ДОЛГ
Город вынимает меня мокрую из земли,
Расшнуровывает детскую грудь, как спортивную грушу.
Город, город, ты три кожи моих сдери,
И три воли моих сотри,
Всё не моего ума дело: любить, моего ума дело: слушать,
Как дни плывут на единственном в мире плоту,
Связанном старой девой на новых спицах,
Чтобы пугать одинокую темноту,
Тело держать в поту,
Чтобы умом не маяться, а глупостям не присниться.
Украшай причалы белыми перьями голубей,
Как голову зимней ёлки, отрубленную на праздник,
Как телесные ткани клоунов и врачей,
Спуск к берегу ничей,
Он дикий, заросший и как мы с тобой – безотказный.
Когда от Пророка будет двенадцатое письмо,
Расступится белое море, вскричат цветные медузы,
Распорется брюхо песочное,
А на второе дно,
Лягут твои соловьи, их голоса и спаянные союзы.
Когда за нас не скажут единственный Отче Наш,
Мы проклянем все гавани, всех капитанов на корабле.
Обещай, что ты и тогда меня не продашь,
А возвратишь,
Как прощённый долг, тёплой живой земле.
ПОСЛЕ
До и после Вифлеемского мальчика было слово,
Серебряные черви любви,
Усмирение плоти, дорога в Рай через
Многолюдную и крошечную Голгофу.
Был день третий и тысячи дней потом,
Залитые тёплым человеческим потом
И сбитый навечно с толку, преданный, добрый Сын.
Была смерть во имя жизни в походах
На окровавленных шёлковых символах
Тысячи падали не для воскрешения
Падали, падали, падают всё ещё, как один.
После всякой истории о Царях и особенно, –
О небесных.
Люди выносят их на плечах
Люди уносят их на плечах
Только всё больше к бездне.
До и после Адольфа были словесные штурмы,
Был молодой Иосиф, который писал стихи,
А потом у того Иосифа были свои тюрьмы
(Мечтать нужно возвышенно),
Они излучали солнце, шаги в них были легки.
После голодных дней и бескрылых мух
Слов было не меньше, как после Нью-Йоркских башен,
Всё разрывается глухо и немо. Вслух,
Делятся дети на очень чужих и наших.
Делятся округи на квадратные лоскуты,
Делятся головы на участие и на участь,
Распределяются степени под научность,
Движется очередь в пост занимать посты.
После двенадцати ночи я дико хочу спать,
Но широко открываю свои глаза.
Мне нужно всё это себе сказать,
Мне нужно всё это тебе сказать,
Мне нужно две спички, всего ничего,
Для тех, кому завтра со мной стоять,
Для тех, кому завтра за мной стоять,
Но спичек нет и за мной никого.
РИМ
Никогда не будет столько твоих прохлад,
Столько твоих простуд, чтобы их стало вдоволь.
Мне не спокойно возле тебя так,
Словно черти поют про чужой Багдад,
И я этим песням – главный припев и повод.
Точно мой день – производная от греха,
И каждый закат мне сулит лишь двойную плату.
Что это крошится красное
В середину жизни с побеленного потолка?
Кто эти люди, что входят в неё, как в палату?
У кого ты пил из груди свою красоту,
Для кого держал её спящую в расписной колыбели?
Этот мир у порога Марса
Роняет свою единственную звезду,
А я нахожу её у острого края твоей постели.
Завтра я задушу себя твоей простыней,
Тёплой, как десять солнц, живущих не по системе,
И дорога в Рим
Доставит меня домой,
Где я стану ждать тебя, вместе с другими всеми.
ОХРА
В пальцах хрустнул Вермеер.
Девочка, остановись, ты моё спасение
И остаток остатков.
Если тебя другими заменят,
В мире оставлю только горку заплаток,
Ни одного полотна.
Я надрываюсь от твоей лёгкости
И боюсь видеть твои плечевые дуги,
В них – сила сил.
