***
Отец мой и праотец мой Авраам,
В тебе мой исход, я — твое продолженье.
И мне не достался обещанный Храм:
Не сам он - земное его отраженье.
Тебя моей смертью Господь испытал.
Ты выбрал идею, огонь и металл…
Он вдруг отменил приговор.
Но страх мой - во мне — с этих пор.
Отец мой и праотец мой Aвраам!
Мы вместе прошли по славянским дорогам,
Психушкам и гетто, фронтам и Ярам -
Казнимы людьми, испытуемы Богом.
Я с ужасом жду окончания дня.
Чьей жертвы потребует он от меня?
***
Колышется ливень — ему рукоплещет река.
Колышется ветер — его приголубят пустыни.
Испуганный ангел летит надо мной сквозь века,
Казнившие нас, но живущие в нас и доныне.
Мы шли по земле. Каждый шаг отпечатан, как шрам.
Горячий Хамсин не затянет отметину эту.
Мы Богу открылись. Мы Людям построили Храм.
Раскиданы камни от Храма по целому свету.
Огромный мой мир, подари теплоту и приют.
Погромный мой мир, дай хотя бы дождаться Мессии.
Из Бабьего Яра куда нас дороги ведут?
Обратно в Египет? А после — опять до России?
Неужто опять мне придется все круги прожить?
Неужто опять я Завет преступить не посмею,
Прощая людей, обреченных меня не любить,
Прощаясь с землей, почему-то опять не моею?
Смешалась печаль потемневших славянских озер
И черные слезы сухих палестинских колодцев.
Колышется ветер. Он мне с незапамятных пор
Недолгим страданьем и вечной любовью клянется.
***
У каждого города — солнце свое и печать.
У каждой реки — свой особенный почерк и колер.
Пространство болтливо. Лишь время умеет молчать.
А наши дороги — прогулки в пространство, не боле.
Что помнится слуху? — Звучание слов и слова.
Запомнится коже не только тепло и прохлада…
Кого вспоминая, кружит вдоль забора трава,
Забор вдоль дороги и эта дорога вдоль сада?
Спроси у мгновенья — у века получишь ответ.
Он будет опять запоздалою правдой отмечен.
Когда у разлуки печального прошлого нет,
Оно отзовется печалью при будущей встрече.
* * *
По грани неба и стены
В палату полночь проникает -
Стоит над каждым и вздыхает
Дыханьем ветра и вины.
В больничной стынущей тиши
Отлучены мы друг от друга,
И затеняет боль души
Симптом телесного недуга.
Зато далекой тайны нет:
Мы видим сквозь ночную пену
В родимых окнах тьму и свет.
И верность вашу и измену.
Ах, как отчетливо видна -
В раздумье, у границы века -
Стоит грядущая война
С лицом больного человека.
Моисей
Дружелюбный огонь не желал мне ущерба и зла.
Равнодушный металл не стремился войти в мое тело.
Но угрюмая сила меня убивала и жгла,
И могилы мои пощадить не хотела.
Разве мной был поставлен извечный вопрос?
Разве я дал ответ и заверил печатью?
Запах истины — запах пустыни и слез -
Мои первенцы знали еще до зачатья.
Я молился любви — но жалел, что молитвы дошли.
Я склонялся к борьбе — понимая, что это безволье.
Беспредельность миров и пределы жестокой земли
Я познал изнутри просветленья и боли.
И когда надо мной знаком выбора встала звезда,
Я повел свой народ и маршрут обозначил огнями.
Я к вам с миром иду.
Пусть останутся кровь и вражда
Позади, на дорогах, измученных нами.
Жизнь со смертью пускай разберется сама:
Этот спор и союз — только Богово дело.
Дружелюбный огонь да хранит ваш посев и дома.
Равнодушный металл да щадит ваши души и тело.
Михоэлс
Безумный старый Лир, зачем тебе рассудок?
Останься под прикрытием щита.
— Я должен разгадать секрет забавных шуток
Моей судьбы и моего шута.
