Дом её стоял на отшибе буквой «зю». Вышвырка – так звалось это место. Крытая аржаной соломой крыша местами съехала. Проём потолка рухнул однажды средь бела дня. Сквозь ребра двух стропил зияло небо. Ворона-альбинос с отстрелянной лапой, жившая в холода в раструбе русской печи, а летом на чердаке – свободно попадала в жилище. Стекла, вставленные в рамы сто лет назад, утолстились к низу. В некоторых окончинах их вообще не было. Горбатая чумазая старуха в рванье, с седыми нечесанными волосами скребла ржавым ножом доски обеденного стола. В громадной русской печи трещали и искрили валежины. Скрюченные подагрой пальцы бабуси едва держали инструмент. В свете печи чугунок, прикрытый сковородкой, урчал от вскипевшего варева. Бабка нашарила в уголке ухват, и еле вытащила на божий свет посудину. После того как отвар был слит в отхожее ведро, на чистый стол посыпалась нелупленная картошка. Насытившись, бабка скинула резиновые сапоги с грязных босых ног и полезла в печь, заглохшую к этому времени, – почивать. На стол тут же спрыгнула ворона – доклевать ошурки.
…В сорок первом Агарина получила похоронку на мужа. Остались двое детей, хозяйство и тяжелый труд в колхозе. Как-то по зиме ее трепанула в розвальнях молодая кобыла Галерка. Агарина, вылетев из саней, сломала себе позвоночник. Мужиков не было в деревне. Все были на фронте. Дети не смогли путем привязать её к доске. На месте слома вырос горб. Сын сгинул со временем в тюрьме. Дочь, над которой в детстве надругались какие-то нелюди, удачно вышла замуж за еврея – в деревне было много дач обеспеченных людей. Переехала в столицу и забыла про мать. Появились «дачка, тачка и собачка». Авария со смертельным исходом решила все – сожгли в крематории… Дом, доставшийся старушке от матери, был еле жив. А она не сдавалась! Их с мужем изба в соседнем селе, возле церкви, сгорела вместе с документами в жаркое лето сорок пятого. Состарившись в сорок пять лет, выживала инвалидка бабка, сажая картошку, а хлеб подавали, как нищенке, сердобольные колхозники, сами не имевшие ни паспортов, ни денег. Жизнь пролетела незаметно. Спасибо крепко сложенной русской печке! В ближайшем леске Агарина ножовкой пилила сучья упавших в бурю берез. Домой свозила их в округлом жестяном корыте для стирки белья. Веревочка больно впивалась в плечо. Мешал горб. Ноги привыкли и даже в резине не чувствовали мороза. Летом было легче…
В начале нового века в деревнях жители ломали печки – должны были провести природный газ. И это во времена, когда по новому кладбищу идешь как по центральной улице Советской – не успеваешь здороваться – знакомые все лица. В районной администрации отыскалась папка с документами, по которым бабке Агарине из деревни Шостья – стукнуло сто лет. Сам глава администрации Яков Львович, нарядившись в блестящий костюм со стразиками и люрексом, приехал в деревню со свитой из отдела соцзащиты. Телевизионщиков с местной студии прихватили. Глава сельской администрации прихватил дорогой букет, купленный накануне. Справные чиновницы в строгих нарядах несли шампанское и торт, перевязанный шелковой ленточкой. Заглянув в разбитое окошко, гости увидели лишь обглызленную черствую горбушку хлеба на выскребленной столешнице и сине-грязные пятки, торчащие из чела печи. Рядом дырявые мужские сапоги. «Ка-ра-чун!» – прокаркала гостям снежная ворона со стрехи и слетела к хлебу, тыркнувшись лапой об стол. В соседнем селе начал звонить колокол.
пос. Ташенка
