Тигр-патриот
Идет Михалыч по тайге с двумя собаками-лайками. Снег под ногами похрустывает. Уже с неделю охотится на косулю, да, как на грех, не случается встретиться с ней. Вот и подумывать стал: а ведь «сгорит» лицензия на отстрел парнокопытного…
Вдруг собаки, как по команде, бросились Михалычу в ноги. Он идет, а они ни на шаг в сторону. Ни на шаг вперед или назад. Будто их привязали. А тут и хруст валежника позади раздался. В каких-нибудь 40–50 метрах. Раз собаки к ногам, значит тигр их пасет, решает Михалыч. Нет для них в тайге опаснее врага, чем эта здоровенная полосатая кошка.
Между тем, хоть и зима, а в густом хвойном лесу и за десяток метров ничего не увидишь. Треск все ближе, все явственнее. Стало быть, не боится тигр человека, всерьез намерен получить добычу из собачатины. Тут ему мешать – себе дороже.
Как же, размышляет Михалыч, и самому не попасть тигру в пасть, и собак сберечь? Жалко Полкана да Жучку. Просто по-человечески жалко. К тому же опытные в тайге его собаки, натасканные хоть на барсука, хоть на медведя. На что ни один год ушло работы с ними.
Чувствует Михалыч, как страх все сильнее сковывает его, как ноги будто ватными становятся. Ружье снимать – опять же себе дороже в такой ситуации. Тигр раньше в три-четыре прыжка подомнет его под себя.
И вдруг… Михалыч запел. И как это пришло ему на ум, до сих пор, спустя многие годы, не понимает. Тем более не может объяснить, почему пел именно патриотические песни. Начал с гимна России:
Россия – священная наша держава!
Россия – любимая наша страна!..
Потом из его глотки пошла «Широка страна моя родная»…
Идет Михалыч в основном задом наперед, во всю глотку давая этот патриотический концерт хозяину Уссурийской тайги. Благо, певец он отменный, даже в районном хоре пел. Идет под сопровождающий его хруст валежин и кустарника, под тигриный недовольный рык – похоже, тигру ой как собачатины хочется.
«Знаете, каким он парнем был?»
«Если б знали вы, как мне дороги...»
И прочее. Причем, допевая одну песню, вспоминает слова очередной. Собаки по-прежнему ни на шаг. Правда, и не скулят, марку свою охотничью держат.
И сколько времени, думаете, так драл глотку без перерыва Михалыч? А целых полтора часа. Вот уж, слава богу, заветный волок объявился, выходит, до большака осталось около трехсот метров. Даже гул автомобильных моторов послышался. Под его нарастание Михалыч на радостях снова вернулся к гимну России:
От южных морей до полярного края
Раскинулись наши леса и поля.
Одна ты на свете! Одна ты такая,
Хранимая Богом родная земля!
Последние метры оставались до шоссе, когда Михалыч, убедившись, что тигр прекратил свою охоту, позволил себе развернуться лицом к дороге. Тут и собаки осмелели, вперед хозяина выскочили на большак. Сел Михалыч устало на спущенный со спины рюкзак с запасной одеждой да с нехитрым охотничьим снадобьем. Передохнул и двинулся обратно к родной деревне. Уже не напрямик тропкой лесной короткой, где тигр пасется, а многоверстным большаком. Впереди собаки по обочине трусят – кто же из водил Михалыча с ними возьмет? Тоже едва переставляют лапы, виновато хвостами машут: эх, мол, хозяин, чуть из-за нас ты не пострадал…
Пришел домой, ничего жене сказать не получается. Только взмахи рук, изображающие огромного невидимого зверину, только сиплые хрипы из горла вырываются. Доконал его глотку полуторачасовой концерт во спасение себя и любимых собак на яром морозце.
Ничего, после малиновки да перцовки на другой день заговорил…
Сказал:
– Спасибо тигру – не съел! Тоже, наверное, патриотом России оказался – полтора часа слушал мои патриотические песни…
Тигриный обед
Сразу три пасеки расположились на этом «тачке». Июль – лучшая пора медоносов. Лес благоухает дурманным липовым цветом. А вблизи на подходе еще и поле гречишное, словно туманом землю окутавшее, готовое пчелкам и пчеловодам хлопот добавить. Словом, работать тем и другим да работать.
