Он его заметил ещё издали. Тот шёл вдоль пляжа с подсолнечной стороны и потому был виден скорее как странный, подпрыгивающий вдоль прибоя силуэт, чем реальный человек. Именно этой неумелой вихлявой походкой он и привлёк Его внимание. Так выглядит ребёнок, подпрыгивающий на своих кривых ножках, которого на помочах любовно волочит сердобольный родитель.
– Странный тип… – ещё подумал Он. – А может и просто пьяный из отдыхающих, с турбазы Ветерок, тут рядом…
При приближении силуэт оказался неряшливого вида толстяком неопрятной внешности с одутловатым, болезненным лицом.
Встреть Он такого у себя в Питере где-нибудь в районе Лиговки или Пестеля, то безоговорочно причислил бы к бомжам. Их там как тараканов. Но здесь, в станице, бомжи отродясь не водились.
Поравнявшись с Ним, «неряшливый» остановился и теперь раскачивался перед самым Его носом, хрустко переваливаясь стоптанными кроссовками по ракушечнику, и похоже уходить не собирался.
«Чёрт тебя принёс… – Он сделал вид, что с интересом наблюдает, как медный таз солнца плющится в сверкающую золотой чешуёй дорожку моря. – Может и обойдётся…» – Иногда это помогало.
– Добрый вечер! – с неожиданно высоким бабьим фальцетом выкрикнул тип. – Вижу, скучаете? Так я присяду?
«Не помогло… – Он тупо пялился на диск солнца, двусмысленно пылающий меж полных ягодиц незнакомца, как раскалённые газы из сопла ракетоносителя меж раздвинутых штанг стартовой площадки космодрома. Диковинная параллель сбивала с толку и завораживала. – Но и улетать тип, похоже, не собирался тоже...»
– Так я присяду? – Толстяк неожиданно ловко плюхнулся рядом в ракушечник.
– Пляж не куплен, – пожал Он плечами.
– Мафусаил – незнакомец резко повернулся к Нему и неожиданно жеманно протянул полную, с сардельками пальцев, руку. – Можно просто Моня.
– Василий, – соврал Он. – Можно просто Вася.
Получилось немного зло.
– Не сердитесь, – сказал Моня. – Поистаскался… и все дела.
– Бывает. – Он тревожно глядел на нечистую, с чёрными ободками под обкусанными ногтями ладонь. Пожимать Монину ладонь не хотелось…
– Красиво, да? – Кивнул толстяк на закатное солнце. – Как в кино…Тут такое дело… – замялся Моня.
«Сейчас деньги просить будет», – тоскливо думал Он.
Незнакомец мало что раздражал, но был ещё и крайне некстати: шагах в двадцати от Него только что расположилась пухленькая, скорее из пансионатских: «Аппетитная, – Подумал Он. – А что, очень даже ничего…» – Похоже, вечер складывался…
– Тут такое дело… – Толстяк наклонился к Нему и доверительно перешёл на шепот.
Он невольно отстранился, подозревая запах изо рта…
– Я Ангел. Ну, это – Ангел Хранитель.
«Дело хуже, – понял Он. – Этот ещё и псих. Лучше не перечить…»
– А Ваш ничего… – тыкнул Моня Ему за спину. – Только сонный какой–то… Справляется?
– Помаленьку, – сказал Он.
– Вижу, что «помаленьку». Не кормите?
– А что, «эти» едят?
– Едят, – хмыкнул Моня, – Веру, Надежду, Любовь. Да шучу я, шучу… Слушайте, а не возьмёте к нему напарником? Мы на пару любую проблемку расколем… – Моня хохотнул. – Ну, знаете: добрый следователь, злой следователь…
Он пожал плечами...
– Тут дело такое… – опять наклонился к Нему Моня. – Долго объяснять… Короче, как перекличка будет, скажите, что я Ваш? По рукам?! – Моня снова протянул грязную ладонь.
– Это как? – отстранился Он.
– Да так! – Толстяк неожиданно ловко подпрыгнул, вытянулся во фронт и зычно выкрикнул: – «Мафусаил!» – И ткнул себя пальцем. – Это Я. А Вы, – тыкнул в Него, – «При мне».
