Мати Пелед и Аhарон Дорон.
Хаим Коэн
Комиссия Коэна имела статус “внутренней следственной комиссии ЦАХАЛа”, что существенно ограничивало ее возможности расследовать процесс принятия решений в треугольнике “министр обороны – начальник генштаба – глава АМАН”. Однако, военная следственная комиссия могла расследовать, например, обстоятельства и причины провала в Египте, почему не спасли тех, кого можно было спасти и т.д. Вместо этого, комиссия получила мандат только на проверку правильности того, что было упомянуто в приговоре суда(!) по делу Эльада – факта подделки документов и склонения свидетелей к даче ложных показаний. И тут возникает вопрос: зачем создали эту комиссию? Показания, данные перед ней не могли быть использованы в суде. С точки зрения ЦАХАЛа, ее действия также были странными – Бенцур уже ушел в отставку, а Эльад отбывал срок в тюрьме. Комиссия могла повлиять на карьеру одного единственного человека – Джибли. Для спасения его карьеры и создали эту комиссию. Вместе с тем, комиссия Коэна обнаружила факты первостепенной важности.
Было решено заслушать нескольких свидетелей. Подполковник Хар-Эвен, бывший в 1954 году начальником канцелярии у Джибли, рассказал комиссии как Далия Кармель подделывала документацию. Кармель находилась заграницей и проверить показания Хар-Эвена пока не представлялось возможным. Мордехай Альмог был допрошен об обстоятельствах его командировки в Париж. Но самым важным достижением комиссии стал допрос Бенцура. Сначала он повторил старую версию, которой не поверил даже гражданский суд, но комиссия Коэна сумела добиться от него признания. Первое - в конце мая 1954 года он передал Эльаду приказ ДЕЙСТВОВАТЬ. Второе – он вместе с Джибли организовали дачу свидетелями ложный показаний комиссии Ольшена-Дори.
Мордехай Бенцур
В 1960 году Джибли был военным атташе в Лондоне. Друзья рассказали ему о комиссии Коэна и о том, что Бенцур "раскололся". Когда пришел его черед давать показания комиссии, Джибли заявил, что Бенцур действовал по своей инициативе и он, Джибли, ничего об этом не знал. Комиссия отвергла попытку Джибли списать все на подчиненных:
"Джибли знал и помнил больше, чем был готов поделиться с нами. Его свидетельство не было искренним и полным, как мы ожидали. Действия его подчиненных, без всякого сомнения, производились или с его ведома или в соответствии с его прямыми распоряжениями".
Следует отметить, что комиссия Коэна предоставила Джибли уникальную возможность доказать свою правоту: его адвокату разрешили самому допросить свидетелей. Однако, Джибли от этого предложения отказался...
Выводы комиссии Коэна были следующими:
1) Джибли, Бенцур и Эльад дали ложные показания комиссии Ольшена-Дори. Бенцур повторил ложь еще и на суде над Эльадом.
2) Приказ о начале операции в Египте был дан за полтора месяца до той даты, на которую указал Джибли. Первые акции в Египте совершили люди Джибли.
3) Для установления фактов подделки документов необходимо допросить других свидетелей - в т.ч. бывшую секретаршу Джибли - Далию Кармель.
Отчет, содержащий эти выводы, был представлен Бен-Гуриону в октябре 1960-го года. К этому времени народ уже был в курсе - Лавон и Бен-Гурион выступили перед Комиссией Кнессета по вопросам безопасности и внешних сношений. Но Бен-Гурион все же засекретил отчет комиссии Коэна, причем так, что его не увидели даже члены правительства... Пока он решил ничего не предпринимать - Джибли остался на своем месте, несмотря на отчет комиссии, созданной специально для решения вопроса "Что же делать с Джибли?"
В конце сентября Лавон вернулся в Израиль и встретился с Бен-Гурионом. Эта их встреча стала в их жизни последней.
Бен-Гурион и Лавон. Кибуц Хульда, 1932
26 сентября 1960 г Лавон, уверенный, что Бен-Гурион сознательно, в течении нескольких лет, торпедирует любые попытки очистить его запятнанную репутацию, встретился с премьером с глазу на глаз, чтобы обсудить “Дело”. Больше они никогда не встречались. Результатом встречи стал открытый конфликт между ними. Лавон, возмущенный услышанным, сразу после окончания разговора записал его содержание:
Пинхас Лавон(ПЛ): “Комиссия Коэна создана неправильно – в спешке, не посоветовавшись со мной, используя мое отсутствие в Стране”
Давид Бен-Гурион(БГ): “Да, совершена ошибка, мы спешили, но комиссия расследует не Лавона, а Джибли. Я не знал о твоих напряженных отношения с Хаимом Коэном, если бы знал – может быть я его не назначил бы главой комиссии. Однако, исправлять сделанное не собираюсь”.
ПЛ: “Эта комиссия вообще не нужна. После того, что сказал Харэль, после расследования Бен-Давида и приговора по делу Эльада, нет никакой необходимости в новом следствии, т.к. доказано, что документы подделаны и Ольшену- Дори солгали. Так ли важно подсчитать сколько документов подделали и сколько раз солгали? С т.з. закона и общественного мнения это совершенно не важно!”
БГ: “Комиссия призвана защитить Джибли. Если выяснится, как я ожидаю, что Джибли нарушил закон, он будет немедленно выгнан из армии”.
ПЛ: “Значит, комиссия Коэна непрямую ко мне не относится? Если так, то остается вопрос: что со мной? Я думаю, что ты должен заявить [о моей невиновности] каким-либо образом. Для этого тебе никакие комиссии больше не нужны – подлоги и лжесвидетельствования доказаны. Человек, верящий в свою правоту не будет лгать и подделывать документы. Ясно, что тут был заговор… С общественной точки зрения, мне кажется, требуется твое заявление о том, какая у меня была роль во всем этом деле”.
БГ: “Я никогда тебя ни в чем. не упрекал, не увольнял, поэтому как я могу тебя реабилитировать? Подробности ‘Позорного дела’ знаю не досконально… ”
ПЛ: “Ты премьер и министр обороны, это – твоя обязанность. За два-три дня ты можешь изучить все дело и сделать соответствующее публичное заявление…”
БГ: “Я не могу сделать такое заявление, но Джибли уйдет – в этом я не сомневаюсь - и это станет твоей автоматической реабилитацией”.
ПЛ: “Увольнение Джибли – армейское дело. Дело Лавона – общественно-политическое, поэтому, я собираюсь обратиться к комиссии Кнессета по вопросам обороны и внешних сношений.”
