«Владимир Михайлович, здравствуйте! К сожалению очень поздно получил (передали мне) Литературный меридиан», где опубликованы дые главы из Вашей новой книги. Жаль. Но стихи «Вор» и далее по тексту не мои. Н е я их написал. Кто автор? Уточните. И надо бы внести поправку, чьи стихи подверглись вашей разборке. Об остальных моментах писать не буду. Я не арсеньевский Есенин. Просто – Морозов. Всего вам доброго. Надеюсь, что вы ответите, как офицер: «Честь имею!» Исправьте недоразумение. Николай Морозов, член союза Российских писателей, почетный житель города Арсеньева. Над подписью не надо шутить. Она заслужена».
Письмо (печатается с ошибками оригинала) пришло очень не ко времени. И всегда-то много работы, а тут аврал – дыхнуть некогда. Однако старый товарищ не знает моей беды, посему приходится всё бросить, чтобы немедля «уточнить, исправить недоразумение и ответить».
Дорогой Николай Николаевич!
1. Ни в «Литературном меридиане», где опубликованы «дые главы», ни в книге «Мы ещё здесь», откуда они взяты, нет прямых указаний, что подвергаемые анализу тексты написаны Вами. От обнародования фамилии Вам хорошо известного автора снова воздержимся. Критика произведений часто, по какому-то непреодолимому недомыслию, воспринимается пишущими людьми как посягательство на их человеческое достоинство. Между тем, самый замечательный во всех отношениях, умнейший и добрейший человек не виноват, если он слабенький поэт или не поэт вообще. Так что не будем обижать без вины виноватых.
2. Главы, так Вас взволновавшие, написаны не с целью «разборки» с каким-то конкретным автором. Их смысл открывается в контексте книги. Также – в контексте всей моей работы последних двух десятилетий и творчества моих друзей-единомышленников, сотрудничающих с «Литературным меридианом». Наша страна, наш народ непомерно и незаслуженно страдают от вопиющего непрофессионализма, когда сплошь и рядом, во всех сферах материального производства, во всех областях жизни, в том числе и духовной, определяют порядок люди случайные, не подготовленные, не знающие дела, которым они занимаются. В означенных сюжетах использован в качестве примера материал, который мне наиболее известен, понятен и близок по роду деятельности, – материал литературный.
3. Ваше попадание в поле зрения во время работы над книгой – всецело Ваша, личная Ваша заслуга. Не однажды я просил Вас оставить в покое не любимое Вами, но уважаемое многими другими издание – ежемесячник «Литературный меридиан» и его редактора. Из номера в номер «Живого облака», в книгах Вашей супруги Клары Морозовой-Головкиной, в Ваших собственных сборниках, в публичных выступлениях и приватных беседах за нашими спинами намёки, полунамёки и прямые выпады против «Литературного меридиана» по-прежнему остаются заметной составляющей Вашей творческой и общественной деятельности. Вы не слышите наших просьб, как не слышите и советов своих друзей – даже таких авторитетных, как Александр Афанасьевич Егоров. Считаю необходимым напомнить его слова: «…позвольте дать Вам ещё один совет. Не надо пустых и никчёмных споров с Костылевым, не трогайте и Тыцких с Кабанковым, снизьте накал страстей, умерьте пыл, пусть каждый делает своё дело». Не буду в энный раз теребить Вас за рукав, цитируя Ваши труды и собирая камешки, брошенные Вами в наш огород. Жаль читателей и места на страницах серьёзного издания. Воздержусь также от предупреждений и обещаний. Вы уже имеете достаточный опыт общения с нами и можете заметить – мы ни разу не посягали на Ваше светлое имя, пока Вы сами не провоцировали очередную полемику словами и поступками, которые едва ли всегда можно считать корректными. Скажу прямо – не задирайтесь, и мы с удовольствием будем заниматься своим делом, не мешая Вам заниматься Вашим.
