Под памятником Державину
В Петрозаводске под Державиным
стоял я, завистью ужаленный:
его-то памятник заслужен,
а мой – кому он будет нужен?
Ни профсоюзному писательству,
Ни слишком частному издательству…
Стихи сегодня – вроде кражи,
Их сочиняют дети даже.
Припёрся за леса и реки
Читать стихи в библиотеке!
Потом с Крючковым* пить по чарке,
Фотографироваться в парке…
Стоял, заметьте, не икая.
Видать, внимали, не вникая…
______________
*Павел Крючков – сотрудник журнала «Новый мир»
* * *
Она любить его не хотела,
вся такая пугливая, нервная лань,
и к утру её гибкое голое тело
каменело: «Отстань!»
Но он заводной, как припев к куплету,
что спьяну поют из последних сил:
дожал,
одержал волевую победу,
и пару голов забил.
Потом уже на своей площадке
она отыгралась по сумме встреч:
била по морде, не сняв перчатки,
когда пытался привлечь.
* * *
Ты просила прийти на могилу. Играя, просила.
Чтоб с цветами, и чтоб их слезой оросил.
У мечты есть энергия, и направленье, и сила.
Мир реальный, он требует лишь равновесия сил!
Вот и я. Вот цветы. Вот могила и слёзы.
Ты довольна, наверное, что победила в конце?
Как просила, прими от меня две колючие розы,
два пылающих символа страсти и ужас в лице!
Легко и взаимно
Литературу, женщину глупую,
в благоговении рыцарском, строгом,
я изучал, как помешанный, с лупою:
ей овладевший мне виделся богом!
Зря! Оказалась доступною девкою,
коль отрешиться от глянца и гимна,
с кем расцветает любовь однодневкою
и увядает легко и взаимно.
Мой огород
Гляжу в окно, как цветут ромашки,
Чей цвет пышнее, чем цвет картошки,
Как перепархивают со свистом пташки
Под хищным взглядом домашней кошки.
Намёк живущим: живи с оглядкой,
Свисти поменьше, летай повыше,
И дорожи своей жизнью краткой,
Хоть яркой птицы, хоть серой мыши!
А я, как раб, на горле с колодкой:
Куда уйдёшь ты с такой обузой,
Когда, как тряпка, пропитан водкой,
Не выжатый насухо доброй Музой?
Внизу посёлок, как на ладони:
Там ствол и корни большого древа,
А я живу в его хвойной кроне,
Как сердце местности, где-то слева.
И мой огород, как шедевр искусства,
Не для прокорма, хоть много стоит:
В нём зеленеет моя капуста,
Что тень Горация беспокоит.
* * *
Одинокая чайка металась у кромки залива,
будто что-то искала и верила: можно найти!
Ты сказала: «Прощай!» –
и пошла по песку торопливо,
и какое-то время с той чайкою шла по пути.
Я глядел тебе вслед. И давно уже не было следа
в тот момент, как услышал я, вздрогнув,
седой океан:
я стоял средь зимы, попрощавшийся,
кажется, с лета,
или даже с весны, погрузившись,
как берег, в туман.
«Что со мною?» – спросил у судьбы,
по возможности, трезво.
Рассмеялась! И понял я, это не скоро пройдёт…
Жизнь, как пёс приблудившийся,
прыгает рядышком резво
и виляет хвостом дружелюбно, мол, вот же я, вот!
Но, не видя тебя, захлебнувшись вином и тоскою,
что есть жизнь? – говорю – не мечта ли она
и не бред,
коль тетрадь со стихами на прошлой странице
раскрою,
а прочесть не могу, потому что там записей нет?
Александру Васильевичу,
гражданину г. Петрозаводска
в прошлом руководителю очень прогрессивного народного театра, сыгравшего неоценимую роль на заключительной, бескровной стадии гражданской войны на Дальнем Востоке (развал КПСС)
Собака лает. Деревянный дом.
Как с моря, тянет сыростью промозглой.
И – рифма к дому с думой о былом
Гребёт на берег лодочкой двувёслой.
Там прогрессивный в прошлом режиссёр,
Переосмысливая жизнь свою, как Герцен,
Выходит покурить к себе во двор,
Как почвенник махровый с чистым сердцем.
Кто б мне сказал, что это будет он,
Я б не поверил подлому навету,
«Единая Россия» – светлый клон
Мне не даёт быть добрым как поэту!
Жизнь заскорузла, человек устал
Грести с утра за светлую идею.
Из всех, кто был и за борт не упал,
Один лишь я по-прежнему радею.
Один лишь я за всех теперь актёр
И действую один по-идиотски,
А прогрессивный в прошлом режиссёр
Почётный гражданин в Петрозаводске.
* * *
собаки гавкают в округе,
попеременно и не в лад;
три кобеля одной подруге
о смысле жизни говорят.
* * *
в полтинник понял окончательно,
лишь затрещала жизнь по шву,
что жить на свете замечательно,
и с удовольствием живу!
* * *
когда бы все мы стали вдруг мыслители,
не стал бы мир наш миром благоденствия,
ведь мудрецы по большей части – зрители,
а не актёры, нужные для действия.