На этом встреча завершилась. Лавон выполнил свое намерение и обратился в комиссию Кнессета, что стало причиной открытого конфликтa между ним и Бен-Гурионом.
Политического кризиса начала 60-х гг в Израиле можно было избежать или, как минимум, придать ему менее острую форму, если бы встреча Лавона с Бен-Гурионом завершилась согласием.
Надо понять позиции сторон: почему Лавон требовал публичной реабилитации и почему Бен-Гурион отказался ее предоставить.
Задействование египетского подполья не было уголовно наказуемым деянием – это был просто оперативный провал. Давший приказ не должен был пойти в тюрьму, но его политическая карьера должна была быть уничтожена на корню. С юридической точки зрения, Джибли и Лавон оба вышли невиновными после вердикта Ольшена-Дори, т.к. “ничью” можно было толковать в пользу любого. Однако, с политической точки зрения, “ничья” трактовалась во вред обоим. Те немногие в Израиле, кто знал о “Позорном деле” в те годы – министры, генералы и лидеры политических партий – считали Лавона ответственным за инициирование операции, пока не будет доказано обратное. Пять с половиной лет Лавон носил эту каинову печать и теперь стремился от нее избавиться. Нет никаких сомнений - если бы Бен-Гурион заявил публично о том, что Лавон стал жертвой заговора, это стало бы полной реабилитацией Лавона в глазах общества. Доказательством этого можно считать реакцию на заявление Шарета, сделанное несколько недель спустя.
Почему Бен-Гурион отказал Лавону? В прошлом в подобных ситуациях он вел себя по-другому – например, в “деле Тобянского”, Бен-Гуриону хватило предварительного заключения юридического советника правительства, чтобы публично заявить о том, что казнили невиновного. В случае с Лавоном, Бен-Гурион получил более весомые юридические документы, в число которых входил приговор суда.
Апологеты Бен-Гуриона сделали несколько попыток объяснить его поведение:
1) “Бен-Гурион был так привязан к армии, что не мог поверить в произошедшее”. Однако, на встрече Бен-Гурион сказал Лавону обратное – он ожидал, что факты по Джибли подтвердятся.
2) “Бен-Гурион верил Лавону, но опасался, что поддержи он Лавона, его тут же обвинят в уничтожении Джибли”, - но в 1960-м году Джибли уже был уничтожен и Бен-Гурион это прекрасно знал.
3) Другим, часто используемым аргументом было утверждение, что “Бен-Гурион заботился о соблюдении принципа разделения властей, поэтому не хотел быть судьей”. Этот аргумент также не выдерживает критики, т.к. Лавон хотел от Бен-Гуриона только общественной реабилитации.
Как мы увидим дальше, Бен-Гуриона врядли можно назвать “фанатиком принципа разделения властей”… Его атака на Лавона и попытка открыть против него судебный процесс, хотя свидетельства невиновности Лавона продолжали множиться и подтверждаться, подтверждают правильность мысли Гершома Шолема: “Тактика - враг совести”
Остается один-единственный вывод: Бен-Гурион не хотел реабилитации Лавона по политическим соображениям. В те годы в МАПАЙ развернулась “война поколений”. Бен-Гурион взял под свое покровительство “молодежь” – среди них выделялись Даян и Перес – чтобы вместе с ними отобрать власть в партии из рук “стариков”. Быстро выяснилось, что глава Гистадрута Лавон является препятствием на пути Бен-Гуриона и молодых к установлению контроля над ЦК. Реабилитация Лавона усилила бы его и, что самое опасное, могло обратить внимание общественности и прессы на деяния Даяна и Переса, совершенные в то время, когда они были в его непосредственном подчинении. Есть свидетельства, что некоторые в окружении Бен-Гуриона – в частности Шимон Перес – считали, что война с Лавоном - в их интересах, поэтому, на протяжении всего “дела”, подталкивали Бен-Гуриона к конфронтации с Лавоном.
Взрыв
Итак, встреча Лавона и Бен-Гуриона 26 сентября 1960-го года завершилась безрезультатно. Бен-Гурион отказался содействовать общественной реабилитации Лавона. Попытка Лавона действовать через родную партию также провалилась: секретарь МАПАЙ Йосеф Альмоги, один из людей Бен-Гуриона, сказал Лавону: “Это дело не будет расследоваться никаким партийным органом. МАПАЙ нету до этого никакого дела”. Лавон был вынужден обратиться в комиссию Кнессета по безопасности и внешним сношениям.
Первым перед комиссией Кнессета 2 октября 1960-го года выступил Бен-Гурион. На этом этапе он пока еще старался выглядеть нейтральным. Он сказал, что не в курсе подробностей “Позорного дела”, не хочет быть судьей в этом деле и кого-то обвинять, оправдывать или реабилитировать. Бен-Гурион изложил причины создания комиссии Коэна, но не рассказал о своем многолетнем игнорировании фактов, ранее полученных от Гаркави, Харэля и Эльада. Он отверг предположения о том, что причиной отставки Лавона было именно “Позорное дело”. В то время еще соблюдался закон, по которому заседания комиссии Кнессета по безопасности и внешним сношениям засекречивались и подробности их не публиковались в газетах. Но в этот раз все было по-иному. Тенденциозно отредактированные выдержки из выступления Бен-Гуриона сливались в СМИ командой, во главе которой стоял Ш.Перес. Параллельно с этим, публиковались от имени “высокопоставленных источников” тяжкие обвинения в адрес Лавона: он-де “нанес огромный ущерб безопасности страны своими лживыми обвинениями против офицеров ЦАХАЛ”. Все эти утечки в СМИ плюс многочисленные “неточности” в выступлении Бен-Гуриона, очень разозлили Лавона и он опубликовал заявление для прессы, в котором ответил на все инсинуации против него.
Через два дня после Бен-Гуриона, 4 октября 1960-го года, Лавон начал свое выступление перед комиссией Кнессета, которое растянулось на четыре заседания, в ходе которых он подробно отвечал на вопросы членов комиссии. Лавон впервые рассказал потрясенным депутатам обо всем, что произошло – о “Позорном деле” и заговоре в АМАН против министра обороны, о том, как он сам стал инициатором создания комиссии Ольшена-Дори и о том, какие ошибки они допустили. Он рассказал о своем пятилетнем молчании и невозможности в эти годы опровергнуть несправедливые обвинения в свой адрес. Далее он сообщил о новых фактах по делу. В процессе обсуждения обстоятельств “Дела”, Лавон коснулся некоторых сопутствующих вопросов. Он откровенно поделился с членами комиссии впечатлениями от своей, закончившейся пять лет назад, каденции на посту министра обороны, о постоянных интригах неутомимого генерального директора министерства – Шимона Переса – против него, а также о тех трудностях и непонимании, с которыми столкнулся при взаимодействии политического и военного руководства. Во время одного из заседаний Лавон сказал, между прочим: “С каких это пор выявление слабых мест в нашей жизни стало ‘атакой на наши ценности’? Является ли сокрытие слабых мест ‘охраной’ этих ценностей?”
