В середине декабря в городе появились ёлочные базарчики. Свежесрубленные ели, сосны и пихты продавались прямо на улицах, в таких местах, где мимо них нельзя было пройти. Горожане замечали, что ёлочные базарчики появились в этом году слишком рано. Но они всегда появлялись именно в это время, просто год слишком быстро проходил.
Последние несколько лет Кирилл не покупал ни ёлок, ни сосен, хотя очень любил новогодние праздники. Он стал противником ежегодной бессмысленной вырубки хвойных деревьев, но в убеждённости своей оставался одинок и не мог повлиять ни на кого из друзей или родственников.
Наступление нового года он отпраздновал с друзьями. Это была обычная новогодняя вечеринка с праздничным столом и танцами возле разряженной ёлки. Втайне Кирилл получал удовольствие от украшенной лесной красавицы, к покупке и убийству которой не имел прямого отношения. Ночью, как по заказу, выпал первый снег, после двенадцатого удара курантов все выпили шампанского и побежали на улицу играть в снежки и запускать заготовленные петарды и ракеты.
Где-то в шестом часу утра закончили празднование и разошлись. Кирилл шёл домой, слушая скрип снега под ногами, и не верилось, что за ночь столько намело. Улица была безлюдной, и если б не две дорожки следов на белом тротуаре, он бы подумал, что одинок в этой снежной пустыне.
Многие окна ещё светились, слышалась весёлая музыка. Взглянув на небо, Кирилл увидел, что оно прояснилось, в прозрачном морозном воздухе ярко сияла луна, а облака были густого молочного цвета, и ему подумалось, что новогоднее небо больше похоже на весеннее, чем на зимнее.
В середине пути он поравнялся с ёлочным базарчиком. В предновогодние дни он часто здесь проходил, один раз, из любопытства, спросил почём и откуда ели, но покупать их не собирался.
На базарчике всегда толпились люди, на ночь оставался охранник, но сейчас базар предстал пред ним покинутым, кругом валялись припорошенные снегом ёлки. Бери-выбирай любую; ёлок осталось так много, словно их собирались продавать ещё месяц.
Базарчик напоминал поле боя. Несколько стогов с соснами, елями, пихтами, собранные у подножия росших вдоль улицы могучих платанов и тополей, и хаотично лежащие на земле ёлочки, походившие на павших солдат. Кирилл оглядывался в поисках охранника, но, если охранник даже и остался где-то здесь на ночь, то, скорее всего, лежал после праздничных возлияний, как брошенные деревца, только в более тёплом месте.
Соблазн прихватить домой ёлку был велик, но совесть останавливала Кирилла. Нет, его смущало не то, что он украдёт ёлку, – хотя и это тоже… Не хотелось поступиться принципами. Он успокаивал себя тем, что деревья всё равно увезут на следующий день отсюда, и, в лучшем случае, используют в качестве топлива. К тому же, если взять ёлку сейчас, это не заставит торговцев вместо исчезнувшей ёлки заказывать ещё одну – ведь продажа их уже закончилась, и он своими деньгами не простимулирует ёлочных браконьеров.
Почувствовав уверенность в своей правоте, Кирилл поднял с земли пихту и, ударив стволом об землю, сбил с её веток снег. Пихта оказалась неказистой, с редкими асимметричными ветками. Он положил её на землю и взял другую. Ему хотелось взять пихту, которая простоит в квартире дольше, чем ель, и не засыплет ковёр иголками, но среди пихт не нашлось ни одной хорошенькой. Кирилл даже разозлился из-за этого на браконьеров; мало того, что они рубили деревья, так ещё и не думали, купит кто-то их или нет. Эти брошенные на базаре пихты вполне могли остаться в родном лесу и расти себе дальше…
Порывшись в хвойном стогу, он выбрал пушистую ель, и, озираясь, словно вор, понес её домой. Он шёл дворами, минуя круглосуточные магазинчики, возле которых в любое время дня и ночи крутился народ. С ёлкой, которую нужно наряжать к празднику, после того, как этот самый праздник уже закончился, чувствовал он себя неловко. Но ведь прошла всего одна ночь, впереди Рождество, да и ёлки у людей стоят до старого Нового года, а у некоторых – до февраля.
