Вокруг каждой из поэтесс южнорусской школы (а было их всего три: постарше – Вера Инбер, и две сверстницы – Аделина Адалис и Зинаида Шишова) сплетался шлейф слухов, легенд, вымыслов. Особенно повезло (точнее, не повезло) Адалис, у которой к этому присоединялся и отзвук скандалов.
И вот парадокс. Вроде бы самая известная – о ней писали и Мандельштам и Цветаева – оказалась и самой забытой. А уж об одесской части биографии и говорить нечего! Цитата из Википедии:
«В пятилетнем возрасте оставшись без родителей, была удочерена семьёй матери и получила фамилию Ефрон. Начала писать стихи в 1913 г. Печаталась с 1918 г. В начале 1920-х гг. – ученица Валерия Брюсова, была с ним близка (широко распространилась эпиграмма: “Расскажите нам, Адалис, / Как вы Брюсову отдались”). Переехала в Одессу (где входила в “Коллектив поэтов”), затем уехала корреспондентом в Среднюю Азию». Почти всё верно, кроме одного – жила она в Одессе с 1902 г. до 1920 г., потом уехала в Москву, а уж оттуда, годы спустя, в Среднюю Азию. В некоторых справках упоминают и её участие в одесской «Зелёной лампе» (1917-1919). Сохранилась фотография группы поэтов и художников, сделанная в Одессе осенью 1919 года. Две юные красавицы-поэтессы – Адалис и Зика Шишова, поэты Эдуард Багрицкий, Александр Соколовский, Георгий Шенгели с женой, художники Наум Соболь, Сигизмунд Олесевич.
О вечерах «Зелёной лампы» писал критик Пётр Ершов: «В зале Консерватории на протяжении всего смутного одесского 1918-го года (фантастическая смена “властей”, неразбериха) “Зелёная лампа” стала устраивать открытые платные вечера под несуразным названием – “поэзо-концерты”. Удивительно, но – в небезопасные на улицах вечерние часы – концерты собирали изрядное количество публики и не только молодой.
На сцене устраивалась уютная комната. В центре на столе – горящая лампа под зелёным абажуром. За столом в непринуждённых позах – поэты: … Зинаида Шишова, Аделина Адалис (внешне – экзотика, египетский профиль, длинные острые ногти цвета чёрной крови), … Юрий Олеша, … Валентин Катаев, изредка Эдуард Багрицкий и, само собой разумеется, “др.”».
По воспоминаниям художника Евгения Окса, Адалис была первой любовью Ильфа и одним из организаторов «Коллектива поэтов». Именно ей принадлежит честь открытия брошенной хозяевами квартиры на ул. Петра Великого 33, где собирался «Коллектив поэтов». По легенде, она с Шишовой организовала в годы гражданской ещё и «Коммуну поэтов». Впрочем, документально это ещё никто не подтвердил.
Главная фигура, признанный метр поэтической Одессы 1917-20 гг. – Эдуард Багрицкий. Воспоминания о нём Адалис назовёт «Нас вёл Эдуард»: «Мы шлялись табуном, крича стихи или издеваясь друг за другом. Здоровые, полуголодные ребята, мы были злы, веселы и раздражительны. Нас вёл Эдуард. Что скрывать! Нас томил голод, зависть к богатым, хитрые планы пожрать и пошуметь за счёт презираемых жертв – богатых студентов и наивных или полусумасшедших старух. Нас томила неимоверная жадность к жизни, порождающая искусство, – та жадность, когда цвет халвы, недоступной губам, уже становится цветом воспеваемой аравийской пустыни и смазливая лавочница снится мраморной, качающейся на волнах… Нас томила участь великой судьбы, тайная и неясная мечта об участи Колумбов и полководцев».
1920 год. Прощаясь с друзьями перед отъездом к мужу в продотряд, Зика Шишова пишет «Послание друзьям» – Олеше, Багрицкому, Адалис.
<…>
Или со стрелой Эроса
Ты, всех женщин впереди,
Розу нежную Пафоса
Возрастившая в груди;
Знаменитая певунья
И – за правду не сердись –
Ослепительная лгунья
Аделина Адалис.
<…>
Вскоре уехала в Москву и Адалис. Встретилась с Валерием Брюсовым, стала его последней любовью. 21 июля 1920 датированы стихи Брюсова:
К Адалис
Твой детски женственный анализ
Любви, «пронзившей метко» грудь,
Мечте стиха даёт, Адалис,
Забытым ветром вновь вздохнуть
День обмирал, сжигая сосны;
Кричали чайки вдоль воды;
Над лодкой реял сумрак росный;
Двоих, нас метил свет звезды.
Она сгибалась; вечер бросил
Ей детскость на наклоны плеч;
Следил я дрожь их, волю вёсел
Не смея в мёртвой влаге влечь.