Фрагменты из выступления Лавона тоже попали в СМИ. Утечки организовывали как сторонники Лавона, так и его враги. Пресса разделилась на два лагеря: “Маарив” и “Давар” были за Лавона, “Йедиот ахронот”, “Ха-Арец” и “Jеrusalеm pоst” – за Бен-Гуриона. Молодежная фракция МАПАЙ во главе с Даяном и Пересом открыто выступила против Лавона и Бен-Гуриону ничего не оставалось делать, как вступить в войну и приложить все свое влияние для уничтожения Лавона.
Последним, кто выступил перед комиссией Кнессета был заместитель министра обороны Ш.Перес. Его свидетельство произвело тяжелое впечатление на членов комиссии из-за постоянных уверток, объясняемых “секретностью”. Со своей стороны, члены комиссии Кнессета захотели расширить тему обсуждения, желая, с одной стороны, исполнить свой долг парламентариев и проконтролировать работу служб безопасности, а с другой – оппозиционные депутаты не могли не использовать уникальную возможность подлить масла в огонь междоусобицы внутри МАПАЙ. На счастье Переса, заседания комиссии были прекращены. В МАПАЙ поняли, что эти заседания плюс утечки в СМИ играют лишь на руку оппозиции.
Министр финансов Леви Эшколь в те годы был вне фракций и пользовался поэтому в МАПАЙ огромным авторитетом. В попытке предотвратить внутрипартийную свару, он предложил компромисс: т.к. Бен-Гурион отказывается предоставить Лавону “политическую реабилитацию”, то следует найти кого-то другого, обладающего сравнимым политическим весом, кто согласился бы предоставить Лавону то, что он требует. Такой человек был найден. Им оказался Моше Шарет, бывший в 1954 году премьер-министром Израиля. Шарет обладал огромным моральным авторитетом, но их отношения с Лавоном в 50-е гг. не были безоблачными. 25 октября 1960 года Шарет сделал заявление, включавшее в себя следующее предложение:
“Если бы факты, вскрытые комиссией Коэна, были известны тогда(1954-55), - это могло стать мощным доказательством того, что обвинения Лавона в прямой ответственности за это дело являются безосновательными”.
Лавон был недоволен такой формулировкой, но принял ее ради мира в партии. Бен-Гурион тоже, со своей стороны, заявил, что “более не будет заниматься этой историей, если только закон его не обяжет сделать это”.
Таким образом, можно было ожидать, что “Дело” на этом завершится. Но, буквально через два дня, Бен-Гурион возобновил атаку на Лавона – он напрямую обвинил его в ответственности за “Позорное дело”. Скандал разгорелся с новой силой. Фракция Бен-Гуриона впервые обвинила Лавона косвенно в отдаче приказа о начале операции в Египте.
Бен-Гурион направил письмо юридическому советнику правительства Гидону Хаузнеру, в котором содержались три вопроса, касающиеся текста отчета комиссии Коэна. Целью этого письма было, видимо, желание запастись официальным письмом видного юриста, чтобы потом выборочно приводить цитаты из текста. Но все пошло не так, как хотел Бен-Гурион. Точнее, интрига сработала против премьера. Хаузнер показал себя знающим специалистом, который не позволяет делать из себя марионетку в руках Бен-Гуриона. Ответы Хаузнера на довольно хитро сформулированные вопросы, позволили обнародовать информацию, которую Бен-Гурион хотел скрыть. Судя по формулировкам вопросов, Бен-Гурион хотел получить подтверждение того, что “ничья” Ольшена-Дори все еще в силе. Однако, ответы Хаузнера показали обществу, что Бен-Гурион не является человеком, уделяющим повышенное внимание вопросам справедливости. Он оказался политиком. Под давлением министров, Бен-Гурион был вынужден опубликовать отчет полностью.
21 октября 1960 года Хаузнер прислал Бен-Гуриону ответы.
Он разъяснил Бен-Гуриону, что:
1) Комиссия Коэна не постановила, что документы были подделаны, т.к. не смогла допросить всех свидетелей, в первую очередь – Далию Кармель;
2) Никого нельзя привлечь к суду по “Позорному делу” из-за различных технических причин, таких, как, например, срок давности. Хаузнер признал, к неудовольствию Бен-Гуриона, что лжесвидетельства были даны – как Ольшену-Дори, так и во время суда над Эльадом;
3) На вопрос “Кто отдал приказ?” Хаузнер ответил, что, в узком понимании, комиссия не имела целью ответить на этот вопрос. Комиссия Коэна этим не занималась. Однако, Хаузнер не ограничился “узким пониманием”. Он обратил внимание Бен-Гуриона на логические выводы, неизбежно вытекающие из отчета комиссии. На юридическом языке Хаузнер написал: “Отчет Коэна, по сравнению с отчетом Ольшена-Дори, … может пролить свет на проблему” – имелась в виду проблема-вопрос “Кто дал приказ?”
Более конкретно выразился Хаузнер при встрече с Бен-Гурионом, когда вручал ему свои ответы:
“Выводы комиссии Коэна сами по себе достаточны для разрешения ‘ничьи’ Ольшена-Дори и ясного ответа на вопрос['кто дал приказ?']”
Таким образом, Хаузнер стал третьей юридической инстанцией(после окружного суда и комиссии Коэна), постановившей, что версия Джибли в корне лжива.
Гидон Хаузнер
Хаузнер сделал еще один шаг и высказал т.з., что следует снять с Лавона все обвинения в том, что он, якобы, “отдал приказ”. Бен-Гурион, который в последующие несколько лет со всех трибун будет призывать к “объективному расследования египетского дела исключительно юристами”, проигнорировал выводы трех юридических инстанций, т.к. эти выводы его не удовлетворяли… Все расследования 1960 года – “ХАБАДа”, приговор по делу Эльада, комиссия Коэна и мнение Хаузнера – не убедили Бен-Гуриона и его людей. Они требовали еще одного расследования. Дело было перенесено на рассмотрение правительства.