4. Я не собирался и не стал бы писать это открытое письмо, если бы одновременно с Вашим посланием ко мне редактор «Литературного меридиана» не получил аналогичную эпистолу с вдохновляющим постскриптумом: «Адвоката нанял. В суд заявление подал. Моральный ущерб с Тыцких – 500 т. р. по тиражу книги. С Костылева – 250 т. р. по тиражу “Л.М.”». Полагаю, без малого миллионный гешефт, который Вы возжелали получить за наше мнение о Вашей редакторской работе и Вашем поэтическом таланте, даёт нам право высказать это мнение ещё раз. Дабы справедливость и обоснованность Ваших претензий была адекватно оценена и судебной властью, и неравнодушной литературной общественностью. Морозов Николай Николай МОРОЗОВ: «С Тыцких – 500 т. р. по тиражу книги. С Костылева – 250 т. р. по тиражу “Л.М.”»
5. Считается, что сын за отца не отвечает. Едва ли этот общеизвестный постулат подтверждается жизнью, но он существует давно и не нами придуман. А вот то, что отец отвечает за сына, никто, кажется, не оспаривает даже теоретически. По аналогии: автор не отвечает за редактора (хотя кто же запрещает ему, автору, делать разумный выбор?) Однако редактор не может устраняться от ответственности за автора, чьи произведения он публикует. Автор имеет право (и многие широко им пользуются) не понимать, чего он насочинял. Редактору такого права не предоставлено. Назвался редактором, стало быть, готовься нести ответственность за всё, что посчитал достойным публикации. Посему, дорогой Николай Николаевич, за ИЗДАННЫЕ ВАМИ сборники, за каждую напечатанную в них строку и хвалить, и журить будут Вас. НЕЗАВИСИМО от того, принадлежит ли эта строка Вам лично или написана другим человеком, доверившимся Вашему профессиональному знанию и вкусу. Вы, между прочим, прекрасно это понимаете. Перелистайте, пожалуйста, и свои личные книги, и редактируемые Вами альманахи. Сколько в них опубликовано похвал в Ваш адрес, сколько благодарных слов, сколько обнародовано признаний Вашего выдающегося редакторского и организаторского таланта! Но что же делать, если кто-то видит в замечательной Вашей работе отдельные недостатки и маленькие огрехи? Страна у нас демократическая, литература – творческое дело свободных людей. Никто не вправе запрещать писателям и читателям иметь и высказывать своё мнение. Даже если оно является самым глубоким заблуждением. Каждый из нас имеет право ошибаться, не правда ли? А теперь прошу Вас: давайте, так сказать, вернёмся к первоисточнику. Вновь не станем называть имён-фамилий авторов, чьи строки будут цитироваться. Повторяю: за их качество несут ответственность и автор, и редактор. Последний, мне думается, даже в большей степени. Стоит, наверное, отметить, что в ряду приводимых примеров есть образцы и Вашего творчества. И – подчеркнём принципиально – все они взяты из изданий, к которым Вы имеете отношение, как минимум, в качестве редактора. Начнём с элементарного – с первичного языкового элемента, которым, как известно, является слово. Читаем: «погибнувший». Вы встречали такое слово в книгах? В газетах? У Даля его нет. В четырёхтомном «Словаре русского языка» нет. Нет и в орфографических словарях. Смотрим в Интернете (клик – «Сервис», клик – «Правописание»). И тут нет. То есть, такого слова нет в русском языке. Есть – «погибший». Без выбора, без вариантов, без обсуждений. Читаем: «подстать». Тоже – нет. Есть «под стать». «Участности». Нет «участностей»! «Участие» есть, «причастность», много ещё однокоренных, близких по смыслу. «Участностей» нет, хоть плачь. Нет в русском языке слов «настишь», «обездушный», «изложусь»… Список легко продолжить. Можно сказать: случайные ошибки, опечатки. Это в рукописи случайные ошибки, у машинистки – опечатки. В книге это – безграмотность. Наравне с отдельными «как и…», с которыми, КАК Известно, «Лукоморье» и «Живое облако» всегда активно боролись. Теоретически. На практике с «каками» всё