(продолжение. Начало в "Заметках" №1/2014)
Отойдите! Дайте спокойно сделать выбор
между единством и борьбой противоположностей!
Михаил Туровский
Даже самые близкие люди одни и те же события воспринимают и оценивают по-разному. Возможно, о своей семейной жизни Вайсберг написал бы иначе. Он был чрезвычайно осторожен в выборе и женился сильно за тридцать. Со сдержанным, немногословным и уклончивым Вайсбергом его избранница, рыжая и необузданная Наталья составляет разительный контраст. От Вайсберга много не узнаешь, поэтому всё, что описано ниже, основано на Натальиной оценке людей и событий, по природе своей исключительно субъективной.
Проницательный читатель насторожился: позвольте, разве автор и Наталья - не одно и то же лицо? Не одно, дорогой читатель. Со времени описываемых событий прошло полвека; той Натальи, о которой пишет автор, больше нет. Сегодняшний автор на Наталью смотрит со стороны – иногда с улыбкой, иногда с недоумением, но себя с ней не отождествляет.
Первая встреча Натальи с Вайсбергом. День грехопадения
Какое, право, наслажденье
Отметить день грехопаденья,
Когда за рыжую косу
Он полюбил меня в лесу
И в страсти бурной, как в ознобе,
Готов был тотчас пасть в сугробе.
Но, в нём прочтя свою судьбу,
Я увела его в избу,
Где он меня - скажу без лести -
Весьма лишил девичьей чести,
Которой, если вспомнить строго,
И оставалось-то немного...
С тех пор до гробовой доски
Попала я в его тиски.
Но так прекрасна эта клетка,
Что я о том жалею – редко.
События описаны здесь довольно точно, и только ради хорошей рифмы слегка искажён факт избы, в которую привёл Вайсберг Наталью, а не она его. Произошло это восьмого марта, в день их второй встречи. Первая состоялась за неделю до этого на краю высокой крутой горы, куда Наталья вышла на лыжах совершенно случайно. Она отдыхала тогда в Доме творчества архитекторов в Суханово, куда папа достал ей путёвку по блату. Наталья утверждает, что ломать себе шею никакого намерения не имела - просто стояла на краю горы и смотрела с восторгом и завистью, как с неё летят другие. Внезапно рядом с ней возник, по её определению, прекрасный принц: высокий, красивый, в больших очках на интеллигентном лице – такого не каждый день встретишь не только в сухановском лесу. Принц поинтересовался, смазаны ли у Натальи лыжи. Лыжи были не смазаны. «Тогда вам ни в коем случае нельзя ехать вниз. На горе подледенело и раскатывает, а внизу снег под солнцем размок и тормозит». В том году наступила ранняя солнечная весна. Дав Наталье полезный совет, Вайсберг (в те минуты ещё аноним) постоял рядом, глядя на неё молча с явным одобрением. Казалось, он не прочь продолжить беседу, но основные соображения уже высказал и теперь не знает, чем ещё можно заинтересовать эту рыжекудрую лыжницу. Наталья испугалась, что такая интеллектуальная нагрузка ему не под силу, и он вот-вот унесётся от неё навсегда на своих смазанных лыжах. Такой вариант ей не подходил. И пока он стоял в раздумье, Наталья закрыла от ужаса глаза и сиганула вниз. Всё было, как он предсказал: где положено, разнесло, где предсказано – затормозило. Она воткнулась головой в обледеневший жёсткий наст. Когда пришла в себя, Вайсберг откапывал её из снега и приговаривал нараспев: «Я же вас предупреждал!». Этот драматический эпизод дал впоследствии Наталье в руки сильный козырь: вайсберговские упрёки в безрассудстве и авантюризме она неизменно парирует сентенцией: «Ты всё знал с первой минуты».
Наталья основательно расшиблась и идти без посторонней помощи не могла без всякого притворства. Пришлось Вайсбергу проводить покалеченную до дому и таким образом походя уточнить, где она обитает. По дороге представился: Володя. То, что он назвался по имени, случай исключительно редкий. Позже он объяснил, что не был уверен, как она отнесётся к фамилии Вайсберг, и не хотел спугнуть: видно, и впрямь был подслеповат. Фамилию его она услышала через неделю, уже в постели.
Они распрощались на пороге сухановского Дворца, и он пообещал забежать в свой следующий выходной день, восьмого марта. Всю неделю Наталья стремительно зализывала раны, чтобы к восьмому марта быть в форме. Их мимолётная встреча оставила в ней глубокий след, и если бы он не пришёл, ей бы было очень больно. Но он пришёл и кружил с ней по лесу часов шесть или семь, до полного её изнеможения. Наконец в пределах видимости обнаружился какой-то посёлок, и он воскликнул: «Смотрите-ка, какая неожиданность - моя хата!». Надо сказать, что эта его стратегия была совершенно излишней. Во-первых, Наталья славится исключительным топографическим кретинизмом, и чтобы сбить её с пути, достаточно сделать один небольшой поворот. Во-вторых, этот «Володя» ей страшно понравился ещё при первой встрече, а когда через неделю она услышала его фамилию – обрадовалась вдвойне. Дело в том, что у Натальи за плечами уже была одна матримониальная попытка, не удавшаяся отчасти из-за контраста фамилий. Её первый муж, человек русско-татарского происхождения, вовсе не был антисемитом, но одна история её сильно насторожила. Вскоре после окончания университета Наталья, её новоиспечённый муж и их приятели записались на соблазнительную кругосветку на научном корабле. Мужа и приятелей постоянно таскали на какие-то комиссии, а Наталью почему-то не трогали. В конце концов выяснилось, что муж написал в своей анкете, что жена у него русская, а Натальину анкету просто не подал на рассмотрение. Наталья рассудила, что раз уж её национальность помешала мужу в такой, в сущности, малости, как заграничная поездка, то чего ожидать, случись в жизни что-нибудь посерьёзнее. Недавние события «дела врачей» крепко держали её за горло и решили судьбу её первого брака.
Но вернёмся в сухановские окрестности. Прокружив много часов по лесу, Вайсберг привёл Наталью в свою избу, и стало очевидно, что хозяин к встрече готовился: на столе стоял маленький гранёный стакан с весенними цветочками, рядом – бутылка вина со странным, от руки через чёрточку написанным названием: Хер-ес. В чём она вскоре и убедилась. Так всё началось и длится почти полвека.
Любовная лодка и быт
Наталья стала наезжать к Вайсбергу в Расторгуево на выходные дни - сначала гостьей, потом приобщилась к нехитрому хозяйству. Мудрые подруги учили её, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок, и она урок знала. Наталья привозила с собой антрекоты из настоящего мяса. Сегодня, когда прилавки магазинов ломятся от разнообразных яств – были бы деньги – мало кто помнит те дни, когда хозяйки мгновенно расхватывали мясо в раскалённых очередях и на прилавках оставались только вонючие кости, которые Вайсберг даже псу своему не варил. Пёс Вайсберга Руслан («Собака Вайсбергили», по меткому определению Володи Мкртычана) был немецкой овчаркой отличных кровей, умный и добрый. Наталью признал и полюбил сразу. В гастрономе недалеко от своей работы Вайсберг доставал для него по блату хорошие чистые кости - перед вайсберговким обаянием и красотой пасовали даже продавщицы мясного отдела. Но обаяния и красоты хватало лишь на кости для Руслана - хорошее мясо для себя Вайсберг добывал редко. Вот тут-то и вступала в дело Наталья: у неё, как сотрудницы института Академии Наук, был доступ к буфету ВЦСПС (Всесоюзный центральный совет профессиональных союзов, кто не помнит). Профсоюзных деятелей кормили вкусно и обильно, и после них ещё кое-что оставалось для учёных окрестных институтов Академии наук. Учёных по договорённости пускали в ВЦСПС пообедать, когда отобедают хозяева. Порой там удавалось ещё и прикупить в буфете деликатесы для дома – к примеру, хорошие антрекоты. Наталья привозила их Вайсбергу. Но в выходные дни, бегая на лыжах часов по пять-шесть по великолепному сухановскому лесу, они оба нагуливали зверский аппетит. И поджарив мясо, Наталья вступала с Вайсбергом в поединок на равных, без уступок и форы.
