Я научность марксистскую пестовал,
Даже точками в строчке не брезговал.
А. Галич
Карла Маркса на Западе до сих пор уважают, хотя не то чтобы особо читали или понимали, тем паче, полностью соглашались с прочитанным. Возможно, не так уж он был оригинален, возможно, что-то, что приписывают ему, сам он у кого-то другого вычитал… Но если разобраться, чем, собственно, привлекает широкую публику его учение, резюме можно выдать тремя словами: ТАК ЖИТЬ НЕЛЬЗЯ.
Не важно, у кого он чего списал, не важно, как описал, а важно, что никаких перспектив, кроме апокалиптических, у западной цивилизации, как и утверждал он, на самом деле нет. Не важно, какие предлагал альтернативы, а важно, что все больше народу видит необходимость поиска альтернатив.
Одним из ключевых слов в описании безысходности ситуации уже в самых ранних "Экономико-философских рукописях" является слово "отчуждение". Психологически это явление накрепко завязано на различение свой/чужой. Вот, например, чужую квартиру мы воспринимаем совсем не так, как свою, соответственно, и ведем себя в ней иначе. В случае перепутывания последствия могут оказаться непредсказуемыми (см. фильм "Ирония судьбы или с легким паром"). Отчуждение есть восприятие своего как чужого. Помните, как у Пастернака: Мерещится, что мать — не мать, что ты — не ты, что дом — чужбина... Понятно, что тема эта ОЧЕНЬ сложная и многосторонняя, но нам сейчас интересен только один ее аспект – тот, на который обратил внимание Карл Маркс.
Из всех возможных (главным образом психологических) причин такого явления его интересуют главным образом общественные условия, которые заставляют человека внутренне дистанцироваться от "своего", рассматривать его как безразличное или даже враждебное. Пример из нашей собственной истории – процесс ассимиляции, когда человек усилием воли отчуждается от своей культуры, усваивая чужую, или ментальность современной израильской левой, ощущающей как "свое" Европу или Америку, но отнюдь не место своей прописки.
Согласно "Википедии" Маркс выделял 4 вида отчуждения: от процесса труда, от продукта труда, от своей собственной сущности и людей друг от друга.
Конечно, Маркс не был бы Марксом, если бы, прежде всего, внимание его не привлекало отношение рабочего к труду. С одной стороны, труд – свой, он его выполняет, но с другой - бесконечное завинчивание одного и того же винтика психологически переживается не как изготовление чего-то нужного, но как бессмысленные и скучные телодвижения по чужому предписанию, тем более и конечный продукт труда принадлежит в итоге кому-то другому.
Впрочем, принадлежность-то как раз и не показатель. Отчуждение от продукта труда практикуется, как минимум, со времен Великой Неолитической Революции, т.е. с момента, когда стало возможно частично отнимать у человека этот продукт, не обрекая его тем самым на голодную смерть. И не было бы без этого ни разделения труда, ни специализации, ни прогресса. Не будем спорить, хорошо это или плохо, согласимся, что, по крайней мере, не ново.
Зато отчуждение от процесса труда – явление относительно современное: конвейерная технология приходит в противоречие с человеческой психологией. Человек, ставший придатком машины, не ощущающий результатов своих усилий, чувствует себя плохо. Но оказалось, что технологическая-то сторона – проблема не основная: прогресс ее породил, прогресс ее и убьет – современные машины-автоматы все меньше нуждаются в людях-придатках. Так что можно было бы ожидать, что "отчуждение от процесса труда", когда этот труд представляется работнику бессмысленным, на самом деле таковым не являясь, вскорости исчезнет совсем, но на самом-то деле…
На самом деле труд уже не кажется, а действительно все чаще становится бессмысленным. Не потому что продукт отбирают, типа: "А мы просо сеяли-сеяли, а кашу кушать будет феодал", - а потому что результат для исполнителя вообще значения не имеет: "А мы кукурузу за полярным кругом сеяли, а чё там вырастет, нам пофиг, пусть Никита думает, у него голова большая". Вы только не подумайте, что это чисто советские штучки: В Италии поля покрыты солнечными батареями, которые не передают выработанную электроэнергию никуда, потому что им все равно за нее платят; в Германии экономные немцы освещают солнечные батареи… электрическими лампочками, потому что выработанную так энергию забирают в сеть с премией.
Отчуждение людей друг от друга со времен Маркса определенно усугубилось, но нынче о нем только ленивый не пишет, так что ограничимся цитатой из Высоцкого:
Бродят толпы людей на людей не похожих -
Равнодушных, слепых
Я заглядывал в черные лица прохожих
Не своих, не чужих
И еще уточним, что самого себя человек может увидеть только отраженным в глазах других. В 19 веке говорили о "сущности", в наше время предпочитают говорить об "идентичности" человека. Считать ли эту самую идентичность "сущностью" – вопрос спорный, но неумение ответить на вопрос "кто я" уж точно никому еще оптимизма не прибавляло.