“Комиссия семи”
В октябре 1960-го года в Израиле разразился беспрецедентный политической кризис. Общественность была потрясена вскрывшимися фактами из жизни на теневой стороне израильской системы безопасности. Прекращение слушаний в комиссии Кнессета и неприятие компромисса, предложенного Шаретом, привели к тому, что “Дело” поступило на рассмотрение правительства. Перед правительством встал выбор: или создать “юридическую комиссию”, как предлагал Бен-Гурион, или создать “комиссию министров”, как предпочитали большинство членов кабинета. Учитывая будущие события, в ходе которых Бен-Гурион превратил вопрос “юридической комиссии” в “святую корову”, неуважение к которой послужило поводом для правительственных кризисов, - необходимо отметить, что Бен-Гурион мог создать такую комиссию в любое время в течении последних 5 лет, но этого предпочел не делать.
Израильское законодательство в те времена вообще не знало такого понятия, как “юридическая следственная комиссия”. Премьер-министр или правительство в целом имели право создать комиссию, в которой наряду с юристами были бы и министры. Видимо, Бен-Гурион хотел комиссию, состоящую на 100% из юристов, которые бы сконцентрировались только на одном вопросе – “Кто отдал приказ?” Однако, Бен-Гурион не создал сам такую комиссию и не выставил свое предложение на голосование (хотя и мог все решить сам). Получается, что Бен-Гурион заранее готовил для себя повод для опротестования отчета, если он ему не понравится.
А Лавон негодовал: ему было непонятно, почему окружной суд, судья БАГАЦ и юридический советник правительства – не являются достаточно профессионалами в своей области, чтобы убедить Бен-Гуриона в невиновности Лавона? Только потому, что все они фактически признали Лавона невиновным? Подозрения Лавона, что очередная комиссия создается только для того, чтобы предотвратить его реабилитацию, начинало перерастать в уверенность.
С другой стороны, Лавон утверждал, что в “Деле” вскрылись факты, которые должны быть расследованы – открыто и беспристрастно. Он имел в виду использование ресурсов ШАБАКа в политических целях – для слежки за ним и его сторонниками, использование военной цензуры для лишения его возможности выражать свою точку зрения по политическим проблемам, а также угрозы “системы” в адрес его сторонников.
Правительство решило создать комиссию из министров. Прецедент был – после "Синайской кампании" комиссия из трех министров расследовала события в Кфар-Касеме и сняла ответственность за произошедшее с министра обороны и начальника генштаба.
Министры посчитали, что будет неприлично уходить от ответственности и поручать расследование общественно-значимого дела юристам. Свобода от юридического формализма позволила им разумно взглянуть на “Дело” и выявить его суть.
“Комиссия семи” состояла, как понятно уже из ее названия, из семи министров, представителей шести различных партий. Во главе ее стоял министр юстиции Пинхас Розен – виднейший юрист-“йеке”, безусловный авторитет в своей области, стоявший у истоков израильской юриспруденции. В комиссию также входили: министр полиции Бехор Шитрит, также юрист, бывший судьей во времена Мандата. В заседаниях принимал также участие юридической советник правительства Гидон Хаузнер. Нет оснований обвинять комиссию в непрофессионализме. Однако, не должно возникать никакого сомнения: она была политической, что обуславливалось составом ее участников ( кроме упомянутых, в нее входили Леви Эшколь, Ицхак Бен-Аарон, Исраэль Барзилай, Моше Хаим Шапира, и Биньямин Минц).
Правительство обязало комиссию рассмотреть все материалы по “Делу” и дать рекомендации. Пинхас Розен сразу же заявил, что комиссия имеет полное право искать и найти того, “кто дал приказ”. Если свидетельства будут однозначны – комиссия обнародует имя этого человека. Бен-Гурион все это знал и не протестовал – видимо, потому, что ожидал, что комиссия не реабилитирует Лавона. На практике, несмотря на возражения Бен-Гуриона против состава комиссии, она пошла по пути, предложенном премьером и сконцентрировалась на проблеме “Кто отдал приказ?”
“Комиссия семи” начала свою работу 3 ноября 1960 года. Были изучены материалы всех предыдущих расследований. Было решено, что не стоит заслушивать свидетелей, которые уже дали свои показание ранее, поэтому Лавон и Джибли приглашены не были. Однако, комиссия предложила Джибли – и только ему одному – предоставить ей на рассмотрение материалы, которые могли бы подтвердить его версию, данную Ольшену-Дори. Как и в случае с комиссией Коэна, предложившей ему нечто похожее, Джибли отказался. Адвокат Джибли официально заявил, что его клиенту абсолютно нечего добавить к показаниям 1955 года. Изучив материалы по делу, члены комиссии разошлись во мнении что делать дальше. Большинство посчитало, что достаточно фактов, которые свидетельствуют о том, что не Лавон отдал приказ. В таком духе, например, высказался Ицхак Бен-Аарон. Председатель комиссии Розен, однако, счел необходимым продолжить следствие и вызвать свидетелей, которых не смогла допросить комиссия Коэна.
Хаузнер был послан в Европу для встречи с Далией Кармель, прибывшей туда из США. Кармель призналась ему в том, что по приказу Бенцура и Джибли подделала документы по делу, в том числе и знаменитое “Письмо”, которое ввело в заблуждение Ольшена-Дори. Позже выяснилось, что выбор Хаузнером места допроса был оправдан: в те самые дни Джибли бомбил Кармель письмами, в которых с угрозами требовал от нее дать комиссии ложные показания.
Показания Кармель, данные Хаузнеру, убедили последних сомневающихся. 25 декабря 1960 года “Комиссия семи” предоставила правительству свой отчет, принятый единогласно, в котором однозначно определено: “Лавон НЕ отдавал приказ”. Министры даже специально отметили в отчете, что нет оснований предполагать, что Джибли действовал согласно указаниям неких других “вышестоящих инстанций”. В те дни распространился слух, что Джибли получил приказ от Даяна или самого Бен-Гуриона и теперь их самоотверженно прикрывает[7]. Отчет был утвержден на заседании правительства. Никто не проголосовал против. В Израиле это никого не удивило. Все спрaведливо полагали, что “Дело” закрыто и все всем ясно. Лавон был политически реабилитирован. Но один человек решил продолжать войну. Премьер-министр Израиля Давид Бен-Гурион, не явившийся на заседание правительства, когда было утвержден отчет, начал беспрецедентную атаку против выводов комиссии, против ее членов и против Пинхаса Лавона.
Отлучение
После опубликования выводов “Комиссии семи” Лавон заявил, что с его стороны “Дело” закончено. Джибли тоже, в общем, смирился, все еще показывая внешне оптимизм, но на практике его адвокат отозвал обратно все требования о создании “профессиональной юридической комиссии”. Однако, все, кто считал, что “Дело” закончилось – жестоко ошиблись!
Бен-Гурион, узнав, что правительство одобрило выводы “Комиссии семи”, устроил грандиозный скандал и пригрозил отставкой.
