- Докладываю вам, товарищ курсант. В области военной тактики вы обнаружили абсолютно девственные знания! Девственные! Вы поняли меня, товарищ курсант?
- Так точно.
- Не слышу!
- Так точно, товарищ генерал.
- Не слышу!
- Так точно, товарищ генерал-майор!
У заведующего военной кафедрой генерала Калинина все студенты числились курсантами, причем, без различия полов. Да это бы все и ничего, терпимо, если бы в следующий момент, вместо полагающегося «Садитесь!», завкафедрой не произнес фразу, которой наверняка суждено быть высеченной на скрижалях истории родного политеха. А вместе с ней, войдет в историю и имя студента четвертого курса Лехи Фролова, причем, с самыми обидными эпитетами. Вот, пройдет два-три десятка лет, станет Леха крупным хозяйственником, может быть, даже лауреатом государственных премий, будет вещать с высоких трибун свое авторитетное мнение по поводу развития машиностроительной отрасли, а какой – нибудь школяр – первокурсник начнет тыкать пальцем в экран телевизора и хихикать: «Это же тот самый Леха Фролов, которого генерал Калинин… того… хи-хи-хи…».
И так. Смачно шлепнув ладонью о стол, сильно нажимая на «о», генерал провозгласил: «Ну, да я вам эту девственность на экзамене-то и по-ло-маю!».
После этой фразы, Леху чуть не сбило с ног ураганом гомерического хохота, сотрясающего стены аудитории, а сам Леха нелепо задергался, будто марионетка в руках кукловода – самодела, который еще зачем-то заляпал свою куклу пунцовой краской. Хохот стоял такой, что сквозь него едва – едва пробился звук спасительного звонка.
Генерал подал команду: «Товарищи курсанты, - все дружно повставали со своих мест – занятия окончены!».
В другой раз, все бы уже ломились в двери аудитории, спеша занять очередь в столовке, но на лекциях по тактике всякие там телодвижения начинались только после того, как подтянутая фигура в генеральском мундире скрывалась за дверью.
О генерале Калинине в институте ходили легенды. Поговаривали, что в сорок третьем году, тогда еще капитан, Калинин с двумя бойцами отбил у целого взвода гитлеровцев, подзаплутавший в лесной чаще, сверхсекретный гвардейский реактивный миномет, ту самую «Катюшу». Неизвестно, как там получилось на самом деле – толи командир расчета сплоховал, просчитался, толи водитель был неопытный, но скрытное их продвижение по ночному лесу было совсем не в ту сторону. Катались они до тех пор, пока не наткнулись на немецкий аванпост. Наверное, нашему боевому расчету до своего подвига не хватило одной минуты – не успели они подорваться со своим минометом, как предписывала поступить, в случае попытки захвата, инструкция. На минуту раньше улеглись в рядок, плечом к плечу, под колесами своего «ЗИС»а. Как раз в это время, капитан Калинин, начальник полковой разведки, находился по близости, «уточнял оперативные данные на вверенном ему направлении». Он на шумок откликнулся, «оценил обстановку», прятаться не стал, а, напротив – решил немцев в темноте «на арапа» взять. Пока отгонял фрицев, все боеприпасы истратил – и гранаты, и патроны. Но шуму наделал много. Фрицы, решив, что русских не менее батальона, ретировались. Капитан, хоть и понимал, что они вот-вот вернутся, но подрывать миномет не стал. Сообразил, какой тумблер включить, какой штурвальчик крутануть. А дальше, уже «Катюша» показала, в каких алмазах небо бывает. Поскольку турели у «Катюши» в транспортном положении фиксируются полого, почти горизонтально, то и залп получился удачным, что называется, прямой наводкой. Наши этот залп восприняли как сигнал к атаке и на легкой ноге ворвались в первый эшелон вражеской обороны, вернее, в то, что от него осталось. Некоторые и проснуться, толком не успели.
И ходить бы капитану Калинину в Героях, если бы не его неуживчивый характер, не его открытая неприязнь к штабистам и особистам, благодаря чему, врагов у него хватало и среди тех, и среди других. Рассказывают, что за годы войны, Калинина, по законам военного времени, свои же трижды расстреливали, но в последний момент расстрел отменяли и каждый раз представляли его к ордену.