обстоит сложнее, но мы о них запинаться не будем – с простым делом ученики и учителя из «ЖО», при желании, разберутся сами. Впрочем, чтобы нас не обвинили в навете, один пример приведём: «Обочина. И камень такой же, как и был». А вот это – сравнение. Вам, как большому поэту, конечно, известно – такой поэтический «строительный материал». «…старик стал, как быт малыша». Что такое «быт малыша»? Каким образом старик может стать «бытом»? Хоть малыша, хоть не малыша… Сравнение в исследуемых текстах радует глаз нечасто. Новизной, как правило, не блещет, а порой, как видим, заставляет слегка почесать в затылке. Впрочем, исключения попадаются. Например, «холодная рать». Догадались, что это? Снег! Разве непонятно? Совсем немного – о рифмах. Тоже из первых, но не последних примет поэзии. «Чего не сделаешь сегодня – завтра встанет непреодолимым, ускользающим бугром. И потому-то обнадёживающий полдень не будет где-то укрываться за бугром». «Кто утро первым впустит – тот и счастье не пропустит». Ну сколько уже говорилось про «ботинок-полуботинок», стыдно повторять! А это – посвежее:. «И встану, может быть, на твёрдых костылях, и потащу Россию за авоську, а то, что сын и внук живут впотьмах – не эта в жизни главная загвоздка». М-да… О художественных достоинствах сих строк помолчим с грустью, а рифмы замечательные, скажем прямо, редкие, находки просто: «сегодня – полдень», «костылях – впотьмах», «за авоську – загвоздка». Как слух ласкает, слышите? Следующие элементы стихотворения: строки и строфы. Цитируем их строкой в подбор. Не только для экономии места, но и для наглядности. Запись поэтического текста «в столбик» скрывает дефекты стиля и деформации смысла от слабо подготовленного или слишком доверчивого читателя. Один из критериев добротности поэтического произведения – соответствие текста всем законам, которые применимы и к прозе. То есть, стихи пишутся по правилам языка, в равной степени обязательным для любых литературных жанров. Читаем. «Но на деда-дедушку не сетуй, он пожил в немыслимой поре, и возникнет, замурлычил лето даже в заметельном январе!» Тут – целый букет творческих находок автора. От согласования окончаний и более чем сомнительного неологизма до трудно улавливаемого здоровым умом смысла. Читаем. «Почётный житель города. Попробуйте узнать. Усы вокруг да бороды. Все, как один, подстать. Почётные в участности? Я с ними не знаком. У каждой в жизни ясности есть время для подков». Извините, лично я здесь мало чего понял. И то – с большим трудом. От одной только «жизни ясности», у которой «есть время для подков», голову сносит. А это – про апрель: «…весенним наградам он вечно в долгу». Нравится? Ничего, что не очень по-русски? Ладно, пойдём дальше. «Мне настроиться бы хоть на миг. Глянул в зеркало. Жив там… старик с бородой и усами на низ. И… настрой мой на нитке повис». А что, картинка живая, яркая, почти цветная, простим эти «усы на низ» – не самое, действительно, неожиданное на страницах великих книг. «Я на собачку утром очень не ворчу, когда сбежавший ночью тапочек ищу» оставим без комментариев. И это комментировать не будем: «Февраль не превзошёл на птичью милость». И это: «И… закачались берёзы в том далёком уголке, где возникают морозы, шествуя к нам налегке. Жалко, мне всё-таки жалко, что каждый минуса жест будет ко мне, как скакалка. Прыгнет. И скромно присест». Что комментировать, когда «минуса жест» «прыгнет», «как скакалка», и хотя и «скромно», но, судя по сюжету, окончательно и бесповоротно «присест»? Тем более если «…Путиным и всяким Жириновским не будет до моей тропы резон дотронуться, хоть ловко иль не ловко. Они живут совсем с других сторон!» К тому же: «Вблизи виднее друг ты или так лишь. Стараешься отринуться и всплыть. Кто упадёт сегодня утром настишь? А кто сумеет через бури плыть?» Очевидно, лирическому герою через бури плыть удаётся, поскольку: «Пополам