Действия Бен-Гуриона вызвали самый серьезный в израильской истории правительственный кризис. Ценой, которую он требовал за свое "успокоение", была “голова Лавона”.
До сведения министров было доведено, что снятие Лавона со всех должностей, которые он занимает, позволит Бен-Гуриону вернуться из “отпуска” и не распускать правительство и Кнессет. Бен-Гурион понимал, что министры, одобрившие выводы комиссии (в т.ч. вожди МАПАЙ Голда, Эшколь и Сапир) свое решение не отменят, поэтому требовал “компенсации”.
Леви Эшколь, Голда Меир, Пинхас Сапир
Угроза отставки – стaрый проверенный способ, использовавшийся Бен-Гурионом довольно часто – каждый раз, когда надо было навязать партии какую-нибудь свою идею. Он стоял во главе МАПАЙ уже 30 лет и никто не смел ему перечить. И сейчас никто не хотел его отставки. Были организованы шумные “уговаривания”: секретарь МАПАЙ Йосеф Альмоги сказал, что отставка Бен-Гуриона будет означать “конец Государства” и “будет подобна разрушению Третьего Храма”. Альмоги организовал самые настоящие паломничества из местных филиалов партии и рабочих комитетов к Бен-Гуриону, чтобы тот не уходил. Кампания носила признаки культа личности, беспрецедентного по своим масштабам для Израиля. Некоторые из “ходоков” говорили, что Бен-Гурион - “Выдающийся руководитель, отец и солнце колен израилевых”. Сообщалось также об “инициативах на местах” начать голодовки до тех пор, пока “Единственный в своем поколении” не вернется на трон.
Эта кампания вызвала протест среди интеллигенции. 150 ученых и писателей, большинство из которых были сторонниками МАПАЙ, опубликовали заявление, в котором назвали методы Бен-Гуриона “опасностью для демократии”. Среди критиков Бен-Гуриона оказались в том числе Натан Ротенштрайх, Мартин Бубер, Яаков Тальмон и Йехошуа Правер. Общественное мнение также забеспокоилось, увидев явные признаки тоталитарных способов управления страной. Пинхас Лавон стал весьма популярной фигурой – не только благодаря своей борьбе за справедливость, но и из-за той смелости, которую проявил в противостоянии всемогущему вождю. Личностные нападки Бен-Гуриона на Лавона лишь добавили популярности последнему.
Внутри МАПАЙ – часть “старейшин” партии выступили против “отлучения Лавона”, а функционеры из “Гуш” и “молодежь” – безоговорочно поддержали Бен-Гуриона. Для усиления давления на неопределившихся, 31 января 1961 года Бен-Гурион подал президенту заявление об отставке.
Перед руководством МАПАЙ встала проблема: Лавон считался успешным генсеком Гистадрута, на его счету было много достижений, так что не было никакой причины для его смещения. Лавон лишил своих товарищей по партии возможности найти легкий выход из ситуации и отказался уйти в отставку “по собственному желанию”:
“Смысл происходящего не в том, чтобы найти справедливость и правду, а в том, чтобы найти какой-то повод для моего изгнания. Может быть здесь стоит выбор ‘или Лавон или Бен-Гурион’, поэтому хотят избавиться от Лавона? Но я категорически отвергаю попытки спрятать этот политический спектакль под маской морали. Чтобы было ясно – решение принимается под давлением ультиматума премьер-министра. Я не уйду в отставку. Я не вижу никакой причины для этого, кроме как облегчить совесть некоторых товарищей… Такой услуги я никому не окажу. Хотите меня сместить – пожалуйста, я приму любое ваше решение, только решайте конкретно и гласно”.
Второй человек в МАПАЙ – Леви Эшколь – взял на себя труд и предложил ЦК МАПАЙ рассмотреть вопрос о снятии Лавона с должности генсека Гистадрута. Эшколь объяснил, что Лавон нанес большой ущерб партии своим поведением в последние месяцы и, хотя его требования были справедливы сами по себе, в данной ситуации он не может более представлять партию в руководстве Гистадрута.
ЦК МАПАЙ приняло решение о снятии Лавона в Шабат 4 февраля 1961 года. Этот день вошел в израильскую историю под именем “Шабат hа-hадаха” (“Суббота отлучения”). На улице перед зданием, где проходило заседание ЦК собрались студенты, считавшие изгнание Лавона угрозой демократии в Израиле. На студентов напали “дружинники” МАПАЙ и стали их избивать.
Между тем, в зале заседаний выступил Шарет. Его выступление произвело на всех неизгладимое впечатление. Кризис в МАПАЙ стал открытым. Шарет сказал:
“В любой демократической стране у премьера есть право требовать увольнения министра. Однако, я категорически против того, чтобы премьер определял кто будет государственным контролером, редактором ежедневной газеты, мэром города или генсеком Гистадрута…”
Моше Шарет
Свое выступление он заключил словами: “Не честь и справедливость ведут нас, а страх и расчет”
Предложение Эшколя прошло большинством голосов – 159 “за”, 96 – “против”. Число голосов “против” неприятно удивило врагов Лавона.
После голосования Лавон подал в отставку с поста генсека Гистадрута. Но для Бен-Гуриона это стало “пирровой победой”. Его популярность была крайне низкой, а Лавон в глазах многих считался победителем с моральной точки зрения.
Бен-Гурион отозвал свое прошение об отставке, но создать новое правительство уже не смог. Политический кризис требовал досрочных выборов. Кнессет четвертого созыва, в котором МАПАЙ имел рекордное количество депутатов, не просуществовал и двух лет. В истории Израиля этот Кнессет стал самым коротким. На выборы в августе 1961 года МАПАЙ вышла в плохой форме. Фракционная борьба, исключение Лавона из списка (это тоже потребовал Бен-Гурион в своем ультиматуме) – все это привело к потере 5 мандатов. МАПАЙ обещали избирателю единство и “выход из ‘Дела’[Лавона]”. Лозунг звучал как “МАПАЙ парша мин-ха-параша”(“МАПАЙ вышла из ‘Дела’”). Но, несмотря на низкий результат, реальной альтернативы социалистам в Израиле еще не было. Бен-Гурион снова встал во главе правительства.
Вместо эпилога: Результаты
Бен-Гурион
До того, как “Дело” стало известно Народу Израиля, популярность Бен-Гуриона была в апогее. Авторитет его в партии, народе и государстве был несокрушим. Оппозиция прозябала на обочине.
Не было ни одного министра, которого можно было причислить к недоброжелателям Бен-Гуриона.
Хватило буквально нескольких недель, чтобы ситуация кардинально поменялась.
