Накануне Волошина
Гере Власову
Сколько можно на даче возиться —
быт в раздрае с природой земной!
Плющ цепляет мизинец мизинцем,
помириться желает с тобой.
Воздух смазан простительным маслом,
только пиво и звёзды одне...
Собирается в Крым Гера Власов —
посмотрел “Акваланги на дне”.
Вот приспичило Гере седины
коктебельской свободой омыть:
номер поезда, номер вагины
в Интернете несложно добыть.
Надоела Москва испитая,
принимай, Киммерия-страна, —
пусть поэт на себе испытает
генуэзскую крепость вина!
Крымское
Дымится помидорная ботва.
Грибная сырость, свежая газета.
Я крымский лук в уме делю на два
и жарю половинками планету.
Соседу соль не жалко, а — нема,
зато идёт вино на шару лопать...
Опять моя-твоя не понимай —
но сел за стол и оттопырил локоть.
Привычный политический отстой
очередными звёздами навеян —
взбрыкнул коньяк в бутылке с хрипотцой,
попал в живот и дальше бить намерен.
Монтаж в разгаре, времени рапид:
от топора отскакивает гребень —
бежит петух, не зная, что убит,
и брызжет кровь на раскалённый щебень.
Жена соседа, крепкая в седле,
под вечер утопающая в неге,
домой утащит мужа на себе —
хоть золото, а пробу ставить негде.
Начнёт на винограднике закат,
как будто всё вокруг обито жестью,
из тишины высверливать цикад
и соловьёв расстреливать на месте!
Сказка
Опять насочинял какой-то гой,
орудуя пером, как дамской шпилькой:
У лукоморья дуб не в зуб ногой,
Русалка на ветвях пропахла килькой!
Камыш в пруду, как взвод богатырей,
забывших плавки, не спешит на сушу.
Стоит изба без окон, без дверей —
собачья конура на ножках Буша...
Нет окончанья сказки до сих пор.
Давно смежил глаза ревнивый гений.
Но что-то лепо бяшет Черномор!
И Змей Горыныч ботает по фене!
И я сюда когда-нибудь вернусь,
где, брошена детьми и мужем бита,
на побережье Крыма чахнет Русь
старухой у разбитого корыта.
Сон в Крыму
Горевать в безделии не велено,
лучше, распахнув окошком сад,
спой мне, можжевельник, коктебельную
под высоковольтный гул цикад.
Выбив барабанку перепонную,
пусть прибой, шурша сухим вином,
плёнку номер шесть магнитофонную
зажуёт у мыса Меганом.
Посмотри: бомжом с отбитым поддыхом,
степь, надвинув месяц козырьком,
задохнулась виноградным воздухом,
выпуская гроздья пузырьков...
Съехав по тропе, как по царапине
свежей, в гроте, пахнущем тюрьмой,
князь Голицын юного Шаляпина
уморил шампанским и далмой...
группу иностранцев граппой радовал,
подчевал источником вина.
Пробку жёг над свечкой и загадывал:
вот “придут иные племена...”
Непогода
Ковчег не промахнётся мимо Крыма,
что позолотой слез с карандаша, —
за пазухой его джанкойский рынок
подсолнухами жарко надышал.
В лохани черноморского компота
полмесяца — сплошной шурум-бурум…
Последствия всемирного потопа
на карандаш истории беру,
когда в глазах темно уже от вздора,
я с коньяком наведался сюда
мечтать о дне умеренного моря,
где всё одно — и воздух, и вода!
Сюда, где раскололи побережье
рогатых гор тяжёлые скачки…
Любовь ушла, а Вере и Надежде
нужны солнцезащитные очки!
Коктебель
Андрею Коровину
Если мы столкнёмся в Коктебеле,
из-за пазух вынут магазины
концентрат любви и карамели —
“Каберне” от Качинской долины.