сегодня разделил зиму, что на преисподней в этот день пойму. Я не половину зимней кутерьмы оставляю сыну с правой стороны, где всегда открыты клапаны сердец. Не был в жизни сытым? Выжил? Молодец!..» Потом можно, конечно, узнать, что будет с левой стороны. Но и тогда несколько затруднительно представить, как именно в половине зимней кутерьмы с правой стороны открыты клапаны сердец. А что можно понять на преисподней в этот или в какой угодно другой день – вообще за её (преисподней) пределами, видимо, никому уяснить не по силам. И: «А я всю жизнь прожил простым в невероятной сложности, и улетал, как тёплый дым, за грани невозможности…» И: «Уходит пара друг от друга. И – гаснет нужный им фитиль». И: «Выйду во двор, а звёзды там, над карнизом дома, мне говорят, что поздно я подошёл к истоме». И – напоследок: «…милой на бумажке изложусь приветом…» Наконец, произведение в целом. Оно опубликовано в 2010 г. в альманахе «Живое облако» – 19 (стр. 312–313). * * * Я подарил любимой утром Пук цветов. И голова ее пропеллером вскружилась, Я этот пук всю жизнь дарить готов, Чтобы она в мои старания влюбилась. Я пук цветов в лугах весенних собирал. В сгущеньях запаха любой цветок приятен. Я даже руки о пыльцу не замарал. Я не пугаюсь после пука всяких пятен… Не поможете ли с высоты своего поэтического мастерства и уникального редакторского опыта определить жанр? Должно быть, поэт задумывал стихотворение как лирическое. А получилось так, что и пародию писать не надо. Если автор «пука» не услышал сам себя, если этого «пука» не почувствовал редактор, разговор с ними о поэзии лично мне представляется бесполезным. Однако это замечательное произведение в ряду прочих анализируемых шедевров – далеко не самое худшее. Оно даже выделяется некоторой технической завершённостью и определённой внятностью мысли. А дальше, как говорится, ехать уже некуда. Для читателей, не знакомых с творчеством цитируемых авторов, скажем: мы только ковшечком зачерпнули из колодца, у которого не видно дна. И признаемся: в этот колодец нельзя глядеть без сердечного волнения. В мутной, почти непроглядной его глубине угадывается настоящая человеческая драма. «Проснулся рано, На душе – осадок от дня прошедшего, от боли увяданья. Я – тень ушедшего, и нет ко мне вниманья». «Меньшой мой сын сказал: “К отцу не поеду. Лучше ногу сломаю…“» Лирический герой вновь и вновь «Уходит в новые страданья, встряхнуть которые могли совсем забытые свиданья на единении земли». И мучительно ищет выхода: «Но будет! Новый день настанет! Уйди, депрессия моя! Не позабудет. Не обманут непроходимые края». Но победа даётся трудно: «Не верю в искусство, не жду благ совсем. Есть добрые чувства, но я глух и нем». «…и конверты старых писем не рождают чувство мыслить». Поэт понимает, какие великие беды караулят его впереди: «Не можешь жить притихшей и Господней. Хмельные чувства бродят по душе. Предстану я когда-то в преисподней в совсем пленённом телом нагише». Однако ещё не всё потеряно: «Я прогоню плохие мысли, как с грядки курицу весной. Заботы плешь мою прогрызли, как музыканта волчий вой». «Не буду думать о вчерашнем. Не возвратить прошедший день. Хочу, чтоб слабо в настоящем сжимал мечты судьбы ремень, чтоб не устала вновь кукушка, как в барабан, года швырять, а жизнь, как добрая подружка, могла меня всегда понять…» «От чёрной грусти и от слабости пойду, куплю гормоны радости, и понесу себя туда, где были юные года». Вам не кажется, что это пародийно? Мне – кажется. И к смыслу пробиться почти невозможно. Но согласен: вызывает неподдельное сочувствие автору. Это стремление вызвать сочувствие, даже жалость к себе – явление, весьма распространённое в литературной и окололитературной среде. Возможно, оно питается желанием обрести известность и славу. Не исключено, вырастает из не всегда осознанного творческим человеком чувства неуверенности в себе. В любом