Я знал, чей образ ночью этой
Ей бросил «розу на кровать»…
Той тенью, летним днем прогретой,
Как давним сном, дышу опять –
В твоих глазах, неверно-серых,
В изгибе вскрытых узких губ,
В твоих стихах, в твоих размерах,
Чей ритм, – с уступа на уступ.
7 декабря 1920 она участвует в устном конкурсе, организованном Всероссийским союзом поэтов в Политехническом музее. Приглашали всех, от звёзд – Брюсова, Белого, Есенина, Маяковского – до пролетарских поэтов.
Участник этого турнира Тарас Мачтет в своём дневнике отмечает, что объявили победителя конкурса только 10 декабря. Им стала Адалис. Через запятую перечислим её московскую карьеру: заведовала литературной секцией подотдела ОХОбра, преподавала в Литературно-художественном институте, руководила Первой государственной профессионально-технической школой поэтики.
Но главное в её жизни – Брюсов и поэзия.
«Как-то в один из визитов к Аделине Ефимовне Адалис, последнему увлечению поэта, зашёл разговор о стихах, посвящённых ей. Аделина Ефимовна заметила: “Почему вы, молодой человек, всё время говорите о стихотворениях? Валерий Яковлевич посвятил мне целый сборник!”. Я прекрасно знал, что такого сборника, посвящённого Адалис, не существует, но счёл неприличным возражать. Уже не всё помнила точно поэтесса. <…> Уже прощаясь, я всё-таки позволил себе спросить Аделину Ефимовну: “Валерий Яковлевич хотел посвятить вам сборник или действительно посвятил?”. Адалис гневно посмотрела на меня и рявкнула: “Конечно посвятил! Такие вещи не забываются!” <…>
Уже много позже мне вдруг в голову пришла неожиданная мысль: вряд ли при живой жене Валерий Яковлевич решился бы посвятить книгу Адалис. Жанна Матвеевна не выносила соперницу. Но ведь посвящение можно было и зашифровать. Не стало ли название предпоследнего сборника “Дали” таким зашифрованным посвящением?
Я позвонил Евгении Филипповне Куниной, ученице Брюсова и близкой подруге молодой Адалис, и спросил: “Простите за нахальный вопрос. А как называл Брюсов Аделину Ефимовну в интимной обстановке, в кругу близких друзей?”
– Ну, как? Далью он её называл!
Значит, ничего не придумала и ничего не забыла пожилая поэтесса. Надо было мне не стесняться и прямо спросить: “А какой сборник вам посвятили?”. Теперь стало понятно стихотворение “Даль” из сборника “Миг”:
Ветки, листья, три сучка.
Вглубь окна ползет акация.
Не сорвут нам дверь с крючка,
С Далью всласть могу ласкаться я.»
(из воспоминаний Рема Щербакова, одного из авторов книги о В. Брюсове)
Какою же запомнилась Адалис современникам? Московская подруга, Евгения Кунина, «говорила о любви её к Брюсову, о её внешности так, будто видела её перед собой: большие зелёные глаза и раздваивающиеся передние зубы как у козы».
Есть и ещё один портрет. Марина Цветаева: «Летом 1920 г., как-то поздно вечером ко мне неожиданно вошла… вошёл… женский голос в огромной шляпе. (Света не было, лица тоже не было.)
Привыкшая к неожиданным посещениям – входная дверь не запиралась – привыкшая ко всему на свете и выработавшая за советские годы привычку никогда не начинать первой, я, вполоборота, ждала.
“Вы Марина Цветаева?” – “Да”. – “Вы так и живёте без света?” – “Да”. – “Почему же вы не велите починить?” – “Не умею”. – “Чинить или велеть?” – “Ни того, ни другого”. – “Что же вы делаете по ночам?” – “Жду”. – “Когда зажжётся?” – “Когда большевики уйдут”. – “Они не уйдут никогда”. – “Никогда”.
В комнате лёгкий взрыв двойного смеха. Голос в речи был протяжен, почти что пенье. Смех явствовал ум.
“А я Адалис. Вы обо мне не слыхали?” – “Нет”. – “Вся Москва знает”. – “Я всей Москвы не знаю”. – “Адалис, с которой – которая… Мне посвящены все последние стихи Валерия Яковлевича. Вы ведь очень его не любите?” – “Как он меня”. – “Он вас не выносит”. – “Это мне нравится” – “И мне. Я вам бесконечно благодарна за то, что вы ему никогда не нравились”. – “Никогда”.
Новый смех. Волна обоюдной приязни растёт.
“Я пришла спросить вас, будете ли вы читать на вечере поэтесс”. – “Нет”. “Я так и знала и сразу сказала В. Я. Ну, а со мной одной будете?” – “С вами одной, да” – “Почему? Вы ведь моих стихов не знаете”. – “Вы умны и остры и не можете писать плохих стихов. Ещё меньше – читать”.