Однажды приезжает, а на пороге избы лежит грудная клетка в хорошем состоянии, чистая, белая, с полным набором рёбер. Наталья её осторожно отодвинула и вошла в избу:
- Что это у тебя там на пороге?
- А что там на пороге? – переспрашивает Вайсберг каким-то слишком уж индифферентным тоном – дескать, человек занят делом, а к нему лезут со всякими глупостями.
- Грудная клетка чья-то.
- А-а, не обращай внимания. Это моя предыдущая баба.
- Предыдущая баба?! Что с ней стряслось?
- Жрала много.
Этот недвусмысленный намёк впрок Наталье, однако, не пошёл, и она упорно продолжала играть на поле противника. В конце концов Вайсберг всё-таки на ней женился – надо было только терпеливо подождать ещё несколько лет.
Если Вайсберга беспокоило Натальино обжорство, то Наталью тоже кое-что тревожило. Ей казалось, что у Вайсберга совсем нет друзей - она никогда никого у него не встречала. Позже оказалось, что друзья у него, конечно, были, но из каких-то своих соображений – Наталья так и не узнала, каких именно - Вайсберг её очень долго от друзей скрывал. Как-то раз это поставило его в весьма неловкое положение. Телефона у Вайсберга в избе не было. О мобильниках тогда вообще не слышали – до их века оставалось ещё лет сорок. Наталья являлась в Расторгуево без звонка. Приезжает как-то раз субботним утром и слышит в избе голоса. Один - высокий тенор, почти дискант, другой – глубокое контральто, чтобы не сказать бас. Чудеса! Впервые за их многомесячный роман в избе к Натальиному приезду оказался кто-то чужой. Секунду поколебавшись, она вошла. Вайсберг лежал в постели, горло было обмотано тёплым шарфом, глаза совершенно больные. Кроме него в избе находились двое: худощавый парень (ему принадлежал высокий тенор) и крупная темноволосая дама с усиками (ей принадлежало низкое контральто). Натальиным вторжением была спровоцирована немая сцена, достойная пера Гоголя. Вайсберг был в жутком замешательстве. Худощавый парень, оказавшийся впоследствии его близким другом Мишкой Зубковым по прозвищу Зуб, разглядывал Наталью с живым интересом. Дама с усиками была явно не в восторге от её появления. Наталья мысленно раскрутила эту ситуацию так: видимо, Зуб узнал о болезни друга и примчался его навестить, захватив с собой вайсберговскую бывшую подругу, существование которой, в отличие от Натальиного, было среди друзей легализовано. Надо было как-то выходить из положения. Не найдя ничего лучшего, Наталья сказала:
- Здравствуйте. Я привезла вам антрекоты. Сейчас я их поджарю.
- Сковородки там, - с готовностью отозвалась дама, обозначая тем самым знакомство с инфраструктурой избы.
- Сковородки раньше были там, теперь они здесь, - парировала Наталья, обозначая в свою очередь, что знакомая даме инфраструктура в далёком прошлом, а теперь здесь всё по-иному.
Какое-то время они продолжали этот нагруженный глубоким подтекстом, запредельный по идиотизму диалог, к великому наслаждению Зуба. Антрекоты тем временем подоспели, больной поднялся к столу, и обед прошёл в обстановке вооружённого нейтралитета ввиду того, что все заинтересованные стороны проявляли чудеса дипломатии. Вайсберг, однако, не мог скрыть тревоги. Накормив публику, Наталья вымыла посуду (полотенце раньше было там, теперь оно здесь) и сообщила, что роль свою считает выполненной, за жизнь больного больше не тревожится и покидает общество для выполнения других, тоже абсолютно неотложных дел. С этим вышла из избы в морозную солнечную субботу. Больной Вайсберг выскочил за ней вдогонку босиком. Злобным окриком Наталья отправила его обратно и поползла в сторону станции, по дороге укрывшись в небольшом переулке. Сумочку свою она, натурально, забыла в избе. Догадливый Зуб смекнул, что дальнейшее их с подругой присутствие больному не на пользу, и вскоре Наталья увидела из своего укрытия, как они проследовали в сторону станции. В отличие от Натальи, бывшая подруга несла свою сумочку.
Наталья смотрела им вслед с ощущением важной победы. В ту пору их с Вайсбергом отношения были ещё неопределёнными и зыбкими, и ей очень хотелось иметь подтверждение их серьёзности сверх доказательств, предъявляемых им по ночам. То, что больной Вайсберг бросился вслед за ней босиком на мороз на глазах у бывшей подруги, Наталья расценила как весомое очко в свою пользу.
Свидетельство о браке
Наталья осторожно намекала, что хорошо бы всё стабилизировать и узаконить. Воспользовавшись удобным случаем, из горного лагеря Дома Учёных в Архызе послала Вайсбергу ко дню рождения поздравительную телеграмму: «Честь завтрашнего праздника совершу четырёхдневное восхождение Пик Вайсберга тчк Будь здоров женат счастлив тчк». Вайсберг, однако, был крепкий орешек. Вернувшись из похода, Наталья нашла в лагере ответную телеграмму: «Честь вчерашнего праздника совершил четырёхчасовое восхождение пивной бар «Плзень» тчк Немедленно приступаю исполнению пожеланий».
Но отношения постепенно крепли, и когда Наталья убедилась, что под ними твёрдая платформа, её совершенно перестало волновать отсутствие штампа в паспорте. В результате они с Вайсбергом довольно много лет «жили во грехе». Это обстоятельство, однако, имело большие неудобства, когда они собирались куда-нибудь вместе поехать: ни остановиться в одном номере в гостинице, ни получить общую каюту на корабле они не могли. Только туристские палатки да снятые где-нибудь в Крыму или на Кавказе комнаты были им по статусу. Даже присутствие дочери, в свидетельстве о рождении которой были ясно обозначены отец и мать, не давало им права на общий номер в гостинице.
В этой связи вспоминается история, происшедшая на глазах у Натальи в шестидесятые годы в центральной гостинице города Алма-Ата. Она приехала с коллегами на международный симпозиум. Одиночных номеров, если кто не помнит, в гостиницах тогда не было (разве что люксы для специальных гостей). Обычных приезжих селили в номера на двоих, а то и на троих-четверых, с совершенно чужими людьми. Натальина подруга Зойка приехала со своим родным братом Мусиком, оба - сотрудники Академии наук, Зоя – кандидат наук, Мусик уже доктор. Фамилия у них была общая, и они попросили администраторшу, чтобы их поселили вместе. Та отказала: «У вас нет штампа в паспорте». – «Конечно, нет, - согласился Мусик, - мы же брат и сестра, а не муж и жена». - «Без штампа в паспорте вместе не селим, - отрезала администраторша, твёрдо охранявшая редут коммунистической морали. – Вы поселитесь с мужчиной, а она с женщиной» - «А вам не кажется, - поинтересовался Мусик, - что грех кровосмешения гораздо реже, чем однополая любовь?!». Наталью сразил блестящий Мусиков аргумент, но администраторша против него устояла, и Зое с Мусиком пришлось жить в разных номерах с чужими людьми.
