1. Художник и рассказчик
Мне бы хотелось приобщиться в этом эссе к рассказыванию. Его воплощённые функции мы пытаемся усматривать в литературном дискурсе, но формула «литература – это искусство рассказывать истории» уже давно взялась сетью трещин. Появились ли эти трещины, проявились ли – это уже совсем другой вопрос. Поверхность привычки, которая позволяла нам снова и снова повторять тезис об априорной литературности мастерства рассказывать истории, истончилась, и сквозь неё можно разглядеть несовпадение между литератором и рассказчиком. Несовпадения эти, однако, не предусматривают взаимного исключения.
Вальтер Беньямин, то ли с грустью, то ли со спокойным приятием, писал о том, что фигура рассказчика оставляет нас, и мы остаёмся наедине с романом – формой, которая впервые в истории литературы пришла из книг и для книг. «Всё реже случаются люди, способные рассказать что-то просто, без выкрутасов», – пишет Беньямин. Так ли это? Ведь рассказчики и до сих пор вплетаются в писательские ряды, и, частично, этими рядами являются.
Однако мы не можем сказать, что писатель – это всегда рассказчик, так же как рассказчик не слишком нуждается в том, чтобы быть писателем. И шире, рассказчик не всегда является художником (здесь мы обращаемся к высокому смыслу этого слова, который выплёскивает его наполнение далеко за пределы живописи и графики в другие искусства), тогда как писателю быть художником крайне необходимо. Можно представить, что рассказчик имеет дело с реками, то есть тем, что течёт и имеет направление, тогда как художник направлен на извечные озера.
Художник днём и ночью, независимо от наличия наблюдателей, парит над необозримым озером веками отстоявшихся в неосознанном смыслов в поисках отблесков метафизического. «Метафизика – это умереть за невиданное»,– говорил Левинас, и часто именно так и случается: найдя невиданное, художник уже не может жить дальше. Озеро настолько спокойно (пока не нырнёшь в него с головой), что можно спутать его с зеркалом и заболеть нарциссизмом или заплутать в отражениях, или даже спутать зеркало с озером и утонуть в нём… Для художника вообще характерная определённая неуравновешенность, чтобы легче было взлетать при необходимости. Эта неуравновешенность позволяет проваливаться в дыры, которые ведут из реальности в нереальность и наоборот.
В конечном итоге, в надозёрных туманах можно высмотреть что угодно, тогда как душе нужно совсем поникнуть, чтобы в действительности обмануться речными миражами. Рассказчик должен крепко, хладнокровно держаться земли, потому что говорит о движущемся. Его черты чёткие и ясные, взвешенно однозначные. Он (об этом также вспоминал Беньямин) ориентирован на практические интересы, его задача – протянуть слушателей вслед за линией своего опыта, чтобы им стало легче в их собственных эпических путешествиях, которые хотя и осуществляются в одиночестве, однако никогда не вслепую; так или иначе, дать совет1. Здесь нас и в самом деле пронизывает грусть, когда мы осознаём, насколько расшатался ритуал советничества. С другой стороны, способность этого дара (как и дара задавать вопросы) до сих пор встречается среди людей не так и редко. К тому же, этот талант из тех, которые можно призвать; он приходит к нам из глубин родового опыта едва не в преддверие путешествия за линию горизонта привычного бытия.
Сартр говорил, что художник всегда возвращается туда, где его свобода. А рассказчик? Рассказчик идёт туда, где свобода Другого. Родители рассказывают детям истории на ночь для того, чтобы пролагать последним путь к своей свободе. Рассказчик в этом смысле, как и вода хороших рек, должен быть абсолютно прозрачным, отдавать себя, ясного и распростёртого, как карту, Другому, чтобы обеспечить его свободным движением2.
ІІ. Потамология3 историй
Несомненно, в каждом литературном произведении рассказывается какая-то история. «История», о которой идёт речь, лежит, конечно, в иной плоскости, чем история как «наука, которая изучает прошлое человечества». В англоязычных текстах существует удобное разграничение: story и history. Story – это история-сказ. History – это история как следы укоренённости человека в мире, «прошлое». Следовательно, нужно определённое углубление не в этимологию, а в определение пределов понятия.
Обратимся к нарратологическим наработкам Мике Баль, нидерландской исследовательницы. Она говорит об истории так: история – это по-особенному представленная фабула4, а следовательно – определённый порядок представления событий, космос сказа. Что превращает фабулу в историю? Для Баль эти «аспекты» метаморфоз следующие: актуализация личного отношения рассказчика к событиям, превращение действующих лиц в персонажей, выстраивание между персонажами, событиями и местами отношений второго порядка, например, символических. Таким образом, история – это определённая антропоморфизация событий, прокладка русла чистого смысла среди поля необжитой наружности (по отношению к вечно укоренённой в месте средоточия привычного для человека). Именно этот аспект антропоморфизации истории отмежёвывает её от холодного, в целом, понятия «сюжет».
Возьмём, к примеру, сюжет о Золушке. Есть целый ряд редакций – от братьев Гримм и Шарля Перро к The Walt Disney Company. Всех их объединяет одна призма отношения рассказчика к истории: добрая и нежная Золушка, которая заслуживает руку и сердце принца, и кичливых, надменных старших сестёр, которые только милостью своей сестры-красавицы, в некоторых версиях сказки, находят свою вторую половину.