– И всё, – спросил Он.
– И всё, – выдохнул «Ангел». Перекличка раз в тысячу ваших лет. Я, знаете ли, не из удачливых… Отказываются… Вот и докатился... Без места жительства, так сказать… Ни при ком… Бомжую, так сказать… Могут и совсем распылить... Если что… А ведь как начинал! – Моня достал несвежий платок, промокнул глаза и с шумом высморкался. – Сверкал и искрился весь, как китайская гирлянда. – Моня вскинул руки и сделал просветлённое лицо. – Слушай, давай на «ты», а? – Моня опять протянул грязную ладонь.
– Брезгуете, Александр, да? – Моня обиженно втянул руку в обсаленный обшлаг рукава. – А зря… Внешность дело наживное. – И, голливудским жестом героя любовника, пригладил на голове жидкие волосы…
«Откуда имя узнал», – опешил Он. Глянул на стикер рюкзака и успокоился.
Покосился на «скучающую». Та беспокойно крутила головой – дескать: «Долго ещё мы тут будем кичмариться…»
– Фокус, – Толстяк наклонился, выбрал гальку поплоще, размахнулся и швырнул камень в море. Голыш, слепя глаза, запрыгал по сверкающей золотой чешуёй дорожке: «Раз, два, три… пятнадцать, – инстинктивно шевелил Он губами. Солнце резало глаза. Он отвернулся.
– Сто восемьдесят шесть будет, – сказал Моня. – Дайте ещё двадцатку. На те и бутылку пива не купить. Сами знаете. Я сейчас на самообеспечении… так сказать, «вольный стрелок»…
Он порылся в кармане и протянул мятый полтинник:
– Хватит?
За спиной раздался жуткий грохот, возня, выкрики. Несколько человек в греческих белых тогах и сандалиях распахивали двери огромного шарабана. В таких кэмперах обычно по Евросоюзу разъезжают магазинчики с колониальным товаром и всякой дурью.
Передняя панель откинулась, и взгляду предстал задник грубо декорированного провинциального балаганчика: «небо» в виде пришпиленного к чёрному пыльному пологу звёздами из фольги, бананом «луны» и начищенным медным тазом «солнца» дополняли грубо выполненные из папье-маше созвездия диковинных козерогов, скорпионов и дев. Созвездия шевелили головами как фигурки в тире, если попасть в мишень из мелкашки и смешно подмигивали ему энергосберегающими лампочками.
– Однако, – пялился Он.
Из-за ширмы высыпала массовка с крылышками и маленькими изящными нимбами. Следом, в огромном бутафорском вольтеровском кресле, выкатили дородного старика в богато декорированной мехом и золотом тоге и в кожаных, украшенных стразами сандалиях.
– Дед Мороз, нахрен, – усмехнулся Он. – Во дают…
Актёры расселись по облакам из папье-маше. Две, в розовом, вышли на передки, побренчали на лютнях и встали по бокам. Старик насупил брови и три раза саданул посохом о помост. Вперёд выскочил толстый в золотой тоге и, неожиданно высоким, сценически поставленным контральто кастрата, выкрикнул: «Перекличка».
Моня разом выпростался вверх, точно марионетка на помочах, и даже прищёлкнул друг о друга обдолбанными кроссовками, как новобранец на плацу.
– Мафусаил! – выкликнул «Дед Мороз».
– Здесь, – взвился Моня и сделал Ему большие глаза: «Дескать, давай…»
– Опростался или при Душе? – выкрикнул в кресле.
– При Душе, – надсаживался Моня, – как положено.
– Этот? – Упёрся в Него стариковским коленчатым пальцем в перстнях Седой.
– Ага! – Моня встал Ему за спину, – раб Божий Александр.
– Просьбы, жалобы, пожелания будут? – елейно загнусавил «Дед Мороз».
– Не проси! – наклонился к Нему Моня. – Всё одно не выполнит, и этого не любит! Скажи: «Дескать, благодарствуем…» И все дела.
– Благодарствуем, – сказал Он. – И, неожиданно для себя, поклонился.