Ситуация Натальи и Вайсберга была ещё хуже: у них были разные фамилии и разные прописки. По советским нормам эта пара, претендующая на общую каюту на пароходе или номер в гостинице, демонстрировала вопиющий разврат. Камнем преткновения для ликвидации разврата служил пёс Руслан - для немецких овчарок он был долгожителем. Переселить старого пса в Москву не представлялось возможным. Руслан страдал от слепоты и артрита, его нужно было кормить и лечить, и Вайсберг продолжал жить в Расторгуеве, а в Москве бывал наездами. Регистрировать брак, живя врозь, казалось нелепым.
Однажды Наталья с Вайсбергом собрались в путешествие на корабле по Волго-Балту. Жить в одной каюте им не светило, но тут в ситуацию включился Натальин папа: он выдал им Свидетельство о Браке, написанное от руки на именном бланке профессора-патологоанатома. Вот его текст:
Профессор
Я.Л. Рапопорт
Институт Грудной Хирургии АМН СССР
Москва, Проспект Ленина, 8; Телефон В 2-52-65
В Туристическое Бюро Министерства Обороны СССР
Я, отец Рапопорт Н.Я., кандидата химических наук, научного сотрудника Института Химической Физики АН СССР, свидетельствую, что она состоит в браке с Вайсбергом В.А., не оформленном по семейным и бытовым обстоятельствам. Оформление брака намечено на осень 1970 года. Прошу не чинить препятствий к выдаче им путёвок по формальным обстоятельствам.
Заслуженный деятель науки,
Профессор Рапопорт 15 августа 1970 года
Поразительно, но этот, мягко говоря, нестандартный документ сработал! В конце концов, как и было обещано Министерству обороны, морозным декабрьским днём 1970 года Наталья с Вайсбергом оформили отношения через ЗАГС и сыграли весёлую свадьбу, но годовщины брака отмечают всё-таки не в декабре, а по факту - восьмого марта, в день грехопадения.
У Губермана где-то описано, как во время церемонии бракосочетания Давида Самойлова его пятилетняя дочь выскользнула из толпы гостей и с криком «мамочка, папочка!» бросилась к родителям. Дама с красной лентой через плечо, державшая в этот момент речь об обязанностях, налагаемых созданием новой ячейки советского общества, от удивления ляпнула: «Кто это?», на что кто-то из гостей ответил: «А это их будущий ребёнок». Дабы избежать подобной ситуации, пятилетнюю Вику Наталья с Вайсбергом на свою церемонию не взяли.
Вступив в официальный брак, Вайсберг раздал всем членам семьи высокие должностные посты. Наталья получила статус Главного Искусоведа, дочь Вика (вв) – Главного Художника и Министра Беспорядка, кот Афанасий - Главного Кота, себе (ВВ) Вайсберг отвёл скромную, но ключевую роль Начальника Отдела Снабжения и Директора Продовольственной Программы, по совместительству исполняющего обязанности ЗамНачСексИнформо.
Среди прочих несомненных достоинств, Вайсберг покорил Наталью замечательным чувством юмора. В те годы он много и удачно шутил.
У Губермана есть замечательные строчки:
«Из нас любой, пока не умер он/себя слагает по частям/из интеллекта, секса, юмора/и отношения к властям».
Из этих же компонентов слагал себя и Вайсберг.
...В каком-то далёком теперь году православная Пасха пришлась на двадцать второе апреля – день рождения Владимира Ильича Ленина, кто не помнит. «Редкий случай в православном календаре, - заметил Вайсберг – Пасха совпала с Рождеством!». Эта его шутка очень понравилась Юлию Даниэлю, и он её широко цитировал.
С Юлием Даниэлем и его женой, художником и искусствоведом Ириной Уваровой, Наталья тесно дружила и проводила у них гораздо больше времени, чем Вайсбергу бы хотелось. Чтобы порадовать Вайсберга, Ирина посылала ему в баночках мелкие гостинцы, которые искусно пекла. Субботним утром Вайсберг спрашивает Наталью:
- Хочешь, я дам тебе задание на целый день и большую часть вечера?
- Что надо сделать?
- Отнеси Ирине её баночки.
...Как-то Наталье пришлось служить переводчицей для приехавшей в институт группы иностранцев. Это случилось впервые, и она дико уставала. Пожаловалась:
- Казалось бы, языковая практика, с каждым днём должно становиться всё легче, а мне с каждым днём говорить всё труднее.
- Что ж тут удивительного, - откликнулся Вайсберг. – Ты каждый день необратимо расходуешь свой словарный запас.
...Друг семьи Вульф Слободкин – большой меломан. Однажды он целый месяц безуспешно пытался купить проигрыватель с устраивавшим его звуком: в одну субботу покупал, в другую возвращал обратно и покупал следующий. Наталья - единственный в их кругу человек с машиной - была обречена каждую субботу возить Вульфа менять проигрыватели. В конце концов Вайсберг взбунтовался: «Слушай, если Вульфу так не везёт с проигрывателями, может, он для разнообразия купит себе выигрыватель?»
Наталья с Викой пытались держать заданную Вайсбергом планку. Тут надо объяснить, что обозначенный в вайсберговских документах возраст был во время войны уменьшен на год с целью продления действия полагавшейся ему детской продовольственной карточки – по детским выдавали чуть больше продуктов, чем по взрослым. Сама идея и её исполнение принадлежали вайсберговской маме. Они с сестрой, ничтоже сумняшеся, взяли вайсберговское свидетельство о рождении, чернильницу с фиолетовыми чернилами и школьную ручку, и в числе 1931 переправили единицу на двойку. Получилось хорошо. В те годы свидетельство о рождении печатали на невыразительных бумажонках меньше половины теперешнего бумажного листа, а вайсберговский документ вообще видал виды, пройдя через тяготы бегства и оккупации. Подлог сработал, и Вайсберг целый год ел чуть больше, чем ему полагалось по советскому закону, но всё равно был страшно бледен и тощ. Подложный год рождения перешёл потом из свидетельства о рождении в паспорт. Вайсберг не вспоминал о потерянном годе, пока не подошло время оформления пенсии. Спустя полвека он попытался его вернуть. И, представьте, попытка увенчалась неожиданным успехом: в селе Стрелица чудом сохранилась книга рождений за 1931 год! Оттуда прислали официальную выписку в московский районный ЗАГС, и в вайсберовских документах появился истинный год рождения.
В ответ на эти события к своему пятидесятилетнему юбилею Вайсберг получил письмо следующего содержания.
Уважаемый тов. Вайсберг!
В отделении ЗАГС Ленинградского р-на с 1.III с.г. работает комиссия по борьбе с приписками. Комиссия установила, что в 1981 году вам был приписан лишний год.
Просим вас явиться 1.IV. 1983 в Нарсуд для выяснения вашего вопроса. При себе иметь следующие документы:
1. Справку о моменте зачатия.
2. Три фотографии в профиль и фас во внутриутробном периоде.
3. Свежеудалённый орган, по изотопному составу которого можно было бы точно установить ваш истинный возраст.
4.Справку от супруги с печатью Первого Отдела Вашей организации, удостоверяющую Ваш фактический (биологический) возраст по различным видам активности.
Секретарь комиссии по борьбе с приписками А.А. Недописов
Одним словом, они жили весело, несмотря даже на хроническую нехватку денег, по поводу которой был Вайсбергом составлен следующий протокол.