Однако есть и другие истории, связанные с мотивом Золушки, другие истории, взрощенные на том же сюжете. Мне особенно нравится short story английской писательницы Джоан Гарис (Joanne Harris), которая называется «Отвратительная сестра» (The Ugly Sister). Вот какова её история:
«О, да, она была красивой, в болезненном ключе. Худенькая крашеная блондинка; настолько же бледная и хрупкая, насколько мы были массивными. Она делала это умышленно; не ела ничего, кроме сырой еды; всегда наряжалась в чёрное; была одержимой физическими упражнениями. Вы никогда не видели такой чистый пол (скорее всего, подметание сжигает четыреста калорий за час, а полирование пятьсот). Она почти не разговаривала с нами, но восторженно прислушивалась к менестрелям, которые приходили со своими романтичными песнями, и никогда не пропускала платных представлений воскресными утрами на сельской площади».
Несмотря на схожесть сюжета (у нас есть две старших сестры и хорошая, или же «хорошая» Золушка; последняя выходит замуж на принца) это две абсолютно разных истории, потому что отношение к тем же событиям, их рецепция, отличается.
В Африке (да и не только) можно встретить природное явление «блуждающей реки» с нестабильным руслом. На картах такие реки помечают штрих-пунктиром. Истории Гарис и Перро – разные? Или они просто призраки друг друга?
Откуда текут истории? Стивен Кинг в книге «On Writing» писал: «Давайте выясним это раз и навсегда. Нет никакого Идеехранилища или Центра Историй». Работа рассказчика заключается вовсе не в том, чтобы найти историю. Нет, ему нужно узнать её, когда она появится. И не сходить с точки, из которой удобно отслеживать её течение.
В человеческом опыте, который передаётся из уст в уста, есть зацепки потенциальных историй. В каждой вещи есть скрытые пружины историй, и только рассказчик, настоящий, тот, который приближается по своему душевному состоянию к статусу проповедника историй, может их разглядеть.
Истории берут своё начало из источников на взгорьях, движутся самой удобной дорогой (на пути, если нужно, точат камень стереотипов, разочарования или пустых надежд, образуют самые что ни на есть причудливейшие меандры, заводи – символический уровень сказа: тонкое кружево незамеченных даже самим рассказчиком историй плетётся кое-где само собой между слов текста) и впадают в море или озеро, в ту общую метаисторию, над которой и парит художник.
Конечно, бывают истории, которые попадают в болота или пески, а бывают и такие, которые исчезают или появляются каждый раз в другом месте. Бывают равнинные истории, чьё течение широкое, а воды полны тихой, жухлой и тайной жизни.
Для быстрых вод характерна высокая моральность очищения – мы чувствуем себя лучшими после того, как вошли в прозрачную воду светлых горных историй, получаем настоящий катарсис, катарсис как победу возможного над действительным (= невозможным), катарсис, как глубокое превращение бессознательного в осознание причастности ко всеобщему, потому что, когда мы в конце истории впадаем в океан, то чувствуем, что наше прошлое теперь носит знак неповторимого пути, но наше будущее, будущее человека-как-истории, всегда принадлежит всеобщему.
Как говорил мой хороший знакомый А. Торхов, сознание того, кто слушает – это бумажный кораблик, который преодолевает ту же реку, в верховье которой стоит рассказчик, повествуя, преодолевает вместе с ним опасности. Слушатель отдаёт своё время, заменяя его на время истории, исчезает со своего места, переносится туда, куда ведёт его рассказчик. Река – амбивалентный символ, который сочетает в себе разрушение и питание окружающего. Потоку истории недалеко до Леты, которая может спровоцировать забвение. Бывает так, что за услышанными историями мы забываем свою. Не говоря уже о том, какую тесную связь вслушивание в историю имеет с побегом, а последняя – с той же рекой. Одним легко вытечь туда, где течение быстро, другим – где оно такое медленное, что почти стоит, и этим вызывает доверие.
Перейти реку вброд – это притронуться к тексту в произвольном месте, выхватить фрагмент и больше никогда не возвращаться. Если переходишь вброд одну реку, не идёшь ли всегда тогда к другой?
Мы предпочитаем бродить вдоль знакомых рек, если имеем возможность выбора. И каждый из нас, слушателей, каждый из тех, кто вслушивался хотя бы один раз по-настоящему, имеет свою одну-единственную реку-историю, около которой хотел бы поселиться, из которой черпал бы силы для жизни. Умберто Эко в «Шести прогулках литературными лесами» выводил категорию «образцового читателя». Образцовый читатель – тот, кто может читать произведение постоянно, странствуя неутомимо между уровнями смыслов, вплоть до сердцевины. Образцовый слушатель – тот, кто может, поселившись около истории, укоренившись в неё, стать и сам её рассказчиком.
В конце концов, вся наша жизнь – это совокупность историй, которые мы рассказываем, которые рассказывают нам. Мы будто стоим под дождём (одной вертикальной рекой, способной растворять мир, перенося его в мир наш личный, неразделённый ни с кем) и слушаем этот всеобъемлющий шёпот историй.
___
1 Совет, по Беньямину – это не столько ответ на вопрос, сколько суждение о продолжении той истории, которая ещё происходит. С другой стороны, любой вопрос – это тоже предложение рассказчика рассказывать за него.
2 «Его дар заключается в том, чтобы рассказывать о своей жизни, достоинстве, – в том, чтобы рассказать о нём всё» (В. Беньямин).
3 Потамология – наука о реках; её предмет сосредоточен в основном на вопросах речной динамики.
4 Далее Баль продолжает ряд дефиниций следующим образом: фабула является серией логически и хронологически увязанных событий, вызванных или пережитых актёрами. Событие является переходом от одного состояния к другому. Актёры являются агентами, которые действуют. Действовать означает …