Безумный старый Лир, зачем тебе рассудок?
Ты кровь свою и плоть навеки проклял сам.
— Даруя нам детей, господь дает нам ссуду.
Я должен заплатить по векселям.
Безумный старый Лир, зачем тебе рассудок,
Когда безумен мир, когда кругом зверье?
— Отравленным питьем наполнена посуда,
Людей предупредить — призвание мое.
Безумный старый Лир, зачем тебе рассудок?
Слепому безопасней жить во тьме.
Зачем ты хочешь знать, какое время суток?
— Затем, чтоб умереть в своем уме.
Бредет и бредит, бредит и бредет.
Неистовая ночь.
И век неистов.
То вьюга вьюгу окликает свистом,
То грому гром сигналы подает.
А он, глаза незрячие открывший —
Уже не сосчитать, который год —
Все переживший, все похоронивший,
Бредет и бредит, бредит и бредет,
И вечный шут вослед ему поет:
Пустите счастье в сети,
Чтоб захлебнулись дни.
Когда хворают дети —
Родителя вини.
Листва не помнит корня.
Сходите за пилой.
Когда грызется дворня —
Хозяин в том виной.
В рассвете нет резона.
Старейте наугад.
Когда в крови корона —
Владыка виноват.
Печаль, как пену, сдуем.
Надежней с каждым днем
Быть королевским дурнем,
Чем нашим королем.
***
Бог нам судья, прощающим невинных,
Бог нам судья, прощенным невпопад.
Пройдя по жизни жизнь до половины,
Хоть в чем-нибудь да будешь виноват.
Зову на помощь гром и тишину,
Свое сиротство, дочкины ланиты:
Простим друг другу прошлую войну,
Мы, чьи отцы на той войне убиты.
*** Марине
Когда всю жизнь перебирая,
Запнешься ты в преддверье рая –
Не сомневайся, вспомни это:
Почти октябрь, полдня, не весь,
Русановской воды и света
Равноотмеренная смесь.
Принадлежащие друг другу –
Тропинки, липы и дубы,
И мы с тобой - идем по кругу:
Канала, времени, судьбы.
До срока падает листва,
Меняя смыслы и слова,
И чередуя ощущенья:
Вины, раскаянья, прощенья…
Из-под мостов, на фоне арок,
Осенний день прекрасно-ярок.
Тот миг, тот мир, та красота:
Твой талисман, тебе подарок,
Твой пропуск в райские врата.
Экклезиаст
К.Б.
Пришло искушенье глотком недоступной воды.
Желанья греховны. Желание смерти — тем паче.
По следу улитки, по влаге мокрот и слюды —
Чернобыльский ветер и дикие свадьбы собачьи.
.
Еще в соловьях не закончился прежний завод,
Но падает сердце — внезапно, как детское тело.
Далекий ребенок опять мою душу зовет,
И плачет, и ждет, чтоб скорей долетела.
По следу улитки спешит мировая война.
На слово неправды озонный проем отзовется.
Душа моя жажды, душа моя скверны полна -
С ведерком бездонным стоит у колодца.
Что помыслы наши? Не промысел Божий, увы.
Зачем так бездонно и гулко мое каждодневье?
Хотел я пройти по траве, не калеча травы.
Хочу я хоть слово сказать не во гневе.
И все-таки, жизнь потакает беспечной любви —
В снегах ли она, иль опять в соловьином раскате.
Несчастный ребенок, зови мою душу, зови.
А вы, соловьи, не пускайте ее, не пускайте...
* * *
Художнику Cемену Каплану
Отрок - с шапкой декабрьских лучей -
Ты чей?
Чье ты дитя: заблудившейся доли,
Или обугленной чьей-то мечты,
Скрипки на пыльном еврейском Подоле,
Теплого камня могильной плиты?
Кто отворил твою память: дорога,
Маминых истин осенний узор,
Или же странница-синагога,
Или казненный Успенский собор?
Что мою душу твоей уподобит:
Пламя свечи по родным именам,
Общий исход или щит "Моген Довид" -
Символ, в наследство доставшийся нам?