случае, если оно и приносит писателю какую-то пользу, то польза эта – временная. Может быть, именно сочувствие когда-то заставило председателя Приморского отделения СРП Галину Якунину написать Вам, Николай Николаевич, такие слова: «Талантливый автор многих замечательных книг поэзии и прозы, Вы проявили себя, как незаурядный организатор и общественный деятель»? Очень хочу ошибиться, но мне думается, что Вы зря поверили в своё величие, в свою непогрешимость и неприкасаемость. Основания сохранять критическое отношение к себе, совершенно необходимое для творческого роста, у поэта и редактора Морозова всегда были. Ещё в 1990 году главный редактор Дальиздата Ф. Ф. Чайчевский писал поэту Морозову: «После ознакомления с Вашей рукописью “Не ищите виновных в России” вынуждены, к сожалению, сделать заключение, что принять к изданию её не представляется возможным из-за низкого идейно-художественного уровня многих представленных Вами стихотворений». А какую оценку в 1998 году получил редактор Морозов от выпускника Литературного института, уже в то время известного русского поэта Юрия Кабанкова? Давайте вспомним: «Ещё раз убедительно прошу без моего ведома и согласия не публиковать в Ваших изданиях мои литературные опусы, тем более – приватную переписку. Я, по Вашей просьбе, присылал Вам целостную подборку стихов – с “предисловием” и “биографическими вехами”. Разбив подборку на фрагменты, Вы, по большому счёту, лишили себя морального права распоряжаться ею. В данной ситуации проявился, в частности, Ваш “культурный” уровень редактирования. Не стоило бы отвлекаться “по мелочам”, но, например, самодеятельное “переназывание” стихотворений – яркий показатель сего “уровня” (вместо “Артюр Рембо”, – это, простите, такой французский поэт, – “Адамовы яблоки”). Дичь такого “переназывания”, кроме дикости самого факта, состоит в Вашем девственном неведении того, что адамовым яблоком в просторечии называется, извините, мужской кадык. На таком “крокодильском” (“нарочно не придумаешь”) уровне сотрудничать с Вами, повторяю, не имею возможности; а иной уровень к Вам с небес не спустится. Пусть Вас утешит то, что Вы не одиноки в подобном “редакторском” подходе к стихотворным публикациям: по схожей причине я отказался от сотрудничества, при советской ещё власти, со многими столичными изданиями. Так что – ещё раз: убедительно прошу… Я загружен, думаю, не меньше Вашего, и тратить время на подобные разборки и объяснения – слишком роскошно. Если хотите – воспринимайте это как каприз, однако согласитесь, что я имею полное право распоряжаться собственной писаниной. Надеюсь, этот вопрос исчерпан… Всех Вам благ». Прислушаться бы Вам, Николай Николаевич… И даже, может быть, поблагодарить коллег за честный и прямой взгляд. Увы! Осмелившихся Вас критиковать сначала регулярно наставляло на путь истинный «Лукоморье», потом настойчиво учило жить «Живое облако». «…дело погибнувшего от рук недоброжелателей «Лукоморья» продолжает нынче народный приморский альманах «Живое облако». Клянемся…, что не позволим зазнавшимся авторам отстранить, оттеснить, затенить творчество не только приморцев,.. но и всех россиян, пишущих стихи, рассказы, песни». Эти грозные слова ни много ни мало – от имени всех пишущих россиян! – обращены к Юрию Кабанкову, Владимиру Костылеву, к Вячеславу Протасову, к сотням и сотням авторов и читателей «Литературного меридиана», живущим от Москвы и Санкт-Петербурга до Южно-Сахалинска и Корсакова, от Пскова и Кишинёва до Калгари и Калифорнии. Мне кажется, что Вы, Николай Николаевич, видели ситуацию как-то очень по-своему. Не чувствовали её смехотворности. Она заключалась в том, что на вызовы «лукоморцев» чаще всего никто не обращал внимания. Реагировали редко, только когда уж очень навязчиво доставали. А между тем, с «лукоморцами» подспудно, неожиданно для Вас, вершилась настоящая драма. Не умея и не пытаясь работать