Вещь, остановившая наше внимание, рождает идею. Так же, как идея рождает вещь. Мир идей – и мир вещей. Переход от одного к другому осуществляется через энергию Творения. Вещи, которыми окружает себя человек, несут информацию о культуре и обществе. О нормах поведения и отношениях между людьми. О ценностях, которые для них значимы. Творить красоту – создавать информацию – увеличивать разнообразие мира. А когда мы сталкиваемся с сотворённой красотой, рождается идея открыть её для мира.
Красота соединяет. Красота облагораживает. Красота поднимает дух.
Что-то подобное произошло и со мной, когда я, казалось бы, совершенно случайно, натолкнулась на предметы из мастерской художника Петра Нилуса. А именно – его мольберт и хрустальные бокалы, шесть штук щерблённых бокалов русского старинного хрусталя. Пили из них – сам Нилус, Евгений Буковецкий, Иван Бунин, Алексей Толстой и, наконец, Валентин Катаев.
Легенда? Возможно, в какой-то части, но подлинно то, что эти вещи действительно из мастерской П. Нилуса. Их бережно хранила семья художника Зайченко, который двадцать лет проработал в его мастерской.
У меня дух захватило, когда я их увидела. Сработала энергия мёртвой культуры, так часто мощно действующей на живое, будя воображение. «Материя есть возможность, форма же – энтелехия», то есть воздействие. Это определение ввёл ещё Аристотель. И что же делать? Как быть? Это только вещи-реликвии. А деньги? Когда столько всяких «нужно». Очень долго я привыкала к мысли, что не удержусь, куплю. Меня в этой трате никто не одобрял, ни знакомые, ни близкие.
И вот, приехала из Киева искусствовед Наталья Романова. Я ей всё рассказала – о мольберте самого Нилуса! И о бокалах с их щербинами тоже. Её ответ был однозначен: «Со щербинами? Брать обязательно».
Это всё решило. Прочувствованная синхронность восприятия вещей, скорее – идей. Человек с чуткой интуицией всегда чувствует напряжённость информационного поля. Вещи в поле нашего зрения стимулируют воображение. «Вещи – тени идей», по Платону. И если идея совпадает с нашим творческим устремлением, то это уже процесс сотворчества. В какой-то момент мы соединяем себя с тем, что попало в поле нашего зрения, вернее, восприятия. Это уже коллективная идея творения.
Давно замечена синхронность в совершении открытий. Напряжение мысли рождает определённую идею – образ. Он живёт, часто созданный способом независимого коллективного творчества. И тогда начинают происходить «чудеса». Со всех сторон на вас идёт информация об идее, возникшей в вашем воображении.
Так было и с появлением этих предметов: мольберта и бокалов. Следом пришли два альбома – «Пётр Нилус», составленный искусствоведом одесского Художественного музея Людмилой Анатолиевной Ерёминой и «Письма из эмиграции» Петра Нилуса (составители – Л.А. Ерёмина, В.А. Абрамов и Н.С. Полищук). Всё это единовременно. Вот так – материализовалось из пространства. Ведь существовало оно уже, а пришло только сейчас. И, объединившись, дало идею воскрешения памяти этих многих, ушедших славных людей. Они жили и творили в нашем городе. Их работы представлены в Художественном музее: Нилус, Буковецкий.
Фигуру одесского художника Евгения Иосифовича Буковецкого (1886-1948) можно с полным правом назвать одной из ключевых для культурной жизни Одессы конца XIX – начала XX вв. Его дом, где сначала по четвергам, а затем по воскресеньям в течение многих лет собирался цвет местной интеллигенции, был одним из самых значительных «культурных гнёзд» города.
Мы как-то были в Ереване. Это единственный город, где на центральной площади располагаются правительственные здания и рядом, такой же громадой, музей. Где чтится память ушедших людей творчества – их мастерские превращаются в мемориалы. Доступ посетителей свободный в определённые часы и дни. Более того, опять-таки в определённое время, вы можете посетить мастерскую художника, чьё творчество вас заинтересовало. У нас, в Одессе – дома художников: Буковецкого на Княжеской да Степанова на Лидерсовском бульваре вполне могли бы быть такими мемориалами. Но нет в нашем городе ни одной мемориальной мастерской. Литературный музей сохраняет в своей экспозиции кое-какие вещи из дома Буковецкого. И это всё, что напоминает нам о жизни и творчестве этих художников.