– Ну и с Богом, – сказал старик и, кряхтя, откинулся с кресла. Двое, покрупнее, впряглись в кресло, и процессия с грохотом исчезла за ширмой.
– Покеда, бабаня, – хихикнул за спиной Моня. – Свидимся через сто целковых.
За Его спиной резко и зло вскрикнула чайка, – Он оглянулся: бордовое солнце, покачиваясь, продолжало плющиться в застывшую ртуть моря.
– Поздно уже. Простудишься, – раздался позади голос Мони.
Он обернулся: балагана как небывало…
– Пошли уже домой… – Канючил Моня. – А хочешь, я и рюкзак понесу… Толстяк вскинул его рюкзак и теперь тревожно, по собачьи, смотрел на него – А вот, смотри, – Моня скосил глаза к носу и пальцами раздвинул рот: – Смешно, да?!
Краем глаза Он наблюдал, как «миловидная» собирает вещи.
– Упущу, – думал Он. – Вечер на помойку.
– Светлана, – перехватил Моня его взгляд. – Второй брак. Неудачный. От первого дочка, Викуся. От второго Петенька. Часто болеет. Эта, в шестьдесят два, от рака желудка… Не сложится у Вас. Так, если по мелочам…
– Слушай, – обернулся он к Моне, – Ангел. Цирк уехал, а клоуны остались?
– Значит, не подхожу, да… – Моня теребил обшлаг пиджака. – А может, сговоримся. Я по этим делам, – кивнул на «скучающую», – мастак. И вообще… помочь могу… Я для этого тебе и есть…
– На! – протянул Он полтинник. – Только иди уже…
– Стольник, – неожиданно зло сказал Моня. – Стольник давай. У тебя есть. От Ангела Хранителя же отказываешься.
– Обойдёшься и полтинником.
– Ты серьёзно… – Моня как-то весь обмяк. – Без Ангела проживёшь? – Кивнул ему за спину. – Шутил я про напарника…. У тебя ж там нет никого…
Он молчал.
Моня взял бумажку, разгладил, отвернулся и долго, по бабьи, запихивал деньги куда–то за пазуху, потом осторожно положил на ракушечник Его рюкзак и, не оглядываясь, подпрыгивающей, неумелой походкой, побрёл вдоль прибоя.
Какое–то время Он провожал его взглядом, вскинул на плечо лямки и пошёл к незнакомке.
– Добрый вечер! – неожиданно высоким от неловкости голосом сходу выпалил Он. – Вижу, скучаете? Так я присяду?
Женщина пожала плечами и сделала вид, что увлечённо наблюдает, как закатное солнце плющится в лазоревое море.
– Как в кино, да? – Он глупо переваливался кроссовками с пятки на мысок по хрустящей ракушке, рассматривая вялую шею, пупырчатую кожу на излишне полных дряблых руках, мосластые щиколотки… Вблизи незнакомка оказалась не столь аппетитна…
– Так я присяду?.. – со злой решительностью Он плюхнулся рядом в ракушечник. – Не против…
– Какие мы неожиданные, – женщина оправила короткую юбку. – Пляж не куплен…
– Василий, – повернулся он к ней. – Можно просто Вася.
– Вера Аркадиевна, – хихикнула она, – можно просто Вера. – И жеманно протянула вялую руку.
«Врёт, – тискал Он пухлую ладошку с короткими пальцами… – Как всё пошло…» – думал Он, чувствуя прилив похоти…
– А я смотрю, красивый мужчина, один, грустный, – «Вера» осторожно высвободила руку. – Какой Вы… эмоциональный… С женой поругались, да? – глянула исподтишка, проверяя реакцию. – Или Вы любитель ночных купаний. А я вот и купальник не захватила...
– Хотите фокус? – Он выискал у ног гальку поплоще.
– Хочу, я люблю фокусы, – она придвинулась к нему.
– Опля, – Он размахнулся и пустил голыш плашмя по затухающей солнечной дорожке.
Камень тупо подпрыгнул два раза и пропал.
Станица Должанская – Москва. 2013 – 2014 год.