За ним никто не гнался, но чувство неловкости не покидало до самого дома. Он поднялся к себе, бросил ель в коридоре и пошёл спать.
Кириллу снились его друзья и другие гости. Они пили шампанское, танцевали в полумраке, освещаемом разноцветными огоньками ёлочной гирлянды. В тесном лифте спускались на улицу и, разбившись на команды, играли в снежки, запускали ракеты… В садике, возле детской площадки, Кирилл увидел росшую ёлочку. Во сне он быстро очутился возле неё, и также быстро она оказалась в его руках, не пришлось рубить, пилить… Он нес её домой по заснеженной улице, которую освещали яркие утренние звёзды, куда-то подевался ёлочный базарчик – как дивно всё переплеталось во сне…
Проснувшись около полудня, Кирилл засомневался, что принес ёлочку домой на самом деле. Но хвойный запах ещё до того, как он нашёл в себе силы встать с постели, развеял сомнения. Ёлочка лежала в коридоре, там, где он её оставил – всё случилось наяву.
Кирилл установил деревце в гостиной возле окна и нарядил старыми игрушками – стеклянными золотыми шарами и оранжевыми шишками, опоясал электрогирляндой… В его доме словно появился кто-то ещё – живой, но не способный общаться, и с этим существом он проводил большую часть свободного времени. На работу Кирилл выходил в дежурном режиме, и у него оставалось много времени, которое он проводил наедине с самим собой.
Он много читал и, переосмысливая прочитанные книги, часто сидел в темноте, глядя на посверкивающую огоньками ёлку. Казалось странным, что дерево, наделённое природой острыми иголками для самозащиты, волей случая пользовалось у людей популярностью в определённые дни, когда они праздновали день рождения своего Бога, и каждый год миллионы деревьев приносили в жертву. Сотни лет существовал этот обряд, придуманный не то Мартином Лютером, не то древними германцами, и каждый год погибали на земле огромные леса, и, попадай души деревьев в нижний мир – там бы уже давно разрослись непролазные леса.
Почему так беззащитны перед человеком были хвойные? Ведь природа порой очень изобретательна. Африканские акации, когда их начинают поедать жирафы, издают сигнал тревоги для соседних деревьев, и листья тех, даже на большом расстоянии, покрываются ядовитым токсином. Для такой эволюции требуются миллионы лет; и сколько ёлок падёт от рук человека, пока эти растения найдут способ защиты? Да и проживёт ли столько людской род, с размахом уничтожающий собственную планету? Кирилл не знал.
Так размышлял он в праздничные дни, лёжа возле ёлки. Прочитанные книги лежали на ковре, сложенные в ряд, словно карты для пасьянса, а маленькие жёлтые, красные, синие, зелёные огоньки гирлянды бегали взад и вперед по веткам наперегонки, гасли и снова вспыхивали, напоминая леденцы монпансье. Чувства Кирилла в полумраке обострялись. Однажды сквозь музыку он услышал слова: «За что? За что?». Слова боли и отчаяния звучали в его одинокой комнате, эхом отдаваясь в сердце. Он понял, что идут они из-под ёлки, из того места, где находился сруб. Поток непонятной энергии стоном выливался из раны дерева, метался по комнате, выходил наружу, в темноту зимней улицы, и устремлялся за город, в далёкий лес, где на кочке сиротливо возвышался маленький пень.
Мохнатое существо из леса в его комнате страдало. Страдало как живой, одушевлённый организм, смертельно раненое и нелепо украшенное убийцами… Кирилл в тот вечер заметил, что иголок под ёлкой стало больше, она начала осыпаться.