Вот оттуда, из тех далёких времён пришли ко мне вещи: мольберт и бокалы, и потянули за собой альбом Л.А.Ерёминой, и ещё книгу «Письма из эмиграции». Случайностей не бывает. Потоки ментальной информации в каждое мгновение многократно пронизывают пространство. «Мир есть текст. Мы живём внутри грандиозного текста». Уловить этот текст не просто. Но, вот иногда, в силу каких обстоятельств – непонятно, он сам собой раскрывается нам, и уже к первой информации подтягивается и всё остальное, дополняя, расцвечивая и осмысливая. Откуда-то пришло и стало нашим.
Бунин творчески тесно связан с художниками Южно-Русского общества. Он жил в доме у Буковецкого. Общался с Нилусом и, думаю, пил из тех бокалов, что пришли из мастерской Нилуса. Из статьи В. Нетребского: «В 1918 году в альманахе “Творчество”, №2, был напечатан один из самых загадочных рассказов И.Бунина “Сны Чанга”: “…Возвращаясь с кладбища, Чанг переселяется в дом своего третьего хозяина – снова на вышку, на чердак, но тёплый, благоухающий сигарой, устланный ковром, уставленный старинной мебелью”. Такие чердаки случаются только в Одессе и только на Княжеской, тем более что третьим хозяином Чанга был проживающий на верхотуре в особняке Буковецкого, художник Пётр Нилус, создавший полотна “Лакей”, “На скачках”, “Пикник” и др. Но остановимся на “Пикнике”. Мог ли я, любуясь картиной в музее, полагать, что буду сидеть на нилусовском чердаке и пить вино из бокалов самого Нилуса, ставших собственностью замечательного художника В.А. Зайченко, ученика Мучника и Шовкуненко. “Инвентарь” Нилуса, так же, как и сама мастерская, достались художнику от Союза художников Одесского отделения».
Бокалы и мольберт перешли сейчас уже ко мне от дочери художника В.А. Зайченко, Натальи Зайченко. На одном из натюрмортов «Интерьер квартиры художника» эти бокалы изображены Нилусом. На белой скатерти, среди столовых приборов – бокалы. Тогда они были ещё без щербинок. А в своё время их принесла директору Художественного музея женщина, представившаяся горничной Буковецкого и убиравшая мастерскую. Она передала бокалы с надеждой, что они попали в добрые руки и будут сохранены. Вот такой драгоценный подарок.
«…Темнеет, камин полон раскалёнными, сумрачно-алыми грудами жара, новый хозяин Чанга сидит в кресле. Он, возвратясь домой, даже не снял пальто и цилиндра, сел с сигарой в глубокое кресло и курит, смотрит в сумрак своей мастерской. А Чанг лежит на ковре возле камина, закрыв глаза, положив морду на лапы…». Это из рассказа Ивана Бунина «Сны Чанга». Мастерская Петра Нилуса.
Вспоминая Нилуса, Бунин говорит о нём как о «богато одарённом и прекрасном человеке». Как «о поэте в живописи». А вот впечатления искусствоведа Абрамова:
«И вдруг в доме Папудовой, у знакомого, ставшего затем близким приятелем, писателя Александра Суконника – большая сине-чёрная загадочная картина. Она втягивала, завораживала, опьяняла таинством ночи, по-врубелевски нервной и по-сомовски эротичной.
– Кто это? – спросил я, предполагая, что услышу имя кого-либо из петербургских мирискусников.
– Конечно, Нилус.
…В один из вечеров нас, одесситов, принимал крупнейший японский коллекционер. Достаточно сказать, что в его коллекции Роден и Майоль, Матисс и Пикассо… Не говоря уже о мастерах Востока – Японии, старого Китая. Я брал у него интервью и, естественно, спросил об одесской выставке.
– Экселенс. Превосходно.
– А если бы у вас была возможность приобрести, обменять какую-либо картину для своей коллекции, что бы вы предпочли: Кандинского, Костанди, Кузнецова?..
- “Ночь” Нилуса. Я думаю, она созвучна японской душе.
Я улыбнулся. Дело в том, что я был уверен, что она созвучна душе Одессы».
Воспоминания, воспоминания, впечатления…
Вот как далеко может завести нас столкновение с вещами, принадлежащими временам давно ушедшим… Эта же ностальгия звучит в стихотворении Ив. Бунина:
Отрыты окна в белой мастерской
Следы отъезда: сор, клочки конверта.
В углу стоит прямой скелет мольберта.
Из окон тянет свежестью морской.
Дни всё светлей, всё тише, золотистей –
И ни полям, ни морю нет конца.
С корявой, старой груши у крыльца
Спадают розовые листья.
И здесь мольберт… Возможно, тот же самый!