Итак, человек не считает больше своим ни труд, растрачиваемый на бессмысленные закидоны начальства, ни "среду обитания", в которой ему одиноко и неуютно, ни даже собственную личность, которой негде проявиться в отсутствие отношений. Естественно, возникает стремление от такой реальности бежать за тридевять земель в одиннадцать часов по дворцовому времени. И бегство это происходит либо в форме "Imagine" и прочих расширений сознания до полной отключки, либо в виде человекобожия, иллюзии собственного всемогущества: Нам нет преград ни в море, ни на суше.
Но отрыв от реальности – это потеря обратной связи с миром, способности корректировать свои действия по полученным результатам, утрата ориентации и, в конечном итоге – верная гибель. Во времена Маркса многие из этих явлений были еще в зародыше, но угадал он верно – дни западной цивилизации сочтены. И могильщиком ее действительно оказался не кто иной как пролетарий, который в те времена еще, в основном, работал, но как только промышленное производство усложнилось, рабочий приобрел квалификацию и стал специалистом, вернулся к древнеримскому статусу потребителя хлеба и зрелищ, "лишнего человека".
И пусть окончательная пролетаризация пролетариата похоронила самую красивую марксову мечту: презренный люмпен, увы, не годится на роль народа-богатыря, что разогнул согбенную спину и на врагов-эксплуататоров поднял дубину, зато отец наш и основоположник не думал и не гадал, какой объявится у пролетариата мощный союзник – такой, что вместе их никакой силой не одолеть.
Тому же союзнику имя ЧИНОВНИК.
***
Хороши в батраках огонь да вода,
а не дай им Бог своим умом зажить.
Русская пословица
Вообще-то чиновник старше пролетария, на много веков старше. Чиновники появляются в истории, считай, одновременно с государством, из древнеегипетских саркофагов извлекают их мумии, именно их готовили университеты древнего Китая, и есть весьма обоснованные подозрения, что письменность как таковая изобретена была ими. Никакое централизованное государство без чиновника не устоит, а существование сильного централизованного государства – необходимая предпосылка развития капитализма.
Не в первый раз цитирую я эту рамбамовскую притчу, причем, совершенно не в той связи, в какой автор ее использовал, но… уж больно она наглядна. Итак, входит путник в незнакомый город и видит: здоровенный босяк почтительно кланяется маленькому, плюгавенькому меняле. Ага, - соображает пришелец - в этом городе есть правитель. Правитель – это не только суды, полиция и прочие учреждения, приучающие граждан чтить уголовный кодекс. Это, например, дороги, которые надо не только строить, но и чинить, и охранять, или (сегодня) фундаментальная наука, не дающая немедленной отдачи, и т.п. И для всего этого непременно нужен чиновник, но увы, поладить буржую с ним нелегко.
Формулировка американской мечты: "Каждый сапожник может стать миллионером". Мечта советская: "Каждая кухарка может управлять государством". Мечты, конечно, на то и мечты, чтобы не всегда сбываться – что тут, что там – но сразу видно, кто где старше мастью.
Классовые интересы буржуазии требуют, чтобы разрешено было все, что не запрещено, требуют равенства перед законом и свободы конкуренции. Естественным союзником буржуазии является крестьянство, которому государство вообще не очень-то и требуется, и потому оно постоянно изобретает изощреннейшие способы обмана системы "один с сошкой – семеро с ложкой".
Классовые интересы чиновничества требуют, чтобы запрещено было все, что не разрешено, требуют не просто налогов на свое содержание, но возможности перераспределения (лучше бесконтрольного), коррупции, а главное – зарегулированности всего и вся, вплоть до радиуса кривизны огурцов.
Зато естественным союзником чиновничества является пролетариат, в который постепенно, но неизбежно превращается большинство крестьян. Даже если пролетарий как-то зарабатывает на жизнь, доходы его нестабильны, а поддержки ждать неоткуда. В общине калеку, немощного старика, вдову или сироту на иждивение берут соседи или семейный клан, но в одиночестве большого города рассчитывать можно только на чиновника-перераспределителя.
Соответственно, буржую или крестьянину мила свобода действия и право на самостоятельное решение, а пролетарию и чиновнику – свобода от ответственности и право на удовлетворение потребностей (см. сталинскую конституцию). И идеальное общество представляют они себе по-разному: буржуи – как возможность беспрепятственно созидать, насколько таланту хватит (см. Айн Рэнд), а чиновники – как у Платона, чтоб без распоряжений вышестоящего ни дыхнуть, ни чихнуть не сметь.
Антимонархические настроения у буржуазии появляются после того как король из гиперфеодала окончательно превращается в гиперадминистратора, предводителя лагеря бюрократов. С этого момента буржуазия монархию либо вовсе упразднить норовит, либо сделать чисто декоративной. Решать все должны те, кто имеет опыт принятия самостоятельных решений – на рынке (предприниматель, торговец, банкир) или хотя бы на сельском сходе, где что-то зависит от каждого. Поэтому для участия в выборах имеется имущественный ценз – тому, кто собственные интересы толком отстаивать не научился, нельзя доверять распоряжаться интересами страны.