Совесть мучила его – как он поступил, танцуя и фотографируясь возле убитой сосны на новогодней вечеринке у друзей, правильно ли сделал, притащив домой ель? Ведь, если отказываться от чего-то, то надо действительно отказываться…
Он продолжал слушать музыку с этническими и григорианскими напевами, читать литературу про волхвов, про кельтских и славянских друидов, смотреть на переливы цветных огоньков, мечтая о том, как прикоснётся к запредельному знанию.
И однажды ему приснилось, что он стал ёлкой. Когда-то, давным-давно, он вырос от маленького семечка, попавшего в плодородную почву, удачно освещённую солнцем. С таким трудом он протискивал в землю нежные корни. Долго и упорно рос, треплемый ветрами, вытягиваясь над землёй…
Морозный, зимний вечер. Он стоит в окружении сестёр и братьев; и слышит вдруг, как останавливается машина, и к нему по снегу осторожно идут люди. Под звон топора падает первая ель – его молодая сестра, потом восьмилетний брат. Их жестоко рубят, во все стороны летят щепки. «За что, за что?» – кричат срубленные деревья, смола слёз покрывает их стволы…
Тяжёлый сон. Сон длиной с чужую, внезапно оборвавшуюся жизнь.
Ель продолжала осыпаться, и, осыпаясь в муках, кричать. Её отчаянный крик искал далёкий лес, в котором остался пень. Словно он, этот пень, мог вновь напоить её влагой и силой от вцепившихся в землю корней, влить в умирающее дерево живительную энергию…
В середине января он выкинул ёлку, пропылесосил от иголок пол. На память сохранил лишь маленький кусочек ели – тонкий спил ствола. Одна часть этого талисмана меньше месяца назад соприкасалась с пнём, тем самым пнём, который продолжал кричать в далёком лесу. Отчаянный крик не оставлял Кирилла в покое ни зимой, ни позже, когда наступила весна.
Всё свободное время он продолжал читать эзотерические книги, травники. Многое из написанного вызывало у него сомнения, кое-что он не мог понять, но постепенно пришёл к тому, что некоторые вещи открываются сами. Ведь то правдивое, истинное, что находил он в книгах, авторы брали не из других книг – они достигли своих знаний тем путём, который мог проделать и Кирилл.
Ближе к лету, когда природа расцветала, распускалась, с ним произошли физические метаморфозы, которые сначала испугали Кирилла, потом озадачили медиков, к которым он обратился за помощью.
Руки Кирилла поначалу мучил сильный зуд, потом выпали волосы, а вместо них из пор вылезли зелёные иголки. Лечащий врач сказал, что никакой мистики в этом нет, и виной всему клетки-паразиты. Подобные случаи, правда, очень редкие, известны медицине. Кирилл бросил работу, всё лето ходил на обследования. Очень быстро врачи выяснили, что выросшие на его теле иголки – не растительного происхождения, и что он уже не совсем человек; при мутации изменился набор хромосом, и в теле Кирилла образовались новые клетки.
Иголки легко выдёргивались из тела пинцетом, они были даже мягче, чем у обычной ели – как у можжевельника, и не причиняли боли.
Частенько он вспоминал то новогоднее утро, когда нёс домой ёлку. Он держал колючий ствол голыми руками, чтобы не запачкать смолой новые перчатки, и хорошо исколол ладони, хотя до крови не поранился. Когда он рассказал об этом докторам, один из них, микробиолог, сказал, что всему виной – желание иметь дома ёлочку. Но Кирилл с этим не соглашался, и всех поражало его спокойствие, отсутствие обречённости.
Кирилл искренне считал, что ему не о чем сокрушаться и не следует пенять на судьбу. Иголки не доставляли больших хлопот и являлись всего лишь одним из изменений, которые произошли с ним. Главное, о чём никто не знал: он научился слышать язык деревьев. Он выходил в санаторный парк и слышал, как переговариваются между собой сосенки и пушистые голубые ели на широкой прибрежной аллее, ведущей к тёплому морю, искрящемуся в ярких лучах летнего солнца. Во время горных прогулок он слышал голоса лиственниц, предупреждавших об опасностях на крутых тропах. В ботаническом саду подслушивал, как кедры рассказывают сказки неугомонным белкам. Однажды, жарким днём можжевельник возле фонтана предложил ему посидеть в тени своих раскидистых ветвей. Нет, Кирилл не пенял на судьбу – растения не мстили ему за то, что он взял домой срубленную ёлочку. Зелёное царство приняло его.
