Как-то на ночь я налил себе малость из этой книги – но дохлебал вприсест, до конца. Это «литературные мемуары» Бенедикта Сарнова – критика, публициста, творца множества творческих биографий – от Зощенко до Солженицына. Название почерпнуто из Окуджавы:
«Ведь вот еще вчера, крылаты и бывалы,
сидели мы рядком, и красные бокалы
у каждого из нас в изогнутой руке,
как будто бы пожар – в прекрасном далеке».
В книге описаны «люди пишущие» – самый для меня дивный вид и род. Описаны не житийно, а бытийно – с присущими мелкими грешками, хотя иногда и по большому!.. Пусть и не на байроническом ночном судне, но обязательно на каком-то районном разбойном бриге. Тут и сроду не тонущий Евтушенко с ядрено-ядерной «Автобиографией» – «не столько даже россказни Хлестакова, сколько рассказы барона Мюнхгаузена». И назойливо дышащий автору в ухо Вознесенский: «Не забудь сказать, что я почетный член...» И Ахмадулиной воздается по серьгам – «сервильно-покаянная речь» под нависшим Хрущевым. А также хлопотливо хлопающие крыльями вокруг да около Вася, Фазиль, Булат и все-все остальные.
Насельниками книги Сарнова являются и Синявский с Даниэлем (плюс примкнувшая к ним «ведьминская» Мария Розанова), и симпатичнейший Владимир Войнович с «властолюбцем» Владимиром Максимовым, а также периодически дружелюбные Наум Коржавин и Виктор Некрасов. Возникает неоднократно и неодобряемо Дмитрий Быков со своим объемным ЖЗЛовским «Окуджавой» (таки не так все это было, утверждает Сарнов). Немало страниц уделено и Александру с Ниной Воронель – развесистая краюха книги им отжалена.
А главного-то чуть не забыл – Солженицын!.. Правда, здесь он мелькает лишь эпизодически (прибежит, осенит крестным знамением – и дальше шарашится) – ну и слава Богу, а то ведь Александр Исаевич, слагатель романов-глыб, фигура глубоко трагическая, грандиозная в первую голову литературно, оборачивается в томе-шлакоблоке Сарнова (феноменально!) каким-то, увы, продувным беглым каторжником, бойким составителем подметных писем-маляв – таким, значица, хитрожохим образом борющимся с начальничками...
Сразу хочется робко вскричать – мил-зоил, окстись! Отлезь, румяный! Горько мне, горько, когда анализ текста подменяется исследованием естественных отправлений, а истинные, истовые, сложносочиненные Мастера не то чтобы впадают таперича в МАССОЛИТ, однако усердно сбиваются автором в одноклеточную могучую кучку. Словно потешный полк знаменитых людей сходит строем со страниц и марширует неспешно вдоль по вечности, позвякивая струнно – эдакий звон спозаранку! Не зря раньшие мемуары Бенедикта (Бена, по книге) Сарнова называются «Скуки не было» – веселый барабанщик!
Как говаривала ильф-петровская фельетонная девица: «Ах, критики – они такие забавные...» Умиляет якобы сурово-жестковыйный, но явно осветленный до парусины (мечтал когда-то даже с друзьями журнал «Парус» издавать), белый наив краснобокалья Сарнова. Книга написана говорливо, пространно, при этом с поразительной простотой, порой доходящей до неслыханной, стахановской – действующие лица цитируются не абзацами, а целыми пластами, страницами, хотя и о себе автор не забывает.
Он не бранчлив, временами по-детски доверчив (сказывается, видимо, давняя работа в журнале «Пионер»), часто попадает впросак... Да и время было смутное, такое-сякое – период застоя. Парнас Сарнова поэтому весьма тинист и заболочен: квартирные дрязги, выездные свары, сыскные структуры. По-человечески вполне понятны осторожные метания автора, простительная совписовская пугливость, премудрая пескарявость в приснопамятном литераторском доме у метро «Аэропорт». Мне лично это очень близко – сиди себе под корягой и корябай стилосом папирус. Мир нужное сохранит – селедку заворачивать...
Конечно, каждый кошке, каждый собаке ощущает окружающую действительность по-своему, прозревает свое (« – Что ты видала при дворе? – Видала мышку на ковре»), каждый наливает в красные бокалы свой спотыкач или Аи – каждый пишет, прав Булат Шалвович, как указано свыше, уж как отпущено, как дар лег.
Мне вот на ум отчего-то приходит (дикоползущие ассоциации) трогательный персонаж Стивенсона из детской книжки – Бен Ганн. Прожив долгие годы на Острове Сокровищ, этот товарищ несколько одичал и продолжил свои труды и дни уже на острове-метрополии, служа отечеству привратником в парке: «Он ссорится и дружит с деревенскими мальчишками и отлично поет в церковном хоре». Ну, пусть в хоральной синагоге... Ссорится и дружит... Ну и какими заросшими (неподстриженными) глазами он видит тварный мир и товарно-творческие отношения? Вот интересно, как бы Бен Ганн изобразил общеизвестные приключения, какая книга бы сложилась («Сквозь пиастры – к астрам», в смысле, через тернии к звездам), какие странные персонажи вышли бы из-под его шаткого пера – кого пустил бы привратник Бен в Ган-Эден, райский сад, кого бы опустил в заведение пониже...
Кстати, мне кажется, что тут и еще узлы вяжутся... Но поскольку «Красные бокалы» не «Красное колесо», не буду долго распинаться да растекаться.
Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #2(172) январь 2014 berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=172
Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2014/Zametki/Nomer2/Judson1.php