У мужиков обед. Михалыч и Петрович большой стол из струганых дубовых досок накрывают, а Степаныч за охлаждающейся медовухой с собакой в ручей подался.
На столе суп из дичи – рябчика подстрелили, огурцы, редис, буханка хлеба. Как положено – три прибора, три железных кружки. На костре чай, заваренный лесными травами, дозревает.
На растущем рядом со столом дубке висят ружья. Хоть и не сезон, но без ружья в лесу нельзя. В нем спасение хоть от лютого зверя, хоть от лихого человека. Да и спокойнее так оно в лесу.
– Что-то задерживается Степаныч, – забеспокоился Михалыч. – У нас ведь уже все готово. Суп разлит, хлеб нарезан, осталось только чарки налить.
А вот и Степаныч. Кажется, уже приложился к бутыли с медовухой. Идет, облизывается, рот рукой вытирает. Рядом белобокий Казбек с в спираль завитым хвостом – с Кавказа лайку еще щенком привезли в Приморье.
Уселись мужики за стол, медовуху по кружкам разлили да и пивнули слегка. Чего по полной прикладываться днем-то, в разгар работы? Это удовольствие на ночь положено.
Пропустили по малой, редиской закусили, к мискам с супом потянулись. Похлебали юшки, косточки рябчика Казбеку бросили. Тот за костку – и в лес. Наверное, в тени где-то решил свою трапезу справить.
Разнежились мужики, разговоры меж собой повели. О том, о сем. Вдруг видят – летит к ним стрелой скулящий от страха Казбек. За ним – тигр. Все произошло так стремительно, что никто даже и не подумал о ружьях. Собака шмыгнула под стол, но и тигр не отстал. Одним ударом вывернул ближайшую скамейку, выгреб из-под стола лапой Казбека, за шкирку его и, довольно урча, понес в лес.
Долго еще мужики приходили в себя.
– Кажется, живые, – наконец вымолвил Михалыч. – А Казбека давайте помянем. Царство ему небесное…
Как Михалыч с медведицей поладил
Идет Михалыч с дочерью Аней и племянником Колей по грибы. Аня – одиннадцатиклассница, в трико, поверх юбка джинсовая с карманами. А одетый в самошитую штормовку десятилетний Колька щеголяет плетеным лукошком. Первый раз пошел по грибы.
У детей ножи-складыши, у Михалыча фирменный охотничий нож на ремне. А вот и балок грибной, где появились первые подосиновики, подберезовики. Еще метров двести по едва заметной дорожке пройти.
Не случилось. Из лесу прямо под ноги к ним выскочил медвежонок. С колобок. Месяца, пожалуй, на четыре. Становится на задние лапы, играть норовит с детьми. А тем – интересно. Поглаживать его стали, слова ласковые наговаривать. Однако Михалыч лесовик опытный. Раз есть медвежонок, будет и медведица в ее родительском гневе.
Привлек к себе Михалыч детей, приказывает:
– Ни на шаг от меня. Стоять рядом, что бы ни случилось – сейчас медведица объявится. Но если между нами будет драка, убегайте в сторону дома. Аня, все поняла?
– Да, папа, а как же ты?
– Поняла? – тихо переспросил Михалыч.
Аня молча кивнула.
А тут и она, медведица. С белым галстуком на груди – гималайка. Слава богу, не бурый медведь. Надвигается на задних лапах на Михалыча с его выводком. Ощерилась, клыки выставила, рычит потихоньку. И выходит, что против ее мощи и смертельных клыков у Михалыча только нож. А медвежонок, как назло, не отстает от детей, посапывает, вертится юлой около них. Что-то, возможно, внутренний голос, заставило медведицу остановиться буквально в трех-четырех шагах от людей.
И тогда Михалыч повел с ней переговоры. Не махая руками и, как учили, не глядя медведице в глаза, а опустив голову посматривая на нее исподлобья, чистым русским языком стал внушать ей:
– Послушай меня! У тебя ребенок – и у меня дети. Ну станем драться с тобой, поубиваем друг друга, а кто детей будет кормить-воспитывать? Забирай своего и уходи.