Он недолго пробыл в санатории. Однажды, проснувшись рано утром, решил вернуться домой. Никого не предупреждая, собрал вещи и уехал на вокзал. По дороге ему звонили, но никто особо не настаивал на возвращении в санаторий.
Дома Кирилл сразу начал встречаться с друзьями; загорал на пляже, растянувшись на песке, читал книги. Каждый вечер, на закате, выходил прогуляться в парк – там он мог вдоволь наговориться с растениями.
Часто он задавался вопросом – не происходит ли у него раздвоение сознания, не рождаются ли слышимые им голоса деревьев в каком-нибудь отдалённом участке мозга. Он не мог дать однозначного ответа – находится ли он в плену иллюзии и как эта самая иллюзия противостоит реальности. Он хотел отыскать пенёк, оставшийся от новогодней ёлочки – если по голосу найдёт его и сопоставит оставшийся на память спил, то удостоверится в реальности голосов. Но летом пенёк кричал не так громко, да и сам Кирилл никак не мог собраться, чтобы выехать из города и отыскать его.
Кирилл рассказывал о голосах знакомым и родным. Зачем скрывать то, что происходит с ним, если он стал другим даже внешне…
Он вырывал иголки из тела, но осенью перестал это делать, хотя именно осенью под тёплой одеждой иголки доставляли наибольшее неудобство. На голове у него не осталось ни одного волоса, вместо них вырос зелёный ёжик иголок, ресницы поредели, но когда он хмурил колючие хвойные брови, тех не было видно.
Кирилл старался выходить на улицу после наступления сумерек, и его душа приветствовала осеннее сокращение светлых часов. В магазинах люди испуганно смотрели на человека-ель, и он выбирался туда ночью и ненавидел подходить к кассе, если перед ней стояла очередь. Иногда он просил сходить за покупками кого-нибудь из друзей или соседей, иногда заказывал доставку товаров через интернет. С первым похолоданием он с радостью нацепил на голову шапку, надел пальто. В тёмных очках он выглядел маниакально, один раз он даже выщипал зелёные брови, заметив при этом, что вырывать иголки становиться тяжелее: они всё больше и больше врастали в тело.
Осень проходила. Как слёзы, падали листья засыпающих деревьев; в ноябре город притих, и до Кирилла снова начал доноситься плач осиротевшего пня.
«Надо поехать к нему», – думал про себя Кирилл.
В начале декабря вновь зазвучали крики срубленных хвойных деревьев, и с каждым днём нарастало печальное крещендо их предсмертных стонов.
Эти голоса… Они причиняли боль, словно его самого рубили.
Каждый день, снова и снова. Потом появились ёлочные базарчики, выраставшие в самых людных местах, и Кирилл не мог мимо них ходить. Словно рабы на невольничьем рынке, стояли по обе стороны тротуара лесные красавицы, которым бы ещё расти и расти…
Кирилл пытался предотвратить вырубку леса. Он связался с журналистами популярного городского канала и дал интервью, в котором поведал о вреде, причиняемом людьми природе. Он рассказывал о ежегодно уничтожаемых лесах, о фонящих пнях, чьи крики раздаются долгие годы после рубки леса… Сюжеты с ним мелькали на телеканалах, и он смог привлечь к себе внимание, но всё же наибольший интерес у людей вызывали колючки, выросшие на теле человека, называющего себя друидом.
Люди покупали ёлки и сосны, в лесах рубили новые деревья, и грузовые машины везли их в город. До праздников оставалось больше недели, но Кирилл думал, что намного раньше сойдёт с ума.