Что же касается Лехи Фролова, то у него все подвиги были еще впереди. Учился он вполне прилично – если открыть его зачетку, то в глазах зарябит от сплошных «отл», «отл», «отл». Общественник он был тоже заметный – и в студсовете-то он заседает, и в клубе бардовской песни поет, и наукой-то он занимается – в общем, на все его хватало. На все, кроме военной кафедры. А к четвертому курсу, апеллируя к своей чрезмерной занятости и ко вполне приличной учебе, выхлопотал Леха себе в деканате свободное посещение занятий и зажил припеваючи. Лекции он теперь оделял своим вниманием от случая к случаю. Что же касается экзаменов, то, будучи талантливым импровизатором, умудрялся студент Фролов превратить ответ по билету в доверительный диалог с преподавателем, взаимообогащающий обоих и приносящий в зачетку очередное «отл». Даже ТММ, Теорию Машин и Механизмов (в переводе на студенческий сленг – Тут Моя Могила), он умудрился сдать на «отлично».
А пару недель назад, Леха, чуть ли не нос к носу, столкнулся с генералом в коридоре института. Хотел сделать вид, что ужасно торопится и юркнуть в ближайший кабинет, да не тут-то было: «Курсант Фролов! Ко мне!». Хочешь – не хочешь, а пришлось вернуться.
- Как там у вас, на вашем молодежном наречии говорится? Бочку катить? Докладываю вам, товарищ курсант – я на вас качу большую бочку! А вы мне доложите, почему упорно игнорируете мои занятия.
- А у меня, товарищ генерал – майор, свободное посещение.
- Правда? И документ соответствующий имеется?
- Так точно.
Тут генерал резко наклонился к Лехиному лицу и заговорщицки прорычал в самое ухо: «Я вам вот что посоветую, товарищ курсант. Вы эту бумажку берегите пуще глаза! И если, не дай Бог, война – тогда вы ее Родине – матери и предъявите. Мол, хочу - защищаю, хочу - нет». Повернулся через левое плечо и пошел от Лехи, не сказав больше ни слова. Ни чего не скажешь – умеет зацепить за живое, старикан, умеет.
Короче говоря, стал Леха ходить на лекции и тогда только понял, как он недальновидно поступил, пропуская занятия по тактике. Восстановить пропущенный материал оказалось не так-то просто. Толковых конспектов ни у кого не было – львиную долю информации заносили в, так называемые, секретные тетради, которые выдавались только на время занятий, после чего, проверялись по описи и сдавались в секретную часть. О том, чтобы взять тетрадь на ночь – и разговора не могло быть. Тоже самое происходило и с топографическими картами. А на этих картах нужно было играть в некоторое подобие шахмат – двигать полки, дивизии, целые войсковые соединения. О правилах этой игры Леха имел весьма смутное представление.
А до сессии оставалось всего ничего – каких нибудь две недели. Рокады, колонные пути, какие-то аппарели, эскарпы, контрэскарпы – ко дню экзамена весь этот винегрет из малопонятных терминов никак не укладывался в Лехиной голове в нечто удобоваримое. А еще, надо было уметь построить сетевые графики взаимодействия, владеть расчетами сил и средств противника, соотносить их с возможностями своего подразделения – ни чего этого Леха не умел. Зловещее пророчество генерала начинало приобретать зримые очертания.
Все двоечники заходят на экзамен последними. Есть у них маленькая надежда на то, что оставшись один на один с, измотанным к концу экзамена, преподавателем, разжалобить его байками о невзгодах студенческой жизни и получить заветную «удочку», ( «уд» - удовлетворительно).
На экзамен по тактике последним заходил студент Фролов. Понимал он, что надежды его абсолютно иллюзорны. Не тот человек, генерал Калинин, что бы его можно было разжалобить.
Первый вопрос касался постановки противопехотных минных заграждений. Леха начал было бодренько распевать про эффективность использования противопехотных мин – лягушек, да тут же, и получил укорот. «Квакушек.., - сказал генерал – вы, наверное, имели в виду мину.
На этом, обсуждение первого вопроса и завершилось – не знал студент Фролов ни принципов расчета глубины минного поля, ни сколько ему потребуется живой силы, ни схему размещения мин, ни порядок их установки.
