1.
Настоящее имя бабушки было Хельга, но все звали ее Ольга. Фамилия бабушки была Мартенс. Такая же и у Иры, потому что сын бабушки, папа Иры тоже носил фамилию Мартенс. А звали его Карл. И Ира получалась – Ирина Карловна Мартенс. А маму Иры
звали Нина. И фамилия у нее Тарасенко. Потому что второго маминого мужа звали Анатолий Тарасенко, и мама взяла его фамилию, когда вышла второй раз замуж после того, как папа умер.
Папа Иры был на двадцать лет старше ее мамы. Он работал ведущим инженером на предприятии Сибзавод в Омске. Папа делал трактора и другую сельскохозяйственную технику. Однажды прослыв весельчаком, он любил петь старые немецкие песни,
которым его еще в детстве научила бабушка Ольга. Ира чувствовала себя счастливей всех на свете, когда они жили все вместе в большом старом доме бабушки. Там стояли пианино и огромный деревянный шкаф, набитый старыми книгами на разных языках, а у огромной чугунной печки на меховом пуфике спал толстый рыжий кот, которого звали как папу – Карл. Иногда домочадцы не могли понять, кого зовет на кухню бабушка – папу или кота. Иногда они прибегали вместе – папа весело мяукал, а кот молча путался у него под ногами.
Отношения мамы с папой можно назвать очень ровными – папа ее обожал и всегда старался баловать “своих девчонок”, а мама ласково позволяла ему это делать. А вот с бабушкой отношения у Нины не заладились сразу. В этом не было ничего необычного – старая-престарая немка, родившая сына в тридцать с лишним лет еще “при царе Горохе”, как говаривала Нина, привыкшая в доме быть единственной хозяйкой и иметь сына в полном распоряжении, очень болезненно восприняла приход в дом совсем молодой девушки. Ее сорокатрехлетний сын не мог надышаться и налюбоваться на свою красавицу-жену и не мог скрыть восторга от рождения дочери. Бабушка Ольга не была законченной эгоисткой и понимала радость сына и даже отчасти разделяла ее, но для нее оказалось непривычным все то, что так неожиданно ворвалось в ее старенький скрипучий дом. Она мужественно пыталась соответствовать в свои семьдесят с большим лишком лет коллективу, в котором ей довелось оказаться, но получалось у нее так себе. Например, когда все, напившись чаю, вдруг начинали играть в шумное домино или бегать в прятки по дому… А бывало и вовсе неудобно – только присядет старая в кресло почитать у окна, как включат громко музыку, набегут в дом подружки внучки и начинается тарарам. И готовить, по ее мнению, Нина не умела, и гладила рубашки плохо, и вообще, уделяла ребенку мало времени. Но замечания эти она вслух невестке никогда не делала. Нина сама за нее озвучивала все ее мысли.
Именно бабушка Ольга научила Иру нотам и игре на пианино. С пунктуальностью, присущей только немцам, она каждый вечер усаживала маленькую рыжую непоседу на старую обитую кожей скамеечку и начинала очень тихим и нудным голосом объяснять премудрости звуков. Сухими тонкими пальчиками Ольга отбивала такт по колену внучки
и такой же такт отбивала по клавишам.
Именно пианино и сблизило внучку с бабушкой. Годам к десяти Ира вдруг поняла, что хочет стать музыкантом. Ей грезились залы филармоний и консерваторий, овации и букеты. И бабушка изо всех сил постаралась поддержать внучку в этом зарождающемся возвышенном интересе.
Но неожиданно все оборвалось. Как это описывают во всех классических повестях – дождливым осенним вечером к ним пришли папины коллеги и друзья по работе и сказали, что отец в больнице, потому что прямо на рабочем месте у него случился инфаркт. Ира и раньше слышала от бабушки, что у папы слабое сердце, но это для нее ровным счетом тогда ничего не значило. Зато когда через четыре дня после этого визита у них на веранде появилась красная крышка гроба, до ее сознания дошло, что это за напасть – «болезнь сердца».