Жалко, немногих он спас от расправы.
Плоть ожиданья - скупа и нема.
Тени влюбленных ложатся на травы,
И в синеве воскрешают дома.
Ожил мой двор и подъезд мой, и садик -
Город моей поредевшей семьи...
Ты растолкуй мне, мальчишка и цадик,
Чьи они дети, картины твои?
Песнь Песней
(Варшавское гетто)
На ложе моем ночью искала я того,
которого любит душа моя,
искала я его и не нашла его...
От нашей любви не родятся несчастные дети.
Прости, мой любимый, я так говорить не должна.
Война на планете, но солнце в глаза мои светит.
Как страшно, любимый. Как сладко, что в мире весна.
Как будто впервые, увидел цветок эту землю.
И будто впервые, взглянула земля на цветок.
Прости, мой любимый, прости, я рассудку не внемлю.
Твои поцелуи — волшебного меда глоток.
За юной листвою почти незаметна ограда.
Голодные дети — их души легки, как тела.
Но груди мои, как созревшая гроздь винограда,
Возьми, мой любимый, я лишь для тебя берегла.
Ты строен и крепок, стройнее ливанского кедра.
Единственный мой, позабудем о смерти сейчас.
Земля не убита. И жаждут тебя мои недра.
И наша любовь оживет продолжением нас.
***
Шолом-Алейхем, попросту, Шолом! —
Произнесу и стану чуть добрее.
Великий прадед, я Вам бью челом
От имени сегодняшних евреев.
Великий прадед, ребе и хохмач,
Двадцатый век вершит свое судейство.
Надежда плюс надежда (в скобках — плач):
Вот формула славянского еврейства.
У каждого на свете — свой удел.
Мы все живем, Судьбе и Богу внемля.
Простите, ребе, я бы не хотел,
Чтоб Вы опять пришли на эту землю,
Чтоб Вы смотрели в наши зеркала,
Прикрытые ослепшими ночами,
Чтоб разбирали детские тела,
Чтоб наша кровь Вам под ноги текла,
Чтоб ужаснулись Вы: не снег, не мгла -
То пепел наш клубится над печами.
Зачем Вам видеть мир из-под крыла
Полесской прокаженной черной речки,
И лучше Вам не знать, что умерла
Вселенная еврейского местечка…
Вам повезло. У Вас иной удел.
Но, если жить, веленью сердца внемля,
Поверьте, ребе, как бы я хотел,
Чтоб Вы опять пришли на эту землю!
Мы вместе будем в будущем своем —
Все сущие: евреи, не евреи...
Шолом-Алейхем! Попросту, Шолом!
Да будет нами этот мир добрее.
***
Неведомые мне мои поэты,
Опять меж нами тот же листопад
И шар земной, расстрелянный, как гетто,
Еще при вас и час тому назад.
Все безымянно — эти листья, строки -
Они и вам не скажут ничего,
Обманутые временем пророки,
Заложники народа моего.
Вы так же далеко и так же близко,
Вы там, где обозначена черта:
Оседлости, чудачества и риска,
А дальше — космос, боль и высота.
Такую даль отсюда не увидишь,
Хоть век скитайся в книжном далеке...
Что там, в стихах, написанных на идиш -
Родном, чужом, забытом языке?
Скрижали откровения
He вопреки, а навстречу вращенью планет,
Не вопреки, а навстречу былинке и древу
Еврейская письменность вот уже тысячи лет
Движется к истине — справа налево.
Вечная боль воскрешает ее и казнит.
В лунном песке затонули шатры и преданья.
Жду, что обмолвится выдохом камень еврит,
Нам передавший когда-то письма очертанья.
Что там за вязью, за смыслом, за буквою, за
Кардиограммой любви и погрома?
Вижу исход.
Вижу маму — ладонь и глаза
В окнах панельного дома.
Сладкие слоги недолгих безоблачных дней.
Горькие строки — протяжные дни горевые.
