***
Я мечтал бы прожить, как буддистский монах,
Обитающий сразу во всех временах,
Отрешась от мирской круговерти.
И выращивать розы ветрам вопреки,
И следить за теченьем неспешной реки
В размышленьях о жизни и смерти.
Я мечтал бы не биться, как рыба в сети.
А с улыбкой провидца по жизни брести,
Чётки времени перебирая.
И проделав богами отмеренный путь,
Под ракитой присесть и спокойно уснуть –
Где-нибудь на обочине рая.
Но к несчастью в другой я родился земле –
Где кровавое солнце вставало в золе,
Где вели на костёр и на дыбу,
Где кипящей смолой заливали уста,
Где огнём и мечом насаждали Христа
И катили сизифову глыбу!
В этой дикой стране я родился и рос.
И вонзались под кожу шипы её роз,
И полярные звёзды сияли.
И бессмертный пахан усмехался в усы,
И страну раздирали под грохот попсы!
И всем этим отравлен не я ли?!
Так что мне не сидеть на речном берегу
И не взращивать сад в ледяную пургу,
И духовной не мучиться жаждой.
А рыбёшкой потерянной биться в сети,
И с улыбкой по минному полю брести,
И, конечно, взорваться однажды.
***
Нам Перестройка крикнула: – Вдохните!
И мы вдохнули радостно, взахлёб.
И были мы в расцвете и в зените,
И солнечные золотились нити,
Ложась, как нимб, на некрещёный лоб.
Литература хлынула потоком –
Цветаева, Булгаков, Мандельштам…
И мы сдавались в плен волшебным строкам,
И в зрелость прорывались не по срокам,
Не ведая, что ожидает там.
А рядом убивали и нищали,
И все столпы державные трещали,
И шёл, как самурай, на брата брат –
А мы стихи крамольные вещали,
Раскачивая рифмами Арбат.
Но маятник качнулся незаметно.
Всё сделалось реально и конкретно,
И взяли руль крутые пацаны,
И золотой телец взошёл победно
Над нищими руинами страны!
А мы всё строчки вещие вязали,
И души неокрепшие терзали,
И Коломбины нам смотрели в рот.
… А выдохнуть нам так и не сказали –
Нам просто перекрыли кислород!
***
Ирине
Заели невзгоды.
И, с веком продажным не споря,
Все жду я погоды
У самого синего моря.
Где белые шхуны
И гор горделивые склоны,
Где всё ещё юны
Платанов тенистые кроны.
Где бомж выползает
На свет, как солдат из окопа,
И где не терзает
Мне нервы моя Пенелопа.
У синего моря,
У самого синего моря –
С богами не споря,
Соперникам кости не моя.
И пусть не пугает
Грядущее дремлющий разум,
Покуда мигает
Маяк мне рубиновым глазом,
И волосы треплет
Порывистый ветер-холерик
Под вкрадчивый лепет
Волны, набежавшей на берег.
И с каждым приливом
Себя убеждаешь привычно,
Что быть несчастливым
Здесь просто почти неприлично!
Почти неприлично
Страдать о несбывшейся славе –
В нирване античной –
В Керчи, в Судаке, в Балаклаве!
Копаться в обидах,
Казнить своё время публично
При этих божественных
Видах – почти неприлично!
Ты жив. Ты причастен
К волшебным дарам мирозданья.
И горько несчастен.
И нет для тебя оправданья!
***
Товарищ Коба был большой учёный.
Он знал: писатель – как особый плод.
Одним – кайло и робы заключённых,
Другим – квартиры, премии, почёт.
И пусть одни ему слагали гимны,
Другие зубы скалили тайком –
Культуры опыляются взаимно –
Любой с такой ботаникой знаком.
Генсек бровастый тоже был не промах.
Кого – в дурдом, или пинком под зад.
Кого – душить в объятьях многотомных,
Украсив побрякушками фасад.
Одних из клетки вышнурнув позорно,
Других сажали ласково на цепь.
Но там и там проклёвывались зерна,
И там, и там выковывалась крепь!
А нынешним – не до литературы.
Мошну набить да оседлать «трубу».
Ни диссидентов нет, ни креатуры –
Влачите сами жалкую судьбу!
Печатайтесь за собственные бабки,
Потуже подтянувши ремешки.
Мы в ваши кошельки запустим грабки –
А вы строчите пьесы и стишки!
А воспевать нас мы и не просили.