И однажды утром, после бессонной ночи, он оделся и поехал за город. Он вышел из автобуса, когда услышал, что крик пня остался позади. Водитель остановился на полпути между двумя сёлами, названия которых Кирилл тотчас забыл; ещё в дороге он заметил, что если раньше, путешествуя, он воспринимал леса, сады и луга как расстояние между населёнными пунктами, то теперь места поселения людей стали для него промежуточными отрезками пути, а леса, сады, и луга ныне воспринимались как огромные оазисы жизни.
Просёлочная дорога местами превращалась в болото, но она приближала его к цели, и Кирилл не обращал на такую мелочь внимания.
Пока он шёл, мимо проехало несколько машин, гружёных ёлками. Увидев лесопосадку, Кирилл сошёл с дороги, вышел к полю и остановился. Здесь – понял он, оглядываясь. Фонящий пень находился рядом.
Прислушавшись, он легко нашёл его. Не было нужды сопоставлять кусочек дерева со стволом, но крик пня при соприкосновении со спилом даже зазвучал тише.
Кирилл почувствовал, как болят ступни, словно ботинки стали малы, и разулся. Потом снял одежду, оставшись в чём мать родила, и широко раскинув руки повернулся к дороге и далекому селу. Он начал деревенеть – ноги уходили в землю, превращаясь в корни, тело, сопротивляясь холоду, покрывалось защитной корой. Холод не причинял ему боли, а тело изменялось, и к исходу ночи, когда огоньки сельских домиков в утренней лазурной дымке можно было принять за звёзды, он полностью превратился в хвойное дерево. Непонятное хвойное дерево с толстым стволом и двумя толстыми ветками, на концах которых маленькие ответвления усеяны были иголками.
Сознание жило в нём. Он помнил старых друзей, оставленную в городе квартиру. Он воспринимал окружающий мир, видел машины, проезжающие внизу на дороге, видел размеренно живущую деревушку, что подмигивала ему окнами, и, как руками, махала дымом из труб, слышал голоса деревьев, немало повидавших на своём веку. Он стоял, словно привязанный корнями к земле. Снег покрывал руки-ветви, проходили дни. Весной в его зелёных ладонях появились шишки. Ветер разносил пыльцу и семена, и через несколько лет в округе появились молодые хвойные деревья, напоминающие человека с распростёртыми руками.
Непонятные изменения происходили и со взрослыми деревьями — елями, соснами, пихтами: у них опадали ветки, иголки, и внешне они становились похожими всё на того же человека с распростёртыми руками. Но если молодые, ещё не переросшие траву растения, не привлекали внимания, то старые ели и сосны, внезапно лишившиеся, по мнению людей, присущей им красоты, вызывали тревогу. Все эти внешние изменения сопровождались другой бедой – у людей участились случаи аллергии на хвою, и с каждым годом их количество росло с угрожающей быстротой. Аллерген имел одну особенность – он возникал только на срубленное дерево. За считанные годы хвойные деревья стали такими же опасными, как амброзия, и количество ёлок, продаваемых под Новый год, резко сократилось. Приграничные государства вводили карантин, но природу невозможно было остановить, и вскоре изменения распространились на весь континент. Хвойные меняли внешний облик, вырабатывали аллерген; природа словно для подстраховки – защищалась от людей двумя дополняющими друг друга способами.
Изменения хвойных начали фиксировать и за океаном. А небольшое, так похожее на человека, хвойное дерево, с которого всё началось, продолжало скромно расти в лесопосадке, глядя на огоньки ближайшего села и большие огни далёкого города. Оно стояло весной, купаясь в проливных дождях, стояло летом на испепеляющей жаре. Оно продолжало стоять осенью, когда жёлтые и багряные листья деревьев укрывали его ноги, а зимой оно стояло не обращая внимания на снег и морозы, и ни оно, ни соседние ёлки и сосны не боялись, что с приближением праздников их жизнь в маленьком лесу внезапно оборвётся.