ВЫПИСКА
Из Протокола рассмотрения бедственного материального положения (б.м.п.) старшего научного сотрудника (ст.н.с.) доктора химических наук (д.х.н.) Рапопорт Н.Я.
1. Рассмотрен вопрос о б.м.п. ст.н.с. д.х.н. Рапопорт Н.Я.
2. Установлено следующее:
а) Доход (Дох) находящейся в б.м.п.. ст.н.с. д.х.н. Рапопорт Н.Я. составляет не более 300 (трёхсот) рублей в месяц.
б) Б.м.п. ст.н.с. д.х.н. Рапопорт Н.Я. является следствием закона, имеющего следующее математическое выражение: Дох /Расх << 1 так как при Дох = Const, Расх à ∞ (поясню: согласно этой формуле доход, поделённый на расход, много меньше единицы, потому что доход постоянен, а расход стремится к бесконечности).
в) Виновным в б.м.п.. ст.н.с. д.х.н. Рапопорт Н.Я. является её муж Вайсберг В.А. (по определению).
3. Решение
а) Чтобы впредь было неповадно, взыскать с поименованного Вайсберга в пользу находящейся в б.м.п.. ст.н.с. д.х.н. Рапопорт Н.Я. единовременные алименты в размере его (Вайсберга) должностного оклада – 200 р.
б) Если в дальнейшем не прекратит, выгнать вон с конфискацией имущества в пользу находящейся в б.м.п.. ст.н.с. д.х.н. Рапопорт Н.Я.
в) Обжалованию не подлежит.
Кстати, о Натальиной докторской степени. Вайсберг в самом прямом смысле приложил к ней руку, поскольку вписывал красивым чертёжным почерком семиэтажные химические и математические формулы в каждый из пяти экземпляров диссертации. Тут уместно сообщить молодому читателю, что в 1985 году, работая в Институте химической физики Академии наук СССР, Наталья ещё ни одного компьютера в глаза не видела. Черновик диссертации она печатала на машинке «Эрика», а начисто диссертацию перепечатывала профессиональная машинистка, оставляя места для формул. Вайсберг вписывал их от руки, макая рейсфедер в чёрную тушь. Если ошибался, осторожно срезал написанное бритвой и вписывал заново. Работа была ювелирная, а точнее – адская!
На банкете по поводу Натальиной защиты народ резвился вовсю. Вайсберговский нечеловеческий труд по оформлению Натальиной диссертации был отмечен весьма уважаемыми организациями: Президиумом Академии наук СССР и Академией художеств.
Глубокоуважаемый тов. Вайсберг!
Решением Общего Собрания Академии Наук СССР Вы признаны лучшим специалистом по химической физике среди инженеров печного профиля. Ваша неустанная творческая деятельность по стимулированию развития этой области науки даёт основания для выдвижения Вашей кандидатуры на пьедестал Великого Мученика Науки. Восхождение на пьедестал состоится 1-го апреля 1986 года по адресу: Москва, ул. Вальтера Ульбрихта, дом 3, кв. 103. Явка обязательна.
Президент Академии Наук СССР Александров
От Академии художеств Вайсберг получил специальный Диплом, отмечающий его победу в международном конкурсе на лучшее оформление докторских диссертаций по кинетике окисления напряжённых полимеров. За заслуги в этой области дипломант приобретал дополнительные права по своему усмотрению...
Надо признать, что пока Наталья работала над диссертацией, она мало бывала на работе, предпочитая Даниэлевскую кухню или – зимой – дачу, которую Даниэли снимали в Перхушково. Официально это называлось «писать дома докторскую». Натальино служебное грехопадение было друзьями отмечено, и диссертанту, как лицу, ведущему паразитический образ жизни, было сделано строгое «Предупреждение о недопустимости паразитического существования и необходимости в месячный срок трудоустроиться Врачом Химических Наук».
Друзья вручили Наталье диплом о присвоении ей докторской степени. Диплом начинался словами: «Решением Ленинского поселкового совета от 36-го мартобря 1812 года гр-ке Рапппорт присваивается алчимая ею учёная степень Главного Врача Химических Наук с выплатой нового жалования в размере старого оклада»...
Красный день календаря
Случай Вайсберга был довольно редким в советской практике: достаточно крупным сектором руководил человек беспартийный. Но партийный или беспартийный, а к советской власти Вайсбергу приходилось применяться и соответствовать. К примеру, выводить сектор на праздничную демонстрацию. Один такой эпизод, связанный с ноябрьской демонстрацией позднебрежневских времён, остался у всех в памяти. К демонстрации в вайсберговском секторе относились серьёзно, начинали готовиться за неделю, распределяли, кто купит водку, кто пиво, кто нехитрую закуску. Вайсбергу как начальнику и правофланговому доверяли нести знамя. В тот ноябрьский день погода была ужасная: промозгло, серо, мрачно, то дождь, то колючий снег. Путь к Красной площади в толпе таких же мучеников всенародного энтузиазма начинался от Таганки. Продвигались медленно, то и дело забегая в какую-нибудь подворотню или подъезд «погреться». В очередной раз выходят из подъезда, а демонстрации нет – улица пуста, одинокие прохожие снуют туда-сюда по своим личным делам, как молекулы в беспорядочном броуновском движении. Где демонстрация?! Разогнали?! В критической ситуации Вайсберг как начальник принял единственно возможное решение: мчаться на рысях с развёрнутым знаменем к Красной площади. Там на входе их остановила милиция. Оказалось, что демонстрацию действительно свернули, потому что Брежнев замёрз, стоя на Мавзолее. Расходитесь по домам, посоветовали милиционеры Вайсбергу и его подчинённым - от них благоухало за версту, и не подумайте, что «Шанелью».
Случайно выглянув в кухонное окно, Наталья с Викой увидели такую картину: по двору нетвёрдой походкой шествовал их муж и отец с развёрнутым знаменем красного шёлка в поднятой руке, как раненый комиссар с картины Петрова-Водкина. В таком виде, не опуская развёрнутого знамени, ввалился в дом. «Что ты такое принёс?!» - возопили дуэтом Наталья с Викой. «Очень нужная вещь, - объяснил пьяный Вайсберг, – будут погромы, будем вывешивать из окна». Вайсберга уложили спать, знамя аккуратно свернули, и в таком виде оно осталось жить в московской квартире вплоть до вайсберговского отъезда в Америку. Натальины подруги приходили, щупали шёлк, цокали языками, просили отрез на кофточку, но Наталья блюла честь мундира и знамя в обиду не давала.
Неожиданное применение этому предмету нашла дочь Виктория – ей было тогда лет пять-шесть. На следующий день после описанных событий, вернувшись с работы домой, Наталья с Вайсбергом застали Вику стоящей столбиком около холодильника в коридоре, со свёрнутым знаменем в руке. Когда они вошли, Вика даже не пошевелилась. «Что происходит? - забеспокоилась Наталья – Что ты делаешь?» Не отрывая взгляда от противоположной стены, Вика тихо прошептала, почти не разжимая губ: «Я не могу с тобой разговаривать. Я часовой у Мавзолея». И тут Наталья с Вайсбергом увидели, что на двери холодильника крупными пластилиновыми буквами выложено: «ЛЕНИН».