У моей охры не хватит плотности врезать
Их в холст, как раболепно бы я не просил
И не давал пить у себя из вены.
Ты светлее белого света
Опустив глаза, крушишь мою маленькую тишину
Много-много раз.
Сведи моё дрожащее существо с умом,
Выведи из говорящих язык, и уже сейчас
Ты получишь свой жемчуг.
Но не останься в моей петле.
Продай мне укус, подари пиалу из дома радуги
Для сладкой крови,
Чтобы я жил без тебя,
Без тебя грунтовал свои дни и готовил
Красную тень твою
раненому себе.
ЗВЕЗДОПАД
Вот, сегодня мне демоны поутру говорят:
Надевай броню, догоняй отряд.
Там зияет дыра седьмой год подряд,
И простужен фланг, и закончился нафтизин,
И талоны расстреляны в продовольственный магазин.
Не растягивай аккордеон, не тяни резин.
Суженому-муженому не звони,
Не стучи свой SOS в трюм большой родни,
Не милуй, скажут, велят – казни.
Распластайся маслом на бутерброд,
Съешь его быстрей, чем возьмут твой дот,
Вытирай полынью свой сладкий рот.
Настели соломы в окопный ряд,
Здесь ещё заляжет притихший зад
И дождется кары под ивой гад.
Это вам не Зинке стелить шинель,
Это вам у ели – разбиться в ель!
Это мыться мылом, что для петель.
Я лежу нетоварной мордой своей в песок
И какой-то ангельский голосок говорит:
«Привет солдат, хватит сцать, солдат!
Выходи смотреть на утренний звездопад».
МЯТА
Вместительность шкафа имеет значение,
Когда все твои Диоры в нём на местах,
А я – глубоко в тебе,
И тонны нас заменяют рыбу, вино,
И хождение по воде,
А остальное – голод и разговоры.
Давай подпишем контракт, что
Никогда не будет никаких контрактов.
Всё только по образу и подобию.
Без пробирок,
Пустынь, задатков.
Всё по-старому, всё по-новому.
Моя белая память станет тебе холстом,
Безрамной твоей сублимацией
От обратного,
Спящим влечением вниз лицом,
Освобождением от круга пятого,
Друга тобой заклятого.
Слушается и гудит наравне с маяком,
Дыхание твоей рубцеватой кожи.
Спи не долго,
Мой запёкшийся ком,
Я без тебя – ничто.
Вхожу,
Чтобы и ты тоже
Немела и плакала,
Как мята под языком.
БУНИН
Три окаянных засова
Голод в нарядном платье
Перечеркнут два слова
Лёгкую смерть на закате
Через одну минуту
Бунина вскроют в аллее
На день рождения Анюты
Между деревьев стемнеет
Долгая жизнь у Ивана
Я как Иван не умею
Мне ещё рано для раны
Я поливаю аллеи
Курят смотрящие с тыла
Режутся в карты и просто
Поле, ковыль и кобыла
Русский жуют перекрёсток
Русскую плачут песню
Русского губят белой
Господи, по лбу тресни
Чтобы и я посмела
Перекатиться с ветром
Сплюнуть четыре раза
Русским остаться пеплом
Русским быть ртом и глазом
Ванечка, Ваня Бунин
Снится Одесса-мама
Что мне за это будет
Рана, надеюсь рана
Ч.Б.
Белая магия, пусть твой бог
Сделает из рыбьего скелета мечеть.
Черная магия, пусть твой бог
Сделает из рыбьего скелета мечеть
И кости помолятся со всех ног
За тех, кто не будет в них громко петь.
Сонная девушка пусть войдёт
В реку голая, как кинжал,
И откроется в ней кинжалом.
В долгой воде оставляя
Быстрому плавнику
Жизнь, которая – не начало.
Зыбкость всего утопит её ступни
Мягкие и сырые,
А внутри расколется минарет
На купола иные.
Без остановки рыба плыви
Магии будут всегда в крови
Мёртвые и живые.