Смерть отца очень сблизила бабушку и внучку. Ира оставила на время всех подружек, предпочитая проводить время дома. Бабушка ей много рассказывала про свою нелегкую жизнь. Именно тогда Ира узнала, что бабушка происходит из меннонитов – немцев-сектантов, строго придерживающихся библейских учений, еще в начале 30-х годов родители выдали ее замуж за старого вдовца с четырьмя детьми. Муж умер через пять лет. А его дети, повзрослев, постепенно один за другим оставили дом. А потом, уже когда ей было за тридцать, у нее случился роман с одним женатым членом общины. И ее изгнали. Она ушла с сыном, с папой Иры, «в мир», как называли меннониты все, что лежало вне их общины. В их устах красивое слово «мир» звучало с оттенком пренебрежения. В миру ей было идти некуда. И она подумала и решила пойти в отдел образования с предложением своих умений обращаться с детьми и играть на музыкальных инструментах. И ее взяли учительницей музыки. И даже выделили под жилье комнату в деревянном доме, где кроме нее жили еще несколько учительниц. Они все подружились и жили душа в душу, пока кто-то из них не вышел замуж, а кто-то не поменял работу или место жительства. Так бабушка Ольга осталась в старом доме одна. Там она состарилась и пошла на пенсию. Своих родственников-меннонитов она никогда больше не встретила.
Единственным предметом, напоминающим ей о родных, была длинная-предлинная нить жемчуга. Откуда в ее семье появился этот жемчуг, она не знала. Это всегда являлось загадкой, так как меннонитки, следуя уставу общины, украшений не носили. Но именно эту длинную-предлинную жемчужную нить цвета топленого молока, мягко и мелодично
постукивающую в дрожащей руке, ей в последнее мгновение тайно сунула за пазуху мать, с болью глядя в глаза дочери, полные слез.
Ольга берегла жемчуг как зеницу ока. И даже в самые трудные годы не продала и не рассталась с ним. Очень грустно становилось ей при мысли, что именно из-за этой жемчужной нити и испортились ее отношения с невесткой. Трудные девяностые годы встретили оставшуюся без кормильца семью безжалостной гонкой людей на выживание, жестокостью и равнодушием.
– Ради ребенка! – кричала на кухне усталая после двенадцатичасовой смены Нина. – Ради ребенка, единственной внучки, не можешь поступиться какими-то бесплодными воспоминаниями! Сама уже не можешь ничего в дом принести, так хотя бы по жемчужинке, по жемчужинке продала бы! Ирке в школу обуть нечего, подруги смеются, а ты на ладан дышишь да все свой жемчуг прячешь!!! Ирка вся бледная – уже месяц фруктов не ела…
Нина глухо рыдала, уткнувшись ночами в подушку, а Ольга, не дрогнув и мышцей лица, шла мочить подушку в свою шляфциммер. Ира пыталась мирить их, убеждая маму, что ей не нужны фрукты и туфли, потому что она никуда не ходит, а в школе довольно и одной пары кед.
Бабушка Ольга не говорила внучке ни одного плохого слова про Нину, а Нина, видимо, накричавшись, молчала про Ольгу при дочери. Но Ира чувствовала и понимала – мира между ними нет и не будет. Так нудно и однообразно прошло несколько лет, в течение которых Нина не раз пыталась тщетно разыскать жемчуг в доме…
2.
А потом Нина неожиданно заявила, что выходит замуж и уходит жить к мужу. Своего будущего мужа, Анатолия, она привела показать внучке со свекровью. Ольге он, естественно, не понравился. Нина так и сказала ей, уходя вечером:
– Толик тебе не понравился, но он очень добрый и не жадный. Не то что некоторые…
А Ире, которой на тот момент исполнилось уже шестнадцать лет, стало уже все равно, потому что ей самой уже нравились мальчики и мечталось выйти замуж. Правда замужество она свое представляла очень странно – избранники в ее юном воображении
менялись, но обстановка оставалась та же – праздничные столы в их старом доме и любимая бабушка, встречающая ее с женихом со своим коронным немецким яблочным кухеном в тонких пергаментных ручках.