У Адалис же лицо было светлое, рассмотрела белым днём в её светлейшей светелке во Дворце Искусств <…>. Чудесный лоб, чудесные глаза, весь верх из света. И стихи хорошие, совсем не брюсовские, скорее мандельштамовские, явно-петербургские».
Сам Мандельштам в 1922-м году ставил стихи Адалис выше Цветаевой: «Адалис и Марина Цветаева пророчицы, <…>… В то время как приподнятость тона мужской поэзии, нестерпимая трескучая риторика, уступила место нормальному использованию голосовых средств, женская поэзия продолжает вибрировать на самых высоких нотах, оскорбляя слух, историческое, поэтическое чутье. Безвкусица и историческая фальшь стихов Марины Цветаевой о России – лженародных и лжемосковских – неизмеримо ниже стихов Адалис, чей голос подчас достигает мужской силы и правды».
А через двенадцать лет, после выхода первого сборника стихов Адалис «Власть», он же напишет: «Пишет Адалис так легко и лихорадочно, как будто карандашом на открытках, начав на одной и продолжая на другой. Кажется, она стоит в зале телеграфа, дожидаясь, пока освободится расщеплённое перо на веревочке, или же из междугородней будки, задыхаясь, передает лирическую телефонограмму:
– Достать стихи. Узнать, отчего происходят стихи. Подойти как можно ближе к тем людям и делам, ради которых и благодаря которым пишутся стихи».
Но в тридцатые годы оставаться только поэтом, жить этим, зарабатывать не мог никто. Удел поэта – стать переводчиком. И не английских или французских поэтов, а таджикских, азербайджанских, армянских, индийских. И хорошо ещё, если классиков – Хосрова, Джами, Физули, но приходится и современников – Джамбула и Турсун-заде. Аделина переводит и тех, и других. И продолжает писать стихи.
Брюсов, Цветаева, Мандельштам, Пастернак. Современники Адалис. Она писала о них, посвящала им стихи. Конечно, до вершин поэзии, её небожителей не всякому дано дотянуться. Но ведь поэт – ещё и обычный человек, живущий в реальном мире и от мира этого зависящий. И всё же остающийся человеком.
В сороковые годы в литературных кругах разразился скандал: Мирзо Турсун-Заде получил Сталинскую премию за свои стихи. Что в том дурного? Но в действительности, «переводы», сделанные Адалис, были оригиналами. А вот подстрочник он срочно сочинил задним числом (или перевел с русского на таджикский – в этом мемуаристы расходятся). Но ни деньгами, ни славой делиться с переводчицей не пожелал. Разумеется, Адалис ничего не добилась.
Есть ещё одна легенда об Адалис, впрочем, скорее всего, как и предыдущая история, правда. Бориса Пастернака исключают из Союза писателей. Прозвучал вопрос:
«”Кто за то, чтобы одобрить решение об исключении Пастернака из Союза писателей СССР? Кто против?”, суетливо всунув в свой вопрос почти без паузы победное: “Против нет!”, а затем: “Кто воздержался?” и сразу перескочил к триумфальному: “Воздержавшихся нет, Борис Пастернак исключен из Союза писателей единогласно”, – из задних рядов вдруг раздался тоненький, но возмущённо скрежещущий женский голос:
– Я воздержалась и прошу это записать.
По лицу председательствующего побежали уже не судороги, а нервические конвульсии. Но он собрался и, задыхаясь, выкрикнул:
– Решение принято единогласно! Собрание закрыто!
А женский голос ещё сопротивлялся:
– Нет, запишите, что я воздержалась.
Но его заглушило хлопаньем стульев и топотом ног.
Я приподнялся и увидел крошечную длинноносую старушку в тёмном платье, похожую на чёрную птичку, всё ещё отрицательно жестикулирующую кулачком с зажатым писательским билетом.
– Кто это? – спросил я у Евгения Винокурова, с которым мы оба вообще не голосовали.
– Адалис, – ответил он мне».
Такой запомнил её Евгений Евтушенко.
Самый известный её перевод из Последней поэмы» Рабиндраната Тагора «Ветер ли старое имя развеял…». Песня прозвучала в фильме «Вам и не снилось», вышедшем уже после смерти Адалис. Поют её и сейчас, но кто знает имя переводчика?
Аделина Ефимовна Адалис – поэт, прозаик, переводчик, женщина, которая увлекалась физикой, биологией, космогонией, археологией, кибернетикой. Ослепительная Адалис – «внешне экзотика, с египетским профилем».
Ей ли, не ей адресованы строки Брюсова:
Когда во тьме закинут твой
Подобный снам Египта, профиль –
Что мне, куда влекусь за тьмой,
К слепительности ль, к катастрофе ль!