А поносить – нам это пополам!
И те, кто были совестью России,
В спивающийся превратились хлам!
Весь мир таков – твердят нам в оправданье.
Не мир таков – таков холёный сброд.
Вернуть бы, что ли, Кобу в назиданье?
Да жалко исстрадавшийся народ.
МАГЕЛЛАН
Хромой командор не увидит крещёной земли.
Под радостным небом Севильи не встретит зари.
Растерзанный труп, надругавшись, сожгут дикари.
Посмертные лавры поделят рвачи и врали!
Так стоило плыть? И терпеть ледяную пургу,
Цингу и голодные корчи собратьев своих –
Чтоб после три века подряд о тебе ни гу-гу,
Чтоб славили трусов, твоё командорство свалив?!
Так стоило жить, непосильную ношу взвалив,
И лесть в мышеловку лукавой церковной игры –
Чтоб после тобою назвали какой-то пролив,
И тупо на картах искали его школяры?!
Столетья промчат, и другие задуют ветра.
Другие державы поделят мятущийся мир.
А ты станешь мифом, растаявшим дымом костра
И строчкой в учебниках школьных, затёртых до дыр!
И всё же, проникнувшись горькой легендой твоей,
Какой-то безумец наладит свои паруса –
Чтоб вновь бороздить безоглядные дали морей,
Чтоб штормы хлестали, и соль выжигала глаза!
Так стоило жить и сражаться, хромой командор –
За души безумцев, что будут столетья спустя
Моря штурмовать, за их юный азарт и задор –
Живущих всерьёз и готовых погибнуть шутя!
***
…И однажды поймёшь, что тупик в судьбе,
Что больше не хватит сил.
И сжалится Бог, и пошлёт тебе
Такую, как ты просил.
И будет она твоя плоть и кровь.
И не упрекнёт ни в чём.
И будет хранить твой очаг и кров,
Пока ты машешь мечом.
И будет в объятьях твоих сгорать,
В твоих небесах летать.
И будет сорочки тебе стирать,
И строчки твои шептать.
И станет тебе надрываться лень,
Карабкаться, рваться в бой.
И станешь спокоен ты, как тюлень,
Вполне доволен судьбой.
А она будет стол тебе накрывать
И заскоки твои терпеть.
И станет не о чем тосковать.
А значит, и не о чем петь.
И однажды поймёшь, что тупик в судьбе,
Что выдохся, опустел.
И сжалится Бог, и пошлёт тебе
Такую, как ты хотел.
Чтоб лежал, как полкан, у её колен
И лаял, когда велит, –
Богиню, прекраснее всех Елен,
Желаннее всех Лилит!
И будешь ты счастлив от пустяков,
От редких её звонков.
И будешь строчить вороха стихов,
Штурмуя её альков!
И будет она простодушно врать,
Изменчива, как дитя.
И будет она тебе нервы рвать
И колесовать шутя.
И ты будешь топить в алкоголе боль,
Не чувствуя вкус вина.
И пропасть откроется пред тобой
В квадрате чёрном окна.
И взмолишься, руки воздев, скорбя,
К темнеющим небесам.
И плюнет Господь, и пошлёт тебя –
Крутись, как сумеешь, сам!
***
И воздух предутренний тонок,
И страхи ночные крадёт.
И Андерсен, гадкий утёнок,
По берегу Леты бредёт.
Как лебедь в объятиях Леды,
Впервые блаженством объят,
Бредёт он по берегу Леты
В смешном балахоне до пят.
Птенец, поседевший ребёнок,
Не ведавший женской любви!..
Как воздух предутренний тонок!
Лови его грудью, лови –
Его, уловимое еле
Дыханье любви и весны –
Покуда душа ещё в теле
И снятся ей странные сны.
Трущобы убогих окраин,
Где в плошке лучина горит,
И Кай – неприкаянный Каин –
Актёров своих мастерит.
Где Герда – портовая девка,
И пьяных духов аромат.
И знамени тонкое древко
Сжимает безногий солдат.
Забудь эту страшную сказку,
Забудь навсегда и иди –
Чтоб горя мазутную краску
Грибные размыли дожди.
И вот он идёт, долговязый,
Сановности скинув парик, –
Герой своих солнечных сказок,
Нелепый и грустный старик.
Идёт, от земли удаляясь,
Под нос бормоча дребедень.
И тянется следом, кривляясь,
За ним его долгая тень.