Новый муж мамы оказался преуспевающим предпринимателем. Он был большой и шумный. Бабушка его звала “кальб”, что по-немецки значило “теленок”. Он владел большим новым домом в строящемся под Омском поселке для бизнесменов. В новый дом Нина дочку не звала, понимая и чувствуя, что ни старуха, ни девочка не согласятся покинуть друг друга. Посещала их Нина все реже и реже, но деньги, так неожиданно свалившиеся на нее в неограниченном количестве, Нина подкидывала им регулярно.
Так и остались вдвоем очень старая бабушка и совсем юная внучка.
Неожиданно для себя Ира открыла, что общение с бабушкой Ольгой необычно интересно. Бабушка научила ее плести немецкие кружева, делать одеяла квилт, печь необычные пироги и варить супы. Внезапно оказалось, что бабушка помнит все-все из своей далекой юности – какие мальчики ей нравились, кто какие записки кому передавал…
Однажды бабушка рассказала свою собственную историю уже совсем под новым углом.
«Я никому никогда не рассказывала это. Я думала, что это все грешно и таила и молилась. Но сейчас, прожив жизнь и повидав множество чужих жизней, я поняла – как невинна и наивна была моя первая любовь.
Мне только-только исполнилось семнадцать. Его звали Петер. Да… так просто его звали. Он лучше всех пел в церковном хоре. И лучше всех работал в поле. И лучше всех управлялся с лошадьми. По крайней мере, мне так казалось.
Я смотрела на него тайно. Нам нельзя было показывать наше внимание противоположному полу. Люди сказали бы, что это грех и осудили бы. Но все равно вся молодежь смотрела друг на друга, – бабушка рассмеялась, – тайно!
Потом я заметила, что и он тайно смотрит на меня. И мы вместе таились и смотрели друг на друга. И вот он однажды передал мне записку со своей младшей сестрой. Записка была в Библии. Там он написал стихи из послания апостола Павла: «Любовь не мыслит зла и все прощает!». Я вернула ему Библию с цветочком. «Разбитое сердце» – так называются эти простые садовые цветы. И все между нами стало ясно и просто. Иногда, невзначай столкнувшись в коровнике, мы целовались. О, как быстро пролетали эти небесные мгновения! Мы даже в церкви не могли говорить друг с другом, потому что сотни глаз следили за всем и вся. Женщины в церкви сидели с одной стороны, мужчины – с другой. Каждый взгляд, каждое движение в сторону противоположного пола могло быть замечено любым и истолковывалось всегда однозначно – у них интерес!
Неожиданно его младшая сестра проговорилась родителям. Она думала над нашей перепиской и решила, что мы можем совершить грех. Бедняжка долго плакала и рассказала сначала матери, а та ужрассказала мужу. Петера моего выдрали ремнем и решили срочно женить. Ему было уже 18, и они посчитали, что уже несколько медлят. У меннонитов в обычае женить детей рано, заранее выбрав им подходящую, с точки зрения общины и семьи, пару. Очень часто специально учитывалось, чтоб молодые
не были друг в друга влюблены, потому что любить друг друга больше нежели Бога было грешно… Так нас и разлучили. Его женили на милой и скромной девушке. А меня вскоре выдали замуж за довольно старого вдовца, нуждающегося в помощнице по хозяйству…»
Старая Ольга плакала крайне редко. Все трудности и несчастья она сносила стоически, безмолвно молясь… Но, заканчивая повествование, она отерла покрасневшие глаза рукавом старого белого свитера. Ира обняла бабушку, и они вместе надолго загрустили.
– Это я рассказала тебе про свою невинную любовь, Иринушка. А вот про любовь – виновницу моего изгнания из общины не могу рассказать всего. Скажу только, что Карла, твоего папу я родила все от него же, от моего милого Петера… Но его, видишь, не изгнали из общины. За него замолвила слово вся его родня, а особенно просила жена. Его оставили каяться и исправляться под присмотром общины. А меня выставили. И родителям было велено от меня отказаться. У меннонитов именно женщина всегда является причиной мужского грехопадения. Петер передал мне через маму вот этот свитер. Он был тогда совсем новенький, только-только связанный его мамой…
Действительно, Ира не мыслила бабушку без этого старого белого пушистого свитера. Локти на нем бабушка уже заштопала давно. А чтобы штопка не очень бросалась в глаза, латала ее старым бисером. Свитер постепенно видоизменялся – из просто белого становился разноцветным – то солнышко появлялось на нем, то кошечка, то цветочек.