Примерно тоже самое происходило при рассмотрении второго вопроса, касающегося форсирования танковым подразделением водной преграды, шириной пятьдесят метров. Пока Леха раздумывал, где ему взять взвод понтонеров, из дивизионного или армейского резерва, генерал задал вопрос: «А как вы считаете, товарищ курсант? Танк, самостоятельно, без привлечения дополнительных сил и средств, какой ширины водную преграду форсировать может?». «Двадцать метров», - наобум Лазаря брякнул Леха. Генерал засмеялся: «Докладываю вам, товарищ курсант. В сорок четвертом году, на моих глазах танк Т-34 проскочил тридцатиметровую реку по деревянным сваям, оставшимся после взрыва моста, и понесся дальше. Думаю, что саму речку он и не заметил. Переходите к третьему вопросу».
Третий вопрос: «Понятие войскового маневра. Охват. Обход, Отход. Плановое отступление полка на заранее подготовленные позиции пешим порядком».
Тут уж, генерал Калинин не стал резину тянуть, а слету задал вопрос: «Доложите, с какой скоростью отступает полк пешим порядком».
Леха начал прикидывать, сколько он, бывалый турист, за день пройти сможет. Прикинул, сделал поправку на то, что бойцы, помимо вещмешка, еще железо всякое несут и осторожно выдал: «В день – сорок километров, товарищ генерал – майор».
Завкафедрой долго и внимательно смотрел на студента Фролова. Наверное, так смотрит врач на загибающегося безнадежного больного, которого уже добивает идиотизм в последней стадии. Потом достал сигарету, помял ее в руках. Закурил. Пауза затягивалась.
«Хотя, что я… Ведь отступал же я с такой скоростью. Только не за день. За сутки. И так трое суток подряд, без сна и отдыха, Война-то, когда началась? В воскресение? Ну да, правильно. В воскресение. А в среду от нашего полка едва полтора батальона набралось. Из офицеров – один лейтенант Калинин, да и то, я только потому живой остался, что получил приказ покинуть позицию и при любых обстоятельствах взорвать гарнизонные оружейные склады, средствами, которые на этих складах еще найти надо было. Хорошо еще, что ума хватило не все взрывать. Кое-какой арсенал я для своих ребят приберег. Выручил он нас впоследствии, крепко выручил.
По началу, темп-то у нас хороший был, но это не было бегством. Я в молодости горячим был, едва себя удерживал, что бы не повернуть на запад и не дать врагу последний бой, Понимал, что они этого только и ждут. А вот некоторых бойцов не удержал. Находились среди нас и такие, что поворачивали и бросались в рукопашную на их бронетранспортеры. Светлая им память!
Себе же, я задачу поставил такую – не дать себя окружить, вывести ребят на соединение с кем-нибудь из наших, соединившись, создать укрепрайон и уж тогда, начать вести боевые действия по своим правилам.
Но на среду, расклад сил был не в нашу пользу. Фронта, как такового, нет, штаба нет, связи нет, карты захудалой – и той нет. Кто из наших цел и где находится – не знаем.
Мы-то пешим порядком движемся, а немцы моторизованы да бронированы под самую завязку. На пятки наседают, из всех стволов лупят наугад, патронов не жалеют. Вот-вот нас подомнут.
В такой обстановке, решение одно – оставлять за собой заградительный отряд. Отряд, это конечно громко сказано. Весь отряд – три бойца. И приказ им один – продержаться час, остаться в живых и вернуться. Погибнете – отдам под трибунал! Приказ может и странный, но нужный. Каждый солдат начинает понимать, как его жизнь сейчас нужна стране, Родине. Час, а то и больше, все заградотряды выдерживали, а вот назад никто из них не вернулся. Формируя заградотряд, я фамилий не называл. Едва затарахтят моторы за спиной – ребята меж собой переглянутся, обнимутся и выходят из пешей колонны ко мне три бойца. Через пару часов новый заградотряд формируется. Так вот и шли. Немецкая педантичность нам немного на руку играла. Пока немец Европу захватывал, то приучил себя на войну как на работу ходить. Завтрак, обед и ужин – это уж, само – собой, по расписанию. Засек я и сколько они на фронте спать собираются. Шесть часов. Мы за это время в отрыв и уходили. За среду потеряли мы пятнадцать бойцов на заградотрядах и восемь человек из числа раненых. В четверг примерно столько же.