Сочетание странных деклараций, необъяснимых “виляний” и грубые нападки на соратников по партии и правительству, сопровождаемые проявлениями “культа личности” и акциями, принятыми лишь в тоталитарных государствах, - возмутили общество и особенно ту его часть, которую Бен-Гурион ценил превыше остальных – “интеллигенцию”. Кроме того, от Бен-Гуриона отвернулись некоторые его политические союзники. Известный карикатурист “Дош” так изобразил это сюрреалистическое зрелище:
Великий вождь старательно разрушает свой образ…
Но процесс ослабления позиций Бен-Гуриона не остановился после снятия “Дела” с повестки дня. Распад руководства МАПАЙ на фракции продолжился. Доверие общества к Бен-Гуриону не увеличивалось. Последние два года своего премьерства – 1961-63 – он был лишь жалким подобием прежнего Бен-Гуриона. Неудивительно, что его замену на Леви Эшколя все восприняли с чувством облегчения. Рассмотрим некоторые симптоматичные события и действия, которыми сопровождался постепенный уход Бен-Гуриона с капитанского мостика израильской политики.
Видимо, самые серьезные проблемы выявились в связи с нарушениями самых основных морально-этических норм в системе безопасности страны и в связи со злоупотреблениями данной властью человека, бывшего в течении 15 лет министром обороны Израиля. В течении всего “Дела”, в политических целях широко использовался аппарат ШАБАКа. Дом Лавона был напичкан микрофонами, его телефон прослушивался, за домом велось наблюдение. За кругом знакомых Лавона также велось наблюдение, некоторые из них даже вызывались на допрос в ШАБАК.
Для того чтобы заткнуть Лавону рот, была мобилизована военная цензура. Например, была запрещена к публикации “секретная информация” о том, что Лавон в свое время предложил создать “Совет по национальной безопасности”. Хотя Бен-Гурион и сам не приказывал или даже не знал обо всех этих “художествах”, “дух его”, несомненно, “метался над ними”. В этот период во все государственные структуры внедрялся принцип “Благо государство есть благо его руководителя”. Отсюда был один шаг до объявления политического противника, Пинхаса Лавона, “угрозой безопасности”. Такой шаг был Бен-Гурионом сделан.
Бен-Гурион также слишком вольно толковал понятие “секретности”. С одной стороны, отчет судьи Коэна он объявил “секретным” и не показывал его даже своим министрам. С другой – когда ему вздумалось, он показывал секретные документы всем, кому не лень, обходя элементарные формальности. Например, его “верный помощник” Исраэль Бар, впоследствии разоблаченный советский шпион, пользовался свободным доступом к документам министерства обороны. Еще одним понятием, искаженно толковавшимся Бен-Гурионом, было “Честь армии”. Он не привлек к ответственности офицеров, совершивших тяжкие уголовные преступления, но зато выместил весь свой гнев на тех, кто эти преступления раскрыли и обнародовали. Джибли со своими друзьями запятнали честь армии своими действиями, но Бен-Гурион пытался их оправдать (кстати, он упорно утверждал, что “письмо Джибли Даяну” не было подделано), а Лавона обвинял в “очернении армии” и даже в “Осквернении Святости Системы Безопасности”.
Бен-Гурион утверждал, что требование “юридической комиссии” является принципиальным и что единственное, чего он добивается – это правды и справедливости. Краткий обзор поведения Бен-Гуриона в дни “Дела” показывает удивительную непоследовательность вокруг “принципиального требования”. И естественно, что общественное мнение затруднялось все это объяснить и оправдать:
2 октября 1960: выступая перед комиссией Кнессета по обороне и внешним сношениям, отверг предложение создать комиссию из трех судей для расследования “Дела”: “Я не занимаюсь юридическими комиссиями”;
10 октября: заявил, что собирается выяснить всю правду “юридическими методами”. До сих пор он “многое прощал Лавону”, т.к. его обязывали присутствующие в деле “сомнения”, невзирая на “полное доверие к Джибли”;
19 октября: заявил, что “сможет жить, если не будет нового расследования” и что “сомневается, что когда-нибудь будет выяснена правда – был дан приказ или нет”;
20 октября: ознакомился с мнением юридического советника правительства о том, что выводы комиссия судьи Коэна аннулируют, в принципе, выводы Ольшена-Дори;
21 октября: вызвал к себе Джибли. Целью разговора было создание впечатления, что именно Джибли требует создания “профессиональной юридической комиссии”;
25 октября: провозгласил: “Я не буду более вмешиваться в это ужасное дело, если только меня не обяжет сделать это закон”;
28 октября: опубликовал статью с нападками на Лавона в газете “Утро” (“Бокер”). В этой же статье потребовал создать “следственную комиссию”;
27 декабря: сразу же после утверждения правительством отчета комиссии Коэна, Бен-Гурион назвал их “лицемерными, лживыми и незаконными”. Затем он заявил, что не собирается нести за все это ответственность, поэтому уходит в “отпуск”;
1 января 1961: Джибли выступил против создания “юридической комиссии”. После этого он был сразу же уволен из ЦАХАЛ (с опозданием на 3 месяца);
19 января: Бен-Гурион написал правительству из “отпуска”: “После решений правительственной комиссии, я решил не заниматься этим делом, но опубликовать свое мнение. Я остаюсь при своем решении не заниматься этим делом. Правительство может свободно делать все, что ему заблагорассудится”;
31 января: Бен-Гурион подал в отставку из-за решения правительства одобрить выводы “Комиссии семи”;
В июле 1961 года Бен-Гурион заявил в Кнессете, что его отставка 31 января означала то, что он “уволил” правительство и, тем самым, это отменяет решение правительства одобрить отчет “Комиссии семи”. После этой комедии Кнессет единодушным решением всех партий принял специальное постановление, утверждающее действительность и законность решения правительства по отчету.
И теперь Бен-Гурион стал утверждать, что именно Лавон “дал приказ”, что “невозможно предположить, что высокопоставленный офицер сделал это без приказа”. К этим выводам Бен-Гурион пришел сам – без какого-либо расследования вообще – юридического или административного.
Хотя Лавон и не принадлежал к числу приближенных Бен-Гуриона и расходился с ним во мнениях по некоторым вопросам, тот высоко ценил его до начала “Дела”. Бен-Гурион назначил Лавона в 1953 году своим преемником в министерстве обороны, а в 1956 – предложил ему пост генсека Гистадрута. На начальных стадиях “Дела” отношения между ними оставались корректными. Например, даже 2 октября 1960 года, в день, когда Бен-Гурион выступил перед комиссией Кнессета и начал публичную дискуссию по “Делу”, он писал Лавону: “Я хочу сказать тебе самым дружеским и откровенным образом – я с тобой не нахожусь в конфликте”. Через несколько дней все изменилось и Бен-Гурион стал врагом Лавона. Параллельно с этим, окружение Бен-Гуриона стало распространять порочащие Лавона слухи о периоде, когда Лавон был министром обороны.