Бюрократия, напротив, стремится декоративным сделать парламент (как, например, в России), главу государства, будь он хоть премьером, хоть президентом, воистину царскими полномочиями наделить, а избирательное право сделать всеобщим, чтобы неумеющие принимать самостоятельные решения (она уж позаботится о том, чтобы их было больше, чем умеющих!) делегировали свои права чиновникам, требуя взамен разве что "пожирнее и погуще".
Совершенно по Гегелю выходит – единство и борьба противоположностей. Смертельные враги, но… им не жить друг без друга. Буржую необходимо упорядоченное, сильное государство, чиновник же произвести ничего не умеет, а кушать хочется. И оба они понимают это, и оба мечтают не уничтожить соперника (хотя иной раз и клянутся в запале демагогии), но подмять его под себя и заставить играть по своим правилам.
В тех странах, где вопрос взимания налогов и использования полученных средств оказался в руках буржуазного парламента (Англия, Голландия), пошел вертикальный взлет, там, где его оставили за собой самодержавные бюрократы (Испания, Россия) – застой и загнивание. Покуда верховодит буржуй, общество развивается и даже бедные начинают жить богаче, но стоит только чиновнику одержать верх (в Европе это произошло где-то в ходе Первой мировой, а сейчас у нас на глазах происходит в Америке!), и все идет как в песне Высоцкого про ЯК-истребитель, который очень радуется избавлению от тирании пилота:
Убит! Наконец-то лечу налегке,
Последние силы жгу.
Но что это, что?! — я в глубоком пике
И выйти никак не могу!
***
Мы победили их. Теперь мы будем работать сами для себя,
мы все будем равны. У нас не будет ни богачей, ни лентяев,
ни обжор. Тогда нам будет хорошо, мы все будем сыты и
богаты. Если нам станет плохо, то мы будем знать, что нет
никого, кто жиреет в то время, когда мы голодны...
Ю. Олеша
"Коммунистический манифест" литература, конечно, апокалиптическая, но если отвлечься от пафоса грядущей революции, его "новое небо и новую землю" очень легко идентифицировать как истинно бюрократический рай, где благодарное человечество вкушает блаженство, построившись в колонну по четыре. Такой рай пролетарию подходит как нельзя лучше, ибо попросту вымрет он без активного перераспределения в его пользу продуктов труда тех, кто работает. Естественно, он всегда горячо поддержит любое расширение чиновничьих полномочий, но кроме материального интереса пролетария с чиновником объединяет еще и общая ментальность, точнее то самое марксово ОТЧУЖДЕНИЕ.
Покуда первую скрипку играет проклятый буржуй, он преодолевает отчуждение и пролетария, заставляя его работать согласно требованиям рынка, и чиновника, ограничивая налоговые поступления и контролируя их расход. Обезвредив буржуя, наши сиамские близнецы пошли вразнос: пролетарий вовсе работать бросил, а чиновник, наоборот, кинулся выдумывать себе новые функции, дабы потребовать за них зарплату, и новые налоги, чтобы было чем ее заплатить. О естественной динамике размножения чиновников, если им не мешать, см. "Законы Паркинсона".
Именно бюрократия сохраняет доныне чисто пролетарский конвейерный метод деления работы на мелкие операции, смысла которых подчас не в силах понять исполнитель. Именно бюрократия стопроцентно отчуждена не от продукта (с нее продукта – что с козла молока), но вот именно от результата своего труда. Как сформулировал Салтыков-Щедрин: "Негодяев принадлежал к школе так называемых "птенцов", которым было решительно все равно, что ни насаждать" – хоть кукурузу за полярным кругом сей, хоть с пьянством борись, вырубая в Крыму виноградники, хоть в школах обучай гомосексуализму…
Ведь благо- и прочее состояние этих людей от взаимодействия с реальностью не зависит никак, а зависит оно только от их способности угождать (или хотя бы не мешать) начальству распределяющему. Тот, кто сообщает начальству нечто, требующее от него усилий, вызывающее головную боль, безжалостно отторгается системой. В России в 37-м и в лагерь спокойно загреметь мог, в более спокойных местах и временах – коллеги выживать станут или даже просто не будут повышать за выслугу лет. На повышение всегда пойдет наименее беспокойный, наименее инициативный, наименее конкурентоспособный (а вдруг подсидит!), так что, в конце концов, на вершине иерархической лестницы окажется самый глупый. Но это на самом деле не имеет практического значения, ибо, отдав любое распоряжение, начальство все равно никогда не будет проинформировано о его результатах. Обратной связи нет, откорректировать ошибки невозможно.
Всякое сообщество вырабатывает непременно свою мифологию. Всякая мифология по определению обладает известным запасом факторезистентности, преодолеваемой практическим опытом. Логично предположить, что там, где максимально затруднен контакт с реальностью, мифология будет обладать выраженным догматизмом и даже выработает специальный механизм отторжения практической проверки. Поэтому бюрократическая мифология, как правильно отмечает Ханна Арендт, постулирует равноценность факта и мнения, то и другое обозначается одним термином НАРРАТИВ.