Вика ходила тогда в расположенный напротив их дома детский сад Московского комитета партии. Получала там адекватное учреждению воспитание. В этот сад её устроил дедушка как заслуженный орденоносец и ветеран Великой Отечественной войны, награждённый Орденом Ленина. Прежде Вика посещала районный ясли-сад, куда ходила с чёткой периодичностью: два-три дня в саду – две-три недели в постели с высокой температурой и тяжелыми осложнениями. В районном саду в каждой группе было тридцать детей, а отдельной комнаты для дневного сна не было. Нянечке приходилось каждый день снимать с антресолей и водружать обратно тридцать раскладушек. Нянечка решала эту проблему незатейливо: укладывая зимой детей спать, раскрывала настежь окно – кто выживет, тот выживет. Выживала примерно половина, но Вика в эту половину не входила. Положение было отчаянное: Вика на глазах чахла, Наталья больше сидела с ней дома, чем работала. Тут некто осведомлённый посоветовал натальиному папе Якову Львовичу обратиться в детский сад Московского комитета партии, расположенный, как оказалось, в двух шагах от их дома. Вика начала ходить туда лютой зимой. Семья ждала в тревоге. Проходит три дня; пять; десять, месяц и два - Вика здорова! Низкий поклон за это МК КПСС!
Но жизнь вяжет свои кружева из любого материала. Вернувшись после первого дня в новом саду, Вика спросила Вайсберга:
- Ты в какой цекЕ работаешь?
- Я? Ни в какой. Я инженер, инженеры не работают в цекЕ.
Вика ужасно расстроилась:
- Как же так? У всех детей папы работают в цекЕ, а ты - инженер?
- Зато у тебя дедушка - ветеран Великой Отечественной войны и награждён орденом Ленина и ещё многими орденами.
- Это не считается, - запричитала Вика.
- Кто тебе такое сказал? - удивился Вайсберг.
- Нянечка Светлана Александровна.
Нянечка Светлана Александровна делила детей по ранжиру, соответствовавшему положению родителей в партийной иерархии. С беспартийным отцом-инженером Вика была на самой низкой ступени этой лестницы, ниже падать было некуда. Но, как известно, спасение утопающих есть дело рук самих утопающих, и Вика взяла инициативу в свои руки. Чтобы сгладить неприятное впечатление от социальной непригодности отца, она отнесла в подарок нянечке Светлане Александровне беззаботно оставленное Натальей на тумбочке старинное золотое кольцо, подарок родителей. Самое поразительное, что нянечка этот подарок приняла. Потребовалась большая изобретательность, чтобы вернуть кольцо и при этом не нанести ущерб ребёнку, отданному на несколько лет нянечке в рабство. Пришлось купить другое кольцо, тоже золотое, и уговорить нянечку поменяться - дескать, ребёнок перепутал предназначенное в подарок кольцо. Инцидент был таким образом исчерпан, отец-инженер ребёнку прощён, и мосты успешно наведены.
По объявлению
Рассказывая о семье, нельзя не упомянуть о её членах, игравших в семейной жизни весьма существенную роль: Викиных нянях и Коте Афанасии. Проницательный читатель, вероятно, заметил, что, начиная с какого-то момента, в повествовании стал там и сям мелькать ребёнок. О событиях, с этим связанных, рассказывает Наталья.
Декретный отпуск мой кончился, и мы начали искать няню.
- Я звоню по объявлению. Как к вам доехать?
- А где ты находишься?
- Я-то? В будке около парикмахерской.
- На какой улице?
- Не знаю.
- Как ты туда попала?
- От вокзала пришла.
- От какого вокзала?
- На какой приехала.
- Откуда ты приехала?
- Я-то? Из деревни.
- Город какой-нибудь рядом есть?
- Не.
- А где на поезд села?
- В Ярославле.
- Тогда иди назад к вокзалу, садись на метро...
Так в нашем доме появилась Дуська. После проведенного с ней короткого инструктажа я вышла на работу, а Дуська с годовалой Викой вышли гулять на улицу.
Это было настоящей катастрофой для обороноспособности державы. Краснощекая, полногрудая, цветущая шестнадцатилетняя Дуська мигом дезорганизовала работу Московского Военного Округа. Казалось, что в нашем дворе расквартирована военная часть, часовые которой несут неусыпную службу у нас в подъезде и под дверью. Телефон раскалялся от звонков:
- Еву позовите.
- Позовите Еву.
Отупев от родов, жизненных проблем и недосыпа, я не сразу сообразила, что Ева - это от Евдокии, элегантная аббревиатура нашей Дуськи.
- Еву можно?
Еву было можно. Очень даже можно. Быстро овладев тайнами профессии, Дуська умело гуляла с ребёнком и с солдатами одновременно, с толком используя дневное время, когда дома, кроме них с Викой, никого не было.
Кроме красоты и вкуса к жизни, у Дуськи была ещё вывезенная из деревни своеобразная лексика. Значащие слова тонули в море, мягко говоря, вводных.
- Бери свою б-дь и пойдём гулять, - вдохновенно рифмовала Дуська, указывая на Викину любимую куклу, и Вика долго была уверена, что кукла именно так и называется.
А ребёнок, между прочим, уже начинал говорить.
Однажды к нам в гости пришел мальчик из очень интеллигентной семьи. Кудрявый, аккуратно причесанный, в белоснежной кружевной рубашечке с чёрным бантиком. Виктория из кожи вон лезла, чтобы понравиться этому принцу. Показывала свои сокровища:
- Смотри, мама мне вчера подарила новую б-дь, говорящую!
Мама схватила принца и больше мы их не видели...
Потом Дуська забеременела.
Надо сказать, что родители мои через такие испытания уже однажды проходили. Было это много лет назад, когда родилась моя старшая сестра Ляля. Ту девушку звали Нюра. Нюра гуляла с красноармейцем, в отличие от нашей Евы - с одним, но ведь и время тогда было другое, пуританское.
- Нюр, ты с ним поосторожнее, - посоветовал папа.
- Да что Вы, Яков Львович, мы с ним уже два месяца встречаемся и только недавно познакомились! – успокоила Нюра.
Нюра, конечно, забеременела, а солдат сбежал. Нюра знала, где стоит его часть, и написала письмо начальнику.
Вскоре пришел ответ, но не от начальника, а от самого солдата: «Дорогая Нюра, - писал солдат, - Вы написали товарищу начальнику, что я являюсь отцом Вашего зачатия...». Как «отец нюриного зачатия» солдат себя не оправдал и «знакомство» с Нюрой категорически отрицал. С абортами тогда было сложно, и Нюра уехала рожать в деревню, а сестру мою Лялю отдали в ясли.
Вооружённые этим опытом, родители мои предсказывали близкий конец нашей с Евой эпопеи, и он не заставил себя ждать.
На семейном совете, состоявшемся при деятельном участии самой пострадавшей, решено было устроить Дуську на аборт, а потом немедленно отправить домой к маме, чтобы присматривала за дочерью. Эта последняя часть протокола совершенно не входила в Дуськины планы и вызвала яростное сопротивление, но папа проявил твёрдость духа и, когда Дуська поправилась, сам отвёз её на вокзал и посадил в поезд.
***
Сколько раз потом я проклинала себя за наше чистоплюйство! Потому что на смену Дуське пришла по объявлению настоящая ведьма. Высокая женщина лет шестидесяти, с довольно правильными чертами лица, которое почему-то казалось мне безобразным. Вскоре я разгадала тайну её уродства: лицо безобразили свирепые глаза. Вика стала вздрагивать и плакать по ночам. Какое-то время мы терпели. Первым не выдержал дед:
- Эльвира Петровна, ребёнок никогда не перестанет плакать, если на него так злобно кричать!
Реакция была совершенно неожиданной.
- Ага, я так и знала, что вы уже побывали в райкоме, сыщики! - оскалилась наша няня. Увидев полное недоумение на папином лице, осеклась, но было поздно. Папа-таки съездил в райком партии по месту её прописки. Оказалось, что на склоне лет Эльвира Петровна круто поменяла профессию: в няни она пришла из надзирательниц женских лагерей, откуда была изгнана с выговором по партийной линии за жестокое обращение с заключёнными...