Марширую я, а самого одна только мысль гложет – ну, если уж не судьба мне с нашими воссоединиться, то пусть, хотя бы встанет на пути какое – нибудь естественное препятствие, высотка мало-мальски подходящая или речушка, которую в брод не перейти, а только вплавь переплыть. Уж тогда, можно будет окопаться, дать немцам бой и жизнь свою за хорошую цену отдать. Да где же в Полесье высотку найти, а речки, хоть и попадаются, так мы их переходили, колен не замочив».
Генерал помолчал, помял сигарету. Закурил. Леха украдкой глянул на него и не узнал. Генерал был где-то далеко – далеко от сюда. Да и не генерал вовсе – лейтенант. Охрипший от ора и мата, оглохший от вчерашней контузии, полуослепший от бессонных ночей и яркого солнца, снующий от головы колонны в ее в конец и обратно, подбадривающий осевшим голосом бойцов («Подтянись, орлы! К своим идем!»), поправляя, сползающий на ухо, грязный бинт – лейтенант Калинин.
«Да… Ну, так вот. В четверг, после полудня, прямо на марше, устроил я перекличку, стал считать потери, записывать в записную книжку погибших. Оказалось, в живой силе «полк» мой даже прибавил. Где по двое, где по трое, а где и вовсе в одиночку прибивались к нам бойцы других подразделений. Из их рассказов получалось, что в радиусе пяти километров – мы самая крупная боеспособная войсковая единица. Так что, надеяться нам было не на кого, должны мы рассчитывать только на свои силы.
А был у меня один шустрый боец, сержант Федюнин. Знатный был воин, две солдатские «Славы» заслужил, живой остался и со мной до Берлина дошел. Вот его-то я и снарядил в разведку. Приказ один – двигаться на восток ускоренным маршем, к шести часам утра пятницы вернуться в подразделение с донесением об имеющихся на маршруте естественных препятствиях. А в пятницу утром накрыла нас фашистская артиллерия. Видать, в обозримых пяти верстах, мы действительно были самым приметным соединением и с воздуха хорошо просматривались. Авиация же и навела на нас артиллерию. Утюжили нас крепко. И стар, и мал – все маму родную вспоминали. После той бомбежки не досчитались мы пятидесяти шести бойцов. Светлая им память! Федюнин, хоть и припоздал, но данные принес обнадеживающие: в семи километрах на юго-восток протекает речка Колоть, шириной тридцать метров, западный берег пологий, восточный - на взгорке. Лучше и не придумаешь. Выделил я ему отделение из бойцов, кто покрепче и приказ отдал – выдвигаться спешным маршем к реке и начинать готовить плавсредства для раненых и неумеющих плавать. Остальные, хоть и шатались от усталости, но шагу тоже прибавили. Вскоре, еще одно обстоятельство проявилось – немцы нас донимать перестали. С одной стороны, вроде и хорошо, да чуял я, что неспроста это. А когда сообразил, в чем дело – уже поздно было. У немца-то карты добротные были, знал он про речку Колоть. Вот и решил он нас до берега допустить, а потом, не давая нам времени на переправу, прижать к воде, да возле воды разом с нами и покончить. Так оно и вышло. Едва к берегу подошли – они и затарахтели. Тут бы нам и конец – стали мы готовить себя к последнему бою».
Пауза. Что-то часто генерал курит. А ведь приказ ректора есть – курить в специально отведенных местах.
«Да. В ту памятную среду прибился к нам с двумя бойцами сержантик один. Из минометчиков. Как-то он мне сразу не понравился. От окружения спасается, а за собой на волокуше под брезентом какое-то барахло тянет. И у ребят его вещмешки оттянуты были не в меру. Принять-то я их принял, но приказал – барахло оставить. А когда фашистская бронетехника нас у воды донимать стала, этот сержант побежал к подводам. Были у нас две подводы для тяжелораненых. Без лошадей, правда. На солдатской тяге. Стал он раненых ребят шевелить, боль им доставлять. Ну, я и взбеленился. Взбеленился, да тут же и остыл. Он брезентуху свою из под раненых вытащил, а там оказалась плита минометная, да еще дышло ствольное. Ребята его из вещмешков стали поросят выкладывать – мины. Пять штук. Вот сержант мне и говорит: «Не дрейфь, лейтенант! Если заметил, дорога к берегу по оврагу проходит. Место узкое – там я их и запру. Час времени я тебе и без приказа обеспечу. А ты уж расстарайся – за этот час ребят на тот берег переправь.