Рубят булыжник из плоти надгробных камней,
В тех городах по-еврейски кричат мостовые.
С голоса в душу, в кассету, в тетрадный листок -
Всеми судима, но только терпенью подсудна -
Движется письменность.
Где этой боли исток?
Где ее устье? Не знаю. Не вижу отсюда.
Правда — правдивым. Хоть правда нужнее лгунам.
Так же порою нужней недосказанность фразам.
Век скоротечный, прости среди прочего нам
Знанье без мудрости, без разумения разум.
Все же недаром мы прожили тысячи лет.
Память народная да возвратится к народу —
Не вопреки, а навстречу полету планет,
Не вопреки, а навстречу восходу и всходу.
* * *
Я не грущу, что лето отлетело,
Что осень, осенив меня крылом,
Вот-вот уйдет за белые пределы
Того, что годом жизни мы зовем.
Я только ощутил, но не осмыслил
Теченье новой жизненной поры.
Не гаснет юность, гулкая, как выстрел,
Но, кажется, выходит из игры.
В зеленом, цвета леса, облаченье
Стоят составы. Шторки на окне.
А на табличках - пункты назначенья,
Не очень четко видимые мне.
Прибудет поезд. Лязгнет буферами.
Я чуть помедлю. Я шагну в вагон.
И, оглянувшись, вдруг увижу маму,
Которая не выйдет на перрон.
* * *
Мы прадедов старше на целую пропасть времен:
На ядерный взрыв, на обычную сводку погоды.
Мы старше отцов на свои безотцовские годы,
Согретые повестью их довоенных имен.
Над нашими судьбами - марши, салюты и пыль,
За нами - века и клочки рассекреченных писем,
Обрывки цветных проводов, толкований и песен...
История - больше пророчество, нежели быль.
За посвистом птичьим летим по родной стороне.
Глазами войны не понять ни кордонов, ни тыла.
Бредет Ярославна по перегоревшей стерне
И Каин с нашивкой стреляет в знакомый затылок.
Мой друг-одногодок, ты тоже недаром седой.
Мы были всегда. И земля каждый год молодеет.
На наших глазах распинали Христа в Иудее,
Потом его гнали по Киеву с желтой звездой.
Мы были при всем. Даже в самые черные дни.
И будем при всем. У меня ощущенье такое.
За подлость людскую ты только себя не кляни:
История, вот она - можно коснуться рукою.
х х х
Мне все тут знакомо - природа, погода:
Был здесь я когда-то судьбою храним.
Вот – взорванный дот, сорок первого года,
Вот – надпись на нем, вот – березы над ним.
Конечно, свершались и тут перемены –
Они непременны, они мне видны:
Надменные сосны уже не надменны
И чудо-березы не так уж стройны.
Смешались в одно: сожаленье и жалость.
Пожалуй, пожалуюсь, было б кому…
Давнишняя липа легонько прижалась -
Листвой прикоснулась к лицу моему.
Потом отклонилась она, отдалилась:
Читает приметы моих перемен…
Опять мне дарована высшая милость:
Нежданная встреча, разлуке взамен.
х х х
Пол-июля. Раздобрилось лето.
Раздобрело и жаждет любить.
В небе - небо небесного цвета,
Как тому и положено быть.
Вот кузнечик - как принято - прыток,
Как задумано, еж мешковат,
И дозоры узорных улиток
На меня в перископы глядят.
Как ей должно, кора шелушится.
Как заведено, бархатны мхи.
Но, как в сказке, слетаются птицы
И мои распевают стихи.
Нет. Для лета главнее не это.
Тут примета иная важна:
В небе – небо небесного цвета.
И трава, как трава, зелена.
х х х
Сегодня мне – ни солоно, ни сладко.
Вот ласточки снижаются – к осадкам.
Вон туча, из уже видавших виды
И вдоволь преисполненных обиды,
Застыла - плавниками шевеля.
И сад пропал: июль, задуха, тля…
Но птицы, пусть негромко, еле-еле,
Пусть вразнобой, но все-таки запели,
И солнце вышло, и роса взошла,
Вдохнув поглубже, сосны распрямились,
И благодать - Божественная милость -
На кроны и на души низошла.