над собой, оказавшись в самоизоляции, они стали сдавать и так-то невысокие творческие позиции. Не случайно в произведениях катастрофически сузившегося круга авторов зазвучали такие интонации: «Мне настроиться бы, мне настроиться… и я воспряну и что-то скажу, То священное, чем дорожу». Ещё в 1962 году поэт Алексей Прасолов в письме литературоведу Инне Ростовцевой писал об этом «направлении» творческого поиска: «До чего же осточертели стихи о каких-то особых (сверкающих! единственных! алмазных) словах. Так и натыкаешься у каждого поэта на фразы: вот бы найти мне такое слово, вот бы мне спеть такую песню, вот бы сделать, чтобы слово горело и грело и т. д. и т. п.» Но, похоже, «лукоморцы» никакого Прасолова не читали, а может и не знают вообще. Да читают ли они самих себя? Как Вы думаете, Николай Николаевич? Дорогой коллега! Позвольте напоследок поделиться некоторыми мыслями о нашем общем деле. Мысли, возможно, спорные. Но я на истину в последней инстанции не претендую. Не знаю, хорошо или плохо, что иногда литературой пытаются заниматься люди, не имеющие не только таланта, а даже элементарного понятия, что она из себя представляет. Любовь к литературе – драгоценное, счастливое качество любого человека, да ведь самой горячей любви к небу недостаточно для полёта. Никто не сядет за штурвал реактивного самолёта, не пройдя обучения. А незрячему мысль об этом просто не придёт в голову. Зато к писательскому столу смело подсаживаются все желающие даже из числа больных неизлечимой литературной слепоглухотой. Сегодня легко стать писателем. Настолько легко, что ко многим и многим, кто воспользовался этой возможностью, слово «писатель» применимо только в кавычках. Не кажется ли Вам, Николай Николаевич, что литературу, поэзию, прежде всего, уже нужно спасать от таких «писателей»? Притом, разумеется, что талантам, как во все времена, надо помогать. В том числе, ограждая от агрессии серости и безвкусия. Возможно, Вы не забыли, что много лет назад я, будучи руководителем Приморской писательской организации, одним из первых (мне даже кажется – первым) из профессиональных литераторов поддержал Вас и Ваше «Лукоморье»? В значительной мере это случилось потому, что Вы всем своим обликом, поведением и творчеством внушали сочувствие и желание Вам помочь. У Вас есть возможность, при добром отношении к старым соратникам, вспомнить и о том, из-за чего наше сотрудничество довольно быстро сошло на нет. Я предвидел, что Ваши поддавки с графоманами приведут «Лукоморье» к печальному концу. Так оно и случилось. Никаких других причин и объяснений у драмы с «Лукоморьем» и «лукоморцами» нет, что бы Вы теперь ни говорили. Стоит Вам признать этот факт, у Вас сразу отпадёт необходимость искать виноватых в Ваших ошибках, и Вы перестанете давать повод для неизбежной ответной критики, которую Вы весьма опрометчиво считаете клеветой. Если, конечно, Ваши нынешние действия не продиктованы простым желанием, как говорят знающие люди, «срубить деньжат на халяву». Я по-прежнему глубоко Вам сочувствую, с большим пониманием отношусь к Вашим проблемам, но у меня есть и свои проблемы, и я не готов к тому, чтобы Вы их увеличивали. Мне кажется, Ваше умение выглядеть обиженным, несправедливо обойдённым, Ваша почти артистическая способность вызывать в людях жалость и сочувствие уже принесли Вам всю возможную пользу, а теперь оборачиваются для Вас совсем ненужными неприятностями. И, к сожалению, не только для Вас. Мне совсем не хочется, чтобы милейшая Клара Андреевна завтра повторила уже когда-то написанные ею слова: «Николай Николаевич тяжело пережил двустраничную клевету в новой газете Владимира Костылева». Но если они будут повторены, я оставляю за собой право потребовать от Вас доказательств, что всё, что сказано в этом моём письме Вам, – действительно клевета. Иначе Вам самому придётся доказывать, что Вы не клеветник. Честь имею!
