КАРЕНИНА
Прощаясь на перроне у вокзала, земные завершившая дела, – До скорого! – Каренина сказала и, кажется, увы, не соврала. Сказала так легко и без укора, как будто собиралась жить и жить. И скорый показался очень скоро, хотя сегодня мог и не спешить. Да лучше бы он шёл и вовсе мимо – откройте для него запасный путь! Но лязганье колёс неумолимо… Она уже готовится шагнуть…
Я выправлю нелепую брутальность, где с телом расстается голова! Создам альтернативную реальность, где бедная Каренина жива! Войти туда вы нам не запретите, и, в пику зазевавшейся судьбе, скажу я: – Ах, сударыня, простите! Мне кажется, вы будто не в себе… Взмахнут её ресницы, невесомы, улыбка оживит её уста, и мы, как будто издавна знакомы, заглянем в ресторанчик у моста. На стенах там парящая Аврора, расписан купидонами плафон, и, чтоб не отвлекал от разговора, я выключу мобильный телефон. И где-нибудь в районе полшестого скажу ей без жеманства и манер: – В трагическом романе Льва Толстого вы подали неправильный пример! Судьба вам не представила уступок, не сжалилась ни на день, ни на миг, но ваш неосмотрительный поступок десятки на подобное подвиг. И вы меня послушайте, как друга, и это постарайтесь не забыть: и так у нас с рождаемостью туго, так вы ещё смогли усугубить! Простите уж за юмор солдафонский, но истина и в юморе видна: Онегин там, Печорин или Вронский – их тысячи, а жизнь у вас одна!
Закат раскинет розовые перья, качнутся за окошком дерева… Чем больше говорю, тем меньше верю и сам в свои разумные слова. В посуде закопчённой и железной нам вынесут картошки и грибов. И скажет мне Каренина: – Любезный, вы знаете, как лечится любовь? Помогут ли больничные палаты от боли, что терзает и печёт? Любовь неотделима от расплаты, и мне ещё не выдали расчёт! – Потом поправит шарфик от простуды и обратится ласково ко мне: – Спасибо вам! Ступайте с Богом, сударь. Мне не поднять рождаемость в стране!
А крыть-то мне, фактически, и нечем, окончилось волшебное кино. Я выйду в разгорающийся вечер и гляну на Каренину в окно. Сидит она, поникнув головою, задумчива, возвышена, тиха… Пускай она останется живою хотя бы в мире этого стиха!
БЕСЕДА
Жил да был один художник, жизнерадостный вначале,
Да с годами потускнели и веселие, и прыть,
Но зато он научился разговаривать с вещами,
Так что даже старый зонтик он сумел разговорить.
Он берёт его с собою и гуляет по аллеям
Исторического парка от калитки до пруда,
И беседует о жизни, наблюдая, как алеет
Утонувшая в закате невысокая гряда.
Растопыривает зонтик, если брызнули осадки,
И легко отодвигает надвигающийся фронт,
И тогда-то проявляет потаённые повадки,
И бубнит над головою распоясавшийся зонт:
Где он был и что он видел, как дела и настроенье –
Подвывает помаленьку, непогодою гоним.
Отличается, однако, небывалым самомненьем –
Он в ответе за здоровье тех, кто пользуется им!
Или вот ещё картина: наш художник у камина
И просвечивает красным сухощавая ладонь.
Для него во всех аптеках нет полезней витамина,
Чем мерцающие угли да пылающий огонь.
Он беседует с камином и с поленьями толкует
О сегодняшней печали и бессмысленном былом,
И огонь на то вздыхает, и на вазочке бликует,
И напитывает вечер ароматом и теплом.
А приталенная ваза из китайского фарфора,
Нестареющий ребенок, озорная травести,
Замечательный напарник для большого разговора –
Словно ракушка, бормочет, если к уху поднести.
И беседует художник среди бликов, среди пятен
С образцами интерьера в оглушающей тиши.
Он, конечно, не лунатик, не напился и не спятил.
Просто умерли родные.
Не осталось
Ни души.
ЛОШАДКИНО СЧАСТЬЕ
Ни валко, ни шатко шагала лошадка
В коричневой шубке – ну, прям’ шоколадка!
Коричневы круп, голова и спина,
За что и звалась Шоколадкой она.
Хотя Шоколадкой прозвали лошадку,
Жилось Шоколадке не очень-то сладко –
Тащился по полю унылый обоз,
Везла Шоколадка с поклажею воз.
Преодолевала бугры и преграды,
Тащила патроны, тащила снаряды.
И вот на исходе рабочего дня
Она повстречала красавца коня!
Он вышел из леса, таинственный странник,
Такой белоснежный, как сахарный пряник,
За что и прозвали его Сахарком,
А звал его маршал, сидевший верхом.
И стало на сердце лошадкином сладко,
И сразу влюбилась в коня Шоколадка.
И выгнула шею, а шея – ого!
И нежно сказала ему: «И-го-го!»
А синие дали вдали грохотали,
Там люди сражались, но это детали.
Исчезли тревоги и грохот, и гул,
Когда Сахарок на лошадку взглянул.
И тут же отвлёкся, и тут же забылся,
И сам он по гриву в лошадку влюбился.
Сказал «И-го-го!» и другие слова,
И маршал всё понял, он был голова –
Не зря же на нём ордена и медали!
Её распрягли, а коня расседлали,
А сами поспешно укрылись в овраг,
Поскольку сжимал окружение враг.
А кони в поля пошагали украдкой,
Шагал Сахарок со своей Шоколадкой.
Шагали бок о бок под гром и металл,
И ветер им гривы в косички сплетал.
Всё дальше они от людей уходили,
Снаряды и пули коней пощадили –
Она не виновна, он не виноват,
Что люди зачем-то хотят воевать!
Картину такую увидит не каждый,
Но мне посчастливилось видеть однажды:
По горному лугу, где небо синей,
Бегут табуны легконогих коней.
Они жизнерадостны, даже игривы –
Они шоколадны, но сахарны гривы.
И нет ни войны, ни оврагов, ни ям…
Пусть будет удача, хотя бы коням!