***
Ефиму Лещинскому
Наверное, всегда - тем паче, знойным летом -
Тверда, но не крепка, увы, земная твердь.
Не более, чем жизнь, дается нам с рассветом,
А на закате ждет не менее, чем смерть.
Возможно, мы уже бродили не однажды
По кромке синевы и выжженной травы,
Но так еще душа не мучилась от жажды
На этом рубеже безмолвья и молвы.
Почти что прожит день. Вечерняя усталость
Уже берет свое, и не отступит впредь.
Но то, что нам еще здесь, на Земле, осталось –
Не менее, чем жизнь, не более, чем смерть.
* * *
Проталины к стволам приталены.
Примешаны к холмам проплешины,
Сугробы пахнут завтрашним ручьем.
И снегири теплынью ошарашены,
Не полыньей - полынью огорошены.
И снег уже, как будто, ни при чем.
Размякнет он, расквасится, распустится,
Сойдет, сплывет, смешается с судьбой.
И вдруг простая бабочка, капустница,
Как желтый лист, мелькнет перед тобой.
И будет дождь о ветки расшибаться.
Не жалуясь и корни не коря.
Он вовремя. Поэтому не зря.
Все нужно вовремя,
И даже ошибаться -
Как эта оттепель
В разгаре января.
***
Поскрипывает время при ходьбе.
Слежался снег. Почти улегся ветер.
Мороз. Костер. А я и не заметил,
Что он горит уже в чужой судьбе,
Что это очищение зимой,
В которой год по февралю расколот,
Увы, уже вершится не со мной,
А с тем, кому нужнее этот холод,
Кому в охотку скороспелый лед,
Любовь - навылет и тоска - навлет.
***
Приговоренный говорить
И утомленный этой ролью,
По временам желая быть
Безмолвной рыбой, даже молью,
Я продолжаю: на лету,
В надводных и других скитаньях -
Искать и видеть красоту
В словах и словосочетаньях,
И проверять, наедине,
На подлинность, как на звучанье,
Слова, дозволенные мне
В уплату за мое молчанье,
И вновь, надеюсь, что к добру,
Включаться в ту, сверхчеловечью,
Непостижимую игру,
Которая зовется речью:
Играть и жить, и достигать -
По мере сил - высот и глыби,
И с легкой завистью внимать
Безмолвной моли, даже рыбе.
***
Давно решенное решая,
Говоренное говоря,
Не помогая, не мешая
Перемещеньям ноября,
И заверяя смыслы эти
Последней мертвою петлей,
Листва, как все на этом свете,
Соединяется с землей.
Она уходит многократно
Во все приемлющую тишь,
Но раем, понятым превратно,
Меня уже не удивишь.
***
Доискиваясь нужной глубины
Сквозь письмена, события и даты,
Дойду до слоя собственной вины,
С которой все и началось когда-то.
И, пораженный скудостью ее,
Мое переломившей бытие,
Вдруг распознаю горькие черты
Жестокой и постыдной доброты,
И оборву истершуюся нить
Желания что-либо изменить,
И снова буду бережно храним
Предательским бездействием своим.
***
Дочери
Последний майский день - уже ничей,
Но, от весны переходящий к лету,
Продолженный во времени, ручей
Преобразится в Стикс, а дальше – в Лету,
И связку эту – коды и следы –
Замкнет под новой радужной подковой
Круговорот русановской воды:
Днепровско-иорданско-родниковой.
В Движенье это, в этот вечный Рух,
Извечно в мирозданье вовлеченный,
Включится тополиный беглый пух,
Сиюминутный, тленный, обреченный.
Но эти птицы! Слышишь? Погоди…
Сегодня птичьим пеньем жизнь прекрасна.
У нас еще все лето впереди.
Да и зима отсюда неопасна.
Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #2(172) январь 2014 berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=172
Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2014/Zametki/Nomer2/Falkovich1.php