***
Малютку Еву Моисеевну привёз в наше отсутствие ее сын.
С Викой в это время сидела наша соседка, она-то их и впустила. Сын поставил в коридоре сундучок и исчез, не оставив никаких координат.
Вернувшись с работы, мы с Вайсбергом застали в нашей постели сладко спавшую крохотную седую старушку.
- Это - мне? - спросил восхищённый зрелищем Вайсберг.
Старушку аккуратно разбудили.
- Ева Моисеевна, сколько Вам лет?- поинтересовалась я.
- Семьдесят пять, - сказала Ева Моисеевна.
- Она забыла, - прокомментировал мой папа. - Спроси, не помнит ли она Декабрьское восстание на Сенатской площади и не при ней ли отменили крепостное право?
Трогательно свернувшись калачиком, Ева Моисеевна целыми днями спала на двух составленных около телефона стульях, временами отвечая на звонки, о которых, впрочем, мгновенно забывала. Мы пустились на розыски её сына. Каким-то чудом нам в конце концов удалось его найти - деталей не помню, но цепочка была длинная. Практичный сын потребовал выкуп - иначе забрать мать никак не соглашался. Мы были в восторге от простоты и изящества всей операции: на месяц избавившись от матери, он ещё и заработал на этом деле, и, как видно по отточенности деталей, не впервые...
***
Нина Дмитриевна приглянулась нам сразу.
- Вешу ровно сто килограмм! – с гордостью сообщила она о своём выдающемся достоинстве.
- Толстая, значит, наверно, добрая, - с надеждой шепнул мне Вайсберг, - давай возьмём!
К сожалению, очень скоро выяснилось, что Нина Дмитриевна совсем не умеет готовить и что ребёнок лежит совершенно вне сферы её интересов: основное внимание она сосредоточила на моем овдовевшем отце. Нина Дмитриевна всё живописала ему ужасы холостого и преимущества женатого существования.
- А физиология не нужна, можно и без физиологии, - объясняла папе Нина Дмитриевна, видимо, не очень уверенная в его возможностях.
- То есть как это можно без физиологии! - возмутился папа, - без физиологии никак нельзя!
- Нет, если нельзя без физиологии, можно и с физиологией, - быстро согласилась Нина Дмитриевна.
- Такое весомое счастье само в руки плывёт! - смеялся папа. - Жаль, что она не умеет варить кашу и жарить яичницу.
Потерпев матримониальное фиаско, Нина Дмитриевна ушла сама. Она была симпатичная тётка, и хочется верить, что в конце концов она нашла любителя заниматься физиологией на голодный желудок...
***
Тётя Шура была гренадёрского роста и говорила басом. Вечером первого дня, проведённого с тётей Шурой, Вика с нетерпением ожидала в коридоре у входной двери моего возвращения с работы:
- Мама, ты в какого Бога веришь?
Огорошенная вопросом, я с ходу ответила:
- Ни в какого.
- Как же так? - удивилась Вика.- Тётя Шура верит в русского Бога, я верю в еврейского, а ты в какого?
Спустя пару дней мы ужинали вечером на кухне, и тётя Шура все смотрела на Вайсберга, а потом сказала мне своим густым басом:
- Наташк! А твой муж, наверно, не яврей!
- Почему Вы, Тётя Шура, так думаете?
- А лицо такое приятное!
Не вполне уверенные, что трёхлетнему ребенку полезны такие этнические экскурсы, мы расстались с тётей Шурой, но история имела продолжение. Напротив нашей дачи стоял, да и сейчас стоит, дом Федосьи Парфёновны (Парфённы); Парфённа жила там круглый год. В пору моего детства Парфённа носила прозвище «Это Самое», потому что испытывала трудности с выражением мыслей и объяснялась примерно так:
- Вчера, это самое, на Фабричной, это самое, клубника, это самое, крупная, это самое...
На лето Парфённа сдавала свой дом, а сама перебиралась в сарайчик. В то лето у неё жила семья с мальчиком Вовкой Викиного возраста; Вика с ним играла. Однажды, вернувшись с работы, я застала Вику в очень дурном расположении духа.
- Что случилось?
- Я с бабушкой Парфённой больше не вожусь!
- Почему?
- Она пессимистка!
- Парфённа?! Пессимистка?!
- Да, пессимистка! Подумаешь тоже, евреев не любит! Может, она сама еврейка, а может даже, еще хуже!
Выяснилось, что утром сосед Вовка забежал сказать Вике, что больше играть с ней не будет, потому что бабушка Парфённа сказала ему, что Вика еврейка, а с евреями водиться не след.
Меня поразил тогда не сам факт - меня сразила каша в трёхлетней Викулиной голове. Надо сказать, что такую же кашу я наблюдала потом и у Викиного однокашника Мишки Александрова, чистейших русских кровей, из старой русской аристократии, и, может быть поэтому, слегка грассировавшего. Зайдя за Викой в школу, я застала жестокую драку первоклассника Мишки Александрова с первоклассником Ромкой Бухаровым. Ромка, задыхаясь, колотил Мишку:
- Еврей! Запинаешься! Эг не выговагиваешь! - выплевывал Ромка и попутно ругал Мишку матерно.
Мишка, не оставаясь в долгу, колотил Ромку, и при этом парировал с достоинством:
- Ну и что, что еврей! Что, что еврей! Евреи умные! А захочу, в Израиль уеду!
К концу школы - да нет, конечно, гораздо раньше - все они уже прекрасно разбирались, кто есть кто...
Вот на какое длинное отступление подвигла меня наша короткая встреча с тётей Шурой...
***
Елизавета Алексеевна была когда-то инженером-химиком. Узнав, где я работаю, сказала:
- У меня есть кое-какие вопросы к академику Гольданскому, по поводу Менделеевской системы. Вы бы не могли устроить мне с ним свидание?
- По-моему, будет больше толку, если она будет ходить вместо тебя в Химфизику, а ты сидеть с Викой, - посоветовал папа. Он оказался прав. Потому что уже на следующий день вечером, вернувшись с работы, я застала Володю и папу очень обеспокоенными. Елизавета Алексеевна спала.
- Когда мы пришли домой, она была какая-то очень странная, возбуждённая, щёки горят, говорит нечленораздельно, всё время повторяет одни и те же слова, - доложил Володя. - Может, шиз?
- Вам не показалось? Вчера ведь была совершенно нормальная, даже с Гольданским хотела беседовать!
Утром всё было в порядке, но вечером повторилось по вчерашнему сценарию. Мы терялись в догадках. Ах, нам бы поднять глаза на кухонный шкаф, где уже несколько месяцев зрела в пятилитровой бутыли чернорябиновая настойка! Володя над ней колдовал и никому не давал пробовать, дожидаясь одному ему ведомого срока. Но мы не подняли туда глаз. А через пару дней на кухню пришел очень рассерженный и расстроенный папа:
- Наташа, ты пила мой коньяк?
У папы была заповедная бутылка армянского коньяка из Шустовских погребов, чуть ли не столетней выдержки, преподнесенная ему Ереванским доктором, чью диссертацию он оппонировал. Папа этот коньяк даже не пил, а только нюхал и умилялся. И вот папа спрашивает:
- Наташа, ты пила мой коньяк?
Я возмутилась. Папа прекрасно знал, что я уже много лет ничего не беру без спроса, а уж то, чем он так дорожит - тем более.