Когда астрономы и мореплаватели выяснили, что концепция плоской земли не соответствует опытным данным, выбрали модель земли круглой, которая соответствовала. Но представьте себе, что выбор доверен не им, а какому-нибудь бюрократу, и концепции предлагаются ему три: традиционная (земля плоская), эмпирическая (земля круглая) и прогрессивная (земля имеет форму чемодана). В исходном моменте разницы между ними для бюрократа нет, все три представляют собой НАРРАТИВЫ, друг с другом несовместимые, но имеющие равное право на существование.
Бесполезно ему рассказывать о практической проверке, ибо сам он в плавание не пойдет, а подчиненные, даже если найдутся среди них моряки, руководствоваться будут не опытом плаванья, но опытом карьерного приспособленчества, иначе быстро окажутся изгоями в собственной среде. Выдавая свои рекомендации, они попытаются угадать, что хочет услышать начальник. Если он традиционалист – выскажутся за плоскую, если прогрессист – за форму чемодана. Ни в том, ни в другом случае концепция круглой земли шансов не имеет.
***
Он духом нищ, но в нем - идея,
Высокий долг вести вперед.
Ведет!
Не может... Не умеет...
Куда - не знает... Но ведёт.
Н. Коржавин
Оторванность от практического опыта зачастую порождает преувеличенные представления о собственных возможностях, веру в простые решения для сложных проблем. И потому, что пролетарий, что чиновник, всегда предпочтут генетикам Лысенко, который обещает на грош пятаков продать и объяснения дает на уровне третьего класса церковноприходской школы. По той же самой причине они склонны с восторгом принимать тоталитарную идеологию, обещающую в кратчайшие сроки все неблагодарное человечество палками в рай загнать.
Правда, в итоге какой-нибудь бесноватый фюрер или лучший друг физкультурников их тоже изводит беспощадно, но – только как индивидов, а не как класс. Когда ликвидировали НЭП, многих нэпманов с ним заодно ликвидировали, и ни в торговле, ни в промышленности никто не пришел им на смену. В процессе коллективизации не все крестьяне погибли, но все они перестали быть крестьянами – перешли на положение батраков. Зато массовый отстрел секретарей райкомов в 37-м ни один райком без секретаря не оставил – экологическая ниша бюрократа была в целости и сохранности, менялся только ее обитатель.
А пролетарий – он и в лагере пролетарий. Вернее сказать – лагерь и есть средоточие, вершина истинно пролетарского образа жизни: полное отсутствие стабильности, невозможность длительных связей, тотальная зависимость, отсутствие прав, обязанности могут быть только чисто внешними: пока начальник с дубинкой стоит над тобой – работаешь, а там – хоть трава не расти, результаты и подавно никого не интересуют.
Не будем описывать вечный дефицит, которым оборачивается обыкновенно для потребителя пресловутое "плановое хозяйство", но обратим внимание на то, что на самом-то деле оно, конечно, рыночное. Рынок продолжает работать, но… только черный и безденежный – рынок натурального обмена. Не только на уровне потребления, но и в промышленности, и в строительстве, и везде. За вспашку огорода в деревне расплачиваются бутылкой, за хирургическую операцию – устройством дитяти в институт, за кровельное железо – путевками на курорты.
Поскольку любой нелегальный бизнес – питательный бульон для преступности, а легального нет вообще, начальство волей-неволей вынуждено сотрудничать с Ванькой-Каином. Прославившаяся в 90-х русская мафия родом из первых пятилеток, когда в буднях великих строек все материалы добывались методом: "Пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что".
И пусть победа чиновника не всегда принимает столь людоедские формы – в конечном итоге для общества она не менее опасна. Не обязательно отправлять собственников на Соловки, можно за приличное вознаграждение национализировать их предприятия и даже оставить их там менеджерами на весьма достойной зарплате. Много лет назад, подбирая материал для рефератов во французских технических журналах, наткнулась я на краткий пересказ мемуаров отставного капиталиста, впоследствии – менеджера большого концерна. Так вот, писал он: "Позор на мою седую голову! Всю жизнь работал с мыслью, что мне скажет потребитель, а под конец думал уже только о том, что мне скажет господин министр".
А господин министр, заметьте, распоряжения свои принципиально не согласует не только что со здравым смыслом, но даже и между собой – ему, например, ничего не стоит одновременно запрещать табак и разрешать марихуану. Его деятельность идеально описывается известной формулой Бернштейна: "Движение – все, конечная цель – ничто". Регламентация важна безотносительно к результату, и более того – результат как таковой является скорее нежелательным побочным эффектом. Идеальный случай – проблема принципиально неразрешимая, обеспечивающая рабочие места поколениям чиновников. И потому они, в меру премудрости и разумения, всегда будут блокировать любое из мыслимых решений.
К примеру, выработанные ООН "правила ведения войны" явственно предназначены для перевода конфликта из острой формы в хроническую, что сразу открывает уйму кормушек для всяческих посредников, миротворцев и прочей шушеры. Но война все-таки вещь непредсказуемая, да и опасная, особенно в последнее время. Куда удобнее – опека: найти какого-нибудь несчастненького и перераспределять от всех трудящихся в его пользу до посинения. Поэтому чиновник кровно заинтересован в том, чтобы пролетарии-бездельники плодились, и размножались, и наполняли землю.