После общественной реабилитации Лавона Бен-Гурион усилил нападки на него. Теперь в ход пошла самая настоящая брань. Он назвал Лавона “опасным для общества аферистом”, обвинил его в “обмане и поклепе”, а так же в “осквернении святости [системы] безопасности”. Не больше не меньше. С этого момента Бен-Гурион, по своему известному обыкновению, перестал называть Лавона по имени. Вместо этого, он, говоря о нем, использовал выражения типа “этот человек” или “эта персона”. Он провозгласил, что “не сядет с этим человеком рядом нигде”. Имя Лавона было вычеркнуто из списка кандидатов в Кнессет от МАПАЙ.
После выборов 1961 года выяснилось, что отлучение Лавона не временное, как считали многие, а постоянное. И не только его, но и группы его сторонников “Мин ха-йесод”(“Из основы”). Все попытки вернуть Лавона и его сторонников к партийной и общественной работе в МАПАЙ наталкивались на категорический отказ Бен-Гуриона. Группа вышла из МАПАЙ, но даже после этого “херем” продолжался: когда МАПАЙ и “Ахдут hа-авода” вели переговоры о слиянии предвыборных списков, представители МАПАЙ потребовали, чтобы “Ахдут hа-авода” ни в коем случае не включала Лавона в свой список.
Другой пример того, что ненависть к Лавону приняла у Бен-Гуриона патологический характер: 11 ноября 1964 года на заседании ЦК МАПАЙ он в своем выступлении заменял “Лавон” на “Зимри”[8], когда цитировал слова Шарета и Эшколя, чем вызвал ярость последних.
Другой целью для атак Бен-Гуриона стали министры, члены "Комиссии семи", реабилитировавшие Лавона. Он не обвинял их в ошибке. Он обвинял их в сознательном заговоре против закона. На каком-то этапе Бен-Гурион стал требовать, чтобы "профессиональная юридическая комиссия" (требование создания которой стало у него пунктиком) расследовала также и деятельность "Комиссии семи". Затем он добавил еще одно требование: деятельность "Комиссии семи" должна расследовать полиция.
Главной мишенью для этих нападок Бен-Гуриона был, конечно же, его преемник на посту лидера МАПАЙ Леви Эшколь. Он входил в "Комиссию семи", но в свое время поддержал смещение Лавона с поста генсека Гистадрута, для того, чтобы как-то утихомирить Бен-Гуриона. Сейчас Бен-Гурион выдвинул против Эшколя беспрецедентное обвинение: оказывается, все шаги Эшколя были направлены исключительно для отстранения его, Бен-Гуриона, от руля управления Государством. В ноябре 1964 года Бен-Гурион выступил на заседании ЦК МАПАЙ и потребовал, чтобы Эшколь (внимание!) "предстал перед народным судом". Бен-Гурион описал даже каким ему видится этот "народный суд". Картина явно начинала приобретать черты сталинских "открытых процессов": начальники генштаба будут давать показания о происходившем в стране в 50-е гг, а сам Бен-Гурион выступит "как свидетель, а может быть и как прокурор". "Суд" предусматривал также публичные покаяния "обвиняемых". Только такой "суд", по мнению Бен-Гуриона, мог "искупить грехи" всех членов "Комиссии семи".
Последняя отставка Бен-Гуриона с поста премьер-министра состоялась в июне 1963 года. Ему было тогда 77 лет. Быстро выяснилось, что в его планы не входит отказ от власти - он видел кабинет Эшколя как что-то вроде "переходного временного правительства", подобного правительству Шарета. Поведение Бен-Гуриона в период премьерства Шарета было беспрецедентным. Сразу же после своего переезда в Сде-Бокер, там был создан "теневой кабинет". Не Бегин создал "теневой кабинет", а удалившийся, якобы на покой, бывший лидер правящей партии. Не исключено, что дискредитация Лавона была частью общей стратегии "теневого кабинета". Шарет поздно понял, что его подставили, и возвращение Бен-Гуриона, спасителя на белом коне, стало вопросом времени.
Бен-Гурион стал открытой оппозицией также и к Эшколю. Для подрыва власти своего преемника он вновь потребовал создать "профессиональную юридическую комиссию". Предложение рассматривалось в феврале 1965 года на съезде МАПАЙ. На этом съезде выявился весь тот ущерб, который нанес сам себе Бен-Гурион своими действиями во время "Дела". Большинство в МАПАЙ, которое в свое время согласилось с отлучением Лавона от партии, не было готово принести в жертву капризам престарелого вождя еще и Леви Эшколя. Съезд отказался вновь "оживлять Дело" и отверг предложение Бен-Гуриона. Так же было принято решение об объединении с "Ахдут hа-авода" и создании объединенного списка "hа-Маарах" (он просуществует до 1968 года и войдет в историю как "Первый Маарах", "Второй Маарах" проживет до 1984 года). Против этого Бен-Гурион тоже решительно возражал.
В июне 1965 года Бен-Гурион выставил свою кандидатуру на пост лидера МАПАЙ, однако ЦК МАПАЙ подавляющим большинством голосов проголосовал за Леви Эшколя.
Бен-Гурион стал мобилизовывать своих сторонников - Даян, Перес и Альмоги ушли из правительства, что противники Бен-Гуриона расценили как "подготовку к расколу партии". Бен-Гурион, вместе со своими сторонниками, был исключен из МАПАЙ (во главе которой он был более 30 лет) решением партийного суда.
На выборы в ноябре 1965 года Бен-Гурион со своей группой шел со своим отдельным списком - РАФИ - и получил всего 10 мандатов ("Маарах" - 45). В 1968 году РАФИ, Ахдут hа-авода и МАПАЙ объединились в единую "Партию труда"(hа-Авода). Бен-Гурион отказался участвовать в этом и остался в Кнессете в качестве "самостоятельной фракции, состоящей из одного депутата". На выборы 1969 года он шел во главе "Государственного списка" ("Решима мамлахтит"), который получил 4 места в парламенте Израиля. В 1970 году Бен-Гурион ушел из Кнессета. На этом его политическая карьера завершилась.
МАПАЙ/Маарах/Авода
Противостояние между Бен-Гурионом и Лавоном, а потом и между Бен-Гурионом и Эшколем, Голдой и Галили, стоило партии очень дорого. Начиная с выборов 1961 года и до "Переворота" 1977 года, МАПАЙ, а потом "Авода" в составе "Маараха", неуклонно теряли популярность. Количество мандатов "Маараха" в 1969 и 1973 году объясняется объединением с МАПАМ.