- Но у меня была полная бутылка, а теперь половина, - недоумевал папа. И тут дал удивительную промашку, простительную, пожалуй, только учёному-естествоиспытателю его ранга. Он принёс карандаш по стеклу и сказал с угрозой:
- Хорошо, ставлю риску!
И с тем провёл чёрточку по уровню коньяка в бутылке.
Надо ли говорить, что риска не понадобилась! На следующий день бутылка была пуста, как барабан, а Елизавета Алексеевна спала мёртвым сном в своей комнате, лёжа частично на полу, частично на кровати, и благоухая чесноком. Папа не мог успокоиться:
- Такой коньяк закусывать чесноком! Нет, вы только подумайте, такой коньяк закусывать чесноком!
Папа не спал всю ночь - всё дожидался, когда проснётся Елизавета Алексеевна, и едва услышав шевеление в её комнате, сказал:
- Елизавета Алексеевна, как Вы могли такой коньяк закусывать чесноком?!
- Какое Вам дело, чем я закусываю свой коньяк, - недружелюбно отозвалась Елизавета Алексеевна.
- Нет, мне совершенно безразлично, чем Вы закусываете свой, - отвечал, едва сдерживаясь, папа, - но мне не всё равно, чем Вы закусываете мой!
Я поняла, что надо вмешаться.
- Елизавета Алексеевна, мне кажется, наша встреча была ошибкой.
- Да, - согласилась Елизавета Алексеевна, - вы мне несимпатичны.
Мы расстались. За проведенную в нашем доме неделю Елизавета Алексеевна осушила пятилитровую бутыль Володиной настойки и бутылку чудесного армянского коньяка.
- Подумать только, и мы ей не симпатичны! – обижался папа.
И тут, наконец, нам улыбнулось Счастье. У Счастья было лицо бабы Маши - маленькой, суетливой, доброй, заботливой и ворчливой. Словом, настоящей Няни.
- Викуля, принеси, пожалуйста, мячик, - просила я.
- За ним далеко итить. Я его туды полóжила, - отвечала Викуля, и показывала в книжке: это жАроф, это бигамот, а это кенгурА. И все мы были счастливы.
Баба Маша прожила у нас несколько лет, пока у неё в Ярославле не родился внук. Мы ещё долго дружили. А Вика пошла, наконец, в детский сад.
Афанасий: страницы жизни (Из записок Натальи)
Вике было десять лет, когда в семье появился ещё один член, которому все верно служили. Нельзя сказать, что Афанасий был из хорошей семьи: мы купили его за три рубля у какого-то пропойцы на Птичьем рынке. Пропойца вертел его за хвост и хрипел:
- Купите кота, а то удушу!
Был день хоккейного матча, пропойце позарез нужны были три рубля. Он торопился и нервничал, и было очевидно, что он уже созрел и вот-вот приведёт угрозу в исполнение.
Котёнок был крохотный, полосатый, с мутными глазками. Как-то сразу стало ясно, что он - Афанасий, для родственников и друзей - Афоня. Он вовсе не обещал вырасти таким красавцем, каким стал в отрочестве.
В понедельник на работе я сообщила, что совершила акт беспредельного гуманизма, купив за три рубля на Птичьем рынке помоечного кота. Мы кормили его из соски и учили пользоваться туалетом.
Месяца через три ко мне по каким-то делам забежал мой коллега Володька Дубинский, мельком взглянул на мое приобретение, сказал:
- Тебя обманули! Это не помоечный кот, это - сибирский!
Афанасий действительно на глазах превращался из гадкого утёнка в прекрасного лебедя. У него была густая шерсть разнообразных пастельных оттенков, пышные галифе на ляжках и величественная походка; сосед Лёня Бриль из уважения звал его Иннокентием и обращался к нему не иначе как «Товарищ генерал».
Котёнок оказался на редкость смышлёным, и я даже подумывала, не сменить ли ему имя, скажем, на Эйнштейн, но Вайсберг воспротивился: во-первых, внешностью он был чистый Афанасий, а во-вторых, говорил Вайсберг, нечего портить коту прекрасное пролетарское происхождение еврейской фамилией. Наш предыдущий котёнок Мозя Кожушнер кончил трагически: прихватил от кого-то на даче стригущий лишай, я повезла его на консультацию в ветлечебницу, его забрали в кабинет и, ничего мне не сказав и ни о чём не спросив, вынесли через несколько минут маленький взъерошенный трупик. На мой истошный вопль хладнокровно отрезали:
- Мы стригущих лишаев не лечим. Мы их уничтожаем.
Легко догадаться, что заразившуюся от Мози Вику я в поликлинику не повела.
Вайсберг считал, что Мозю сгубило еврейское имя, которое, как известно, в Советском Союзе никому впрок не шло.
Травмированные трагической судьбой котёнка Мози, мы лишили Афанасия радости общения с подругами, за что я до конца его долгой жизни испытывала острый комплекс вины. Всю свою невостребованную любовь Афанасий перенёс на нас с Викой. Он любил нас нежно, хотя в грош не ставил, зато глубоко, я бы даже сказала панически уважал Вайсберга. Каждое утро у нас в доме повторялся некий ритуал. Вайсберг уходил на работу раньше всех; хлопала за ним входная дверь, и тут же раздавался тяжёлый галоп Кота. Он с разбега вышибал дверь спальни, гигантским прыжком взлетал на кровать, ложился мне на грудь, обнимал лапами за шею, лизал подбородок и пел от нежности и счастья. Однажды Вайсберг что-то забыл, вернулся и застал эту картину.
- Афанасий! - возмутился Вайсберг, - это моё место!
Кота как ветром сдуло. Но справедливо рассудив, что Вайсберг не столь стар, чтобы каждый раз что-нибудь забывать и возвращаться, Афанасий уже на следующее утро исправно пел у меня на груди.
Между собой Вайсберг и Кот общались с помощью тонко разработанной знаковой системы. Однажды я заболела тяжёлым гриппом, и, чтобы никого не заразить, отправилась спать в столовую. Сообразительный Кот мгновенно просёк, что я сплю одна, и перенес свой утренний трюк на ночное время. Часа в три ночи он вышибал дверь столовой, прыгал мне на грудь и приставал с нежностями. Мне и без того было плохо, а тут ещё этот негодяй пугал меня до полусмерти и не давал спать. Тогда Вайсберг поставил перед закрытой дверью столовой свой кед. Кот понял намек и больше меня не беспокоил.
Афанасий и Вайсберг любили смотреть вместе хоккей. Они садились рядышком на диване, уставившись в телевизор. Афанасий водил глазами за шайбой, а порой бросался к экрану и пытался поддеть ее лапой.
К остальным телепередачам, включая Новости, Кот относился равнодушно. Сидя рядом с Вайсбергом на диване, он уходил в себя и думал о чем-то своём, глядя в пространство. Иногда мысли эти были тревожные и неприятные, и он нервно подёргивал хвостом.
- Я думаю словами, - заметила как-то Вика. - А чем думает Афанасий? Мяуканьем?
В том, что Кот думает, ни у кого из нас сомнений не было.
У Афанасия была очень богатая артикуляция. Вечерами, когда я возвращалась с работы, он держал длинную и эмоциональную речь, рассказывая о событиях за день. Его московская жизнь протекала в замкнутом пространстве нашей квартиры и не была богата приключениями. А душа просила простора. Нам приходилось внимательно следить, чтобы Кот не удрал на лестничную клетку. Дело в том, что он облюбовал себе место в подвале, под дверью архитектора, спроектировавшего сантехнику нашего дома, и справлял там большую нужду. Этим он, по-видимому, выражал своё отношение к дизайну нашего сортира. Архитектор энергично протестовал против такой формы критики и даже подал в товарищеский суд. «Признайте свою вину и попросите суд сохранить Вам жизнь», - напутствовал меня Юлий Даниэль. Я извинялась, била себя кулаком в грудь и носилась вслед за Котом с совком и ведёрком, но я не всегда бывала дома, и Кот искусно ловил подходящий момент, удирал на лестничную клетку и вихрем мчался гадить под архитекторскую дверь.