Чиновник неутомим в поисках потенциальных подопечных, которые, возможно, еще понятия не имеют, что им кто-то чего-то недодал. Госучреждения создают советы и комиссии по стопроцентному охвату ортодонтическими скобами всех имеющихся в наличии молочных зубов и максимальному обеспечению минимальным доходом всякого, у кого нос промеж глаз, вводят процентную норму для дам и политкорректные обозначения для всех народов и рас. Организуют кооперативы в Африке и корпоративы в России.
Там, где государству, вроде бы, совсем уже делать нечего, как амебы ложноножки, выдвигают "общественные фонды", ну совершенно неправительственные (хотя финансируемые почему-то из бюджета) организации, специально для борьбы за права всех и вся – от гомосексуальных семей до кур-несушек на птицефабрике. Чем больше разнообразных прав, тем больше рабочих мест для тех, кто контролирует их соблюдение.
С распростертыми объятиями принимает бюрократ бродягу, бездельника и наркомана, мигранта, не желающего учить язык и подчиняться местным обычаям, пятидесятилетнего подростка, что всю жизнь себя проискал, но так и не обнаружил, и даже преступника как общепризнанный объект контроля. Головную боль готовит ему только и исключительно некто, добывающий пропитание собственной инициативой и трудами рук своих.
Мало того, что он так и норовит вытворить что-то, не предусмотренное инструкцией, он еще и совершенно не желает, чтоб его опекали, думает, что сам лучше знает, что ему надо. А откуда же ему знать, ежели никакой инстанцией не проверен, не согласован и не утвержден? Помните, как номенклатурная дама спросила Бродского на суде, кто его поэтом назначил?
С этими анархистами чиновник борется методом "кнута и пряника".
Конечно, старые добрые запреты: на слишком высокие заработки (налогами отымут), на собственное мнение (политкорректность), на самозащиту ("превышение необходимой обороны"). Но не в одних запретах счастье, главное – человека убедить, что личные усилия результатов не принесут, зато доброе начальство завсегда пожалеет и подкинет на бедность.
К примеру, отложить на старость или наследство детям отставить, как в старину, может себе позволить только ну о-о-очень богатый человек: не говоря уже о налогах, все быстро сожрет инфляция. Пенсия, даже самая грошовая, на инфляцию индексируется, а накопления – нет. Лет 30 назад не всякому было по карману во Франкфурте-на-Майне квартиру снять, но… можно было получить "социальную помощь" на съем, а спившимся бомжам жилплощадь предоставлялась и вовсе бесплатно. В Америке самый свеженький пример – банковский кризис, вызванный благородным стремлением подарить жилье тем, кто не может (и никогда не сможет!) за него заплатить.
Всеми силами стремится чиновник приручить гражданина, сделать зависимым, чтоб на опыте убедился: на дядю рассчитывать надежнее, чем на собственные силы, не стоит надрываться, чтобы в конце концов получить немногим более полного бездельника. Этот метод исключительно эффективен: не пройдет и пары поколений, как ощутимо поубавится количество желающих работать, зато резко возрастет число кандидатов в опекаемые. Легко понять, что в какой-то (не слишком далекий) исторический момент убывающее число работающих уже не прокормит возрастающее число бездельников и их покровителей. Но еще прежде, чем это произойдет, общество постигнет другая катастрофа.
***
А были бы вы лучше, Ваше Сиятельство,
хорошим графом, чем плохим мужиком.
Сказал некто по слухам Льву Толстому
Кроме единства и борьбы противоположностей есть у Гегеля еще и закон перехода количества в качество: до какого-то момента кашу маслом не испортишь, а после это уже не каша с маслом, а масло с кашей – явление обратилось в свою противоположность. Естественно предположить, что количество чиновников тоже в качество может перейти, и тогда они… да, они перестанут быть чиновниками. Ну, то есть, я хочу сказать: перестанут исполнять то, для чего их когда-то изобрели – служить опорой стабильной централизованной власти, гарантией внешней и внутренней безопасности страны.
И произойдет это вовсе не обязательно из-за коррупции (как например, в России, где полиция слишком взятками занята, чтобы еще и преступниками интересоваться), нет, есть причины куда более весомые. Дело в том, что все имеющееся в распоряжении чиновников репрессивное оружие заточено под борьбу с классовым врагом – актуальным или потенциальным буржуем – но совершенно бессильно против братьев по классу, т.е. профессиональных бездельников.
Ну, что вы с ними сделаете? Денежный штраф? Он страшен только тому, кто деньги зарабатывает, а у бездельника денег (легальных) сроду не бывало, он на пособия живет, каковые отнять никак невозможно, поскольку минимальный доход есть "естественное право человека", обеспеченное легионом чиновников, которые его вычисляют и распределяют.
Тюремное заключение? Опасно опять-таки для крестьянина (поле пахать, скотину обиходить некому), для ремесленника или предпринимателя (развалится налаженный бизнес), для квалифицированного рабочего (место потеряет, да с такой репутацией нового не найдет), а для бездельника, наоборот тому – приятное разнообразие, перемена обстановки, еще и пособие неиспользованное подкопится, можно потом гульнуть.