Политическая судьба Даяна была решена тогда, в начале 60-х. В отличие от Переса, он не смог восстановить отношения с победившей Бен-Гуриона фракцией. На него и до того смотрели с подозрением(мошавник, не служил в ПАЛЬМАХе и т.д.), а потом и тем более. Его терпели на посту министра обороны вынужденно. Премьером он так и не стал.
Перес терпеливо дождался "падения титанов" и вышел на арену после отставки Голды, которая оставила власть Рабину.
Рабина назначил на пост начальника генштаба Эшколь в конце 1963 года. Это было явно политическое назначение в рамках намечающегося слияния с движением "Ахдут hа-Авода" - Рабин был человеком Табенкина, Алона и Галили. Вражда Переса и Рабина пустила корни именно тогда, в 1963 году.
Джибли
Биньямин Джибли после увольнения из ЦАХАЛ развелся с женой и женился второй раз. Возглавлял различные предприятия, в том числе отдел в концерне "Кур" и "Хеврат хашмаль". Все время, до самой своей смерти в 2008 году в возрасте 89 лет, отрицал все предъявленные ему обвинения.
Он написал книгу, где изложил свою версию событий, но она до сих пор не опубликована. Боаз Эпельбаум, много общавшийся с Джибли в последние годы и помогавший ему в написании книги, был приглашен в телевизионную программу израильского телевидения "Лондон / Киршенбаум". Эпельбаум рассказал, что в 2005 году Джибли сказал ему, что "Приказ отдал Даян".
Эпельбаум сказал: "Я записал сразу же слова Джибли, чтобы не забыть. Он сказал буквально следующее: 'Я не прощу Моше того, как он запутал меня с датами. Я не прощу себя за то, что дал ему себя запутать... Он отдал 'Приказ'. Я последовательно прикрывал его все эти годы, хотя Моше воткнул мне потом кинжал в спину... '. Поясняю: Даян заставил Джибли сказать всем, что 'Приказ' был отдан где-то после 12 июля 1954 года, т.к. с 11 июля по 16 августа Даяна не было в Израиле..."
"Третий человек"
Все время, пока развивались события “Дела”, да и, впрочем, в намного более поздние и либеральные времена, цензура не позволяла публиковать имена Джибли, Бенцура и Эльада. Аври Эльад был известен как “Третий человек” (Джибли был “Высокопоставленный офицер), прозвище это происходит от названия английского фильма 1949 года “The third man”.
Эльад отсидел 10 лет – в одиночке. Освободился и эмигрировал в США. Жил В Лос-Анджелесе до самой своей смерти в 1993 году.
В 1976 году Эльад написал автобиографическую книгу под названием “Dесlinе оf Hоnоr”, которая в Израиле публиковалась отдельным изданием и в “ha-Aарец” под названием “hа-адам ха-шлиши” (“Третий человек”). Основным мотивом книги, которую Исер Харэль назвал “псевдо-биография”, является сетование Эльада – “вместо благодарности на меня навешали всех собак и упекли за решетку”
Египетское подполье
Заключенных подпольщиков не оставляло тяжелое чувство того, что Израиль их бросил на произвол судьбы. За все годы, проведенные в заключении, АМАН оказал им минимум поддержки. После "Операции Кадеш" появилась редкая возможность их освободить: в руки израильтян попали тысячи египетских пленных, включая(!) генерала Дигуи, возглавлявшего каирские процессы над подпольщиками. Но начальник Генштаба Моше Даян решил даже не требовать их освобождения (хотя все заключенные были в ранге офицеров ЦАХАЛ). Более того, Дигуи даже не был допрошен по делу о "египетской сети". Если бы Дигуи допросили, то по всей вероятности, открылся бы факт измены Эльада.
Та же история почти что повторилась и после 6-ти дневной войны: Даян - теперь уже министр обороны - не показал никакого желания освободить подпольщиков. Только благодаря упорству главы "Моссад" Меира Амита, узники были освобождены в результате тайной сделки в начале 1968 года, в рамках обмена пленными. Интересно отметить, что о прибытии освобожденных подпольщиков в Израиль не было сообщено Лавону, он не смог увидеть этих людей и услышать их рассказ.
До сих пор нет ответа на вопрос, почему так долго эти люди были без помощи, почему для их освобождения не были предприняты все возможные меры. Было ли это простое равнодушие, или кому-то в Израиле было очень невыгодно, чтобы такое освобождение состоялось, ведь могла открыться какая-нибудь правда?
Меир Амит, Хаим Бар-Лев и Голда Меир на свадьбе Марсель Ниньо (Голда Меир ведет ее к хупе)
Марсель Ниньо вышла замуж в Израиле. На ее свадьбе присутствовала Голда Меир, которая сказала: “Я принципиально не хожу на свадьбы, но на свадьбу Марсель Ниньо не прийти не смогла…”
Филипп Натанзон скончался в Израиле в 2004 году.
Тела всех подпольщиков, кто не дожил до освобождения, были также переданы Израилю. Их похоронили в Иерусалиме, на Горе Герцля, рядом с могилами героев НИЛИ.
Тело Меира (Макса) Бинта было вывезено из Египта в Италию, а затем, в начале 60-х, тайно перезахоронено в Иерусалиме, на Горе Герцля. Цермония проходила при участии всех высших офицеров ЦАХАЛ, но без сообщений в СМИ[9].
Лавон
После 1964 года Лавон постепенно отходит от политической деятельности. Группа "Мин ха-йесод" не оформилась в политическую партию и вскоре распалась.
После 6-ти дневной войны Лавон высказывался за уход из Иудеи, Самарии и Газы. В 1971 году он тяжело заболел, в 1976 году скончался. Похоронен в кибуце Хульда.
Примечания:
[1] запись ТВ Израиля: http://youtu.be/0SEkK4znDck
[2] Мордехай (Мотке) Бенцур признается в даче ложных показаний для спасения Джибли: http://youtu.be/OkQcZ1xqUpY
[3] см. “Дело Тобянского”
[4] см. Йеhошафат Гаркави
[5] см. Исраэль Галили
[6] см. Йоси Харэль, командир "Эксодуса"
[7] слух под конец жизни подтвердил сам Джибли - см. ниже
[8] Глава (наси) колена Шимона во время скитаний евреев в пустыне. Подробнее: см. книга Бамидбар глава 25
[9] Песня на стихи Макса Бинта, которые он написал в1950 году: http://www.youtube.com/watch?v=ALTVC2c97zA