Если это не удавалось, Коту приходилось пользоваться нашей квартирной уборной. Российская цивилизация тогда ещё не дошла до горшков со специальным благоухающим песком, принятых на Западе, и Кот справлял нужду в покрытую вчерашней газетой фотографическую кювету. Он был очень чистоплотен. Когда мы возвращались с работы, он первым делом требовал, чтобы ему постелили свежую газету, даже если в данный момент не планировал ею пользоваться; он выразительно смотрел мне в глаза, коротко мяукал и вёл к уборной. При этом ему было не всё равно, что ему подстелили. В отличие от циничных сограждан, Кот не какал на портреты в чёрной рамке на первой полосе газеты. Сначала мы думали, что это случайность, и повторяли эксперимент, благо жизнь предоставляла для этого достаточно возможностей. Оказалось, что Кот не делал этого принципиально: он в равной степени отказывался какать на портреты Брежнева, Андропова и Черненко и орал до тех пор, пока портреты не переворачивали лицом вниз. «Какой уважительный кот!» - удивлялась наша домработница Нина Ивановна.
Поменяв Коту газету, мы шли на кухню ужинать.
Афанасий в еде был разборчив и на что попало не зарился; другим деликатесам предпочитал мороженного минтая, пока однажды случай не послал мне маленькую четырехрублевую коробочку мороженой осетрины. По дороге домой осетрина слегка оттаяла и благоухала из моей сумки. Когда я вошла в квартиру, с котом случилась истерика. Истошно вопя, он стал делать вокруг меня какие-то немыслимые кульбиты, дёргал за юбку, рвал из рук сумку и пытался разодрать её когтями, чего раньше никогда себе не позволял, будучи воспитан в интеллигентной семье; весь наносной лоск с него разом спал. Коту достались осетровые хрящики. С той поры, встречая меня у двери, он каждый раз с вопросом и надеждой смотрел на мою сумку, но такая удача ни в его, ни в моей жизни больше не повторилась...
хека Кот не любил. Помните, была реклама:
Каждый русский человек
Должен кушать рыбы хек.
Кто за хеком не бежит,
Тот татарин или жид.
Кот на такую дешёвку не поддавался и хека ел только в исключительных случаях, когда ничего другого под рукой не было.
А сосисок Кот не ел совсем: он на них охотился. Дашь ему сосиску, он начнёт ее подбрасывать, ловить, гонять по полу - видимо, принимал за мышь. Это наводило меня на грустные размышления - я подозревала, что Коту виднее. Однажды Кот загнал сосиску под буфет и сутки её караулил, распластавшись перед буфетом в напряжённой охотничьей позе и нервно подёргивая хвостом в ожидании, когда она выскочит. Потом потерял интерес и о сосиске забыл.
…Из поездки в Израиль в восемьдесят девятом году я привезла Афанасию банку заморских кошачьих консервов. Вайсберг угощать Кота не стал - сказал, что консервы надо оставить на чёрный день, который вот-вот непременно наступит. чёрный день наступил года два спустя, когда мороженый минтай куда-то уплыл, за ним последовал хек, и в нашем рыбном магазине стали продавать чудовищного вида женские трусики, которых Кот не ел. Тогда Вайсберг открыл заветную банку. И представьте - Кот страшно заорал, стал трясти над ней лапой, отшвырнул в сторону, выскочил из кухни и сутки туда не заходил, ожидая, чтобы выветрился запах заморского деликатеса.
Ничто человеческое было Коту не чуждо. Воспитание и внешний лоск скрыли, но не подавили черты, обусловленные происхождением и наследственностью. Кот был вороват и имел тенденцию к пьянству. Запах валерьянки приводил его почти в такое же неистовство, как запах осетрины, но встречался чаще. Пузырьки с валерьянкой Кот доставал из самых заповедных мест, и, зажав в лапах, зубами откручивал пробку – так откручивает ханыга белую головку в углу продовольственного магазина. Напившись или даже просто нанюхавшись, Кот принимался валяться с боку на бок, после чего вскакивал и кружился в бешеном танце, пытаясь поймать свой хвост. От свойственных ему солидности и самоуважения не оставалось и следа...
Однажды, зайдя в папин кабинет, я застала абсолютно булгаковскую картину. Кот сидел в папином кресле в поразительно развязной позе, облокотившись на спинку и раскинув по креслу задние лапы. В передних лапах он держал хрустальную рюмку, из которой папа ночью пил валерианку, и, закинув голову, пытался извлечь со дна вожделенные капли... Судьбу рюмки описывать не буду.
...Склонностью к воровству Афанасий создал однажды совершенно критическую ситуацию. Был папин юбилей, семьдесят пять лет. Ждали кучу гостей. Где-то, по большой протекции, папа достал индейку - это был гвоздь программы. Мы с Вайсбергом целый день над ней трудились, чем-то начиняли, мазали, испекли с яблоками и оставили в тёплой духовке. Войдя в очередной раз на кухню, я заметила, что дверь духовки слегка приоткрыта. Почуяв недоброе, я открыла дверцу и похолодела от ужаса. Кот лежал сверху на индейке, обнимая её лапами, словно совершал с птицей акт любви. Он был распластан между индейкой и потолком духовки; в этой позе он застрял и удрать не мог. К тому моменту, когда я его обнаружила, он отъел уже приличный кусок от индейкиной шеи - к счастью, будучи распластан, он был ограничен в передвижениях и ел только то, что было под рукой. Я застонала от ужаса. Вот-вот должны были придти гости, надо было что-то срочно предпринимать. Отложив воспитательный процесс до лучших времён, мы с Вайсбергом осторожно извлекли Кота из духовки. Он мгновенно слинял на шкаф в передней, оставив нам изуродованную птицу. Проанализировав размеры бедствия, мы сделали небольшую пластическую операцию, счистили, как могли, котовую шерсть и, рискуя индейку засушить, тщательно её пережарили. Гости потом ели и хвалили, а я до конца вечера так и не оправилась от пережитого стресса. Кота мы тогда воспитывать не стали: к моменту, когда гости разошлись, он уже забыл о совершенном преступлении, спрыгнул со шкафа и тёрся у наших ног. Он бы просто не понял, за что наказан, а в таком случае наказание теряет смысл.
…У наших соседей по лестничной клетке был бело-рыжий фокстерьер по имени Молли. Как-то мы ехали в лифте с его хозяевами. Вике было годика три.
- Викуля, - сказали соседи, - что ж ты к нам никогда не заходишь? Заходи в гости.
- А вы кто? - спросила Вика. - Вы у Молли живёте?
Мы всей семьей жили у Афанасия, это было прекрасное время.
Афанасий прожил долгую и, в целом, счастливую жизнь. Окружённый всеобщей любовью, он умер в девяносто пятом году в возрасте двадцати лет.
[1] Изд-во M-Graphics Publ., 2013 год www.mgraphics-publishing.com All rights reserved.
Напечатано в журнале «Семь искусств» #1(49) январь 2014
7iskusstv.com/nomer.php?srce=49
Адрес оригинальной публикации — 7iskusstv.com/2014/Nomer1/Rapoport1.php