Безнаказанность – мощный стимулятор преступности, но еще более мощный стимулятор – просто безделье. В определенном возрасте человеческие детеныши становятся агрессивны. Каждая из культур человечества выработала в ходе истории свои способы справляться с этой напастью: обряды инициации, кулачные бои и прочий спорт, определенные периоды, когда допускается хулиганство (например, "русальная неделя" славян, прекрасно описанная в "Майской ночи"). Но главное – своевременное включение молодежи в трудовую деятельность семьи.
Во времена Ивана Грозного дворянский недоросль с 15 лет военнообязанным был, крестьянин или ремесленник с младых ногтей детей к своей профессии приучали, интеллектуал, отдавая ребенка в гимназию, знал, что там его не только наукам будут учить, но и систематическому приложению умственных усилий.
По свидетельству Льва Толстого, русские крестьяне прекрасно знали, для чего их детишкам в школу идти: читать, писать, считать (полезные практические навыки) и понимать по-церковнославянски – овладение азами культурного наследия – больше им в жизни не пригодится. В городе существовали разнообразные учебные заведения, где давались знания, полезные для будущих конторщиков или коммерсантов, работяг или профессоров. И родители, и дети понимали, для чего это нужно, а кто не понимал – вылетал за неуспеваемость.
Такое незарегулированное разнообразие чиновнику, разумеется, не по нраву. Даешь всеобщее образование – всех под одну гребенку, и выгнать никого нельзя, потому – обязательное. В результате великовозрастных балбесов на вполне посильную работу не берут, учат тому, что им никогда не понадобится (даже тем, кто в университет пойдет, бо нужное им не содержится в школьной программе, а поступает через репетиторов), приучают к безделью, безответственности и валянию дурака. В наиболее продвинутых странах (Франция, Германия) добавляется еще и бесплатное и бесконкурсное высшее образование. Прежде всего, гуманитарное, интенсивно готовящее либо офисный планктон, которому для работы простой грамотности с избытком хватит, либо уж прямо безработных. Именно такие самородки и породили знаменитую революцию 68 года под лозунгом "Запрещать запрещается!".
Но самый короткий анекдот – это, конечно, обязательное среднее образование для потомственных бездельников, которым в жизни потребуется разве что в ведомости за пособие расписаться. А их становится все больше и больше, поскольку работающий на свое потомство заработать должен сам, а опекаемый чиновниками – им на коленки и кинет очередное чадо. И потому отныне все большее количество больших городов превращается в театр военных действий, где передвигаться можно только коллективно и лучше перебежками.
Агрессорами везде и всюду выступает одна и та же социальная группа: подрастающее поколение получателей пособий. Что общего между израильскими ультраортодоксами, немецкими анархистами, французскими арабами и афроамериканцами в Нью-Йорке? А все то же – тестостерон. Пенсионеры по праву рождения, силушка по жилушкам бежит, жить скучно, а бояться, в сущности, нечего.
Прямым следствием того же насаждаемого и поощряемого паразитизма является неконтролируемая иммиграция с неминуемым "шоком культур". Как только разница между пособием по безработице и зарплатой за неквалифицированный труд явно перестает компенсировать затраченные калории, начинается ввоз рабочей силы, второе поколение пришельцев быстро усваивает, с какой стороны у бутерброда масло, так что приходится ввозить новых, а потом слухи о молочных реках с кисельными берегами делают иммиграцию массовой. Вообще-то, чисто технически, ее можно было бы остановить, но… куда же тогда денутся набежавшие тем временем социальные работники, уполномоченные по интеграции, труженики языковых курсов и прочие борцы против расизма?
Итак, современные чиновники принципиально неспособны справиться с внутренними беспорядками, потому что сами же их и порождают. А как насчет внешней опасности? В России и по сю пору раздаются ностальгические вздохи, что кабы не дорогой наш вождь и учитель, ни за что бы не смогли мы сосредоточить все усилия на "все для фронта – все для победы". Не смогли бы столько самого современного, технически совершенного оружия напроизводить, что частично и по сей день не устарело.
Да ведь дело-то не только в оружии, в развитых странах с самым совершенным оружием нет проблем, зато есть проблемы с теми, кто должен пускать его в дело. Прежде всего, наблюдается тенденция, любую стрелялку сперва в ООНе зарегулировать, а только потом уже применять при условии, что она наберет достаточное количество голосов на генеральной ассамблее. Совсем недавно поднимался в прессе вопрос, этично или неэтично использовать на войне беспилотники. Сразу вспомнилась давняя история про императора Фердинанда, что на известие о революции отреагировал словами: "Разве ж им такое дозволено?!".
Зато противнику дозволено все, потому что… не спрашивает он дозволения, но любые средства использует, лишь бы только могли принести ему победу, как воевали люди в эпоху добюрократическую. И выясняется, что никаких способов призвать его к порядку у всей ООН-овской шайки-лейки, по большому счету, нет. Справиться удается разве что с теми, кто на самом деле драться вовсе не хочет – вроде сербов – а как нарвешься на Вьетнам или там Афганистан какой-нибудь, так сразу и выяснится, что кроме программистов, конструкторов и прочих высококвалифицированных кнопконажимателей, на войне, как ни странно, требуются еще и солдаты.