ОТ РЕДАКЦИИ. Николай Николаевич Морозов с такой регулярностью и тщательностью указывает читающей публике на свои регалии и заслуги, что это воспринимается как главный, а нередко – единственный аргумент
к доказательству его правоты в «литературных» полемиках. «Литературный Меридиан», ни в коем случае не подвергая сомнению соответствие званий и наград Николая Николаевича Морозова его реальным делам и подлинным талантам, считает своевременным поподробней представить писателей, которые, не желая этого, оказались
невольными оппонентами нашего выдающегося земляка. Следует отметить, что сами эти писатели публично-
печатно вспоминают о своих достижениях редко, а без уважительного повода этого, вообще, никогда не делают.
Юрий Николаевич Кабанков. Поэт, критик, переводчик, публицист, филолог, богослов. Служил на Тихоокеанском флоте, работал парашютистом-пожарным, электромонтажником, преподавал литературу в сельской школе, рецензировал и редактировал книги, в том числе для издательств «Художественная литература», «Современник», «Советский писатель» и др. Выпускник Литературного
института им. Горького 1983 года. Член Союза писателей СССР с 1988 года (ныне – СП России), член Всемирной организации писателей International PEN Club. Автор множества публикаций в центральной,
региональной и зарубежной периодике. Стихи переведены на ряд иностранных языков и языков народов бывшего СССР. Лауреат премии издательства «Молодая гвардия» (Москва) «За лучшую первую
книгу»; лауреат премии критиков Союза писателей РСФСР «Лучшие стихи года»; лауреат премии губернатора Приморья «За достижения в области литературы и искусства», лауреат общероссийской премии
имени Антона Дельвига «За верность Слову и Отечеству» и др. Книга «Камни преткновенные» завоевала в Интернете специальный приз конкурса русской сетевой литературы «Тенета-ринет–1999». Автор нескольких поэтических сборников, в том числе изданных в Москве, религиозно-философических и богословских книг «Одухотворение текста», «Последний византиец русской книжности», «…И ропщет мыслящий тростник» и др. Избирался членом правления и секретарём правления Союза писателей России. Член редколлегий журналов «Дальний Восток» и «Сихотэ-Алинь». Доцент кафед ры теологии и религиоведения Института истории и философии ДВФУ, кандидат филологических наук.
Владимир Михайлович Тыцких. Окончил медицинское училище в Усть-Каменогорске (Казахстан),
Киевское высшее военно-морское политическое
училище и курсы военных журналистов в Львовском высшем военно-политическом училище.
Пройдя путь от матроса до капитана второго ранга, служил на Балтийском и Тихоокеанском флотах на надводных кораблях и подводных лодках.
Руководил Приморской писательской организацией Союза писателей СССР (России), Студией писателей маринистов и баталистов Тихоокеанского пограничного округа, Департаментом информации
и печати Морского государственного университета
им. адмирала Невельского. Автор тридцати книг поэзии, прозы, публицистики, литературной критики, изданных в Москве, Норильске, Усть-Каменогорске, Владивостоке. Лауреат более десятка литературных
премий, в том числе золотой медали им. Константина Симонова, золотой медали им. Генералиссимуса Суворова, золотой медали им. Валентина Пикуля, Международной премии «Пушкинская лира»
(Нью-Йорк). Более десяти лет входил в редколлегию журнала «Дальний Восток», был постоянным корреспондентом газеты «Литературная Россия». Организатор Дней славянской письменности
и культуры на Дальнем Востоке, редактор дальневосточного журнала «Сихотэ-Алинь», руководитель литературной студии «Паруса» при Русском географическом обществе во Владивостоке. Член Союза журналистов СССР (журналистский стаж более тридцати лет), член Союза писателей СССР и России (в литературе с момента выхода первой книги – тридцать один год), действительный член Русского географического общества. Несколько сроков избирался в правление, был секретарём правления Союза писателей РФ. Заслуженный работник культуры России. Работает в Дальневосточной государственной академии искусств.