Сам же в это время рукоятку ножа нащупывает, поскольку знает, что если медведица с детенышем встречается с людьми, то миром трудно разойтись. И если набросится – вряд ли с одним ножом ее одолеть. Разве что живот удастся распороть. Тут медведи обычно начинают спасать себя, вталкивая внутренности обратно.
Но медведица… прислушалась. Смотрела-смотрела на действа своего несмышленыша да вдруг как рявкнет на него. Малый колобком к ней. А дальше все как у людей. Схлопотал медвежонок подзатыльника, взвыл от боли и поковылял вслед за уходящей в лес медведицей. Удались-таки Михалычу переговоры с ней.
Оглянулся, дух перевел, а за спиной трагикомическая картина. Дети молодцы: выполнили его приказ. Но в какой безмолвной позе застыли!
У Ани глаза закрыты руками. Пацан ухватился за юбку девушки, уткнулся в нее лицом да так и стоит. Подошел к ним Михалыч, обнял. У одной еле-еле ладони от глаз оторвал, другого из юбки высвободил. И говорит Кольке:
– Да, скажи спасибо юбочке Аниной – вот она и спасла всех нас от медведицы.
А ведь, наверное, ничуть не шутил Михалыч. Побежал бы от страха Колька, за ним медвежонок – неизвестно, чем бы дело закончилось. Хорошо, что зарылся в юбку-спасительницу дочери.
Бурый алкаш
В самом разгаре дела медосборные. Жужжат пчелки, продукт целебный в улики закачивают. Пасека большая, на три хозяина. Пчела она ведь тоже с устатку попить хочет. Вот и установлено корыто с сахарным сиропом – пей, родимая!
Да повадился медведь к этому корыту наведываться. Как ночь наступает, люди спать улягутся, он тут как тут. Вылакает весь сироп, тем и заставляет наводить новый. А пасечникам что – больше делать нечего, как медведя кормить-поить? Да и сахар ведь недешевый, так и в трубу вылететь можно.
Решили мужики мишку проучить. Вытащили вечером к корыту два ведра медовушной браги, ведро залили в корыто, а на другое поскупились. Спать пошли в избушку, оставив его на природе.
А утром картина предстала следующая. У корыта вальяжно разлегся Потапыч. Вылакал без остатка всю брагу, что была в корыте, да, видно, мало показалось. Из другой емкости пол-ведерка добавил. Тут его хмель и одолел. Да так, что на вторую половину ведерка сил уже не хватило.
Боязливо подошли мужики к Потапычу – и глаза не открыл. По морде его похлопали, а он не реагирует. Тут и пришла им идея мести. Да такой, чтобы неповадно было ему больше сироп изводить.
– Обреем его, – предложил самый старший годами пасечник Иван Сиреневый. – Сам себя не узнает!
В двое ножниц взялись за дело. Третий помогает. Выстригли мех на груди, шее, брюхе и поверху на лапах. Смешной такой мишка стриженный оказался, можно сказать, только морда медвежья и осталась. Даже жалко мужикам зверя стало, опечалились над содеянным. Однако дело сделано, осталось ждать эффекта рукотворного.
День разгорается, работа спорится, а медведь все лежит, сладко так посапывает. Но вот в себя приходить стал. То лапой усевшуюся на нос пчелу смахнет, то почешет себя в месте укуса овода. И вот уже потянулся спросонья, сел на пятую точку. Смотрит на свои обкрыженные лапы, на свой живот – ничего не понимает. Давай щупать себя, но только одну шкуру и нащупывает. Вскочил с земли, дико озирается, не понимая, что же это с ним случилось. Пришел на пасеку медведь-медведем, а кем уходит? А что, поди думает, скажут таежные сородичи?
Горько взвыл медведь, идет в лес, слезы лапами вытирает. Ну как человек прямо. И мужики чуть не плачут, не ожидали такого обидного для мишки эффекта обрезания.
Но зато больше не ходок был Потапыч на пасеку. То ли убоялся новых козней от пчеловодов, то ли мех все лето в своей берлоге отращивал, чтобы сородичи вопросов не задавали.
г. Арсеньев