Хороший солдат отличается, как правило, дисциплинированностью, упорством, а также пониманием, что хоть и охота дожить бы до свадьбы-женитьбы, но… это, увы, не гарантируется. Ну и каким же колдовством сделаете вы солдата из человека, которому ни разу в жизни не приходилось напрягаться, все ему всегда доставалось за так и без усилия? Из человека, что уже в третьем поколении имеет одни права без обязанностей и твердо знает, что все ему должны? Из того, кто собственности не имел никогда, так что ни беречь, ни защищать свое не приучен? Как можете ожидать готовности жертвовать собой от того, кто ни разу ни ради кого ничем не пожертвовал, поскольку все его близкие от рождения на иждивении государства?
Естественно, чиновник – убежденный борец за мир. Специально для этого он изобрел доктрину soft power – воздействия экономического и дипломатического, которое может быть очень эффективным, но… только в отношении тех, кто РАБОТАЕТ. Только такие и заинтересованы в экономических и научно-технических связях, а кто сырьевыми ресурсами живет, да еще грабежом… ну, тем приходится платить дань, маскируемую под экономическую помощь, и надеяться, что следующий взрыв в метро прозвучит уже после выборов, так что оправдываться не придется.
Что внутри страны, что на международной арене, имеющиеся в распоряжении бюрократии меры воздействия действуют только на друзей, а не на врагов. Вот она и воздействует, на кого может, регулярно предавая союзников, заискивая перед террористами, отстаивая права преступника и бросая на произвол судьбы мирного гражданина.
***
Если на клетке слона прочтешь надпись:
буйвол, — не верь глазам своим.
Козьма Прутков
Блестящий пример перехода количества в качество дает пролетарско-чиновничья идеология, поднимающая на щит традицию добродетели, существующую во всех народах, культурах и религиях, и аккуратно оборачивающая ее в свою противоположность.
Начнем с защиты слабого и обеспечения неимущего. Обратите внимание: ни в одной традиции ни одного народа нету призыва "Отнять и поделить!". Да, сильный должен помогать слабому, но, во-первых, только тому, кто сам себе не может помочь (вдове, сироте, калеке), а во-вторых, получение такой помощи влечет за собой потерю статуса, перемещение на самую нижнюю ступеньку иерархической лестницы. Именно эта подробность жестом бывалого наперсточника выдергивается у нас из-под носа под аккомпанемент истошных причитаний: "Да, мы хотим сегодня делать бедным и слабым больше добра, чем предписывала традиция! А ты что – не хочешь облегчать страдания обездоленных, не ущемляя их человеческого достоинства? Скупердяй ты! Эгоист!! Живодер!!!".
Не надо, товарищи, истерики. Вспомним лучше, что масло с кашей – совсем другое блюдо, чем каша с маслом. "Несовершенные" традиционные порядки не только страдания облегчали, но и стимулировали собственные усилия обездоленных, давали им шанс отстоять свое достоинство, или, в случае совсем безнадежном, хотя бы стать для других примером того, как НЕ НАДО. Одинокая вдова останется до самой смерти нищей, а ту, что детей растит, прокормят они, когда вырастут. Калека выучится, какому ни на есть, ремеслу, и даже душевнобольной, открыв в себе мистическую одаренность, станет полезным членом общества. Они меньше зависели от подачек, больше уважали себя и соседи уважали их.
В биографиях многих из тех, кто в жизни добился многого, читаем: Рано осиротел, пошел на фабрику, продавал газеты, улицы подметал… Не уверена, что жизнь его удалась бы, если бы с детства стал пенсионером и был уверен, что все ему должны. Иной раз, бедность – стимул, пробуждающий энергию, создающий личность.
Что же до сильных мира сего, то их долг помогать слабому традиционно не ограничивался материальной поддержкой, была там еще, например, такая статья как защита от общего врага, было представление, что "положение обязывает". А нынче Анат Кам или Эдвард Сноуден ничего позорного не видят в обмане доверия, в том, что подвергают опасности миллионы людей, не имевших счастья родиться в столь привилегированных слоях и получить доступ к секретной информации.
Кроме бедных гуманистическая традиция человечества берет под защиту еще и чужаков-пришельцев. Вот тут наши наперсточники очень любят ссылаться на Писания, типа не притесняй пришельца, ибо и сам ты был пришельцем в земле Египетской. Правда, если приглядеться, быстро выяснится, что изначально речь идет не о равноправии. В обществе, где ТАНАХ писали, права и обязанности каждого определялись его местом в клановой системе родства, и не могло быть прав у того, кто тут никому не родственник. Значит, в переводе на современный, заповедь "не притесняй" звучит примерно как: "Не смей злоупотреблять заведомой неполноправностью этого человека". Но такой аргумент идеологи наши, естественно, отпарируют по той же схеме: прогресс, гуманизм, глобализация создают нам возможность творчески развивать и перевыполнять древние заповеди… Ой ли, да так ли?