А потом как-то зимой бабушка слегла. Ей шел уже девяносто первый год. Болезнь ее не являлась неожиданностью, но Ира все равно восприняла ее очень тяжело. Она готовилась к свадьбе. И сны из детства о том, как бабушка выносит ей с избранником свой замечательный яблочный кухен, не давали ей покоя.
– Бабушка, миленькая, только поправься, – шептала она ей в седых витках старческое большое ухо, – Господи, пусть моя бабушка еще поживет! Я так ее люблю!
Ирин избранник Саша изо всех сил старался помочь. Он покупал фрукты и лекарства, возил бабушку на отцовской машине по докторам. Но все доктора, как один, безнадежно смотрели мимо Ириного лица, куда-то за плечо и старательно выговаривали каждое слово:
– Вы же понимаете, что возраст такой!
Однажды бабушка попросила больше ее к врачам не возить.
– Если Господу будет угодно, то я еще поживу, а если нет, то, значит, так лучше, – сказала она. – Вы, детки, лучше к свадьбе готовьтесь. Не откладывайте. Если тянуть не будете, то, может, и я на ней еще пирогов поем.
Свадьбу назначили на апрель. Бабушка, сидя на высоких подушках в постели, все так же в своем белом старом свитере, плела внучке кружева на платье.
– Не было у меня платья свадебного, Ира. В церкви
меня за вдовца замуж в простой юбке и белой блузе
отдали. А я так мечтала самой себе кружева на юбку
сделать… Вот… Внучке наплету кружев.
Такая важная задача заставила бабушку Ольгу стать снова энергичнее и, видимо, вдохнула в нее новые силы. В конце марта, она поднялась на ноги и собственноручно приготовила внучке и ее избраннику луковые колбаски. Вечером они с бабушкой в четыре руки сыграли на пианино, а Саша, у которого оказался неплохой голос, попытался петь в такт музыке.
А на следующий день, когда бабушка осталась в доме одна, ворвался Анатолий. Более двух лет о нем не было ни слуху, ни духу. Нина жила в Испании, в купленной им вилле на берегу моря. В последний раз она приезжала прошлым летом и жаловалась, что он намерен бросить ее, поменять на молодую.
– Где ваш чертов жемчуг?– орал он на бабушку, носясь по дому как ветер и разбрасывая из шкафов вещи, – Дура ваша долгов на триста тысяч евро навешала на меня! Или вы жемчуг отдадите или… или… – фантазия Анатолия на этом обрывалась трехэтажным матерным слогом.
– Мы его давно продали… – только и сумела прошептать старенькая хрупкая бабушка.
Анатолий недоуменно захлопал ресницами, остановился и, словно приходя в себя после забытья, провел ладонью по глазам:
– Прости, бабка, – прошептал он и исчез так же быстро, как и появился.
Когда Ира и Саша пришли домой вечером, они нашли бабушку сидящую в своем старом кресле. В руках она держала свой старенький свитер. Лицо ее было спокойно. Руки уже холодные.
Ноги Иры ослабели и сами собой подогнулись, и она упала на колени рядом с бабушкой и, обхватив ее руками, заплакала… Саша гладил ее по склоненной голове и тоже плакал. Ему очень полюбилась тихая добрая бабушка, которая всегда очень тактично умела в нужный момент исчезнуть или появиться, сказать мудрое слово или промолчать и никогда, никогда никому не читала нравоучений и не делала никаких упреков.
Когда Ира высвободила из бабушкиных рук старый свитер, то обнаружила, что один шов был тщательно распорот и из него свисал уголок жемчужной нити, а из самого свитера выпал старый пожелтелый листок с полустертым написанным по-немецки карандашным текстом. Рядом, чуть ниже, бабушка нетвердой рукой приписала шариковой ручкой:
«Ира, это тебе»
Виннипег, Канада.