Только за цвета какого флага
выпьем, пожурив жратву немного —
что в шинках подвздошья Карадага
жарят беспородные хот-доги…
Хоть годами странам нашим странно —
нет зазора, хоть орлом пари я:
это — волость Максимилиана —
скатерть-самобранка, Киммерия,
сползшая к писательским палатам
от шатров татарских по суглинку,
где на берег сыплются бесплатно
бисер и рубиновые льдинки.
В море брошу медные копейки,
камушки возьму в ладонь другую,
чтоб расшил мне мастер тюбетейку,
тут же, на скамейке, не торгуясь.
Поплыву знакомиться к гражданке,
верно, из голицынского рода,
гордый профиль — греческой чеканки,
здесь заметен даже в непогоду.
Ну чего нам берег этот дался,
с кем бодались здесь, давай забудем.
Будем против ветра резать галсы
и дразнить спасателей за буем!
Киммерийская ночь
Бармену мне налить за гривны нечем —
в тисках тяжёлых век — луна и вечер.
Морская рябь снимает отпечатки
глазного дна, хрусталика, сетчатки...
Не суетись за столиком, Арахна,
тебя хмельные эллины не трахнут —
вдень в ушко Золотых ворот, как пряжу,
утопию писательского пляжа!
Пусть облака сюда вдоль этой нитки
скользят, как виноградные улитки.
Растаскивая вечность на цитаты,
надбровием костра дрожат цикады.
Наверное, не музы, а химеры
вербуют графоманов на галеры,
где “паркер” и отдельная каюта,
а вместо кофе в чашечках — цикута...
Поэтому народу здесь не спится,
на пирсе спичкой чиркает синица...
И Карадаг — бульдог, неандерталец,
показывает морю Чёртов палец.
Дикари
Подковой сжаты: катер, берег.
Провисло море, как батут...
Пусть эту бухту Коктебелем
потомки позже назовут!
Хоть мы устроились убого,
на пляже — минимум затрат,
полоской света над порогом
не устаёт гореть закат.
Ночной заплыв по кромке света —
за нами вьётся след таков,
как на фольге из-под конфеты
блестит канавка от зубов...
Любимая, уйми отвагу,
пора, ударившись о дно,
дрожать под флагом Карадага,
обнявшись, в спальнике одном!
С утра холодным пивом булькай,
кусая соль на рукаве.
Дождь свежевыловленной тюлькой
кишит в камнях и на траве.
Похоже, выступившей солью
равняя прелесть бытия,
стихи растут из don’t sorry —
как, накануне, ты и я!
Междуречье
Интонация нации здешней такая:
между первым и третьим стаканом “Токая”
тараторить из Торы, рассказывать сказки...
и выдёргивать палец из горла “Фетяски” —
пусть его обсосут августовские осы...
Дом Волошина встретился с книжным киоском,
и стоят, ввечеру животами толкаясь:
их беседа — из Даля толковая замесь.
Коктебель, процветает твоё междуречье...
украинскому русский попался навстречу,
и пыхтят, упершись животами друг в друга:
мин сине яратам — ашатам кеже буге!1
Псам — такое величье и нежная зависть!
Спам наречий иных — их дешёвая запись
в штормовых бурунах, на верандах столовых...
Спросишь щей, а девчонка по-русски — ни слова!
Херсонес
О, Херсонес на гребне лета!
Смотри, подружка, со скалы —
как мышцы по спине атлета,
передвигаются валы.
Их пища — рваные медузы,
их страсть — обрушиться сюда:
царапает о камни пузо
и выпускает пар вода
у ног твоих... Айда купаться
и, по-дельфиньи взяв разгон,
сливовой косточкой из пальцев —
выскальзывать из тесных волн!
Отлив
Клешнёй вращает краб на пирсе...
На лежаках — сухая соль.
Как хочет облако напиться,
макая в море луч косой!
Но море тает постепенно
медузой, в зареве стрекал —
оно с шипенье жарит пену
в расщелинах зелёных скал.
Вдоль пляжа — дно полоской узкой,
его отливом подмело.
И у малюсеньких моллюсков
от света челюсти свело.
1 Я тебя люблю, кормлю козьими катышками (тат.)