Разумеется, общество наше уже не клановое и место в нем определяется не родством, правила игры поменялись, но это не значит, что их совсем нет. Можно, к примеру, соблюдать их отчасти и права тоже иметь частичные. Так жили прежде евреи: уголовное право христианской или мусульманской страны защищало их, и они его соблюдали, а гражданское право (с соответствующими судами) было у них свое. Не платили церковной десятины, зато и с социальным обеспечением разбирались сами, не хотели своих детей в чужом законе воспитывать – так и содержали сами школы для них.
А главное – право проживания евреев на определенной территории не было безусловным. Пока местной власти выгодно – живи, а чуть что – получай начальное ускорение коленом под зад. Кому не нравится – может подписать обязательство, местные законы соблюдать во всей полноте. В исходном моменте это подразумевало переход в местную религию, но последние пару веков и простой ассимиляции было довольно. Прогресс определенно наблюдается – условия получения прав становятся легче, но вот совсем отменять их ни в коем случае нельзя, иначе каша с маслом превращается в масло с кашей, а жизнь, как аборигенов, так и пришельцев – в сплошной кошмар.
Невозможно в одном обществе жить одновременно по галахе, шариату и сталинской конституции, какая-то культура непременно должна быть ведущей, а носители прочих – к ней приноравливаться, на свой манер встраиваться в мейнстрим. Иное дело, что это не обязательно навеки будет одна и та же культура. Вполне возможен, к примеру, вариант известной русской сказки про лису и зайца: Попросилась ко мне погреться, да меня же и выгнала… Именно такой вариант на наших глазах образуется в результате пламенных призывов: "Всем все права сразу и без всяких условий!".
Козырной туз чиновничьей идеологии – конечно же, борьба за мир. Опять же, всем давно известно, что худой мир лучше доброй ссоры, что нехорошо пленных расстреливать (во избежание излишних жертв среди своих) и мародерствовать тоже плохо (толпа мародеров быстро становится неуправляемой и небоеспособной). Но и тут, конечно, бюрократы ставят задачу "догнать и перегнать". Разговоры на эту тему с европейскими левыми неизменно вызывали у меня в памяти похабную русскую частушку:
С неба звездочка упала
Прямо милому в штаны.
Хоть бы все там оторвало,
Лишь бы не было войны!
Есть только один способ, любой ценой избежать войны – сразу сдаться. Но такое некрасивое слово профессиональные пропагандисты никогда не станут употреблять. Они изобрели другое: "ненасильственная борьба". Насколько я понимаю, до сих пор ненасильственные победы удавалось одерживать только над западной полицией, которой строго-настрого указано соблюдать права хулиганов, либо над английскими колонизаторами в тот момент, когда издержки на управление колонией превысят получаемые от нее дивиденды. Но среднеевропейский интеллектуал верит в ненасилие, как христианин в троицу, и гордо возвещает граду и миру, что "войной проблемы решать невозможно", хотя и затрудняется объяснить, какие именно проблемы он имеет в виду и какие предлагает для них решения.
Вот, например, если на твою страну нападут – проблема это или не проблема? И как ее решать? Ответ: этого не может быть, потому что не может быть никогда. Не случайно так популярны на западе конспирологические теории про то, что башни-близнецы взорвали Буш, Пентагон, ЦРУ… Ведь если не так, значит, есть в самом деле у Америки (и не у нее одной!) враг, от которого не защитишь "ненасильственными методами" тех самых "вдов, и сирот, и бедных людей", о которых денно и нощно пекутся левые.
Против чего только они ни боролись! Против глобального потепления и атомных электростанций, против генномодифицированных продуктов и ДДТ, против дискриминации гомосексуалистов и курения в ресторанах. Богатейшую фантазию проявляют в изобретении опасностей там, где их нет, зато в охотку можно использовать "ненасильственные стратегии", в упор не замечая опасность вполне реальную, которую такой "борьбой" не одолеешь.
Итак, количество переходит в качество, явление обращается в свою противоположность, на выходе получаем парадоксы Оруэлла типа "Свобода – это рабство". Но не надо, не надо считать пролетариев, чиновников и их идеологов патологическими властолюбцами или патологическими идиотами. Ибо границы фантазии ставит только опыт взаимодействия с реальностью, которого неоткуда им взять.
Вместо этого предлагаются многочисленные рецепты "расширения сознания" и прочего выхода в параллельные пространства. Мудрые притчи про буддистского монаха, которому однажды приснилось, что он мотылек, и с тех пор он все никак не решит, то ли он монах, которому приснилось, что он мотылек, то ли мотылек, которому снится, что он монах. Не надо стремиться понимать происходящее, принимать решения, ставить цели и достигать их. Наоборот, надо отбросить реальность, опрокинуть на периферию сознания, уйти глубоко в себя, и будет тебе счастье.
Таково мировоззрение людей ОТЧУЖДЕНИЯ – симптом агонии цивилизации.
Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #2(172) январь 2014 berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=172
Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2014/Zametki/Nomer2/Grajfer1.php