Когда первая мина грохнула, некоторые из наших уже на середине реки были, и плоты с ранеными от берега отчаливали. Потом вторая мина, третья. Я вплавь уходил последним. Плыву, слышу, четвертая мина ухнула и сквозь трескотню немецких автоматов можно было различить аккуратные пощелкивания наших трехлинеек. Ребята позицию держат. Подплываю к берегу и вижу – бойцы мои и без команды уже окапываются по всем правилам фортификации. Зацепились мы на берегу той речки. Зацепились! Только вот, на западном берегу, трескотня прекратилась, а пятой мины я так и не услышал. Не было пятой мины.
А там уже и закат. Немец, на ночь глядя, рыпаться через речку не захотел, побоялся. К двадцати трем часам, у нас, на берегу той самой речки Колоти была уже настоящая оборона. После двадцати трех часов, проверив окопы, выставив караулы, назначив себя начкаром, дал я команду: «Отбой! Всем отбой до шести часов утра субботы!». Сам-то я все ходил по берегу – надеялся, что ушлый тот сержант со своими бойцами переправится к нам, на русский берег. Не переправился. Одна надежда – ушел другим маршрутом.
В четыре часа утра, поменяв часовых, пал я в траву, да и заснул, что называется, по богатырски. А в шесть часов утра ждал меня первый мой расстрел. В шесть часов утра прибыл на берег какой-то штабной майор и давай орать: «Какое подразделение? Кто старший?».
- Лейтенант Калинин.
- Где он?
- Спит.
- Как так? Немедленно ко мне!
И послал за лейтенантом Калининым своего капитана. Тот меня нашел. Будил-будил – да где там. Так он тогда что удумал – в ухо мне холодной воды налить. Ну, я спросонья-то ему и двинул, да снова спать завалился. Видать, хорошо я его припечатал. Бойцы мои меня все-таки подняли, предстал я перед этим майором. А он уже семерых моих солдатиков в расстрельную команду выделил, сам трясущейся рукой кобуру лапает: «За неподчинение… по законам военного времени… без суда и следствия… расстрелять!».
Эх, тут меня и понесло. В сердцах, закомкал я свою пилотку, да прямо в лицо ему и кинул: «Стреляй, крыса штабная, стреляй! Где ты был, когда мы от границы топали? Где ты был, когда мы у Березины стояли?». А он, только рукой махнул: «Дурак! Дурак ты и есть!». Потом, трясущейся, перебинтованной своей культей потянулся уже не к кобуре – к планшетке. Карту достал. Оказалось, что через речку переправились и окопались не мы одни. И слева, и справа от нас были вполне боеспособные батальоны. Каждый из них, в обороне запросто удержит вражеский полк. Мне предписывалось принять под командование мой батальон и к восьми ноль ноль быть в обозначенной на карте точке.
Вот так и появилась линия фронта, появился штаб, появилась связь. И война уже другая пошла. Думаю, благодаря тем батальонам, немцы, при всей своей мощи, к Москве подобрались только лишь под зиму. А там уже и генерал Мороз русскому солдату подсобил. Для меня - Победа, на той речке Колоти и началась».
Пауза. Перемятая сигарета. Щелчок зажигалки.
- Ну, да мы, что-то отвлеклись. Доложите, товарищ курсант, как вы сами оцениваете свои знания.
- Неудовлетворительно, товарищ генерал – майор.
- Ваша самокритичность впечатляет, курсант Фролов. Приказываю вам, прибыть в расположение военной кафедры для повторной сдачи экзамена по тактике в понедельник, двадцать пятого августа к девяти ноль ноль! Не сдадите – будете отчислены. И я позабочусь о том, что бы вы достойно прошли курс молодого бойца! На сегодня же, ваши трудности с деканатом, я возьму под свою ответственность. Вы свободны, курсант Фролов.
В зачетке, размашистой генеральской рукой было начертано – «уд». И подпись.
